Текст книги "Ключ от всех дверей"

Автор книги: Софья Ролдугина

Фыркнув – мол, раскомандовалась! – я присела на корточки и оглянуться не успела, как скользкая холодная рука цапнула меня за шею. Даже не холодная – ледяная!

– Пусти, – попыталась я закричать, но пальцы сдавили горло сильнее, и вместо властного приказа вышло жалобное сипение.

– Нет, – спокойно ответила водяная девушка. Теперь, вблизи, стало совершенно ясно, что она была на меня совершенно не похожа. Только голос – в точности мой. Глаза – колкие, рот – искривлен в саркастической усмешке, такую особу тронь – ядом истечет.

– Прошу тебя… – Мне стало страшно. Сразу вспомнилось, что, кроме смерти, есть еще множество скверных вещей. Например, забвение…

– Проси лучше, – усмехнулась она.

Вот теперь страх пробрал до костей – ледяной, как руки моего двойника, липкий, как патока, соленый, как кровь из прокушенной губы.

– Молю тебя…

Мои руки, отчаянно царапающие воздух, проходили сквозь тело мучительницы, как через туман. Только инеем покрывались. Ключ висел на цепочке мертвым грузом, не думая обжигать обидчицу бездымным пламенем.

– Что, страшно, Ла-лль-ле? – спросила девушка, насмешливо перекатывая на языке мое имя. – А будет еще страшнее. Знаешь, какое единственное лекарство от боли?

Я перестала трепыхаться, беспомощно обвисая. Воздух в груди закончился, и теперь все нутро горело от жалких попыток сделать хотя бы один маленький вдох.

– Небытие, – так же жутко усмехаясь, продолжила мучительница. – И сейчас ты уснешь навсегда – вот мой подарок для тебя, дорогая трусиха.

И рука потянула меня вниз, вниз, к журчащей водной поверхности, к пробирающему до костей холоду… Я пыталась зацепиться за бережок, но ногти лишь бессильно соскользнули с мокрой глины. За шиворот хлынула ледяная вода. Тело почти сразу потеряло чувствительность, даже грудь вскоре уже не сводило так от желания сделать глоток воздуха. Движения замедлились, как в ночном кошмаре, когда нужно бежать, а ноги и руки едва двигаются. Журчание воды сделалось нестерпимым, оглушительным, и мне стало мерещиться, что кто-то в глубине тоскливо поет:

 
Мимо проходит дней череда,
Смыла холодная, злая вода
С сердца тоску и сковала мне грудь…
В омуте сладко навеки уснуть…
 

Мы медленно погружались все глубже и глубже. Жесткая рука давно исчезла с моего горла, но набравшая воды одежда, сапоги и сума тянули на дно. Веки тяжелели, а волны не обжигали уже смертельным холодом, а нежно ласкали, как летний ветерок.

Кто не любил, кто не любим, Тот, кто печалью и грустью томим – Здесь обретет тишину и покой И распростится с ненужной душой…

«Постойте! – захотелось крикнуть мне. – Но я люблю, я любима! Есть на земле те, кому нужна моя забота!» Но мои помертвевшие губы отказывались повиноваться. Да и толку-то от крика под водой?

Мимо неспешно проходят века. Жизнь суетливая так далека! Если захочешь – не сможешь уйти, Силы растеряны в долгом пути…

Слабая, какая я слабая… Глупая, никому не нужная, ни на что не годная Лале…

Дно у реки оказалось мягким, как пуховая перина, да вот только почивать на таком ложе мне совершенно не хотелось. От бессилия на глазах выступили слезы – соленые и теплые, как морская вода. Море… приказ ее величества… Да пропади она пропадом, эта слабость, я должна – значит, выберусь!

Я сумею, обязательно сумею…

Хлоп! – лицо обожгла пощечина. И сразу стало тепло.

Хлоп! Хлоп, хлоп!

– Хватит, – прошептала я слабо и открыла глаза.

Где-то рядом горел костер, выпуская в ночное небо снопы искр. В спину упирались спрятавшиеся под тонким слоем земли корни. И ни следа воды. Неужели снова колдовской сон?

– Госпожа! – радостно воскликнули ломающимся от волнения голосом и обняли меня восхитительно горячими руками. Мне показалось, что я вот-вот умру от счастья.

