Текст книги "Союзник (СИ)"

Автор книги: Соня Таволга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

А еще требовалось непременно выйти на балкон со стороны города, и послушать счастливые вопли народа. Затем – на балкон со стороны моря, и послушать, как пушки палят в сумеречный дождливый горизонт. После этого мои верные тетушки переодели меня в платье умопомрачительной стоимости, в котором я из последних сил станцевала один танец с мужем на балу, и оставила публику развлекаться еще седмицу.

Этот день показался мне самым утомительным в жизни – дни топтания знойной ниратанской степи не шли с ним ни в какое сравнение – а закончился он довольно неожиданной первой брачной ночью. Неожиданность ночи заключалась в том, что провела я ее… с Ксавьерой.

Ксавьера Дионте.

Я проиграла пари. Пусть до крайности окольными путями, но наша фигуристая красотка-принцесса (ныне королева, кстати) затащила канцлера в постель. Об этом судачил весь двор, и это не было пустыми сплетнями. Какой я была бы безопасницей, если бы не отделяла сплетни от фактов? Сливочная куколка недобросовестно, но все-таки составила конкуренцию Триджане, и это означало, что надо мной нависли глобальные перемены. Честь и самолюбие обязали меня выполнить условие пари – даже вопреки желаниям победительницы. Глубокой мокрой осенью мы с Индрой прибыли в Лойдерин, дабы отдаться служению той, которая нас видеть и знать не хотела. Да, она не подпустила бы нас близко, но мы прибыли не просто так, а с важной информацией в рукаве, и телепорт, организованный Триджаной, обеспечил нам проход в святая святых – тиладские королевские покои.

В длинной холодной галерее – кишке гигантского каменного животного – мы встретили забавную процессию – кучку старых теток в белых мешковатых шмотках, возглавляемую молодой блондинкой в аналогичном наряде. У всех были распущенные волосы и раскрасневшиеся от пара купальни моськи, а на каждой моське, кроме той, что принадлежала блондинке – торжественное благоговение.

– Ой, а зачем они нарядились пододеяльниками?

Индра пихнула меня в бок, и ткнула в процессию пальцем с пакостным обгрызенным ногтем.

– Боги, какая же ты варварша, – простонала я, перекосившись. – Ты хуже меня, Индра, без обид.

Эта дурища даже не узнала королеву. Она ткнула в нее пальцем, вот обезьяна!

Тетки в свите раскудахтались, из ниоткуда вывалилась стража, но лапушка-Альтея всех заткнула и разогнала. Она, конечно, не была мне рада, но и того отвращения, к которому я готовилась, не выразила. Она вроде бы даже удивилась не слишком сильно, как будто я – такая хрень, которой не стоит и удивляться. Она выглядела уставшей, смиренной, преисполненной терпения, что неудивительно, ведь, чтобы пережить тиладскую свадьбу, запас терпения необходим колоссальный. Наверное, у нее просто не было сил на эмоции относительно меня.

Я поклонилась государыне, и отвесила коленом пинка под зад Индре, чтобы поклонилась тоже. Государыня небрежно махнула на нас рукой, давая понять, что ей не вперлись наши жалкие официальности. Под охи и стенания теток она покинула процессию, и вместо запланированной супружеской опочивальни направила стопы в идиотских мягких тапках с помпонами куда-то еще. Приняв молчаливое приглашение, мы с Младшей сопроводили ее в расписную слепящую спальню, где она незамедлительно скинула с себя белый пододеяльник, и облачилась в длинный бархатный пеньюар, атмосферно дополняющий помпезный интерьер. Ее готовность принять нас показалась неправдоподобной, но я быстро поняла, в чем здесь дело. Ей просто не хотелось отдаваться своей первой брачной ночи, и возможность отложить неприятную обязанность она расценила едва ли не как подарок. Мне стало жаль ее.

– Малыш Райли не доставит тебе хлопот, – сказала я как бы в утешение. – Он ненавязчивый.

