Текст книги "Ключ от всех дверей"

Автор книги: Софья Ролдугина

– Лале, милая, хотя бы разок в своей непутевой жизни подумай и о других. На твоего ученика покушались во дворце. Не разумно ли будет исчезнуть на некоторое время, чтобы дать мне возможность найти убийцу и покарать его? – Потом королева Тирле улыбнулась. И спросила снова: – Лале, ты отправишься на побережье?

Я поклонилась в ответ, пряча дрожащие губы и покрасневшие глаза, и вышла. Сердце замерло в моей груди безжизненным горячим камнем. Тяжесть и боль, тяжесть и боль, тяжесть… и страх.

А во дворце все шло своим чередом. В одном из залов искусства терзал гитару Танше. Жизнерадостного, порывистого барда с запада и язвительного художника, так сильно не ладивших между собой поначалу, связала теплая дружба, и случалось так, что в отсутствие одного другим овладевала тоска. Тарло остался на совете расклада внимать королеве, и теперь Танше, почти растеряв листья и травы, украшавшие прическу, хмуро разглядывал картины, созданные его другом, и пел одну за другой тоскливые баллады.

Откровенно говоря, мне тоже хотелось тоскливо завыть, выплеснув обиду и страх в музыке. Так, как делал это Холо.

 
Стянута обручем стен
Моя грудь.
Душит стекла муть —
Не продохнуть.
Я себя в этот плен
Сам и взял.
Сам посадил в подвал,
Сам сковал.
 

Незнакомец-на-Перекрестке Дома Камней и Снов, наставник – единственный, кто сумел бы понять меня сейчас.

– Госпожа? – встревоженно спросил Мило. – Госпожа, что с вами? Вы… плакали? Вам плохо?

– Нет, Мило, – с чувством странного облегчения почти беззвучно ответила я, растирая щеки. – Уже нет. Идем к моим покоям, мальчик… Что-то голова кружится.

– Тише, тише, госпожа… Позвольте, я помогу вам…

 
Ох, не удержит меня
И замок:
Свободы один глоток —
И в поток
Нырну на закате дня
С головой.
Вынырну, пусть хмельной,
Но живой.
 

Ученик медленно размешал настой, добавляя к травам немного меда с высокогорных лугов. Эта чашка была третьей по счету, а меня все еще колотило.

– Лале… А почему вы боитесь покидать дворец? Ну, положим, даже не дворец, а город – на ярмарку-то мы с вами каждую осень ходим.

Я хрипло хохотнула. Голос потихоньку полегоньку возвращался, но до сносного – хотя бы! – самочувствия мне было еще ох как далеко.

– Еще бы не ходить, Мило. Надо же праздновать годовщину твоего воистину геройского спасения из «вороньей клетки»! А что же касается путешествий, дорогой мой… Скажу тебе откровенно… да, долей еще кипятку… И меду, милый… Хватит, хватит… Скажу тебе откровенно: я страшусь подцепить среди дорожной пыли ужасный недуг, который лишил меня наставника.

– Недуг? – Мило заботливо подоткнул плед со всех сторон. Шерсть не столько грела, сколько создавала уют. Как и чашка с чаем в руках. Как и затейливо мерцающие угли в очаге… Ах, ваше величество… Ну и подлость вы сделали.

– Наикошмарнейший и неизлечимый, – вздохнула я. – Он зовется «бродяжничество». Или «ветер дорог». Тяга к странствиям, проще говоря.

Ученик, кажется, порядком удивился.

– Леди. – Он осторожно присел рядом со мной. И я вдруг подумала, что темно-красный его сюртук, и нелепые трехцветные пряди, и карие, в фиолетовый отлив глаза греют гораздо сильнее чашки с настоем и шерстяного пледа. – Объясните мне, глупому, что ужасного в желании путешествовать?

Я высвободила одну руку из теплого кокона, чтобы потрепать мальчишку по волосам. Мило послушно лег, устроив голову у меня на коленях. Как котенок… Раньше это было прелестно. Доверчивый ребенок, доверчивый зверек… С каких пор это стало выглядеть нелепо? С каких пор Мило… вырос?

– Мило, знаешь ли ты, как я потеряла Холо? Он просто ушел. Не смог оставаться в одном-единственном мире, раз вкусив свободы и горького меда странничьей доли.

