Текст книги "Ключ от всех дверей"

Автор книги: Софья Ролдугина

– Бедная девочка… – произнес Холо до боли знакомым голосом и положил на мой разгоряченный лоб ладонь. Она была холодной, сухой и жесткой, с мозолями на пальцах от гитарных струн. – Ты совсем запуталась… Бедная моя дочь…

– Холо, – прошептала я и села, переплетая свои пальцы с его. – Наставник… Я так тосковала, когда ты ушел… Почему? Почему ты это сделал?

Он улыбнулся тепло и ласково, как я всегда любила.

– Я не мог оставаться здесь. Мне было душно. Скоро и ты почувствуешь это, моя бесценная Лале. Скоро и ты уйдешь. Этот мир устал от тебя, а ты устала от него. Еще немного – и он вытолкнет тебя на Бесконечный путь, и никто не сумеет этому помешать. Тот мальчик, Мило… – Его голос стал ровным и тихим, как будто я была больна. – Ты любишь его?

– Не знаю… Наверное, да…

– Ты оставишь его, Лале, – спокойно произнес Холо. – Ты оставишь его, как я оставил тебя.

В сердце что-то оборвалось.

– Нет! – крикнула я. – Ни за что!

Я оттолкнула его руку и рванулась к двери так, словно от этого зависела моя жизнь. Все мое существо превратилось в один сплошной комок навязчивых желаний: увидеть Мило, прикоснуться к Мило, обнимать его, говорить с ним…

Мило был совсем близко – за первой же дверью.

И так далеко…

А в ушах все звучали слова Холо: «Ты оставишь его. Бедная, бедная девочка…»

Глава двадцать первая,
в которой Лале вспоминает о прошлом

К чести Мило, он даже не удивился, когда я, взъерошенная и заплаканная, ворвалась в его спальню и с размаху прыгнула на кровать.

– Лале? – только и улыбнулся он сонно, приподнимаясь на локтях. – Я уже и не надеялся вас дождаться.

Дыхание перехватило от нежности. Из легких вырвался всхлип, протяжный, как стон.

– Мило…

Я резко выдохнула, пряча лицо на таком знакомом и уютном плече. Тягучая боль, от которой сердце сжималось в трепещущий комок, начала мало-помалу отступать.

Мило пах терпкой корицей, молоком и спокойствием.

Когда это началось? С какого мгновения начала отсчет новая эпоха, в которой он из мальчика, ученика, подопечного превратился в мужчину, защитника?

Где были мои глаза, когда я почти двадцать лет смотрела на него – и видела лишь бывшего воришку, еще вчера спасенного мной из «вороньей клетки»?

– Вы плакали, госпожа? – Авантюрин ласково провел по моим волосам. – Почему?

Я вздрогнула:

– Холо приходил.

Даже для меня в этой короткой фразе боли и сладкой тоски было многовато.

– Ваш наставник? – осторожно спросил Мило. – Вы… поговорили?

«Ты оставишь его. Бедная, бедная девочка…»

Мои пальцы впились в спину мальчишке с такой силой, что не будь на нем рубашки, то наверняка ногти расцарапали бы медовую кожу до крови. Я думала, что Авантюрин отшатнется, зашипит, но он лишь вздрогнул… и обнял меня еще крепче. Почти до боли.

И это дало мне силу прошептать побелевшими губами:

– О да, поговорили… Но на сей раз я предпочла бы, чтобы он промолчал.

Мило ответил не сразу. Но когда он заговорил, его слова были наполнены тягучей, холодной яростью – той, что почти целиком идет от рассудка и совсем немного – от чувств.

– Знаете, а я бы с удовольствием поколотил его, вашего наставника. Хорошенько так, до черных синяков.

От неожиданности я даже перестала трястись, словно в лихорадке:

– За что?

Сухие, холодные пальцы коснулись моих век, снимая соленую росу.