– Мило, родной мой… – Шепот сменили неподобающие придворной даме всхлипывания. – Как ты нашел меня?

Авантюрин – самый настоящий, ни капельки не придуманный! – погладил меня ласково по голове.

– Чудом, госпожа… Лале, – произнес он тихо, и мне стало ясно, что и мой ученик тоже порядком перепугался. – Когда этот странник ударил посохом о камень, я вдруг очутился посреди деревни – той, что в дне пути от развилки. – В дне пути?! Ох, а Лир-то – страх как непрост… – Вы, наверное, смеяться будете, но у меня сердце в пятки ушло. Думал, то ли ждать вас там, то ли идти туда, где нас разлучили… Промаялся один оборот, а потом сорвался с места, пешком побежал быстрее иной лошади. Всю лощину вмиг пролетел и не заметил как. А потом устал. Плелся – нога за ногу, как пьяный. И тут гляжу – посреди дороги вы лежите, бездыханная… Я и так и эдак – не просыпаетесь. И становитесь все холодней и холодней… Тут уж мне совсем страшно стало. Разревелся, как мальчишка, все волшебство из головы выскочило… Вдруг из ручья вынырнула прекрасная леди, да как закричит жутким голосом: «Глупый ты увалень, тащи ее в лес! Костер разведешь, а там, глядишь, отогреется и проснется!» Я так и сделал, – вздохнул Мило и немного отстранился, чтобы видеть мое лицо. Глаза у него и вправду оказались покрасневшие, словно заплаканные. – А вы все не просыпались… Вот я и решил попробовать то, что обычно после припадков делаю… Вы не сердитесь за пощечины?

Я потерла ладонями горящее лицо. Сейчас вокруг было тепло, почти жарко, но память все время возвращала меня на дно омута, в плен ледяной воды и тоскливых песен. Вот тебе и прогулялась «куда-нибудь»… Зато теперь знаю наверняка, что мне подходит только то место, где есть Мило. А все прочие, будь они хоть воплощением мечты, оборачиваются в одиночестве кошмарами.

– Нет, Мило, не сержусь… А вот на странника того – хотела бы разозлиться, да силенок не хватит, – улыбнулась я.

Ученик встрепенулся:

– А вы догадались, кто он?

– Лишь после того, как ты рассказал, где оказался, – досадуя на свою недогадливость, ответила я. Ведь заметила, что имя знакомое, да поленилась вспомнить! – На такой фокус способен только один человек – Мастер Путей, первый в раскладе Дома Дорог… «Господин Лир»? Нет, скорее, король Лир – его величество Лиран Третий.

Вопреки ожиданиям Мило нисколько не удивился, не стал забрасывать меня вопросами, а просто невесело расхохотался:

– Так нас разыграла особа королевской крови? Что ж, надо полагать, нам оказали большую честь.

– Не то слово… – Я легла, устроив затылок на коленях Мило, и вытянула ноги к огню. Долго же мне теперь тепла будет не хватать… – Но все же в глубине души я благодарна ему. Его величество помог мне понять очень важную вещь…

– Какую же? – Мило, стараясь не тревожить меня, потянулся и бросил в костер еще одну ветку. Рыжие угли выбросили в ночное небо целую охапку искр, на мгновение высветив узловатые дубовые ветви и длинные бороды мха, шевелящиеся от ветра.

– Я поняла, Мило, что ты для меня – не просто ученик… – Авантюрин вдруг застыл, как статуя, а на его лице появилось выражение волшебного, невероятного счастья. – Ты очень дорог мне… Будь ты постарше, я бы назвала тебя своим братом. Здорово, правда? Ты рад?

Костер полыхнул почти до небес.

Мило крепко зажмурился и сжал кулаки. Потом он медленно, глубоко вздохнул и с чувством произнес:

– Госпожа моя… Никогда не думал, что посмею вам это сказать, но… Лале, вы – круглая дура!

И рассмеялся.

