Текст книги "Союзник (СИ)"

Автор книги: Соня Таволга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

20

Ксавьера Дионте.

На исходе зимы Лойдерин внешне похож на мутный холодец из свиных ушей, а еще он хлюпает, брызгается, скользит и промачивает сапоги. Антала в это время уже пригрелась и подсохла, в ее окрестностях можно погулять пешком и не увязнуть, и даже не испачкаться. Мы с Джани встретились в сосновом бору – еще не пахучем, но все равно радующем. Небо беззаботно и наивно голубело среди штрихов хвойных крон, а Джани неприязненно смотрела, как я нажевываю сцепленную пару игл. Кончики ритмично шевелились снаружи губ, и это ее почему-то раздражало.

– Вьер, прекрати, – рубанул она, наконец, и я сразу выплюнула хвою.

Стоило ведь просто попросить.

Лошадей мы привязали, пожелав вдумчиво впитывать подошвами силу земли. Я крепко обняла шершавый ствол, легонько стукнулась об него лбом, и отпрянула от дерева. Время от времени я ходила в Анталу через портал, и каждый раз наслаждалась здесь всякой ерундой. Всякая ерунда здесь радовала меня, тогда как в Лойдерине с радостями было туговато. Он полон развлечений, конечно, в том числе тех, что весьма в моем вкусе – не очень чистых развлечений, но чувство веселости от них обрывается с их последним аккордом. Соснового леса там нет, а если бы был, это был бы не тот сосновый лес. Не мой. Его иголки наверняка были бы совсем не так хороши на вкус.

Мы не взяли с собой Младших. Это неправильно, но нам было одинаково начхать. Мою репутацию можно было испортить только чем-то совсем из рук вон выходящим, а Джани уже пережила столько осуждений, что осуждать ее – как щекотать мозолистые ладони работяги. Ее кожа груба, как кора, ее нельзя задеть. Когда ее обвиняли в совращении малолетнего принца, к этим обвинениям присовокуплялись разговоры о шаманстве и чуть ли не связи с Тьмой. Люди не хотели верить, что мальчик может влюбиться в женщину, годящуюся ему в матери, без участия некоего запрещенного черного колдовства.

– Ты справляешься? – сухо спросила Триджана, неторопливо, но не расслабленно шагая через светлый бор.

Она была какой-то сжатой, будто недовольной собой; подобное случалось с ней донельзя редко. Широкий жесткий ремень, стягивающий куртку, особенно резко выделял талию – она похудела. Лицо казалось бледнее обычного, а макияж – гуще обычного. Рубины и зеленые турмалины в ушах, на пальцах и запястьях казались слишком крупными и тяжелыми для ее фигуры.

– Венценосная зефирка ведет себя хорошо, – ответила я спокойно. – Мы думали, что она у нас ветреная истеричка, а она оказалась расчетливой, прямо порадовала меня. Она пользуется кеттаром вовсю – выкачивает знания, советуется обо все подряд, прикрывается им от Лордов и носит его щит, но, конечно, ждет момента, когда сможет воткнуть кол ему в сердце. Оказывается, она отлично умеет улыбаться тем, кто ей мерзок. Мне улыбается, вампиру улыбается. Чинушам своим пронырливым иногда. В общем, молодец. Я ей там и не нужна.

Осенью Триджана отправила меня в Лойдерин, чтобы я присмотрела за зефиркой. На нее, зефирку, возложена была великая миссия – избавление мира от кеттара. Вернее, Триджане плевать на мир, ей требовалось, чтобы от кеттара избавили Риеля. Сам канцлер слишком уязвим и запуган, чтобы делать хоть какие-то телодвижения вопреки вампирской воле, потому телодвигаться надлежало государыне. А мне надлежало оказывать ей поддержку – моральную, и все прочие виды, если потребуется. Альтея немало месяцев хлебала своего союзника полной ложкой, терпя его общество, но в последнее время она начала уставать. Улыбка ее становилась уже не такой виртуозной.

– Риель до сих пор зол на меня за то, что королева в курсе кеттарской работы, – сообщила Джани с грустью, небрежно замаскированной под раздражение. – Не верится, что я воспитала такого труса.