– За то, что играл с вашей жизнью. За то, что бросил вас, наигравшись. За то, что свел вас с ума…

Мои губы тронула улыбка. Да, когда-то я бы тоже все отдала, чтобы начистить своему наставнику его тоскливую физиономию, но теперь… Мне многое пришлось пережить, и в полотне судьбы темных нитей было гораздо больше, чем цветных, но эти короткие мгновения счастья стоили и помешательства, и целого моря пролитых слез.

Если бы Холо взял меня с собой, я никогда не услышала бы чудесных песен Суэло Аметиста, этого воплощения всех пороков с невинным и соблазнительным взглядом. Не увидела бы картин Тарло, что в одно мгновение переворачивают мир. Не впустила бы в свою душу Безумного Шута, не спасла бы глупую девчонку Шалавису… и не встретила бы своего единственного, такого любимого ученика.

– Госпожа… А вы испытываете чувства к Холо… лишь как к наставнику?

Ревность в голосе Мило звучала просто чудесно.

– Как сказать, дорогой мой…

– Скажите прямо. – Я услышала, как он скрипнул зубами. И рассмеялась – нервно, почти истерически.

Рыжая кошка с хитрым взглядом, что живет в каждой женщине, требовала запустить коготки поглубже в сердце мальчишке – как любим мы мучить других, когда сами страдаем от боли! Но слишком велика была благодарность к Мило, чтобы вот так издеваться над ним.

– Нет, мой светлый. Холо – отец, наставник и друг… А любила я другого. Лило… Встреча с ним была подобна встрече с пламенем на заледеневшей равнине.

Я замолчала, давая Мило возможность заполнить тишину словами. Внутри рождалось странное чувство. Казалось, еще немного – и воспоминания выплеснутся из меня, как закипевший металл.

– Тебе, наверное, интересно, каким он был – Лило-из-Грез? Тот, кого я любила больше жизни?

И снова ответом мне было молчание, пронизанное таким напряженным вниманием, что держать слова в себе стало невозможно.

– Что же, я расскажу. Слушай.

 
Ночь. Одиночество. Гулкая стынь.
В воздухе – пепел, туман и полынь.
Синюю бездну – шелковый лед —
Росчерком острым звезда рассечет.
 
 
Взгляд – очарован. Вздох… Или крик?
Как неуклюж человечий язык!
Как описать ослепительный миг —
Тлеет звезда на ладонях моих?
 
 
Окоченевшего сердца надлом,
Словно росток, оживает в чужом
Ярком, волшебном, уютном тепле.
Снова – огонь на остывшей золе.
 
 
Это мгновение – счастья глоток.
Дальше – лишь жажда и горький урок:
Вспышка угаснет – станет горчей
Синяя бездна полынных ночей.
 
 
Я застываю… сердце в груди
Бьется, твердит мне: надейся и жди.
Если когда-то сломан был лед —
Солнце дорогу к небу найдет.
 

Я повстречала его на третий день пребывания во дворце. Помню, что возвращалась тогда, словно мертвая, в свою комнату – все еще пустую, неуютную, будто бы и нежилую. В горле стоял противный комок. Представление раскладу и принятие карты – не самая приятная процедура. Тебя словно выворачивает наизнанку, раздирает на части… а в душе поселяется кто-то чужой, толкающий на странные поступки. И до того мой разум нельзя было назвать ясным, а теперь я совсем потерялась в тоскливом, рвущем душу желании ощутить рядом простое человеческое тепло.

Когда из дворца пришло письмо, в котором меня жаловали титулом шута, когда во время личного разговора вдовствующая королева Ширле Сон-без-Сновидений сообщила, что я удостоилась чести стать картой… О, на мгновение в сердце зародилась надежда, что все изменится. «Уж теперь-то рядом со мной будут люди, которые смогут понять и принять Хранительницу», – тешила я себя наивными рассуждениями. Лишь позже пришло понимание, что ничего не изменилось. Карты слишком увлечены собой и делами расклада, чтобы тратить время на такие глупости, как дружба или любовь. Только немногие находят свое счастье – в супружестве или в приятельских отношениях.

Впрочем, это не важно.