Как по мне, канцлер промахнулся, отдав ей в мужья именно этого братца. Райлан мягкотел, ленив, не амбициозен; он будет неприметным, как ручной кролик. Она быстро забудет о нем.

Она уселась в кресло с ногами, брезгливо сбросив тапки, и я задала ей вопрос, занимавший меня – вопрос о Птенчике. Если она до сих пор не ведает о личине своего вампирского союзника, значит, Птенчик ей ничего не сказал. Почему? Я уже успела растолстеть от фюнайских сладостей, и снова похудеть по пути в Ниратан, а они здесь в одной поре застыли.

Она с полминуты смотрела на меня непонимающе, будучи не в силах вспомнить, о ком я толкую. Потом она вспомнила, и в удивлении развела в стороны брови.

– Я отослала его в город, – бросила она непринужденно. – Тем, кто был со мной в степи, не место рядом со мной в замке.

В огромном зеркале, упакованном в килограммы серебра и хрусталя, я узрела свою физиономию, и та выражала замешательство. Мельком отметив красоту изгиба бедер в тугих штанах, и то, как удачно сочетаются между собой сапоги и ремень, я осторожно спросила у государыни:

– Что?..

Она нетерпеливо закатила глаза, невыразительные без макияжа и иллюзий.

– Я королева, – твердо сообщила она, будто я не в курсе. – Я хочу, чтобы люди видели мое величие. Мне не нужны те, кто видел меня жалкой.

Я попыталась переглянуться с Индрой, но та упоенно пожирала орехи в глазури из вазочки на столе, и не обращала внимания на нас.

Что ж, Птенчик не сказал ей о вампире, потому что она не подпустила его к себе. Ей предпочтительнее подпустить к себе вампира. Тэя, пироженка ванильная, ты совсем не разбираешься в людях. Небось, и к своему Собранию Лордов относишься как к добродетельным мудрецам, и лизоблюдским поздравлениям знатных павлинов рада. Пропадешь ты здесь без меня. Тебе без поддерживающего локотка никак нельзя, и через пару минут, когда я поведаю, что канцлер зароманился с тобой по приказу хозяина, а хозяин пустил твою энергию на изощренное убийство твоего офицера (который, впрочем, до твоей энергии наверняка не дожил, если тебя это утешит) – вот тогда из друзей у тебя останемся только мы с Птенчиком, и тебе придется все-таки выучить его имя. И перевести обратно ко двору, ко мне под крыло, потому что негоже ему в городских полицаях прозябать. А мне негоже прозябать без чина и работы, так что ты уж будь любезна, запиши меня в свои безопасники. У тебя тут, в конце концов, разгуливают отравители монархинь, так что каждый верный безопасник уместен. А я буду верной – не потому, что ты мне нравишься, и не из-за дурацкого пари, а потому что у нас есть враг, и он общий.

Когда драма с руганью, слезами, поливанием помоями канцлера через транслятор и эффектным разбиванием транслятора на тысячи осколков завершилась, и выдохшаяся государыня заснула, мы с Индрой отправились в город на поиски Птенчика. Был поздний вечер, почти ночь, но мне не хотелось ждать утра. Необъяснимым образом я вдруг так соскучилась по нему, что не смогла бы ни уснуть, ни поесть, ни потеребить себе междуножье, не потеребив перед этим его крепкое устойчивое тельце и вечно взлохмаченную богатую шевелюру. Вообще-то, найти конкретного полицая в городе несложно – надо просто прийти в центральный штаб городской Службы безопасности и спросить, к какому участку он прикреплен, а в конкретном участке получить более подробную информацию. Сослуживцы радостно дали адрес казармы двум сексапильным штучкам, измочаленным дождями и ветрами недружелюбного осеннего Лойдерина, и около половины второго ночи мы привалились к жарко натопленной комнате с перегарным духом и затертым ковриком перед порогом. Птенчик – хмурый и помятый, явно разбуженный нами – порывисто распахнул дверь в ответ на стук, округлил на нас ошеломленные глазищи, и захлопнул дверь с глухим ударом бесцеремонности. Оставшись на коврике снаружи, я добродушно засмеялась. Индра растянула пасть в могучем зевке, и я увлекла ее за локоть прочь от порога.