 
Дорога меня соблазнит
И звезда.
И не вернусь никогда
Я сюда.
Твой голос меня сохранит
От беды.
Свободы не дай испить,
Как воды!
 

– Мило… Тебе не страшно, что я уйду? Что брошу тебя?

Ученик только рассмеялся, обхватив руками мою коленку.

– Нет, госпожа, – поднял он на меня сияющие глаза. – Нисколько не страшно. Мы ведь уйдем вместе, верно? Разве я отпущу вас одну?

Сердце, еще мгновение назад глухо колотившееся, как раскаленный камень, затрепыхалось радостной птицей.

 
А может, тот ветер совсем
И не яд?
А вдруг не вернуться назад
Буду рад?
И желанны дороги все
Мне с тобой.
И путь станет мне любой —
Как родной…
Лишь с тобой…
 

Проснулась я глубокой ночью, с трезвой головой и мучительным чувством стыда. Правду говорил Холо, что Лале – избалованная, скверная девчонка. И как только ее величество меня терпит! Тирле ведь неспроста такой приказ отдала. Двух кошек в одно лукошко усадила: и Мило уберечь, и еще одну ниточку потянуть – авось на ее конце тайна Прилива окажется! А я из-за глупых страхов своих чуть со всеми не разругалась. И ведь не чужие люди, а карты – родные, можно сказать.

Ох, утром, до выхода, непременно наведаюсь к королеве. Не получится лично извиниться – письмецо какое-нибудь оставлю. Хватит мне уже себя вести подобно несмышленому ребенку. В последние месяцы словно опять безумие накатывает, как после ухода Холо. Плачу по всякому поводу, людей обижаю, беспечной становлюсь, дальше носа собственного не вижу… Ох, не узнать Лале – мудрую, коварную шутовку. А от веселой приютской девчонки и вовсе ни песчинки не осталось.

Извинюсь, решено!

Успокоив такими мыслями жестокую совесть, я зевнула и перевернулась на другой бок.

На одеяле что-то странно зашуршало.

Обмирая от испуга и честя себя, трусиху такую, во все корки, я вытянула руки, вслепую шаря по ложу. От того, что мне примерещилось, впору было на помощь звать… Вся моя постель, кроме подушки, оказалась засыпанной толстым слоем листьев.

Я глубоко вдохнула, пытаясь различить запах зелени. Нет, ничего. Будто чудится.

Может, все-таки кликнуть Мило?

– Вижу, вы проснулись, леди? – прозвучал негромкий низкий голос.

– Кирим-Шайю? – От удивления я даже пугаться раздумала. Нет, «спасатель» здесь точно будет лишним… – Что привело вас… сюда?

В темноте сверкнули две искры – синяя и желто-красная.

– Ответный визит, полагаю, Лале.

Зашуршали листья, и ложе прогнулось от тяжести чужого тела. Вот теперь разлился в воздухе тот самый запах – осенний. Сухая трава, земля и дождь. Сердце вновь забилось бешено, но уже не от страха…

– И какова же… цель… визита?.. – Как и в прошлый раз, подобрать слова было неимоверно трудно, будто бы каждое слово весило с добрую лошадь.

– Хм… Вероятно, прощание. Ведь вы уезжаете, Лале? – Кирим, оставаясь невидимкой, наклонился совсем близко. Горячее дыхание опалило мне висок.

– Ненадолго… – из последних сил соврала я. – Надо поместье… проверить… – Воздуха стало не хватать. – Каждый год с Мило ездим… И в этот непременно… надо… необходимо…

– Что же вы дрожите, Лале? – вкрадчиво спросил Незнакомец. – Вам холодно?

– Жарко, – ответила я совершенно искренне. Да что же это со мной творится такое?! Словно не властна уже над собой… Я схожу с ума? Нет, пора прекращать этот цирк! В конце концов, неприлично лорду находиться ночью в спальне у леди, пусть бы даже и для разговора.

– Почему? – Он провел, кажется, рукой по простыням, сгребая листья в кучу.

Шелест отозвался мурашками у меня по спине. О, кто-нибудь, да спасите же беспомощную леди!

– Мило! – крикнула я, сбрасывая чары. И в ту же секунду слабость и жар исчезли, как ни бывало.

Кирим тихо рассмеялся дисгармонично высоким смехом и поцеловал меня в лоб – словно печать поставил:

– Не забывайте меня, леди…

Я резко села на кровати, распахивая глаза… и проснулась.