Я слушала ее одним ухом, а другим ловила птичьи трели и хруст сучков под ногами. В расстегнутой куртке стало жарко, пришлось снять ее, и повязать вокруг бедер.

– Мы с Гренэлисом в две глотки убеждаем королеву выбрать и наказать убийцу, – сказала я, поигрывая болтающимися рукавами. – Народу нужна его кровь, без этого никак. Но Альтея согласна сфабриковать обвинения только в том случае, если они будут против Гренэлиса. Вообще, это было бы идеально – арестовать вампира за убийство Лилиан. Если б он еще позволил себя арестовать…

Сказав это, я замолчала; молчала и спутница. Некоторое время я наслаждалась птичьей трелью и хрустом сучков двумя ушами.

– Честно говоря, меня это бесит, – тихо буркнула я, насладившись. – Ощущение, что ее грохнули призраки, или еще какая нечисть…

Триджана перестала идти, и встала предо мной, приосанившись. Лик ее оживился, стан окреп, рубины и зеленые турмалины сделались ей по размеру.

– Если хочешь знать, кто убил Лилиан, можешь спросить меня, – предложила она с озорством.

От ее озорства у меня почему-то защекотало крестец.

– А ты знаешь? – уточнила я осторожно, вроде бы с недоверием, а вроде бы уже все поняв.

Она издала пару смешков и кивнула, глядя на меня в упор, втыкаясь зрачками мне в зрачки. Вслед за крестцом защекотало лопатки.

Боги!

Веселей всего то, что я даже не удивилась настолько, насколько пыталась себя накрутить. Подумаешь, завалила иностранную правительницу – решила, и завалила, почему нет? Для Триджаны это не такое уж большое дело. Вообще, странно, что я не догадалась сама!

Она выудила из кармана фляжку, свинтила крышку, и протянула мне. Я хлебнула тэрна и вернула ей. Она тоже хлебнула, и сунула фляжку в карман. Птичьи песни почему-то заглохли.

– Ладно, я должна задать два вопроса.

– «Зачем» и «как»?

– Вот-вот! Зачем и как?

Джани, взбодрившись, двинулась дальше, и я двинулась за ней.

– Я немного поторопила события, – сказала она спокойно, перешагивая через пень. – Все равно ее пришлось бы убирать позже – когда принцесска подготовится. Неизвестно, сколько бы длилась подготовка, сколько мне пришлось бы терпеть в моем дворце капризную ноющую фифу, которая то хочет быть королевой, то не хочет. Сколько еще Риель ублажал бы ее в постели, ласкал бы ее цветочные мозги, позорил меня перед двором, и, что куда важнее, перед самой собой.

Я сдавленно хихикнула, и ее глаза обдали меня быстрой вулканической злостью.

– Это не ревность, Вьер, – отсекла она тоном интеллигентной медведицы. – Это отторжение. Чувство неправильности, если хочешь. Я позволяла ему любовниц, но эту цветочноголовую позволить не могла. Дело даже не в том, что она мне не понравилась, а в том, что она не нравилась ему! То, чем он занимался с ней – это проституция – секс ради выгоды. Можешь сказать, что у него не было выбора, его заставили, но, Вьер, большинство проституток заняты своим ремеслом не по велению сердца. Их заставили обстоятельства.

Мне стало стыдно за хихиканье. Джани – единственный человек, пожалуй, перед которым я способна испытывать стыд.

– Все это – пустяки, – бросила она уже значительно нейтральнее и тише. – Не пустяк то, что мой любимый человек нуждается в помощи, и я искала тех, кто сможет помочь. К сожалению, елайский капитан не дал мне информации о кеттарском убежище, тогда я выманила кеттара из убежища с помощью старой королевы. Я отправилась туда с солдатом, чтобы тот мог своим рассказом настроить Альтею против вампира, натравить ее на него. Я надеялась, что она вступит с ним в борьбу, а Риель и я останемся в стороне. – Она хлопнула ладонью по сосне и мотнула головой. – Но я недооценила чванство зефирки! Не подумала, что разговаривать с солдатом – это ниже ее высокопрелестнейшего достоинства…

Ладно, ладно, хватит с меня причин. В общем-то, от нее мне было бы достаточно причины «я так решила».

– Переходи к «как», Джани, – попросила я вежливо.

Она дернула плечами под курткой-кителем, и улыбнулась почти весело.