– Пойдем, поищем ночлег, – предложила я весело. – Завтра нас возьмут на работу, и тогда мы сможем развлекаться с ним хоть каждый день, если захотим.

– Как в твоих книжках? – уточнила Младшая, вдохновляясь.

– Да-да. Как в «Грязной колыбели», для начала.

Индра посвежела и взбодрилась, бросив зевать и шаркать ногами. Она любила «Грязную колыбель» так же рьяно и плотоядно, как я.

19

Альтея Хэмвей.

Мой брат истекал ядом, как раненая весенняя береза – соком, и я не могла его винить. Он желал наследство категорично и безусловно, в отличие от меня, мечущейся и сомневающейся, и, если по справедливости, заслуживал его больше меня. Я появилась на свет на два года раньше, и номинально считалась старшей, но по сути, характером, старшим у нас всегда был он. Я несамостоятельная, ветреная, управляемая, легкомысленная, во мне нет того, что принято называть стержнем. Мы с ним очень похожи внешне, но внутри – совершенно разные. Он из тех, кто хочет лавров и готов тяжело трудиться ради этого, он целеустремленный и волевой, и даже немного напоминает моего несчастного приятеля Шеила. Пока я предавалась беззаботным аристократическим удовольствиям – раутам, спектаклям, сплетням и мимолетным романам, он читал серьезные книги и усердно изучал судебное дело – хотел быть адвокатом. Когда я стала фрейлиной государыни, он посмеялся надо мной. Сказал, что это занятие мне как раз по интеллекту – в нарядном платьице бегать за королевой хвостиком, и выполнять ее мелкие заданьица. Правда, его представления об образе жизни фрейлины Лилиан оказались не слишком близки к истине. «Заданьица», что я выполняла, были не такими уж мелкими. Порой мне приходилось рисковать, устраивая слежку за высокими иностранными гостями, доставляя секретные послания королевы ее агентам на других концах страны, или организовывая ее тайные встречи с некими темными личностями. Моя работа была не слишком чистой, не всегда приятной, и не всегда честной. Собственно, именно для всяких непрозрачных дел королеве и требовались ее фрейлины-аристократки. Для тех дел, к которым ей не хотелось подключать придворных безопасников.

Последнее поручение королевы – вернуть похищенные документы – я с треском провалила, попав в плен к Ксавьере. Провалили его и безопасники. Точнее, Шеил просто отказался его выполнять, предпочтя передать конверт ниратанскому канцлеру. Лилиан считала эту утечку информации страшной угрозой для себя, а погубило ее в итоге совсем не это.

Вне всяких сомнений, Собрание Лордов сделало бы свой выбор в пользу Дилана, не будь его репутация растоптанной подозрением в тяжелейшем преступлении. Досада и ярость жгли ему разум, и он даже не пытался ни изображать радость за меня, ни желать успехов, ни заверять в своей верности.

Для меня печальнее всего оказалось то, что я разделяла мнение большинства – была склонна обвинять его. Я пыталась говорить с ним об этом откровенно, как сестра с братом, но он шел в иступленный отказ, и едва ли не проклинал меня за мое недоверие. Ксавьера порекомендовала мне отлучить его от двора, а еще лучше – поместить под стражу в одном из наших сельских владений, и я с горечью признала резонность ее предложения. Человек, убравший со своего пути одну королеву, способен убрать и другую… Да, я его сестра, и в детстве мы были дружны, несмотря на его насмешливую снисходительность по отношению ко мне, но жажда власти меняет людей. Она вскрывает души, и извлекает оттуда монстров, о которых никто не догадался бы, не стань среда столь благодатной и питательной для чудовищ. Прагматичным элементом своего ума я понимала, что обязана покарать преступника ради покоя народа (настоящего преступника или подставного – здесь не столь важно), но сделать козлом отпущения Дилана мне не хватало сил. Я ждала – либо доказательств его вины, либо доказательств невиновности. И попутно размышляла о том, что Риелю смерть Лилиан была весьма на руку, ведь она положила конец бунтам и революционным волнениям в его стране. Канцлер, как и Дилан, шел в категоричный отказ.