Итак, шел третий день моего пребывания во дворце. Я, мертвая, вымерзшая изнутри, плелась по бесконечному коридору, улыбаясь безумно и бездумно. Двери передо мной открывались куда угодно, но не в покои королевского шута, которые должны были стать моим домом. Люди, чью спокойную, размеренную, лживую жизнь я нарушала своим внезапным вторжением, сначала пугались, а потом – как будто сговорившись – надевали маску холодного высокомерия.

И каждый пустой взгляд был еще одной иглой в моем измученном сердце.

Сколько времени я бродила, как печальный дух? Не знаю. Тогда мне казалось, что прошла целая вечность… Когда ноги стали подламываться от усталости, я опустилась на пол. Лицо все также искажала улыбка – словно маска. Холод тянулся от мраморных плит, проникал в кровь и кости, и дальше, глубже – в самую душу.

А потом я вдруг почувствовала легкое прикосновение теплых пальцев к волосам – и запрокинула голову.

Рядом был он– эфемерный, как образ предутренних снов. Настоящий, живой и сияющий, как рассвет. С первого взгляда мальчишка – мой ровесник. Лет четырнадцать-пятнадцать, не больше… Глаза – как прозрачная голубая вода. Волосы – невесомый белый пух, тончайший шелк, словно у ребенка.

«Можешь плакать, – сказало видение. – В этом нет ничего стыдного».

«Не могу, – честно ответила я, силясь согнать с уст фальшивую улыбку. Она словно оскорбляла его светлый образ. – Холо говорил, что горе питают слезы».

«Холо ошибался, – тихо, но уверенно произнес мальчик. И отчего-то я сразу и безоговорочно поверила ему. Как будто вдруг появился новый закон. – Как твое имя?»

Ладонь в моих волосах шевельнулась, чуть оттягивая корни. Немного больно – и ласково до одури. Я почувствовала себя пригревшимся на солнце рыжим котенком.

«Лале. Так меня зовут».

«Ты – леди Опал, верно? – улыбнулся мальчишка. Ледяное «леди» он умудрился произнести тепло и очень-очень лично, словно тайное прозвище. – А я – Лило. Лило-из-Грез».

И тут-то я вспомнила, где уже видела это одухотворенное лицо – на большом семейном портрете, рядом с ее величеством Ширле и покойным королем Энвьяло.

«Ваше высочество…» – ошарашенно пробормотала я, широко распахивая глаза.

А Лило, не поверишь, вдруг взял и подмигнул мне.

«Зови меня «мой принц». Это так здорово звучит», – рассмеялся он.

А затем наклонился и легко коснулся губами моего лба.

«Мы теперь не одни, Лале», – шепнул Лило.

И столько было теплоты и нежности в простом действии, что я не выдержала, отпустила себя – расплакалась горько, наконец-то расставаясь с мучившим меня образом Холо.

Только потом, спустя долгие годы, я поняла, какая это редкость – смеющийся, улыбающийся принц Лило. Придворные почти не видели наследника таким. Гораздо чаще его небесно-ясный взор затмевали облака печали, а уголки мягких губ опускались вниз. Но рядом со мной Лило всегда старался быть веселым и беспечным, насколько это под силу преемнику престола и сироте наполовину. Он стал моим лучшим другом. Дни что у меня, что у него занимали дела государственные, но вечера принадлежали только нам. Мы говорили часами – обо всем на свете, или гуляли в саду, или просто смотрели на город с самой высокой дворцовой башни, гадая, какой огонек-окно погаснет первым?

И каждое мгновение с Лило я ощущала его внимание, тепло и участие. Пожалуй, именно в те вечера и зародилась моя любовь – отчаянная и пугливая, как свечной огонек на ветру. Я рано осознала это и с самого начала предчувствовала в своем маленьком счастье привкус грядущих слез. Наверное, поэтому довольно долго скрывала ее, словно драгоценность. И считала свои чувства безответными, пока в день, когда Лило исполнилось девятнадцать, не случился странный разговор, который до сих пор бережно хранит моя память.

