Текст книги "Граждане Рима"

Автор книги: София МакДугалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

– В чем дело. Варий? – спросил Марк. – Неужели ты думаешь, что я ничего не заметил?

Наступило молчание.

– Меня лишили наследства? – спросил Марк, пытаясь подбодрить себя.

– Варий! – внятно и настойчиво произнесла Гемелла.

– Речь не о завещании, Марк, – сказал Варий, уже увереннее. – Дело в другом.

Марк почувствовал, что все в комнате, включая его самого, застыло в полной неподвижности.

– Не сердись, – умоляющим тоном обратилась к нему Гемелла.

– Мы думали, тебе будет тяжело вернуться, не будь у нас такой причины, как эта, против которой не возразишь….

– Да? – сказал Марк, услышав в своем голосе резкость, неприятно напомнившую ему отца в худшие минуты. – Так что же это такая за причина? В чем она?

– Нам нужно кое-что тебе сказать.

– Понятно, – сказал Марк уже другим тоном. Он сел лицом к супругам.

– Прости, Марк, – сказала Гемелла. – Речь не о завещании твоего отца, а о праве наследования. Но сначала я должна задать тебе один вопрос. Ты хочешь быть императором?

Марк быстро посмотрел на дверь и начал чертить пальцем узоры на столе.

– Так хочешь или нет? – не отставала Гемелла.

Марк следил за своей рукой.

– Нет, – коротко ответил он.

Варий и Гемелла переглянулись.

– Плохо, – сказала Гемелла.

– А мы надеялись, что ты им будешь. Теперь нам будет не хватать этой надежды.

Марк резко встал, повернулся к двери и смущенно произнес:

– Извините, я не хочу думать о…

– Придется, – сказал Варий. Марк вспомнил, что сказал Фаустусу, и замолчал. Пройдя обратно к своему креслу, он медленно опустился в него.

– Ты хоть понимаешь, что только что сказал? – спросил Варий. – А я-то думал, все Новии хотят власти, кроме, может быть, твоего дяди Луция.

– Знаю, – сухо сказал Марк и посмотрел на бюст двоюродного деда, тяжелые веки, мягко нависшие над белыми глазницами. – Это скверно, – сказал он, обращаясь к предку.

– Почему ты так говоришь? – продолжал допытываться Варий. – В конце концов, это семейная профессия.

Он улыбнулся, но Марк заметил, как пристально они с Гемеллой наблюдают за ним. Гемелла сидела, тесно обхватив руками колено.

– Когда я заговариваю с дядей о том, что может случиться, он отвечает мне: «Все не так просто», – неторопливо ответил Марк. – Или так говорит Друз. Не то чтобы я не верил им. Но как иначе узнать, правильно ли я поступаю? Наверное, это всегда будет казаться мне слишком сложным. Разве что я… или кто-нибудь еще… кто займет это место. – Ему показалось до странности неприятным употреблять слово «император» применительно к себе. – Возможно, тогда вы будете думать только о том, как бы оказаться при дворе. Отец… – Марк запнулся, потому что мысль об отце словно лишила его сил продолжать. – Вы знаете, как многое он хотел сделать. Но, может быть, дядя тоже когда-то был таким, не знаю.

– Не думаю, – сказал Варий.

– Может, и нет, – согласился Марк. – Но дело не только в этом. Просто хотеть – уже достаточно дурно. Отец думал, что станет императором. Он был так популярен. Поэтому он… считал, что может обходиться с людьми как ему вздумается. И так он и поступал, потому что мог. Захотел – и сделал. Даже с тобой он иногда поступал так, верно? – обратился он к Варию, затем бросил быстрый взгляд на Гемеллу. – А ты знала об этом, разве нет? Как он обращался с матерью. И со всеми этими остальными женщинами. Не могу сказать с уверенностью – знала ли она, что мне об этом известно. – Он снова посмотрел на свои опущенные руки. – Отец был во многом прав, – сказал Марк, – но я… мне кажется, я не слишком-то любил его.

– Марк, – спокойно проговорила Гемелла, – что ты имеешь в виду: что не хочешь быть императором или хочешь, но стыдишься этого?

Говоря, она смотрела на него в упор. Марк опустил глаза и, окунув палец в воображаемые чернила, начертал на столе слово «нет».

– Да, – сказал он почти шепотом. Супруги перевели дыхание, и Марку послышался в этом едва ли не вздох облегчения.

– Думаешь, справишься? – спросил Варий.

Марк еще ниже опустил голову.

– Да, – повторил он. – Сам не знаю почему.

– Что будешь делать?

– Мне кажется, войны в Терранове не должно быть, – ответил Марк. – И конечно, я согласен с родителями… насчет рабства.

На этот раз послышался явственный вздох, и Гемелла снова села в свое кресло, но трудно было сказать, чувствуют ли супруги облегчение или досаду.