Покои были залиты солнечным светом, серовато-золотым, какой бывает сразу после восхода. Постель моя смялась, простыни сбились в кучу, но листьев, разумеется, и след простыл. Вот думай, голова: то ли померещилось, то ли Кирим-Шайю приходил ко мне, как Незнакомец-на-Перекрестке.

Дверь распахнулась, ударяясь об косяк с такой силой, что стекла задребезжали.

– Госпожа! Вы звали? – выдохнул Мило, почти подлетая к моей кровати.

Я замешкалась.

– Да… Кошмар приснился. – «Ох, горазда же ты врать, голубушка! Век бы такие кошмары снились». – Испугалась. Все в порядке, не тревожься, мальчик. Что не так?

Мило продолжал смотреть на меня все тем же странным взглядом.

– У вас листик маленький, на лбу… За прядь волос зацепился, кажется, и висит. Можно сниму?

– Можно, – растерялась я.

Ученик осторожно присел на кровать и потянулся ко мне. Я зажмурилась. Ловкие пальцы огладили челку, выпутывая лист. А потом – или мне показалось? – что-то невесомо, нежно коснулось моего лба. Но не мог же Мило… поцеловать наставницу? Старшую?

Ох, Лале, Лале, признайся хоть себе, что рядом с Мило давно ты уже ученицей выглядишь.

– Завтрак готов? – нарочито недовольно спросила я, скрывая смущение. И открыла глаза.

Мило мрачно разглядывал миниатюрный, с ноготок, кленовый лист – хрупкий, живой… и опасный, будто ядовитое насекомое. Внезапно лицо ученика исказилось, словно от злости, и пальцы резко смяли листок.

По комнате поплыл запах осени. Дурманящий, зовущий…

А солнце, еще невидимое, все выше поднималось над землей. В луче света кружились тонкие золотые пылинки. Вверх, вниз… В этом движении не было ровным счетом никакого смысла – как в наших жизнях. Куда ветер дунет, туда и летим.

Губы мои изогнулись в улыбке. Еще сегодня утром я отстраненно рассуждала с Тарло о том, как хорошо было бы оказаться подальше от дворца. Вот мне приходится ехать к побережью – и вдруг выясняется, что на самом деле я этого не желаю. Вспомнились невольно другие мои мечты. Любить и быть любимой, оставить позади одиночество…

«Пусть мне никогда не придется желать обратного, – ощущая холодок по спине, подумала я. – Не желать одиночества. Не желать быть нелюбимой. Только не это…»

– Лале? – тихо окликнул меня Мило.

Я вздрогнула.

А где-то далеко, на грани слышимости, рассыпался колотым хрусталем смех наставника моего, Холо.

Говорят, смеяться перед дорогой – к слезам.

Глава тринадцатая,
в которой Лале устраивает переполох в таверне и попадает впросак

– Мило, они на меня смотрят! – тихо билась я в истерике. – Они на меня смотрят! Они узнали, без сомнения, узнали!

Любой другой спутник, даже обладай он бездной терпения, давно бы уже заскрипел зубами, изнывая от желания прикончить негодную шутовку. Но Авантюрин только улыбнулся, вынул из моих скрюченных пальцев треснувшую кружку и в сотый раз воззвал к благоразумию.

– Не извольте беспокоиться, госпожа. – Он ласково расправил мне смявшийся воротник. – Ручаюсь, никто ни о чем не подозревает. Все видят лишь двух небогатых аристократов, направляющихся в загородное поместье. Возможно, отца с дочерью, или дядю с племянницей, или брата с сестрой… Но уж точно не королевского шута с учеником!

– Но ведь смотрят… – пискнула я, опуская голову.

Гомонящая и смердящая пережаренным луком и сырым тестом толпа вокруг, словно в подтверждение, разразилась громовым хохотом.

Я незаметно скосила глаза. Нет, пока повезло. Смеялись не над нами, а над деревенским простаком, поставившим на кон в «стаканчики» привезенную на продажу корову. Вот бедолага! Попал котенок к воронятам – только шерстка полетела…

– Пускай смотрят, – махнул рукой Мило. – Госпожа, повторюсь. Узнать нас могут лишь люди, постоянно бывающие во дворце, не раз имевшие честь встречаться с нами лицом к лицу. Даже мне, вашему ученику, сложно заподозрить в юной благонравной леди за этим столиком дерзкого шута ее величества.