Мы устроили себе маленький праздник на площадке на крыше башни. Вообще-то находиться там опасно: перила низкие, ветер посильнее дунет – и полетишь вниз… Мне к тому времени уже случалось падать с большой высоты. Ничего приятного – сломанные кости у хранителей болят так же, как и у обычных людей. Но если я бы отделалась парой весьма наполненных впечатлениями часов, то для Лило такой полет стал бы первым и последним в жизни. Поэтому у края мы никогда не стояли – только сидели на камнях, держась за руки, и глядели на город за рекой.

В тот раз мы задержались почти до рассвета. Назавтра назначили пышный бал в честь дня рождения наследника. Мало кто в Доме знал, что Лило появился на свет раньше, чем об этом объявили на площадях. Роды у Ширле были тяжелыми, младенец оказался слишком слабым и болезненным. Король боялся, что сын его не выживет… забавно, если подумать – ведь Лило прожил втрое дольше, чем его отец, дотянув почти до седьмого десятка…

Впрочем, и это не имеет никакого значения.

Светало. Пора уже было расходиться. Мне – в свои покои, Лило – в королевскую часть дворца. Мы поднялись на ноги одновременно – хороший знак, сказали бы люди крестьянского сословия.

Лило вдруг расхохотался – немного пьяно, но больше от свежего воздуха и бессонной ночи, чем от разделенной на двоих бутылки дорогого западного вина.

«Смотри-ка, – сказал он. Глаза его сияли, словно драгоценные топазы. – Мне уже девятнадцать, а я все еще одного роста с тобой. Не подобает будущему королю».

«Говорят, что не по росту судят правителей, а по делам, – улыбнулась я. – Мой принц…»

Его взгляд остановился на моем лице и стал задумчивым.

«А ведь и правда… И к тому же… так гораздо удобнее…»

В этот момент налетел порыв ветра. Мы рванулись навстречу друг другу, цепляясь за плечи, сталкиваясь носами, хихикая… Кто кого удерживал – не скажу даже сейчас.

«Удобнее – что?» – хотела я выкрикнуть, но получился только сбивчивый шепот.

Лило коротко рассмеялся – прямо мне в губы:

«Как – что, милая Лале? Разумеется, целоваться…»

Его рука соскользнула с моего плеча вниз, по спине, глаза потемнели, как небо перед грозой. Он опустил ресницы, прерывисто вдохнул… и прильнул к моим губам властным поцелуем.

Лило был принцем – но только тогда мне стало ясно, что это значит. Я, неуступчивая и неуживчивая, холодная, словно стальная полоса, вдруг расплавилась в его руках податливым воском, ослабела… Эта чудесная уязвимость перед его уверенностью в собственном праве и чувстве кружила голову сильнее всего.

«Я люблю тебя, Лале», – произнес Лило, едва мы отстранились друг от друга, чтобы перевести дыхание.

Еще один порыв ветра – почти ураганный на такой высоте – качнул нас к краю.

«Сорвемся… – прошептала я хрипло, отступая назад. – Упадем…»

Лило улыбнулся:

«Я не против немножечко упасть…» – и сделал мне подножку.

Конечно, свалились мы вдвоем… и не вниз, на каменные дорожки в саду, а всего лишь на ту самую площадку, на которой стояли. Хохоча, целовались до одури, перекатывались, цеплялись дрожащими, горячими пальцами в спины…

Через дюжину дней уже весь двор знал, что у наследника появилась фаворитка. И впервые за долгое время – почти десяток лет – слухи о моем бессмертии и ключе, что открывает любую дверь, поблекли. Что ж, постель государя интереснее для добрых подданных, чем всякая мистика.

– Госпожа… Вы были счастливы с ним?

– О да… Скажу больше – только тогда я поняла настоящий смысл этого слова. Считается, что о горе можно говорить бесконечно, а о счастье – не более одного оборота… Но я о тех десяти годах готова вспоминать часами.

– Всего лишь десяти? – Едва заметная ирония пробилась сквозь сочувствие.

– Увы. Потому что в день двадцатидевятилетия… уже не наследника, а короля Лило-из-Грез, интересы государства потребовали династического брака.

Итак, ее звали Миирле Черный Жемчуг. И я ненавидела ее всей душой.