– Довольно просто, – заявила она. – Мне помог один из наших лазутчиков в Эрдли, но основную работу проделал бесценный дар господина Гренэлиса – телепорт. Агент подбросил телепортатор в корзину с полотенцами в чулане. Ты знаешь, как устроен водопровод в Эрдли?

Конечно – я давно изучила замок. Насос качает воду в резервуары на каждом этаже, а оттуда слуги носят ее в покои господ.

Я кивнула, но Джани продолжила не глядя на кивок.

– Кроме покоев государыни на том этаже всего две спальни. Я телепортировалась в чулан у резервуара, бросила в воду шарики омры, и вернулась домой. Все элементарно. Яд действует только в горячей воде, и для результата нужно время, к тому же, я отправилась около девяти вечера, когда Лилиан по обыкновению принимала ванну. Риск для других был невелик, а для меня – еще меньше. Во время переполоха вряд ли кто-то занялся бы купанием, а, разобравшись с источником яда, воду в резервуаре сразу поменяли бы. Я могла столкнуться с кем-то из слуг, но в этом случае я просто забрала бы свидетеля с собой.

– Дознаватели вывернули наизнанку слуг, стражу, да всех!..

– Побочный эффект, – равнодушно отозвалась Триджана.

Я протянула к ней руку, и она догадливо сунула в нее фляжку. Мы выпили еще по паре глотков, и присели на трухлявый поваленный ствол.

– Спасибо, что рассказала, – буркнула я, понимая, что нас, сведущих, теперь трое: я, она, и ее агент в Эрдли. – Риель ведь не знает? – уточнила я просто так.

– Конечно, нет. И не узнает. Никто не узнает, да, Вьер?

Я подтвердила уверенным кивком.

Я подтвердила уверенным кивком, и, конечно же, не сомневалась, что буду хранить секрет Триджаны всю жизнь, но мне очень хотелось рассказать его Птенчику.

Мне постоянно хотелось все рассказывать ему. Что мне снилось сегодня, какое послевкусие оставил сон, сколько времени я потратила утром на выбор белья. К слову, трусов у меня несколько десятков, и все в отличном состоянии. Все растянувшиеся и неотстирывающиеся я безжалостно выбрасывала. Хотелось рассказывать, как мрачен и неуютен для меня Лойдерин, как забавляет меня сельский говорок толстого трактирщика в «Хмельной цыпочке». Еще раз к слову: пиво там гадкое. Вернее, оно нормальное, скорее всего, всем нравилось, но я пивом так и не прониклась. Я покупала там кружку, садилась с ней за стол, и пила тэрн, глядя на публику. Публика меня радовала – она в «Цыпочке» такая же разбитная, как в ниратанских кабаках. Впрочем, пьяные люди, наверное, везде одинаковы. Мне хотелось веселиться в таверне с Птенчиком, но, ясное дело, это было невозможно – он был одним из моих солдат. Как все, он отдавал мне честь и не поднимал глаз выше плеча. Как все, участвовал в моих любительских постановках, вдохновленных специфическими порнографическими новеллами. Как все, ненавидел меня за это, и считал чокнутой мразью. Иногда я трахалась с ним, иногда давала трахаться Индре. Иногда мне хотелось плакать на его плече, сидя у дождливого окна.

Он был плох. Еще в Ниратане я облизывалась, глядя на него: на его размашистый нрав, отзывчивость и живость; представляя, как остро и пылко-болезненно он будет реагировать на мои развлечения. Сколько удовольствия я предвкушала! Но он разочаровал меня. Поначалу, в первые несколько раз все было как в фантазиях, но он быстро потух. Стал каким-то тряпичным, вялым, отрешенным; ни удовольствием, ни мучением его стало не пронять. Не было больше норовистого, прозрачного и стремительного Птенчика, каким он выглядел в Ниратане. Он как будто завернулся в одеяло и заполз под камень.

– Почему ты не сбегаешь? – серьезно спросила я однажды, когда мы лежали голые на моей широкой кровати. Комната была жарко натоплена и ярко освещена, чтобы не кутаться и не сжиматься, и вволю рассматривать штришки и точки на теле моего компаньона-невольника. – Опасно будет только до границы, – продолжила я, – а потом ты сможешь зацепиться в Ниратане, или попробовать добраться до Лавилии. Тебе ведь никогда не будет здесь хорошо. Здесь все – не для тебя. Почему ты с этих пор придавливаешь свою жизнь надгробным камнем?