А что-то мудрое, что прячется в душе у каждой женщины, подсказало мне, что он имел в виду вовсе не то же самое, что моя водяная мучительница…

Глава пятнадцатая,
в которой менестрель поет «Балладу о невозвращении», а Лале думает о странных вещах

Говорят, что приключений много не бывает. Стоит, мол, ввязаться в какую-нибудь головокружительную авантюру, и вечно потом будет тянуть тебя ко всяческим опасностями и неприятностям… Брешут, право слово. После неожиданной и незабываемой встречи с его величеством Лираном Третьим приключений я накушалась на год вперед. Воспоминания о подсолнуховом поле заставляли покрываться холодным потом, а в любую купальню, где глубина была больше, чем по колено, меня нельзя было затащить и арканом – прощайте, дни, когда я подолгу нежилась в теплой водичке. Приходилось мучиться теперь с тазиком да ковшиком, как простой горожанке.

Отныне мы путешествовали не иначе как с ключом, открывая двери из одного городка в другой. Нигде подолгу не задерживались – пробежим по тавернам, послушаем, что болтают в народе, и дальше отправляемся. Впрочем, вскоре все мало-мальски крупные города остались позади, в Доме Дорог. Только вчера мы пересекли границы сильного и чрезвычайно интересно устроенного государства – Дома Зверей. На землях, находившихся под властью Золотого Лиса Райко, жестокого и веселого государя, не найти было поселения больше деревни. Люди жили достаточно далеко друг от друга в разбросанных по всей стране имениях, усадьбах и теремках. Порой два-три клана, чаще с птичьими тотемами, строили дома рядом, и в такие места быстро стекались торговцы из других стран. А уж для дорогих гостей, плативших серебром, открывали таверны и гостиницы, устраивали ярмарки и представления, предлагали купить драгоценные меха, выделанную кость и знаменитую на весь белый свет деревянную посуду, расписанную золотом.

– Прикупить мне, что ли, блюдечко для десертов… – задумчиво огладила я блестящий от лака круг поперечником в половину моего роста. Ягоды и широкие листья, чем-то напоминавшие кленовые, вились по ободу плоской тарелки, сверкая позолотой на фоне угольно-черной краски. – Как считаешь, дорогой ученик?

– Тогда уж и ложку берите под стать, – серьезно ответил Мило, с поклоном протягивая мне расписной половник с изогнутой ручкой. – Но, боюсь, уважаемая госпожа Шалависа надорвется готовить достойные сего набора десерты.

Представив кремовый торт со свежей клубникой, горой возвышающийся на раззолоченном блюде, я загрустила. В Доме Зверей из сладкого признавали только мед, не делая исключений даже для богатых гостей. Спору нет, можно было бы открыть дверь обратно в нашу прекрасную столицу или даже на дворцовую кухню… Но к несчастью, я дала себе зарок – не жульничать. Путешествую, значит, путешествую, а назад поворачивать – и вовсе дурная примета.

– Думаю, стоит пожалеть мастерицу Шалавису, – вздохнула я и отступила от приглянувшегося блюда. Шутки шутками, но мне вдруг на самом деле захотелось его купить – не для сладкого, конечно, а так, на стену повесить. Пора бы уже начать собирать что-нибудь в память о прожитых годах, а то сколько ни топчу эту землю – следов не оставляю. Одни колокольчики для волос в шкатулке перекатываются – вот и вся память. – Пойдем отсюда, Мило.

– Как пожелаете, – улыбнулся Авантюрин и вернул половник на прилавок.

Купец, с надеждой глядевший на нас из затемненного угла, выскочил на середину лавки, беспрестанно кланяясь:

– Госпожа-та будет покупки делать? Ложка-та хороша, нет? – затараторил он напористо. От торопливости непременное южное «та» в конце слова звучало как-то по-особенному визгливо и противно. – Госпожа-та! Не уходите, не оставайтесь без покупочки! Я и цену-та скину – за половинную отдам!

Не выдержав искушения, я звонко расхохоталась, прикрывая рот ладошкой. Торговец сердито надулся, будто камень-рыба. От этого стало еще веселей. Теперь я не смогла бы перестать смеяться, даже если бы захотела. Мило подхватил меня под локоток и едва ли не силой выволок из лавки, вежливым кивком извинившись перед купцом.

На улице смолистый сосновый ветер и вечерняя прохлада быстро прояснили разум, и мне стало немного стыдно за свое несдержанное поведение. От неловкости я напустилась на Мило:

– И зачем нам было уходить так быстро, скажи, друг любезный? Вот бы сейчас поторговались, разговорились – глядишь, и про Прилив Приливов что-нибудь узнали…

Ученик только покачал головой.