Мать королевской невесты имела родственные связи с богатейшими семьями на побережье. Отец – огромное влияние на севере нашего государства. Договор о свадьбе был заключен еще до рождения Лило. Земли черножемчужных присоединились к владениям Дома Камней и Снов в обмен на то, чтобы две семьи связали узы родства. Ребенок от этого брака должен был стать наследником и со временем взойти на трон.

Как в самых скверных историях, я узнала о свадьбе последней, от дворцовых сплетников.

Первым делом ворвалась к нему в кабинет и устроила чудовищный, отвратительный скандал – в первый и последний раз в жизни.

Лило не стал смущаться и оправдываться – нет, не таков он был. В ответ на упреки и слезы король просто поцеловал меня – мягко и властно, как и всегда, и тихо произнес:

«Я должен, Лале».

«Ты любишь ее?» – слетел с языка сакраментальный вопрос всех брошенных женщин.

Мужчина покачал головой:

«Нет, милая. Скажу больше – она мне противна. Да посуди сама, как я могу быть счастлив с леди, которая выше меня почти на голову? – рассмеялся он и потрепал меня по волосам. Звякнули уныло колокольчики. – Но мне придется научиться любить ее – ради нашего ребенка и наследника престола. Ты понимаешь меня, Лале?»

«Да», – хрипло ответила я, стараясь опять не сорваться на крик. Или слезы.

О нет, лучше пусть будет крик.

«Понимаю. – Это слово далось мне невероятно тяжело. – Мы должны расстаться. Но можем мы хотя бы остаться друзьями?»

«Нет, – отвел он глаза, единственный раз за все время прячась за ресницами. – Прости. Так надо».

– Госпожа… Может, не стоит рассказывать дальше? – На этот раз сочувствие и тревога в голосе Мило были искренними до боли.

– Стоит, Мило. Я хочу, чтобы тебе стало ясно совершенно все.

Я ответила ему, что все понимаю, но на самом деле не понимала ничего. Не желала понимать! Сердце болело и обливалось кровью, но умница Лале вела себя безупречно. И как вассал государя, и как Безумный Шут.

Мои выходки следующих трех десятков лет окончательно разрушили репутацию леди Опал как Хранительницы ключа. Нет, отныне меня вспоминали как насмешливую шутовку – и не больше. А все волшебство, безумие приписывали лишь карте.

Я хохотала в голос, разбивала судьбы острым словом, носилась со своими куплетами по дворцу, издевалась даже над дипломатами… Подданные терялись в догадках: что мог найти его величество в такой фаворитке? А может, он сам безумен?

Те немногие, что осмеливались задавать этот вопрос вслух, заканчивали свои дни очень печально. Я не чуралась ни подлости, ни жестокости, защищая доброе имя того, кто сначала вознес меня к небесам, а потом втоптал в грязь.

Я любила его. Я все еще любила его.

Лило прекрасно понимал, что со мной происходит. Но не делал ничего, что могло бы облегчить мои страдания. Теперь-то я понимаю, что он просто боялся сорваться сам. Отношения с гордой, по-южному темпераментной Миирле не заладились, а несносная и любимая Лале была так близко…

Медленно взрослел Соло Янтарный, единственная отрада для мятущейся души государя. От отца он взял голубые глаза и самоуверенность, что балансировала на грани с самовлюбленностью, от матери – страсть к шумным шуткам. Соло был щедр и добр – в противовес довольно жестокому Лило. В народе юного принца любили гораздо больше, чем даже короля.

Это совершенно естественно – ведь гораздо легче питать привязанность к тому, кто не может послать тебя на плаху.

Лило гордился сыном – и баловал его до умопомрачения. К счастью, характер у мальчика был слишком твердый для того, чтобы бездумное исполнение капризов погубило будущего владыку.

Я же испытывала к Соло странные чувства. Дитя ненавистной Миирле – но и сын моего возлюбленного Лило. Так похожий на него в детстве, но с возрастом все больше напоминавший мать…

«Добрый принц», – говорила я, кланяясь.

«Не мой принц», – добавляла про себя.