– Но волосы… – Я потянулась к уложенным в замысловатую прическу локонам и сама себя одернула: не хватало еще испортить результат стараний Авантюрина.

– Мало ли рыжих на равнинах? – Ученик пожал плечами. – Осмотритесь, госпожа. Только в этой таверне еще трое таких, как вы. Нет, цвет волос нельзя считать достоверной приметой.

Слова Мило показались мне весьма разумными. Действительно, рыжих вокруг было предостаточно. Хозяйка заведения, крупная, рослая женщина с удивительно мягкими чертами лица и смешливыми глазами, суетилась у прилавка, с огоньком отвечая на привычные шутки посетителей. Кружки с ягодной настойкой, румяные пироги и тарелки с жарким так и мелькали над стойкой в ловких руках. Приняла заказ, крикнула что-то весело в приоткрытую дверь кухни – глядь, и уже несет на вытянутых руках поваренок пышущий ароматным паром горшочек.

Ближе к двери, под связкой отводящих беду трав, устроился бродячий музыкант. Уже седеющие волосы были собраны в растрепанную косу, лицо избороздили глубокие морщины… Доля странника тяжела! Но взгляд менестреля оставался все таким же светлым и чистым, какой бывает лишь в свежую пору юности, а крепчайшая вишневая настойка пьянила не сильней родниковой воды – только быстрее начинали бегать по струнам старой гитары пальцы…

Третьим рыжиком был тот самый невезучий дурачок, что привел на ярмарку корову.

Да, Авантюрин прав – на таком фоне небогатая дворянка сопливого возраста и не особенно смазливой внешности просто терялась.

– Кстати, а почему мы «родственники», Мило? – спохватилась я. – Почему, скажем, не нареченные?

Ученик мой весело расхохотался:

– Да взгляните на нас со стороны, госпожа! Всякому ясно, что так опекать станет только брат сестру свою малолетнюю или отец – чадо ненаглядное. В полумраке вашего лица не разглядеть, а фигурой вы сойдете за совсем еще юную леди. Да и одежда наша выдает принадлежность к одному семейству…

Что верно, то верно. Над образами Авантюрин потрудился на славу. Меня он нарядил младшей дочерью небогатого аристократического рода, благо не наследующим состояние позволялось носить в путешествии более удобные бриджи, а не тяжелое дорожное платье из жесткой ткани. Цвета Мило подобрал неприметные: серо-коричневый и зеленый, как старый мох. Мягкие сапожки до колена, немаркие штаны, земляного оттенка рубашка с шейным платком на тон посветлее и неброский камзол, темный, как еловая хвоя, – вот и весь костюм. Ни единого украшения, даже цепочку ключа не видать. Только прическа вычурная, как и подобает дворянке: уложенные замысловатыми колечками, завитые в жгутики и стянутые в гладкую «раковину» на затылке пряди. Но даже шпильки, удерживающие это великолепие, были простыми, медными. Я позволила себе оставить лишь один колокольчик, спрятав его за тяжелой массой волос. И теперь, стоило повернуть голову, как раздавался почти неуловимый для нечутких человеческих ушей звон. Слезинки я со скулы стерла, ресницы начернила, брови натемнила, опустила воспитанно взгляд… Где теперь шутовка? Вот и нет ее!

Мило тоже было не узнать. Куда делся франт, что любил алый даже больше, чем лорд Дома Осени Кирим-Шайю! Нынче мой ученик облачился в одежду скромную, под цвет дорожной пыли. Чудная масть, каких мне ни у кого больше не доводилось видеть – один волос рыжий, другой седой, как снег, а третий закатное золото – была скрыта под беретом из серого бархата с дешевеньким соколиным пером – такое чаще горожане носят, нежели аристократы. Мило почему-то казался в этой одежде старше, суровее – стала заметной и горбинка на носу, и упрямый подбородок. Ресницы больше не наводили на мысли о девицах, хотя любая дама в этой таверне позавидовала бы их густоте и шелковой мягкости. Лишь губы улыбались по-прежнему – ласково, светло и с толикой иронии.

– Что ж, даже лучше, что нас примут за родичей, – вздохнула я. – Жениху с невестой пришлось бы в разных комнатах ночевать, а вот старшему брату с сестренкой… Что смеешься, Мило?