– Думаю, с вас довольно на сегодня разговоров, госпожа, – мягко усовестил он меня. – Да и расспрашивать лучше не лавочников, которые ничем, кроме прибыли, не интересуются, а бродячий люд – артистов, циркачей, бардов… Можно и у хозяина таверны полюбопытствовать: что в народе говорят? Именно в кабаки, где гремят стаканы и льется вино, стекаются вместе с путешественниками слухи.

Я недовольно насупилась, в досаде топнув ногой по дорожке. В воздух взметнулось облачко пыли.

– И в кого же ты у нас такой умница-разумница? Полагаешь, для меня подобные суждения в новинку? Я подольше твоего маюсь под солнцем, во дворце давным-давно за старожилку считаюсь. Неужто полагаешь, не знаю, как нужно собирать слухи?

Мило улыбнулся и наклонился ко мне, поправляя забившийся под воротник рыжий локон. Прохладные пальцы, невзначай коснувшиеся щеки, обожгли, словно раскаленные угли. Колени отчего-то ослабели. Наверное, все же стоило поспать, а не сидеть всю ночь у окна…

– Вот в этом-то и самая большая неприятность, Лале. Вы не видели ничего, кроме дворца и столицы. Живете долго и, казалось бы, знаете все на свете, а на самом деле мир совсем иной, чем вы его себе представляете. – Ученик со вздохом разгладил ворот моей рубашки.

После того как Мастер Дорог чуть было не разлучил нас, Мило и малого оборота не мог прожить, не дотронувшись до меня. Протянуть руку, помогая сойти по ступеням, поправить растрепавшиеся кудри, застегнуть или, наоборот, расстегнуть пуговицу на жилете… Как будто Авантюрин все время хотел убедиться, на самом ли деле я стою в этот миг рядом с ним, не снится ли ему странный сон. А у меня рука не поднималась одернуть ученика – такая тоска порой сквозила в его глазах.

– Госпожа? – неуверенно произнес Мило, когда молчание затянулось. – Я… обидел вас? – Голос у него сел, словно от резкого приступа страха.

Я спохватилась и безукоризненно изобразила теплую улыбку:

– Что ты, мальчик мой. Слова твои правдивы – что же обижаться? – Я поднялась на цыпочки и потрепала его по шелково-гладким волосам.

Ученик машинально потянулся вниз за моей рукой, а когда осознал это – залился премилым румянцем.

– Не бери в голову, дружок. Я просто устала.

– А не стоит ли вам вздремнуть? – предложил ученик. – Четвертую ночь глаза не смыкаете, – покачал он головой, словно с осуждением. И как догадался, мальчишка… Впрочем, какое это осуждение, скорее беспокойство.

– Так ведь рано еще, только смеркаться начало, – уклончиво отозвалась я, обделяя вниманием встревоженное замечание Мило. – Да и хотелось бы посидеть в таверне с чашечкой перченого бульона, которым так славится Дом Зверей, послушать, что люди говорят…

– Раньше полуночи можно даже не переступать порог таверны, – резонно заметил Авантюрин. – Самое веселье начинается, только когда луна доберется до середины неба. Может, подремлете хотя бы пару оборотов?

– Нет, – ответила я слишком поспешно и широким шагом направилась вниз по улице, дабы скрыть от безумно проницательного порой ученика приступ панического ужаса.

Не тут-то было.

– Постойте, госпожа, – мягко удержал меня Мило за локоть, заставляя обернуться и взглянуть в глаза. – Вы… боитесь? – тихо спросил он.

Я недовольно дернула рукой, сбрасывая осторожную ладонь. Стрекот кузнечиков и редкие трели птиц показались мне отвратительно громкими в густеющих сумерках.

– Разумеется, нет, Мило. Чего мне бояться?