Он лежал на спине, раскинувшись, и не смотрел на меня. Он никогда не смотрел на меня. Я долго ждала ответа, потом поднялась, решив, что не дождусь, и ушла за ширму. Там стояло ведро теплой воды, и я принялась освежаться, забравшись в низкую ванну. Изначально вода была горячей, но за время простаивания остыла. Я могла бы подогреть ее заклинанием, но мне было лень.

– Потому что он здесь, – глухие медленные звуки продавились сквозь плотную ткань ширмы. Я перестала лить на себя воду, чтобы не забивать звуки журчанием и плеском. – Он здесь хозяин, и все у него – мыши. Его я ненавижу больше, чем вас, капитан; больше, чем Эрдли и свое сословие. Как только он сдохнет, я сбегу. Когда увижу, как он сдохнет. Уже скоро, капитан, ему недолго осталось быть хозяином. А потом вы мне поможете избавиться от Эрдли, потому что вы меня любите. Я обязательно сбегу отсюда, просто не сейчас.

Я поставила черпак на бортик ванны, и взяла полотенце.

Он говорил с такой верой, что я тоже поверила. Да, Гренэлису недолго осталось властвовать, я в этом не сомневалась. Да, мы увидим его конец. Да, я помогу Птенчику бежать, и да, я люблю его. Именно так, как умею. Все, что он говорил с кровати, звучало для меня непреложной истиной.

Шеил Н-Дешью.

– Прекрасно! – восторженно воскликнул Гренэлис, внезапно нарушив долгую-долгую тишину.

– О чем ты? – осторожно спросил я.

– Кожа, – пояснил он, и в голосе прозвучала гордость. – Она восстанавливается.

Я услышал тихий скрип стула где-то совсем рядом. Наверное, он сел около меня.

– Моя? – глупо уточнил я.

– Само собой.

Он весело присвистнул и, судя по звуку, заерзал на стуле. Что он там делает?

– Постой, Дир. Что значит восстанавливается? А ее не было?

Он насмешливо хмыкнул:

– Тебе перечислить все, чего у тебя нет?

Подумав секунду, я ответил:

– Не надо.

– И правильно, – с готовностью согласился Гренэлис. – Может, ты считал себя крепышом, но человеческий рассудок – хрупкая вещь. Скажи лучше, ты что-нибудь чувствуешь?

– Ничего. Все по-прежнему, Дир. Я уже давно ничего не чувствую.

– Нет, не по-прежнему, – возразил он и замолчал.

Какое-то время я слышал только шуршание бумаги и поскрипывание карандаша, быстро бегающего по ней.

– Интересно, я когда-нибудь смогу видеть. Как по-твоему?

– Я пока не думал об этом.

Снова пауза, и активное поскрипывание карандаша.

– Я обещал, что не дам тебе умереть, – изрек он, наконец, – и у меня получается держать слово. Боги, какой же я молодец!

– Ты чудо, – буркнул я. – Золото.

Он цокнул языком:

– Отставить издевки.

Еще немного помолчали.

– Почему ты так редко приходишь, Дир?

Мне хотелось говорить с ним – неважно о чем. Разговор ни о чем меня бы полностью устроил.

– Занят, – отозвался он. – В основном, с Альтеей. До чего же это скучное и унылое дело – обучать несмышленышей азам! Но уговор есть уговор. Я собираюсь выполнить свою часть сделки.

– Как у нее дела?

– Туговато, – он пренебрежительно фыркнул. – Риель оказался более способным учеником. Хотя, проблема может быть в том, что у нее очень мало времени на тренировки. Она же сейчас люто занята – государственные дела, и все такое.

– Я не об этом, – резковато перебил я.

– Ах, ты, наверное, о камне, – кеттар вздохнул устало. – Вот ты, приятель, вроде умный, а вроде дурачок. Как вбил себе в голову, что я собираюсь ей навредить, так никак успокоишься. Я авторитетно заявляю: у королевы все хорошо. – Он потер ладони друг о друга. – Я вижу, что и тебе похорошело. Много стал думать. Месяц назад ты о ней не вспоминал.