Риель. Он разбил мне сердце. Пусть это звучит пафосно, но это так – он надломил во мне что-то. Я перестала чувствовать себя полностью здоровой с той ночи, когда узнала правду. Человек, которого я полюбила и которому доверилась, осознанно тянул меня в западню, в рабство к кеттару. Он изображал чувства и поддерживал отношения, дарил мне счастье в постели, обеими ногами стоя в капкане, и пододвигая к моим ногам такой же капкан.

В ночь после своей свадьбы я сорвалась. Я кричала и рыдала во время зеркальной связи, затем разбила транслятор, и все это было в высшей степени недостойно и постыдно. Ксавьера тогда укрылась за книжным стеллажом и выглядела сконфуженной, хотя ранее я готова была поклясться, что чувство неловкости ей недоступно, способность к нему не выдана ей Праматерью. Риель втер меня в землю, как докуренную папиросу, и я никогда не смогу его простить. После той драмы мы регулярно общались через зеркало, как партнеры, у которых нет причин для разрыва деловых отношений, и я уже плохо узнавала его. Он сидел передо мной в роскошном кресле, со всей своей грацией, со всем величием, такой же красивый и элегантный, как всегда, но теперь это был уже другой человек. Удивительно, как меняется отношение к тому, кто тебя обманул, как перестраивается восприятие. Теперь мне казалось, что наша с ним связь, наши ласки, страсть, пылкие речи – все это было моей фантазией. Что я просто помечтала об этом привлекательном мужчине втайне от него, и больше ничего не произошло. Это ощущение успокаивало меня, гасило стыд за безобразную сцену и глушило боль от предательства. Ощущение нереальности стало моей защитой.

А защитой от кеттара стало лицемерие. Я выросла при королевском дворе, и, несмотря на некоторую экзальтированность, овладела азами эксплуатации этого дивно полезного явления. Мне было не обойтись без Гренэлиса – его знаний и покровительства. Он вел себя учтиво и дружелюбно со мной, и я вела себя с ним учтиво и дружелюбно – мы оба профессионально следовали неписаным законам двора. Я боялась его до черной бездны в груди, и моей основной задачей было сокрытие от него своего страха. Пока кеттар считал меня своей союзницей, он оставался моим союзником. Попытка разорвать отношения привела бы к «ловушке», к рабству, и, чтобы оставаться свободной, я поддерживала «дружбу» добросовестно, с уважением подходя к договору, и с благосклонностью – к общению. Гренэлис ни в коем случае не должен был узнать о том, что правда о нем открылась мне, и мы – я, Риель и Ксавьера – по взаимному соглашению хранили молчание.

Гренэлис делился со мной своим кеттарским искусством. С магией создания у меня не очень складывалось, но за заклинания преобразования я удостаивалась похвалы. Я без проблем расщепляла на частицы деревянный табурет, и делала из него деревянный канделябр. Учитель обещал, что скоро я смогу собрать этот канделябр уже без табурета, используя чистую энергию деревьев. Сам он создавал предметы из множества материалов, причем, преобразованных и зачарованных, но мне до такого мастерства было очень и очень далеко.

Кстати, умение расщеплять предмет на частицы и создавать его снова – это первый шаг на пути к изготовлению телепортов. Телепортировать предметы у меня получалось, а с живыми существами не спорилось. Вернее, мы пока даже не рисковали. Я тренировалась на растениях в горшках, и понимала, что мне рано браться даже за мышь.