– О, простите, госпожа, – повинился ученик, но в глазах его бродило веселье. – Но позвольте вам напомнить: уже сто лет прошло с тех пор, как отменили закон, запрещающий леди и лорду находиться до свадьбы наедине за пределами родового имения…

– Действительно? – растерялась я. – Кхе-кхе… Многое, вижу, изменилось с тех пор, как мне в последний раз приходилось путешествовать.

Мило налил себе из кувшина еще компота и предложил мне. Я покачала головой. Сладкое мне сейчас в горло не лезло.

– А давно ли вы в последний раз выезжали из города? – полюбопытствовал ученик. – Если, разумеется, не принимать всерьез отлучки в имение Опал.

– Дай-ка вспомнить, Мило… – Я пробарабанила пальцами по столешнице. Мне подумалось вдруг, что грубые доски под моей ладонью в чем-то схожи с летописью. Каждый, кто бывал здесь, оставлял след. Иные вырезали инициалы – этим баловались, полагаю, дворяне и грамотные горожане. Другие ставили ножом или саблей зарубку. Третьи – проливали ягодное вино, и пусть ненамеренно, но все же отмечали сим свое пребывание за столом. И хотя хозяйка наверняка каждый вечер скоблила доски, вытравить следы окончательно было невозможно…

– Госпожа?.. – неуверенно окликнул меня Авантюрин, возвращая из царства мечтаний.

– Ох, Мило, прости. Задумалась, – виновато склонила я голову. – А что же касается сроков… С тех самых пор, как меня пригласили во дворец, я не покидала пределов города. Даже выезжать в имение стала лишь после твоего появления, а до того обходилась ключом. Это ведь нельзя посчитать путешествием?

– То есть вы двести лет провели взаперти? – Выражение лица у моего ученика стало ошеломленно-сочувствующим. – Как же это так…

Я лишь пожала плечами:

– Мне вполне довольно было дворцовой жизни. А хотелось побывать на природе – выходила в парк. Шуту скучать некогда, дорогой мой.

– И вы совсем-совсем не знаете, что происходит за оградой королевской резиденции? – продолжал допытываться Мило. Он же не думает меня жалеть, негодник?!

– Почему же не знаю? – возмутилась я совершенно искренне. – Мои знания о политической ситуации и положении Дома полны и многообразны. Но если тебе угодно, мальчик, можешь рассказать, что новенького появилось на дорогах… ну, положим, в последние два-три года.

Мило несколько растерялся. Он глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, обвел внимательным взглядом шумный зал таверны и лишь потом заговорил:

– Многое поменялось, госпожа. К примеру, в заведения, где подают еду, теперь не пускают ни с кошками, ни с собаками. Нарушивших запрет выгоняют, позорят. Специальным указом ее величества Тирле с нынешней весны запрещено курить трубку в тавернах и пансионах, если только хозяин не уплачивает в казну налог на дым…

– Постой-постой, – заулыбалась я. – Все это мне известно. А из негласных законов что-нибудь достойно внимания?

– Сложно сказать… – Взгляд Мило продолжал блуждать по залу, пока не наткнулся на компанию в углу под лампой. – Теперь хозяева не выставляют на улицу тех, кого подозревают в шулерстве. Почти в каждой таверне можно увидеть стол для азартных игр… Вроде того. – Он кивнул на занятых «стаканчиками» людей.

Я сощурилась. С моего места было не различить движения рук игрока, но по простоватому, испуганному лицу рыжего обладателя коровы можно было запросто угадать, что происходит. Скорее всего, неизвестные мошенники повторяют фокус дядьки Раппу, не один день дурившего наивного Сайсо.

Вдруг рыжик вскинул руки и горько заплакал:

– Ой, горе мне, горе! Одна корова была, и ту по глупости упустил! Плакали мои денежки! Ой, что мне делать, несчастному… Что будут сестренки мои кушать и бабушка? Горе, горе!

В душе что-то екнуло. Эх, не тряхнуть ли мне стариной, не вспомнить ли свои шулерские замашки? Слишком уж жалостно воет мальчишка, убиваясь по проигранной корове.

– Знаешь, о чем я думаю, Мило? – озорно улыбнулась я. – Рыжий рыжему всегда поможет – так мне кот намурлыкал… Сиди здесь и не вмешивайся.