Да. Я и сам отметил некоторое просветление в голове. Но не был уверен, хорошо это или плохо.

– Кстати, – продолжил кеттар, – если я когда-нибудь придам тебе подобие человека, то это будет во многом благодаря ее камням резерва.

Звякнули склянки, а вслед за этим глухо зазвучала некая неопределенная возня.

– Раньше ты охотно рассказывал о своей работе, – вспомнил я. – А теперь помалкиваешь. Чем ты сейчас занят?

– Преобразованием энергетического потенциала костей… – пробормотал кеттар, явно более увлеченный чем-то еще, нежели беседой со мной.

– Моих костей?

– А то чьих же.

Тут я решил, что больше не буду спрашивать о его работе.

И снова осталась только тишина, нарушаемая позвякиванием и неопределенной возней.

– Я здесь недавно понял, – хохотнул Гренэлис, – что сейчас ты – моя самая большая ценность.

– Польщен, – буркнул я.

– Знаешь, когда я это понял? – продолжил он. – Когда обнаружил любопытных служанок, снующих возле моей лаборатории. Не хватало еще, чтобы сюда пробрались какие-нибудь проныры.

– Прими меры предосторожности, – порекомендовал я. – Побереги проныр.

Он коротко вздохнул.

– Конечно, можно поставить на дверь печать, но это дополнительные траты энергии. Я ведь до сих пор охраняю Альтею. Поддержание щитов, печатей, занятия с ней, труд с тобой – все это требует таких больших ресурсов, ты не представляешь! Мои спонсоры возмущаются, Риель ноет, что у него болит рука… Это не жизнь, а прозябание.

– Сочувствую.

Кеттар вновь вздохнул, поерзал на стуле, пощелкал пальцами.

– Треп с тобой меня отвлекает, – сообщил он категорично. – Сейчас я тебя отключу. Спи.

21

Ксавьера Дионте.

Ее юбка занимала весь диван. Серьезно – весь, и это был довольно большой диван – полноценный, многоместный, а не из этих игрушечных козеточек, которые модно ставить в холлах и прихожих. Сидела в своем кремовом подоле, как в огромной куче взбитых белков с сахаром – ну натурально зефирина. Как можно носить такое? В этом же даже нужду без посторонней помощи не справишь.

– Из ткани, которая пошла на твою юбку, можно было бы сшить штук десять нормальных, – пробормотала я, не выдержав. – И штук двадцать коротеньких, вроде тех, что носят фюнайские горничные. Хотя, эти можно не шить. Я человек вольных нравов, конечно, никто никогда не назовет меня ханжой, но если юбка не прикрывает голые коленки – это перебор. Такое сгодится для кабаре, а не для повседневной носки.

Альтея меня не слушала. Она дергала себя за пальцы, выкручивала их, сжимала, сминала и гладила. Россыпи бриллиантов и жемчуга покрывали ее с головы до пят. Я где-то слышала, что чем женщина несчастнее, тем роскошнее она стремится выглядеть, а счастливым хорошо и по-простому. Скорее всего, это бред, потому что это значило бы, что Джани, всегда тщательно следящая за собой, всю жизнь была несчастна, но какахи судьбы осыпали ее разве что с появлением на сцене одного гадкого вампира. Государыня-зефирка, нарядная, как верховная жрица Праматери на церемониях, ныне была удручена наличием на своей сцене того же вампирюги.

Лакей принес чай, разлил по чашкам, выставил на столик креманки с малиновым вареньем и какой-то белой мазней. Взглянул на меня без почтения, поклонился и вышел. В Эрдли вообще мало кто смотрел на меня с почтением, почему-то.

– Тэя, а почему ты позволила мне остаться? – спросила я аккуратно, и даже чуть с опаской, как будто ответом могло быть «Действительно, почему? Чеши-ка отсюда!».

Она проснулась, перестала пытаться сломать себе пальцы. Вынула из прострации, и уткнула в меня глаза, благодаря иллюзии выглядящие куда выразительнее и краше, чем они есть на самом деле. Иллюзорно-светящееся и свежее лицо ничего не отобразило.