Господин Амир Орейте упорно будил во мне способности, заложенные природой, но доселе невостребованные – королевские способности – и более не попрекал меня рассеянностью и витанием в облаках. Теперь я не мечтала ни о небесных гимнах и благодатных радугах, ни о смуглых руках и глазах-маслинах – я встала на твердый камень Ласточкиного утеса, зажала в зубах свой монарший венец, и переродилась в ответственную и практичную особу. По крайней мере, я очень стремилась к этому перерождению. Господин Орейте часто хвалил меня, как и Гренэлис, и искренность этих похвал не подвергалась сомнениям, в отличие от искренности моих вельмож. Чиновники пугали меня своей искушенностью, своей маститостью, и относительно их слов я постоянно советовалась с канцлером и кеттаром. Эти двое были мне далеко не друзьями, и тем не менее они служили моей опорой.

На традиционном балу в честь Ночи первой луны кеттар вальсировал в волнах публики, как роскошный корабль в волнах океана, и я только дивилась, глядя на него. Насколько органично он смотрелся степным отшельником в льняной рубахе, настолько же естественен он был в роли светского баловня в фешенебельном фраке: публика (в особенности дамы) была в восторге от него. Мне трудно судить, огранили ли его месяцы, проведенные в Эрдли, или изящные манеры он приобрел прежде, или они были впитаны им с молоком матери, но, видя перед собой этого богемного пижона, сыплющего остротами и любезностями без устали и напряжения, я никак не могла сопоставить его с расчлененными трупами в лаборатории ниратанского дома. Он многогранен, господин Дир Гренэлис. В разное время он внушал мне любопытство, восхищение, почтение, отвращение и страх, а на этом балу я впервые заметила, что он мужчина, способный быть привлекательным.

Ночь первой луны, вероятно, любимый праздник каждого – время блеска и тайны. Бальные залы Эрдли слепили убранством – сверкающими стеклянными украшениями, гирляндами, еловыми ветвями в серебряных блестках, и соперничать с этой феерией искр могли разве что наряды знатных дам и господ. Магическая иллюзия превращала потолки в ночное небо, наполненное снегом; визуальные пушистые хлопья лениво планировали на танцующих, исчезая при соприкосновении с прическами и плечами. Чародейские салюты били из фонтанов, врезались в «заснеженные» потолки. Иллюзорные дымчатые полумаски придавали людям оттенок мистики и сказки. Этот праздник обновления родился в Тиладе, и с нашей легкой руки (при некотором участии нашей сокрушительной армии) распространился по всему континенту, включая своенравный Ниратан. Я пила шампанское бокал за бокалом – не пила, а вливала в себя – и почему-то не чувствовала того удовольствия, которым переполнялась в эту ночь каждый год из своих лет. Карнавал будто клубился вокруг меня, чуть огибая, как он огибал ель в центре зала; мы с елью были нарядными атрибутами праздника, а не его участниками. Все благородные дамы и господа присутствовали здесь ради развлечения, и лишь король и королева – ради порядка.

– Где вы научились танцевать, господин Гренэлис? – с искренним любопытством осведомилась я, кружась с кеттаром в скоплении мерцающих искусственных звезд. – В высочайшем обществе вы держитесь так, словно вам близка эта среда. Неужели действительно близка?

– Я довольно способный, государыня, – без излишней скромности он улыбнулся мне из-под «мистической» полумаски. – Я способен подстроиться под любую среду обитания.

– Вы быстро привыкли к полному одиночеству в степи? Вы жили в Ниратане, но вы ведь не ниратанец? Откуда вы родом?

Шампанское расслабило мой язык, и я взялась задавать вопросы, не давая ему возможности отвечать. Но он и не стремился отвечать.

– Разве национальность имеет значение? – он будто бы чуть удивился. – Наличие или отсутствие сильной магии – это единственная значимая характеристика крови.