– Так уж совсем нечего? – справедливо усомнился Авантюрин. Я непреклонно поджала губы. Ученик вздохнул и попытался зайти с другого края: – Госпожа, нет ничего позорного в том, чтобы страшиться неподвластного нам. Даже я, мужчина, чувствую озноб, вспоминая ваш рассказ о заколдованном поле с подсолнухами…

– Хочешь сказать, что женщины трусливей мужчин? – высокомерно осведомилась я. Тоже мне мужчина! Усы еще не растут… Впрочем… Тридцать лет, тридцать лет… даже тридцать пять… А усов у волшебников не бывает…

Мило нетерпеливо махнул рукой:

– Не в этом суть, госпожа. Скажем по-другому: даже мне, не пережившему все те ужасы, а лишь услышавшему рассказы о них, в первую ночь не спалось. Что уж говорить о вас…

– Я не боюсь! – Вместо грозного окрика получился невнятный писк.

– Понимаю, – улыбнулся ученик и вскинул ладони, словно сдаваясь. – Как бы то ни было, не спать по четыре дня – это глупость несусветная. Поэтому сейчас вы, госпожа, подниметесь в свою комнату в гостинице, и я вместе с вами.

– Будешь охранять мой покой? – едко поинтересовалась я, чувствуя в груди странное тепло.

Мило церемонно поклонился:

– Это стало бы большой честью для меня, госпожа.

– Скажи еще – радостью, – фыркнула я, уступая.

– И скажу, – рассмеялся ученик, увлекая меня к гостинице. – Беречь ваш сон – величайшая радость моей души…

Вид льняных простыней, выглядывающих из-под вязаного пледа, вызвал у меня дрожь. Кажется, нужно было все же признать – Мило прав. Я до оцепенения боялась уснуть. Но ведь комнатушка в гостинице – это не прекрасное подсолнуховое поле, не лощина с дурманящим туманом. Здесь все до отвращения обыденно: погрызенные мышами связки трав на потолке, закрытые резными ставенками окна, почерневшие от времени и стершиеся под ногами бесчисленных постояльцев доски пола, ажурная паутинка в углу и сухой цветок в берестяном стаканчике на столе между кроватями… В таких местах не прячется таинственная, мистическая погибель от волшебного сна. Нет, здесь обитают маленькие, уродливые смерти: купцу – от ножа грабителя, пьянице – от медового вина, неосторожному под ноги подвернется складка ковра у двери… Нет, такого я не страшусь.

– Госпожа? – Мило предупредительно подготовил длинную белую рубаху, чтобы мне переодеться ко сну, но я лишь отрицательно покачала головой:

– Не стоит. Подремлю так, прямо поверх покрывал. Все равно просыпаться скоро… – пробормотала я, сворачиваясь клубком на кровати. Стоило позволить себе мгновение слабости, как страстное желание уснуть обессилило меня и погрузило в беспамятство. Последним, что отпечаталось в угасающем сознании, была мягкость пледа, которым ученик укутывал мои плечи…

Проснулась я внезапно. В воздухе витало чувство тревоги и напряжения… но странно приятного, а не пугающего. Лицу было жарко. Старые привычки заставили вновь замедлить дыхание, подражая глубокому сну. А мгновенно напрягшееся и расслабившееся тело… Мало ли что привидится задремавшей вечерком шутовке?

Постепенно разум прояснялся, и даже с закрытыми глазами я могла «видеть» комнату. Двойная тяжесть, прогибающая кровать, – ученик сидел рядом, как и обещал. Смявшаяся подушка – будто бы его локти упирались по бокам моей головы. Обжигающее дыхание, словно он наклонился к самому лицу… Я шевельнула головой, как в забытьи, проверяя догадку… и горячие его губы коснулись моих.

Я вздрогнула. Уверена, любой бы осознал, что сон мой прервался, и отстранился бы, но Мило…

Его ладони легли мне на виски, обхватывая лицо бережно, словно чашу из тонкого хрусталя. Пальцы были лихорадочно горячими и сухими, словно он долго тянул их к очагу, и слегка подрагивали. Мило прерывисто вздохнул и как-то рывком, стремительно прильнул к моим губам.

Сердце заколотилось так, словно вот-вот пробьет грудную клетку. Наверное, сознание мое все еще пребывало среди грез, ведь в здравом уме я бы никогда не позволила…

«А он… не робкий мальчик», – промелькнуло в блаженно пустой голове. Рот Мило был жадным, горячим и настойчивым. Такой поцелуй уж никак нельзя было перепутать с выражением нежности или уважения… И пусть он не кончается…

Все повторяется, все идет по кругу…

…Только не снова…

Мой государь… Лило… останемся друзьями?