– Потому что у меня нет никого, кроме тебя, – ответила она незамысловато, и до скулежа откровенно. – Мои союзники оказались двуличными мерзавцами, прошлые друзья теперь ищут лишь выгоду, брат под арестом в родовом гнезде, мать интересуется только поместьем, вельможи стремятся вить из меня веревки, муж не хочет знать ни о каких проблемах, Шеил стал жертвой моего двуличного союзника-мерзавца. Никто не разделит со мной мою ношу. Ты мне не нравишься, ты наглая, грубая и порочная, мне глубоко отвратительно твое отношение к солдатам, меня тошнит от твоей Младшей, и я банально не жалую перебежчиков. Но мы с тобой хотим одного и того же, и мы верим друг другу. Вера – это главное, что мне сейчас нужно.

Опаньки… Нет, я все понимаю, но чем ей Индра-то не угодила? Ее ж даже не видно – пожив в Лойдерине, я привыкла ходить без хвостика, и моя чумазая мартышка целыми днями где-то пропадала одна.

– Хм, а можно я тоже скажу, что мне в тебе отвратительно? – встрепенулась я, суя ложку в креманку с белой мазней.

– Не смей, – простецки ответила Альтея.

Мазня оказалась сливочным кремом с ванилью – чудесно вкусно. Я бы добавила туда миндальной муки, а сахарной пудры положила чуть меньше. Это если бы я хоть немного умела готовить.

Да, я не мила государыне, но человек, провалившийся под лед, будет хвататься за протянутую палку, даже если та выпачкана экскрементами…

– Он тебя достал, да? – спросила я сочувственно, и с удовольствием облизала ложку.

Она не притрагивалась ни к чаю, ни к сладкому. Хотя десятью минутами ранее сама велела подать их.

– Он ведет себя так хорошо, что у меня сдают нервы, – заявила она, для сочности притопнув ногой. – Я ждала, что он будет лезть во все мои дела, выступать с предложениями, которые на деле повеления, но его абсолютно не влечет власть. Он высказывает свое мнение только тогда, когда я спрашиваю его напрямик. Тебе не кажется это подозрительным?

– Эмм…

– Ксавьера, у него ведь есть возможность править страной!

– Ээ…

Она подбросилась над диваном и оказалась на ногах. Иллюзорно-нежное лицо перекосилось гаденькой плаксивой гримасой.

– Я боюсь, Вьер… – простонала она с хлюпающей горечью, и расплакалась, как дите.

Она упала назад на диван, будто сраженная стрелой. Ее губы тряслись и кривились, маленькие бледные кулаки терзали подол, подошвы елозили по полу, из горла неслось едва слышное поскуливание. Умеешь ты, государыня, психовать так, что я пугаюсь.

Я резво плюхнулась на ее скользкое безе, и потрясла ее за плечо.

– Эй, величество, что случилось-то? – пробормотала я с робостью.

Неужели вампир «поймал» ее в свою «ловушку»? Если так, то беда.

Она продолжала истерить, не реагируя на меня. Я потрясла ее за плечо значительно настойчивее.

– Альтея, я сейчас тебя ударю, – предупредила я сурово, начиная терять терпение.

Она уткнулась лицом мне куда-то в район сисек, руками обжала талию, и рыдала от всей души, почти бесшумно содрогаясь. Это было ужасно. Я терпела, пока могла, потом отпихнула ее от себя и встала.

– За такое полагается прибавка к жалованию, – бросила я грубо, пытаясь рассмотреть наличие или отсутствие монарших соплей на груди своего кителя. – И дополнительный отпуск.

Она дрожащей ручонкой вынула надушенный платочек из бездонных недр своих одежд (я бы в жизни не нашла какой-то крошечный платочек в подобных чертогах), и элегантно утерлась. Дымка иллюзии оставила ее лицо безупречным – ни красных глаз, ни опухшего носа – никаких следов приступа бурного рева.