– Нация – это не кровь, а культура, – мягко возразила я, про себя отметив, что получаю удовольствие от его одеколона.

– Культура – это все лишь способ объединить себя с себе подобными. Я не стремлюсь к каким-либо объединениям, и не знаю себе подобных.

Молодец… Неужели так сложно всего лишь назвать место своего рождения?

– Вы ни с кем себя не связываете, потому что ставите себя над всеми, верно? Все эти знатные персоны для вас – просто фон; все высшие маги, включая Риеля и меня – просто сад, в котором вы срываете плоды. У вас нет соплеменников, потому что никто не достоин быть в одном племени с вами. Так вы считаете?

Его глаза в дымчатых прорезях сменили учтивую улыбку на непритворную заинтересованность.

– Ваши мысли не сочетаются с обстановкой, государыня, – с легковесно-нежным сожалением изрек он. – Почему вы не позволяете себе отдаться празднику? Ведь Ночь первой луны бывает только раз в год.

Потому что я выпила больше, чем следовало пить в вашем обществе, господин двуличный вампир…

Блестки искусственного звездного скопления вдруг помрачнели; мои виски налились тяжестью.

– Пожалуйста, проводите меня к супругу, – попросила я с внезапной усталостью. – Кажется, мне не повредит немного отдыха.

Король восседал в своем кресле, и выглядел слегка обескураженным какофонией микровспышек, шабашем роскоши, огней и миража. Выпады энергичной музыки, пронзающие слух и нервы, казалось, пугали его. Едва я успела опуститься в соседнее кресло и проводить взглядом партнера по танцу, у самого уха возникла Ксавьера. Она была трезва и в форме, и в ее голосе мне почудился задавленный гнев.

– Эй, величество, не выключай голову, чтоб тебя, – пробормотала она, щекоча меня губами. – Что ты ему спьяну натрепала?

Я уткнулась губами в ее ухо, и, не понижая голос, отчеканила:

– Ничего.

Она усмехнулась с раздражением.

– Пойдемте-ка, величество, на балкон, – предложила она повелительным тоном. – Посмотрим на настоящие снежинки. Они краше этих нарисованных.

Иллюзорные хлопья по виду ничем не отличаются от реальных, она неправа. Их создавали не профаны.

Но на свежем воздухе балкона мне действительно стало лучше. Свинец отхлынул от висков, зрение сделалось четче и концентрированнее. Холод скользнул под платье, но был скорее приятным – он поверхностно бодрил кожу, не пробираясь внутрь.

Ксавьера тяжело привалилась спиной к стылой гранитной колонне. Ее переносицу прорезала вертикальная хмурая складка.

– Не расслабляйся, Альтея! – приглушенно воскликнула она, взглянув на меня с нажимом. – Одно неосторожное слово, и нам всем конец. И знаешь, вы, королевские зорьки, как хотите там, но я глубоко против того, чтобы угробить меня и Птенчика.

Я прижалась бедрами к балюстраде – тем же стылым гранитным колоннам, только в миниатюре. Тремя этажами ниже подсвеченный ледовый каток в форме идеального круга развлекал празднующих гостей. Гости были душевно нетрезвы, и больше с визгами и хохотом валялись на льду, чем катались на коньках. Чуть поодаль уважаемые лорды и леди с визгами и хохотом съезжали со специально сооруженной горы. Детское счастье переполняло их всех. Год назад я была среди них, теперь они казались мне странными, если не сказать нелепыми.

– Ты права, права, – пробормотала я мирно. – Я не приближусь к нему до конца бала. И не буду больше пить.

Ксавьера ухмыльнулась, разглаживая межбровную складку.

– Больше не пить – это перебор, – с добрым смешком сказала она. – Таких жертв я не требую. – Она вдруг отпрянула от колонны, перегнулась через балюстраду, и устремила взор в слабоосвещенную даль внутреннего двора. – Смотри, как он легок на помине, – буркнула она, указывая подбородком на маленькую фигурку, движущуюся к Северной башне.