А годы бежали неумолимо…

Бесстрастное время прибрало к рукам Миирле Черный Жемчуг. Странно – на церемонии погребения я вдруг осознала, что не могу воскресить в своей памяти ни единой черты, ни жеста той, что отобрала у меня счастье. Лишь размытый надменный образ со сверкающими темными очами – и больше ничего. И сейчас, размышляя о ней, я ощущаю Миирле только именем на языке да гладкостью прохладной жемчужины на цепочке, что висела у Лило на шее.

Возможно, в глубине души я надеялась, что после смерти соперницы возлюбленный вернется ко мне… И тем тяжелее был удар, который настиг меня на двенадцатый день траура по почившей королеве.

Лило отрекался от престола и покидал дворец, отправляясь в дальнее поместье.

Когда он произносил эти слова, я не верила в них. И через три дня, и через семь, когда короновали Соло, и через месяц… Номинально главой расклада стал Янтарный государь, но для меня Лордом Теней оставался Лило. Я чувствовала его через расстояние. Не знаю, заслуга в этом волшебства карт или наших особенных отношений…

Не важно.

Но однажды утром я проснулась и осознала – Лило нет во дворце. Он очень-очень далеко. А потом в памяти всплыли слова:

«Я устал, Лале. Я никого не хочу видеть. Все, что мне нужно, – это покой».

«А меня? Меня тоже… не желаешь видеть?»

«Нет. Прости».

Еще четыре года я наблюдала за ним тайком – пробиралась с ключом по ночам в спальню, часами глядела на своего повелителя. На поседевшие, ставшие жесткими волосы, на утончившиеся от старости губы… Кожа, всегда напоминавшая дорогой шелк, пошла морщинами, распухли суставы на пальцах…

Но по-прежнему Лило казался мне прекрасным видением, пришедшим из грез и снов. Я продолжала любить его… и надеяться.

Надежда умерла холодным зимним днем. Спускаясь по лестнице, Лило оступился и сломал спину.

Лекари были бессильны. Лило страдал… но никак не мог расстаться с жизнью. Он запретил посещать поместье всем, кроме Соло и целителей…

А я нарушила запрет. Просто открыла дверь и вошла в его комнату. Обвела полубезумным взглядом столпившихся там людей и ровно сказала: «Брысь».

В одно мгновение спальня опустела.

Я медленно приблизилась к ложу и опустилась рядом с ним на колени.

«Лале… – Шепот легче было представить себе, чем расслышать. – Больно…»

«Потерпи», – сказала я и улыбнулась. И тонкие, белесые губы дрогнули в ответной улыбке. Или в намеке на нее?

Поймать его гаснущий взгляд было несложно. Погрузиться в него, словно в бледную небесную высь, и выплеснутьбезумие.

Оно бывает разным – страшным, тревожащим, болезненным… А бывает и таким – тихим погружением в мечты.

В последний раз я наклонилась к его губам и коснулась их в легком, почти целомудренном поцелуе. А потом вышла не оглядываясь.

Лило умер через три дня. Говорят, что он все время улыбался, будто бы видел что-то хорошее.

«Нелепая смерть, – шептались придворные. – Сначала лестница, потом помешательство…»

Я не понимала. Ведь смерть не бывает нелепой. Страшной, отвратительной – да. Но смешных масок она не носит.

…Его возложили на ритуальный костер – прекрасного, одетого в белое. Я боялась подходить ближе, чтобы случайно не посмотреть на такое любимое лицо. Каким было его выражение? Спокойным? Одухотворенным? Печальным?

Не знаю. Не хочу знать.

Я стояла вдали от пылающих языков пламени, пожирающих промасленные дрова и хрупкое, почти невесомое тело. Глаза словно сажей запорошило. В груди ворочались раскаленные камни.

Мне хотелось оказаться там, рядом с ним… хотя бы мгновение… даже если бы пришлось заплатить за это жизнью.

Но я так и не сделала ни шага. Трусиха… А может, мне просто было слишком больно?