– Я была у Риеля, когда он говорил с кеттаром через зеркало, – с нервным придыханием молвила она, отпив остывшего чая. – Кеттар не знал, что я там – я не попадала в отражение и молчала. Они заспорили из-за чего-то, и Риель чуть не умер. – Она бормотала сбивчиво и неуклюже, как школьница, не выучившая урок. – Он сказал всего пару слов против, и начал задыхаться. Он был синий, держался за шею, терял сознание. Вьер, это страшно, когда ты находишься в нескольких шагах и видишь своими глазами. Когда ты слышишь рассказ или думаешь об этом – далеко не так страшно. Когда не видишь, все абстрактно. Когда видишь – это реальность, твоя реальность, понимаешь? Он даже не сделал ничего, просто не согласился с чем-то, и «ловушка» начала убивать его. А я стояла у стены, зажав рот ладонью, и не могла даже подойти, потому что кеттар увидел бы меня. Я не могу позволить ему превратить меня в рабыню, Вьер. Я боюсь действовать, но бездействовать боюсь еще больше. Я все решила, у меня есть идея. Я даже уже сделала…

Неловкими трясущимися пальцами она отстегнула брошь от корсажа – летящую чайку из мелких жемчужин, и показала мне. Я не стала задавать вопросов, позволив ей вещать по порядку.

– Риель сказал, что его нельзя убить, но ведь это не так. Кеттар – тоже человек, просто очень осторожный. Он всегда носит свой щит, который ничем не повредить, проверяет еду и питье на яд или снотворное, после случая с Лилиан он и воду в ванне, наверняка, проверяет. Из-за щита его нельзя ни задушить, ни сжечь, ни раздавить каменной плитой…

– Можно утопить, наверно… – буркнула я, зачем-то перебив ее.

Она задумалась на секунду, и кивнула.

– Может быть. Это вариант. Но у меня есть свой. Я уже давно об этом подумала, но мне хотелось успеть получить от него больше пользы. Я еще так мало успела изучить! Жаль избавляться от него, но тянуть больше нельзя. После увиденного у Риеля я не смогу скрывать страх, он заметит и заподозрит что-то. Я должна нанести удар первой, пока он еще расслаблен.

– Да говори ж ты свой вариант, трепливое ты пирожное!

Она вдруг улыбнулась – причем как-то криво, сверкнув клыком – так, что улыбка получилась хищно-зловещей. Сверкнувший клык дал мне немного веры в серьезность ее намерений и реалистичность плана.

– Я так и не научилась делать телепорт! – торжественно-счастливо изрекла она. – Я телепортировала яблоки и кактусы, и они всегда были всмятку. Никакой щит не спасет от портала, созданного моими кривыми руками! Я избавлюсь от вампира с помощью его же изобретения.

Она покатала брошь на раскрытой ладони, и я догадалась, для чего ей такой плотный слой иллюзорного «макияжа». Украшающие чары должны скрывать чары телепортатора, чтобы учитель-вампир не заметил его на венценосном корсаже своими чувствительными тренированными перстами. Я вспомнила, что брошь в виде чайки красовалась на ее наряде и вчера. Она готовилась, настраивалась, выбирала момент. Ее внезапные, выбившие меня из колеи рыдания на самом деле не внезапны – это напряжение, которое больше не умещалось внутри.

– Сегодня после ужина, Ксавьера, – сказала она глухим, охрипшим голосом. – Я приглашу вас обоих на кофе и коньяк в эту комнату, и мы с тобой избавимся от него. Ты только приди, пожалуйста. Не дай мне снова не решиться.

Шеил Н-Дешью.

Не было никаких сомнений в том, что что-то изменилось. В первую очередь, в голове. И да, я действительно не радовался этому.

Долгое время (насколько долгое, кстати?) не существовало ничего, кроме бессмысленного мельтешения, чередующегося с вязким туманом, и сна. Когда кеттара не было рядом, я постоянно летел на огромной скорости в некой пустоте. Или, может быть, летел не я, а пустота проносилась мимо. Никаких мыслей, никаких потребностей, только ощущение стремительного, неуправляемого полета. Когда приходил Гренэлис, движение прекращалось, пространство вокруг густело и замирало. Сквозь пелену я слышал голос, и в эти моменты меня наполняло счастье. Смысл его слов был абсолютно неважен, главное – чтобы слова звучали. Мне просто хотелось замечать его присутствие среди пустоты.

Иногда пропадали и полет, и голос. Наверное, я засыпал без сновидений.