Я заметила, что начала замерзать. Уличный холод уже не скользил по коже, а трогал и обвивал внутренности.

Кеттар посоветовал мне отдаться празднику, а сам отправился работать в карнавальную ночь. В Северной башне он организовал свою лабораторию, к которой, разумеется, никого не подпускал. Его бросало из крайности в крайность: то подвал у него, то вершина…

– Я пойду в зал, подбодрю Райлана, – сообщила я, с трезвой четкостью разворачиваясь, и покидая Ксавьеру. – По-моему, он слегка оглушен этим балом. И, вероятно, столь же ослеплен.

Шеил Н-Дешью.

Я неожиданно заметил его присутствие. То ли услышал, то ли почувствовал какое-то изменение в воздухе, не знаю. Просто вдруг понял, что он здесь.

– Дир, – позвал я тихо.

Это короткое слово далось легко. Не потребовалось никаких усилий, оно просто взяло и прозвучало. Я даже удивился.

– Да? – отозвался мягкий, почти ласковый голос.

– Это не твой подвал, – сказал я. – Где мы?

Я почувствовал его присутствие совсем рядом.

– Ты что-то видишь? – спросил он деловито.

– Нет, – ответил я. – Здесь другой запах. Что это за место?

Он сухо засмеялся.

– А ты не узнаешь?

Я вдохнул побольше воздуха, пытаясь понять. Почему-то мне очень захотелось понять. По сути, не было никакой разницы, что это за место. И все-таки.

– Пахнет временем, старостью. Неужели замок Эрдли?

Гренэлис хлопнул в ладоши.

– Браво! – радостно воскликнул он.

Вообще-то я сказал наобум. Брякнул первое, что пришло на язык.

– Дир, – позвал я снова. – Моя нога на месте? Я не могу понять.

– А разве тебе не все равно? – спросил он удивленно.

– Я просто хочу поговорить с тобой, – пояснил я. – Не хочу, чтобы ты уходил.

Это правда. Вновь слышать голос Гренэлиса было удивительно приятно. Словно ты летишь в бесконечном пространстве, и вдруг среди пустоты касаешься чего-то твердого. Чего-то реального.

– Прости, – произнес он с сожалением. – Я совсем тебя бросил. Много дел.

Невероятно. Наверное, мне в жизни не приходилось слышать ничего приятнее, чем голос Гренэлиса. Наверное, в этот момент я улыбался.

– Ты чувствуешь мою руку? – спросил он.

Я ничего не почувствовал.

– Где она? – уточнил я.

– У тебя на лбу.

Отчего-то стало ужасно жаль, что я не чувствовал его руку на своем лбу. Безумно захотелось ее почувствовать. Теперь я точно не улыбался.

– А что ты чувствуешь? Кроме запахов?

Я задумался. Непонятно. Запахи и звуки. Звуки очень редки, только когда приходил Гренэлис. А больше ничего не шло на ум.

– Тепло или холод? – осведомился он. – Твердая или мягкая поверхность? Положение в пространстве?

– Нет.

– Боль?

– Нет.

Боли не было давно, никакой. Раньше была, потом исчезла. Раньше сильно болела нога, а потом перестала. Хорошо.

– Какие-нибудь эмоции? Какие-нибудь желания?

Да, было желание. Я хотел почувствовать его руку. Но не стал это озвучивать.

– Шеил, – позвал он. – Ты еще здесь? Слышишь меня?

Я слышал. Я тут вспомнил…

– Когда ты говорил, что не дашь мне умереть, если честно, я не верил. Но тебе пока удается.

– Ты хочешь умереть?

Я опять задумался.

– Нет, – ответил я неуверенно. – Не знаю.

Он замолчал. Неужели ушел? Нет, не ушел. Я бы это понял.

– А чего ты хочешь? – он прервал молчание, наконец.

– Твоего присутствия, – ответил я искренне.

– И это все?

– Все.