Авантюрин живо смекнул, о чем я болтаю, и зашипел сердитей змеи с отдавленным хвостом:

– Не вздумайте, госпожа! Не вы ли плакались мне минуту назад, что все вокруг смотрят на вас? Если будете вести себя необдуманно, то внимания нам не избежать!

Фу, как скучно! Я сморщила нос. И это мой ученик, будущий королевский шут! Никакой авантюрности.

– Ты как знаешь, Мило, а я пойду, – поднялась я с лавки. – И не вздумай меня останавливать. Лучше подыграй.

– Госпожа… – застонал ученик, плетясь за мной в угол, где стучали стаканчики и продолжал причитать бывший владелец коровы. – Вернитесь, прошу… Не заставляйте меня останавливать вас…

Не заставлять? Мило мне… угрожает? На рукав моего камзола опустился темно-красный ночной мотылек. Будто пятно крови расплылось по зеленой ткани. Значит, угроза… Меня захлестнул приступ гнева – внезапный, как наваждение, и такой же неодолимый.

Я остановилась, будто бы в растерянности. Мило шагнул ко мне, осторожно взял за руку… и тут мои пальцы сжались, до хруста стискивая его ладонь – со страшной, нечеловеческой силой.

– Послушай меня, Мило, – очень тихо произнесла я, продолжая улыбаться. Ногти впивались в кожу мальчишки, проникая глубоко, чуть ли не до костей. – Никто не смеет мне указывать. Ни Тирле, ни сам Безумный Шут… Только Холо имел такое право, но наставника больше нет рядом. Не вздумай угрожать – и не посмотрю, что ученик. Понял?

Мило стоял неподвижно, ни вздохом, ни слезинкой не выдавая терзающую его боль.

– Поступайте, как знаете, госпожа. – Голос его даже не дрогнул. – Я желал вам лишь добра. Простите, если оскорбил, пусть и не имел намерения.

– Всегда знала, что ты умный, – развернулась я к нему лицом, выпуская истерзанную кисть. И улыбнулась – теперь уже по-настоящему тепло. – Будь рядом и смотри.

Уже не обращая внимания, следует ли за мной ученик или так и стоит у лавки, баюкая покалеченную руку, я не спеша направилась в угол для игр. Ох, повеселимся нынче!

– Какой красивенький стаканчик! – всплеснула я руками, наклоняясь над столом. Голосок у меня стал совершенно детский – тоненький, восторженный. Глаза распахнулись пошире, ресницы хлопали – хлоп-хлоп, а губы сложились бантиком. Дитя, невиннейшее и наивнейшее – подсказал мне блестящий бок кувшина. – А для чего он?

– Для игры, деточка, – пробасил один из прохиндеев, вытянувших корову у паренька. – Ты здесь одна?

– Нет, добрые господа, – потупилась я.

«Добрые господа» разочарованно переглянулись.

– С братцем приехала. Он за мной приглядывает, – бесхитростно созналась «деточка». – Но сейчас ушел наверх с красивой дамой, а мне сказал посидеть часок здесь и попить морсу. А тут скучно! – прохныкала я.

«Господа» обменялись уже более воодушевленными взглядами.

– Думаю, мы можем развлечь милую барышню, – щербато улыбнулся главарь шайки – лысый мужичонка в оранжевой жилетке. – Денежку-то тебе брат оставил?

– Да, – с готовностью кивнула я. – Вот, смотрите, – и, хлопая ресничками, выудила из кармана аж три золотые монетки.

Глаза прохиндеев азартно загорелись. Ох, надо было с меди начинать! Уж больно нехорошие предчувствия. Ну да ладно, поздно воду в разбитый кувшин собирать. Зато мигом заглотнули наживку.

– А зачем вам деньги? – продолжала допытываться «деточка».

– Ну, как зачем? – заюлил лысый. – Видишь, стаканчики стоят? Положи-ка с ними рядом монетку.

– А зачем? – изобразила я подозрительность. А то совсем глупая аристократочка получается. Так себя ни в четырнадцать, ни даже в десять лет не ведут. – Отберете?

Шулеры заволновались. Народ вокруг заинтересовался и начал стягиваться поближе, в надежде увидеть, как очередную дурочку дворянскую обдерут до нитки. Даже рыжий парень перестал всхлипывать и с интересом уставился на меня. А взгляд-то у него цепкий – наверное, попался не по глупости, а по молодости.