Постепенно в голове начало проясняться. Появились какие-то рваные мысли, вспышки воспоминаний. Они были далекими, не связанными со мной, не вызывавшими отклика. Я слушал Гренэлиса, разговаривал с ним осознанно, но совершено равнодушно. Все, о чем мы говорили, казалось мне пустяками, не стоящими внимания. Важным было лишь то, что он здесь, что я слышу его.

На смену бессмысленной пустоте пришла пустота осмысленная, и она оказалась невыносимой. Присутствие Гренэлиса разбавляло ее. Пока мы разговаривали, я был живым, реально существующим в материальном мире.

Я вдруг вспомнил, как попал сюда, в это пространство, где нет ничего, кроме звуков голоса кеттара и моих собственных мыслей. Вспомнил Альтею, наше путешествие. Впервые мне стало интересно, где она и что с ней. И что она думает о моей пропаже. И думает ли об этом вообще.

Я вспомнил любимых людей. Лиенну, отца, Велмера. Боги, я скучал по Вэлу почти так же сильно, как по Лин, а беспокоился за него еще сильнее, чем за нее.

Нет, я совсем не радовался прояснению в своей голове. Пустота вокруг меня заполнилась безнадежностью. В отдельные минуты – отчаянием. Как относиться к посещениям кеттара, я уже не знал. Они вызывали тревогу, иногда откровенный страх. Иногда панику. Теперь я напряженно прислушивался ко всем шумам вокруг. Позвякивание склянок, поскрипывание пола, постукивание неведомых предметов друг о друга. Создатель, что он со мной делает? Бредовое счастье – эффект «ловушки» – причудливо перемешивалось с паникой.

Своего тела я почти не чувствовал, а долгое время не чувствовал совсем. Ни тепла, ни прикосновений, ни боли, ни движения, ни пульсации сердца, ничего. На долгое время я просто забыл, что у меня есть тело, и вот вдруг вспомнил. Я вдруг ощутил дискомфорт. Не боль, а будто ссадины саднят – на спине, груди, животе. Таким образом я осознал, что у меня есть спина, грудь, живот. На руках, ногах и голове ничего не саднило. Их по-прежнему не было.

Как не было и намека на зрение. Даже бледный свет не пробивался сквозь сплошной черный занавес.

– Дир, что у меня с глазами? – спросил я однажды.

– Не забивай себе голову, – отмахнулся он, постукивая неведомыми предметами, на слух металлическими.

Да, я долго не забивал себе голову. Мне действительно было все равно. А теперь мне стало не все равно.

– Ответь, пожалуйста, – предложил я настойчиво.

На самом деле я не был уверен, что хочу это знать. Да что там, я боялся это знать. И все-таки настаивал. Зачем? По сути, это действительно не имело значения. Что бы я увидел, имей возможность видеть? Каменные стены замка, лабораторный инвентарь, и… свое тело. Может, действительно лучше в темноте?

Гренэлис вздохнул с нетерпением и усталостью.

– Приятель, ты начинаешь меня утомлять, – сообщил он сухо. – Наверное, во время работы я буду держать тебя во сне.

Каждый раз – во сне? Значит, его общества у меня не будет? Его общество – это единственная связь с реальностью. Впрочем, надо признать, реальность довольно пугающая. Нужна ли она мне вообще?

– А может, не только во время работы, Дир? – предложил я тихо. – Может, лучше постоянно?

Он вздохнул в очередной раз. Скрипнул стулом, присаживаясь.

– Что-то ты загрустил, друг мой, – заметил он. – Это хорошо. Это значит, что ты возвращаешься.

– А мне это надо – «возвращаться». Мне есть, на что надеяться?

– Я не знаю, – ответил Гренэлис с недоумением. – С твоей помощью я кое-чему научился. И собираюсь продолжать учиться, пробовать новое. Твой организм – моя рабочая среда. Я беру его ресурсы, и испытываю их на нем же. И я не могу заранее сказать, к чему приведут испытания.

Я помолчал немного, раздумывая, стоит ли спрашивать. И все-таки неуверенно спросил:

– Ну а сейчас как у меня дела? В каком состоянии эта… среда?

Спросил, и затаил дыхание в ожидании ответа.

– В плачевном, – ответил Гренэлис без затей. – Но это не должно тебя волновать.

На сей раз я замолчал надолго. Гренэлис вновь стал возиться со своими таинственными железками, не обращая внимания на меня.