Не думаю, Лале. Прости меня…

Лило!

Комната плыла в грохоте сердца, под зажмуренными веками плавали красные пятна, а на языке был вкус меда – и сейчас он казался мне самым желанным на свете, но…

Мои руки сами легли ему на грудь… и оттолкнули.

– Мило, – громко произнесла я и открыла глаза, встречаясь с его шальным взглядом. – Что ты себе позволяешь?

Авантюрин медленно отстранился. Взъерошенный, раскрасневшийся, с влажными темными губами и пьяным взглядом, мой мальчик был невыносимо прекрасен… Но это, конечно, ничего не меняло.

– Кажется, ответ очевиден, госпожа… Лале, – с вызовом усмехнулся он.

Я села и схватилась за голову.

Все неправильно, решительно все. Я хотела любить и быть любимой, но не так! Не по юношеской блажи, которая испарится через несколько месяцев, оставив меня снова в одиночестве.

Лучше уж опал в руках, чем бриллиант в чужой короне.

–  Неправильныйответ, Мило. – Мой голос был холоден, как февральская ночь. – Правильный: «Простите, наставница, это больше не повторится».

Мило изменился в лице: словно в колдовском котле, вскипели в темной бездне глаз чувства – и страсть, и стыд, и непонимание, и ненависть, и отчаяние, и надежда.

– Так вы этого хотите?! – вскочил он с кровати. – Чудесно! Простите, наставница, да чтоб я еще раз в жизни!..

– Мило… – виновато начала было я, но ученик вдруг развернулся и в одно мгновение очутился у порога.

– Доброй ночи! – и с размаху хлопнул дверью.

По лестнице пробарабанили сердитые шаги, и все стихло…

Ох, о чем я? Какая, к ворону, тишина? Через дорогу от гостиницы – таверна, там как раз начинается самое веселье. Кто-то терзает гитару, кто-то горланит песни, стучат кружки и слышится ругань… Наверняка ученик отправился туда. Куда же еще?

Надо бы и мне выйти, проветриться. О, Мило, Мило, и натворил ты дел!

В том, чтобы самой надевать камзол и застегивать все хитрые крючочки, чувствовалось нечто странное, непривычное, но пальцы быстро вспомнили работу, которую некому было выполнять до появления в моей жизни Авантюрина. Почти двести лет обходилась я без постоянной прислуги, и теперь придется вспомнить прежние времена. Речи не может быть о том, чтобы позволить Мило помогать мне в купальне с мытьем волос или с глупыми завязками на ночных рубахах. А еще нельзя гладить его по волосам – таким шелковым, мягким! – и смотреть ласково… И при этом – умудриться ни в коем случае не обидеть недоверием.

Так что же делать мне, чтобы не потерять его окончательно? А может… просто забыть об этом происшествии? Как о нелепом сне – приятном, но несбыточном?

Мило, Мило…

Я ведь тоже люблю тебя, мой мальчик. Но… иначе. Ты нужен мне – единственное спасение от губящего рассудок одиночества, от холода и тишины пустых покоев, от непонимания в глазах незнакомцев…

Лале, глупая, не плачь, не плачь… Все еще наладится…

И почему я не наивная придворная дурочка? Ведь можно было просто подчиниться ему, и…

Что-то резко обожгло шею.

Я легонько хлопнула ладонью, и на ней отпечатался алой пыльцой тонкий бабочкин силуэт – будто кровавое пятно. А сама летунья, пьяно кружась, выпорхнула в окно. Долетит она до заветного цветка или упадет по дороге, запоздало настигнутая смертью от моих жестоких пальцев? Кто знает…

Последний раз мельком глянув на себя в зеркало – ну и пугало… и как только Мило соблазнился? – я тихо выскользнула из комнаты, отворив дверь прямо в зал таверны.

Здесь, в табачном дыму, под хохот завсегдатаев, моя тоска съежилась и уползла куда-то в темный угол. Мило в зале не было – что ж, подожду. Он непременно вернется – или сюда, или в нашу комнату. Какие бы чувства им ни владели, так, на половине пути, ученик меня не бросит – слишком сильна в нем преданность. Так что останусь-ка я пока тут. Тем более хозяин, даром что мрачный, как медведь, приготовил великолепный ягодный настой с пряными травами – как удержаться и не попробовать!