– Что ты, деточка, как можно, – забасил опять первый мужик. – Все у нас по-честному. Отгадаешь, где монетка, – мы тебе ее вернем, да еще и такую же дадим – за смекалку. Не отгадаешь – пропадет твоя денежка. Это ставка называется. Слыхала?

– О! – глубокомысленно воскликнула я. – Конечно, слышала. Мне дядя рассказывал о каких-то «трех стаканчиках», очень хвалил сию забаву. Не она ли это?

– Она, она, – закивали мошенники, всем своим видом словно бы говоря: «Кому забава, а кому и заработок будет. Авось не обеднеет дворяночка». – Ну как, будешь играть или морс пить пойдешь?

Я «задумалась». А потом как махнула рукой:

– Морс – это для маленьких. Давайте-ка лучше сыграем, добрые господа! – И монетка прокатилась по столу.

Лысый мужичонка ухмыльнулся во все свои два десятка гнилых зубов и накрыл монетку стаканчиком. И ну шуршать по столу! Даже у меня, бывалой мошенницы, голова закружилась. Если бы уши не различали стук монетки об края стаканчика, то я бы давным-давно потеряла ее.

И ведь какие «честные» жулики попались – не пытаются даже уловку какую использовать! Вижу, хорошо сыграла роль дурочки, убедительно.

– Ну, деточка, где монетка? – засюсюкал главный, сияя плешью на всю таверну.

Хозяйка начала неодобрительно коситься в нашу сторону. Мол, деревенщину обирать – одно, а особу знатную – совсем другое. Но у мошенников звон золота заглушил голос разума.

– Ну… здесь, кажется? – захлопала я ресничками, указывая на пустой стаканчик.

Монетка была под соседним. Но странно, если простушка бы с первого раза угадала.

Эх, жаль, что больше трех монет на кон не поставишь – одежда у нас с Мило небогатая, странно, если у таких путешественников будет полный кошель золота.

– Ай-ай, – зацокал языком мужичок, выразительно переглядываясь с подельниками. – Не угадала, милая. Глянь-ка!

– И действительно, – в притворном удивлении выгнула брови я. – А ведь готова была поручиться, что следила внимательно… Неужто глазки меня обманывают?

Услышав заветное слово на букву «о», добрые господа заволновались. Рыжий парень помялся и незаметно шагнул поближе.

– Нет, нет, никакого обмана, все по-честному! – с пафосом произнес главарь любимую фразу мошенников всех времен и народов. – Еще сыграть не хотите? Вдруг отыграешься…

– Конечно, отыграюсь, – убежденно заявила я. – В этот раз смотреть буду в оба!

Хозяйка отставила поднос в сторону, нахмурилась и решительно начала вылезать из-за прилавка. Мило осторожно дотронулся до ее рукава и предупреждающе покачал головой. С губ ученика не сходила улыбка. Надеюсь, никто из мошенников не обратит внимания на то, что «брат» в зале обретается…

Каюсь, засмотревшись на Авантюрина, отговаривающего хозяйку от вмешательства, я пропустила момент, когда стаканчики прекратили движение. Ну да ладно, мне и в этот раз монетку надо упустить…

– Здесь, – ткнула я пальцем наугад.

Стаканчик опрокинулся… и взорам разозленных мошенников и веселой публики открылся золотой кругляшок.

Ох, ну и опростоволосилась же я! Что же делать теперь? Разве что сыграть в «растяпу везучую».

– Выиграла, выиграла! – запрыгала я, потрясая в кулаке монетками. – Ой, как здорово, господа! А можно еще сыграть?

Главарь заулыбался.

– Конечно, деточка, – почти пропел он. «Случайность!» – говорили его глаза. – Давай сюда монетку!

Я будто бы задумалась.

– А можно больше одного золотого ставить?

Под сверкающей плешью, чую, шла настоящая битва – жадность против осторожности. Я демонстративно глазела по сторонам, разве что рот не открывая. «Дура дурой», – решил, видать, для себя главарь и растянул рот чуть ли не до ушей.

– Можно, деточка. А сколько ты поставить хочешь? – масленым голосочком спросил он.

– Все три золотых! – высыпала я на стол деньги и наивно уставилась на лысого.

У прохиндея глаза на лоб полезли. Нервно облизав потрескавшиеся губы, мужичок трясущимися руками сдвинул богатство набок. Да уж, что для дворянина из столицы, даже и сомнительного – гроши, то для выходца из деревни – две недели роскошной жизни.