 
Прошу тебя… Не дай мне заплакать…
Позволь мне быть сильной…
Глаза болят…
Возможно, поэтому слякоть
На коже горячей и пыльной.
 
 
Позволь мне…
Не верить, не ждать и не помнить.
В дурном сне
Идти, зажимая в ладони
Волос прядь,
Что кажется мне горячее огня.
Твоя страсть,
Твой взгляд и в безумии мучит меня.
 
 
Но ты – враг.
Ты, силу мою превращая в песок,
Развеешь беспечно по ветру.
Дурной знак —
Всю ночь напролет незакрытый замок,
Бессонная тяга к рассвету.
 
 
Глаза горят…
Бессмысленно тают картины,
Где ты живой… Еще живой… Прошу тебя…
Позволь мне снова быть сильной,
Позволь быть одной… не с тобой…
 

– Госпожа!.. – словно через пуховое одеяло донеслось до моих ушей. – Лале, Лале, Лале… Очнитесь, прошу! Все хорошо, я рядом… А это было так давно…

– Мило, – с трудом разомкнула я слипшиеся от слез ресницы. – Снова напугала тебя, да? Я безумна… Я люблю мертвеца…

– Нет, нет, нет! – горячо прошептал Мило. В темноте можно было различить лишь белую рубашку Авантюрина, и все мое существо сосредоточилось на ощущениях: холодные ладони, оглаживающие плечи и спину, шелк чужих волос, льнущий к щеке, отчаянные, почти болезненные поцелуи – по шее, вверх, к виску, по соленой коже – к уголку глаза… – Вы любите меня, Лале! Только меня! Потому что иначе быть не может! Я сойду с ума, я умру от ревности, если это не так… Лале, о, моя Лале…

Мило шептал еще что-то, столь же бессмысленное и необходимое – долго, пока я не перестала трястись, а вся соль с моих щек не перешла на его губы.

Но кажется, мой слишком деятельный ученик не думал останавливаться на этом, собираясь подарить эту соль обратно – моим губам.

– Не надо, – мягко, но решительно отстранилась я. Каких усилий мне это стоило! – Не стоит затевать что-то, о чем ты потом будешь жалеть.

– Не буду, – упрямо заявил Мило. И даже в сумраке я разглядела, как сощурились чудесные глаза. – А вдруг я мечтал об этом десять лет?

В его голосе было столько страсти, что мои щеки заполыхали.

– Ну и дурак, – ляпнула я от растерянности. Стало немного страшно: еще чуть-чуть – и Мило бы даже уговаривать меня не пришлось на то, чтобы…

Ох, не хочу думать на что. Пора уходить, пока я не натворила лишнего.

Мы не натворили.

– Почему? – настойчиво поинтересовался ученик. – Что в этом глупого?

– Все, – отрезала я, сползая с кровати. – Прости, – произнесла чуть мягче, уже вставая обеими ногами на твердый, замечательно холодный пол. – Я не должна была вспоминать все это. Только разбередила старые раны. Да и ты теперь напридумываешь себе невесть что…

– Вы убегаете? – довольно жестко оборвал Мило мое бормотание. – Зачем? Что вас тянет во дворец? Обязанности? Они подождут до утра.

– Вот если ты такой умный, то сам все поймешь, – в сердцах бросила я, пятясь к двери. Ни себе, ни Мило я не доверяла. В моей крови все еще бродил яд одиночества и дурных воспоминаний, а Мило… ворон знает, что нашло на моего спокойного ученика. – Прости. Давай поговорим… завтра? – Я наконец уперлась спиной в дверь.

– Завтра? – усмехнулся Мило с горечью. – Значит, все-таки убегаете… Что ж, я не смею настаивать. Светлых снов, госпожа.

– Светлых снов, – выдохнула я и почти вывалилась в свои покои. Голова шла кругом.

Что со мной творилось? Это чувство, что поселилось в груди, разгорающееся от поцелуев и даже простых слов Мило, как пламя на ветру… Неужели любовь? Снова?

Малая песчинка счастья на одной чаше весов – и горе, одиночество, боль потери на другой.

Меня лихорадило.

Решусь ли я?