Серебро подействовало на угрюмого старика лучше всякого волшебства. Он разом преобразился, заулыбался и в довесок к источающей чудесный аромат кружке с напитком предложил мне пару горячих пирожков с мясом на деревянной тарелочке. Я не стала отказываться – на одну серебрушку в Доме Зверей можно было наесться до отвала в любой таверне. Но сразу же передо мной во всей красе предстала нешуточная проблема: где бы присесть со своими лакомствами? Сейчас уже давно миновала полночь, и таверна была битком набита людьми. Молодежь, охочая до приключений, опытные любители покутить ночь напролет, сказители, наемники и просто любопытствующие… Пожалуй, в зале не нашлось только купцов, которые жили по птичьим законам: вставали с рассветом и ложились с закатом.

– Леди не побрезгует присесть рядом с бродячим певцом? – послышалось над ухом насмешливое, когда я совсем отчаялась и собиралась уже вернуться к стойке и попросить еще и табурет.

Певцом? Звучит неплохо. Менестрели хотя и шумный народ, но в большинстве своем порядочный. Кроме редких исключений, вроде недоброй памяти Суэло Аметиста.

– Не побрезгует, – обрадованно обернулась я. – Благодарю, сударь.

– Да какой уж сударь, – мрачновато улыбнулся мужчина, освобождая место на лавке. Встретив его на улице, вряд ли я заподозрила бы в нем певца. Вот воина – запросто. Сильные, мускулистые руки наверняка гармонично смотрелись бы с мечом с зачерненной гардой, седые волосы удерживались повязкой на лбу на манер наемничьей прически, между бровями залегла горькая складка. – Скорее, себялюбец и эгоист распоследний. Дело в том, что мне скоро выступать, а во время пения кто-нибудь может занять место…

– А также покуситься на драгоценную влагу, способную утолить иссушающую горло жажду, – понятливо кивнула я, кидая искоса взгляд на полную кружку на столе – такую же, как мою. Судя по всему, алкоголю менестрель предпочитал заваренные травки – по крайней мере, до выступления. Сразу видно бывалого человека – молодежь частенько выпивает для храбрости, а потом на самой пронзительной строчке язык начинает заплетаться. Воистину все беды от нерешительности.

– А вас не задевает такая мелочная меркантильность, которую не пристало показывать менестрелю? – с улыбкой поинтересовался певец, поглаживая гитару.

– Нисколько, – в тон ему ответствовала я, прихлебывая из чашки. Настой был восхитителен. Мило бы понравилось… Ох, зря я об этом подумала, зря… – Как ваше имя, сударь? – спросила я, чтобы хоть как-то отвлечься от печальных мыслей.

– Райниккен Скалле, – откликнулся менестрель и стащил с моей тарелочки пирожок. Мне на мгновение стало жалко угощения, но почти сразу я махнула рукой. Ничего, там еще один есть, а люди искусства – вечно голодные.

– Вы чужеземец?

– Да, – пожал он плечами. – Кажется, это очень заметно.

– Не сказала бы, – покачала я головой, пристально рассматривая Райниккена Скалле. Да, определенно – что-то в нем чуждое. Горбинка на носу, разрез глаз… Черты неуловимо отличные от равнинных, но и на горца он не похож. В толпе на него и не подумаешь, что приезжий, да и говорит чисто. Впрочем, я и сама – чужачка на этой земле, однако все знают меня как леди Опал, и никто и не усомнится в моем происхождении из Дома Камней… – Издалека прибыли к нам?

– Из-за моря, – угрюмо пояснил певец.

Он не хочет отвечать или от рождения неразговорчив? Не настолько я исключительное существо, чтобы ради моей особы пересиливать свою нелюдимость или скверное настроение. В задымленном зале женщин столько же, сколько и мужчин, – в Доме Зверей не считается зазорным девушке веселиться вместе с приятелями и приятельницами. Главное, чтобы рядом был старший попечитель – брат или верный друг семьи. Интересно, а Мило сошел бы за попечителя?

Не думай, Лале, не думай. Лучше обрати свое сиятельное внимание на мрачного менестреля – не каждый день приходится говорить с людьми, прибывшими с другого берега.