– Так не влезут же под стаканчик монетки, – заюлил главарь. – Может, что другое подсунем?

– А это не против правил? – сурово сдвинула бровки я и аристократически шмыгнула носом.

– Нет, деточка, все честно, – хором уверили меня проходимцы. – Вот, у нас и шарик специальный есть… – И басовитый мужичок извлек из кармана разрисованный орех.

А теперь мне надо подстраховаться. Мило уже и так косится в этот угол до крайности неодобрительно.

– О, какой замечательный шарик! – воскликнула я. – Какой красивый! И приметный тоже – вот точечка темная на орехе, да и скорлупа уже треснула… Сыграем, господа?

– Сыграем, – елейно протянул лысый.

И завертелись стаканчики. На этот раз в зале стояла абсолютная тишина, как во время пауз в речи королевы на совете. Уж больно велика была ставка, слишком заманчив куш! Многие поглядывали на меня с сочувствием: мол, проиграется славная девчушка, а жаль… Рыжий парень же повеселел и даже начал мурлыкать себе под нос песенку. Я прислушалась. Ба, так это наш старый знакомец, Суэло Аметист! Надо же, и в народе знают его творения… А эта песенка пришлась в свое время по вкусу даже мне:

 
Шуршит стаканчик по доске,
А я в печали и в тоске —
Эх, не везет!
Но повторяю, как во сне:
«А вдруг удача и ко мне,
Ко мне придет!»
 
 
Пройдоха хитро щурит глаз,
Не прерывая свой рассказ,
Вертя стакан.
И в этом не моя вина,
Что я упился допьяна,
В очах – туман…
 
 
Меня до нитки обдерут,
Я протрезвею лишь к утру —
Ох, голова…
Я начинаю вспоминать…
«Не пей!» – мне говорила мать.
Она права…
 
 
Но как проснусь я до конца,
То вспомнятся слова отца:
«Сын, не играй!
Стакан и шарик костяной
Тебя сведут дорогой злой
За самый край!»
 
 
Вот я без денег и нагой —
И как идти теперь домой?
Какой позор!
В десятый, сотый раз клянусь:
В таверну эту не вернусь
И в этот двор!
 
 
Играют месяц – без меня,
А я, монетками звеня,
Коплю добро.
Ах, как же трудно устоять,
Ведь жжет желание играть
Мне все нутро!
 
 
…Азартом вновь глаза горят.
«Глупцу нейдет, – вокруг твердят,
– Наука впрок».
По вечерам – играть да пить,
Наутро – горько слезы лить —
Жестокий рок…
 
 
…Шуршит стаканчик по доске,
А я в печали и в тоске —
Эх, не везет!
Но повторяю, как во сне:
«А вдруг удача и ко мне
Сейчас придет!»
 

На этот раз мне даже не пришлось следить за мошенником, чтобы уловить момент, когда бусина исчезла из-под стаканчика. А толпа вокруг продолжала так же азартно наблюдать за ловкими движениями мерзавца. Неужели люди не слышат, что шуршат теперь края стаканов совсем по-другому? Эх, велика человеческая наивность, воистину беспредельна глупость, а вера в собственную исключительность – всех больше…

– Ну, деточка? – остановил стаканчики мужичонка. – Где бусина?

Я задумчиво склонила голову.

– О, право, господа, я теряюсь. – Мой голос вернулся к более привычному, низкому звучанию. Улыбка превратилась в саркастическую усмешку.

Мошенники застыли, ошарашенные внезапными переменами. Куда делась милая провинциальная дворяночка? Ее место заняла матерая аферистка с хитрым взглядом и нахальными манерами.

– Может, здесь? – Я щелкнула ногтем по краешку, и стаканчик с глухим стуком покатился по столу. – Или здесь? Опять нет? А может, тут? – Прохиндеи не успели опомниться, а я уже споро перевернула все стаканы. – Господа, везде пусто. И это вы называете честной игрой?

Толпа, сгрудившаяся рядом со столом, сначала тихо, а потом все яростнее и злее загалдела:

– Обманщики!

– То-то Сэппу не смог стаканчик отгадать! А у нашего пастушка глаз алмаз!

– …это так они обчистили мельника старого? А он с нас теперь втридорога за муку дерет!