– И как там, за морем? – с любопытством подалась я вперед.

Райниккен кинул на меня взгляд украдкой и взял второй пирожок. Пусть берет, не жалко. Будет платой за рассказ.

– Обычно, – вздохнул певец, проглотив выпечку в пол-укуса. Точно – голодный. Что же тавернщик своего благодетеля голодом морит? Или плата за выступление – потом? – Люди живут, ссорятся, мирятся. Даже язык тот же, только говорят по-другому немного. Сейчас уже и не вспомню как…

– Давно вы оставили родину? – спросила я, ощущая смутный укол в сердце. А как давно покинула свой мир я сама? И не сосчитать уже… Да и не вспомнить ни запах того ветра, ни цвет того солнца… Мое пристанище отныне – Дом Камней. Рыжая девочка из приюта сгинула без следа – появилась Лале. – Впрочем, не отвечайте, – мягко добавила я, глядя, как певец меланхолично перебирает гитарные струны. Самая толстая гудела глухо, как шмель. Самая звонкая – как бьющиеся друг о друга льдинки. Донн-дзинь, донн-донн…

– Понимаете меня, леди? – задумчиво поднял на меня темно-серый взгляд менестрель. – Вижу, понимаете. Кажется, вы старше, чем показалось мне сначала. Тогда эта песня – для вас.

– Благодарю, – склонила я голову.

А Райниккен уже поднялся и начал протискиваться к стойке, рядом с которой хозяин таверны уже поставил высокий табурет с перекладиной для ног – в самый раз для менестреля. Старик кивнул певцу, перебросился с ним парой слов… а потом тягуче расплескались первые гитарные аккорды, и гомон в таверне смолк, сменившись благоговейной тишиной.

Райниккен прикрыл глаза… и запел. Чистым, низким голосом, рокочущим, как океанские волны. И меня словно накрыло с головой.

 
Девять лет пролетели стрелой
С той поры, как остался мой дом
За свинцовой, холодной водой,
Зарастающей медленно льдом.
 
 
В бесприютной стране чужой
Даже солнечный свет тусклей,
Даже вкус у воды другой —
С каждым годом горчит сильней.
 
 
Но живет еще образ во мне,
Согревая остывшую грудь, —
В доме дальнем свеча на окне
Освещает мой сумрачный путь.
 
 
И так сладостно втайне мечтать,
Разбавляя вином свою грусть, —
Не устанет очаг меня ждать,
И к нему я однажды вернусь.
 
 
…За стенами таверны – темно,
Ночь уткнулась в проемы окон,
Но в крови уже бродит вино,
Погружая в болезненный сон.
 
 
И мне грезится в полубреду:
Я судьбу пересилить сумел,
И, забыв ветер странствий, иду
Я домой, как давно и хотел.
 
 
Но… под солнцем – моим, родным!
Тот же холод терзает грудь.
Свет свечи обратился в дым,
И от горечи – не вдохнуть.
 
 
Все – чужое… как было там,
За водой – солонее слез,
Пусть я шел по своим следам,
Но нашел только отблеск грез…
 
 
Нежеланен я здесь… забыт…
И кривится из всех зеркал
Одинокий, седой старик,
Что напрасно свой дом искал…
 
 
…Я проснулся. Глаза сухи,
За печатью безмолвья – стон.
Из кошмаров из всех моих
Это – самый жестокий сон.
 
 
Одинок, и ни мертв, ни жив,
Я едва ли домой вернусь,
Вдруг… пророчески сон правдив?
Я смеюсь. Я последний трус…
 

Донн… Стон струны постепенно угасал. Тишина оглушала. А потом все разом затараторили, забубнили, захохотали… Тавернщик покровительственно хлопнул менестреля по плечу, бормоча что-то вроде «Ну ты и мрачен сегодня, дружище»…

Я уткнулась в кружку и опустила ресницы. Возможно, в другое время мне захотелось бы вскочить, заплакать, затопать ногами от бессилия перед тоской… Но не сегодня. Да и не мой это был страх – опустевший дом. Я давно смирилась с тем, что не вернусь в свой мир.

– Что скажете теперь, леди? – сипло спросил менестрель, усаживаясь рядом. Гитара была со всем почтением водружена на лавку и заняла целых два места. – Все-таки поблагодарите?