– Ты говоришь, дядя сказал: «Все не так просто», – произнес Варий, намеренно переходя почти на шепот. – Верно. Хотелось бы знать, как ты себе представляешь, что случилось бы с Римом, лишись он рабов? Посмотри, что происходит с твоим домом. Платить слугам, чтобы они следили за всем, стоит несколько дороже, разве нет? А толку от них намного меньше. А ведь твои родители были очень богатыми, и они выбрали это – им нравилось обходиться без сующих повсюду свой нос рабов. А какой был дом? А рабы, помимо прочего, выращивают хлеб, пасут скот и добывают топливо; они же прокладывают дороги в горах. Некоторые из работ, которыми они занимаются, настолько опасны, что, пожалуй, никто не взялся бы за них по доброй воле. Сейчас есть очень и очень богатые люди, которые считают, что без рабов у них ничего не останется. Деньги потекут из Рима в разные стороны, взамен же мы не получим ничего. И уже не сможем успешно соперничать с Нихонией и Синой, как сейчас. В конце концов на месте Империи окажется горстка маленьких разрозненных стран.

И снова они с Гемеллой внимательно посмотрели на Марка.

– Значит, вот что вы хотели мне сказать? – возмущенно спросил Марк.

– Нет, – ответил Варий, его длинное лицо напряглось, – но я хотел удостовериться, что ты это понимаешь.

Марк нетерпеливо махнул рукой:

– Что ж, надо будет постараться, чтобы избежать всего этого или, по крайней мере, держать под контролем. Но даже если повернется именно так – все равно мы должны сделать то, что должны. Я не прощу себе, если меня это остановит. – Он встал. – Рад был выбраться из дворца, так что спасибо. Но, мне кажется, вам следовало бы сказать мне, почему я здесь.

Решительное выражение исчезло с лица Вария.

– Больница для рабов, которую хотел устроить твой отец…

– Нет, – сказал Марк. – Что бы то ни было, скажите мне позже. В чем дело? Почему вы не хотите? Почему у вас обоих такой пришибленный вид?

– Мы думаем, что твоих родителей убили, – сказала Гемелла.

Марк почувствовал, словно по каждому его нерву ударили молоточком, и, туго натянутые, нервы отозвались звоном цимбал. «Что?» – спросил он и, услышав собственный вопрос, только недоверчиво покачал головой.

– Нет, – твердо сказал он. – И как такое только могло вам взбрести в голову? Дело в дороге… машина…

Но тут он почувствовал охватившую его крупную дрожь и откинулся в кресле, хотя больше всего на свете ему хотелось убраться из этой комнаты.

Пальцы Гемеллы слегка сжали руку Вария.

– Если мы правы, то ты тоже в опасности.

– Но вы не правы, – жестко произнес Марк.

– Марк, – с внезапной горячностью сказал Варий, – даже если мы ошибаемся, то после того, что произошло с твоими родителями, мы не можем рисковать, оставив тебя в неведении. Ты должен это понять.

– Ладно, говори, – стиснул зубы Марк.

– Итак, – сказала Гемелла. – Прежде всего я кое-что услышала. Это было несколько месяцев назад, когда император заболел, помнишь? – Марк еле заметно кивнул. Весной дядю испугали боли в груди.

В это же время на вилле в Тускулуме устраивали прием. Как-то так получилось, что организация торжества легла в основном на плечи Гемеллы; сам прием и две недели, предшествовавшие ему, вконец измотали молодую женщину: дел оказалась целая прорва, и все постоянно висело на ниточке – уместно ли было принимать столько гостей, когда под ударом здоровье Фаустуса? За шесть часов, что длился прием, Гемелле едва удалось присесть, и почти весь следующий день она томно пролежала, вновь набираясь сил. Поздно следующим утром она отправилась в бани, в лаконикум, едва не засыпая в клубах пара. Ей хотелось полениться: в отличие от Вария, она не привыкла часами исступленно работать, опасаясь, что иначе все рухнет.

Прежде чем выйти за Вария, она виделась с Клодией не чаще раза в год, но затем они сблизились; отчасти это было вызвано растущим интересом самой Гемеллы, отчасти – бесконечными настоятельными просьбами Клодии помочь ей. Скоро они с Варием стали работать параллельно, Гемелла проводила столько же времени с Клодией, сколько с мужем. Во многом Клодии требовалось то же, что и Лео: человек, который редактировал бы тексты речей, устраивал встречи, человек, с которым можно было бы обсудить планы на будущее. Кроме того, Гемелла догадывалось, что Клодии нравится иметь собственных союзников, которые отстаивали бы ее интересы, а не интересы Лео.

Варий и Гемелла по-дружески радостно состязались друг с другом – кто из них больше нужен своему шефу. Обаяние Лео было сильным, но не таким постоянным, как у Клодии, больше завися от настроения: Варию чаще приходилось работать сверхурочно.

– Но тебе не приходится подбирать платья, – говорила Гемелла (Клодия желала выглядеть обольстительной, но верной женой). – К тому же тебе за это платят.

Свою плату Гемелла получала после демонстрации мод – подарками и подношениями (билеты в театр, синоанское изваяние, слишком большое для их квартирки), мыслями и разговорами – и всему была рада, даже если это были только мысли, чувство собственной причастности, того, что выбор за ней. Пожалуй, изменить жизнь стоило бы только в частностях, говорила она себе, хотя странное чувство неуверенности овладевало ею, когда она думала так. Она славно научилась выражать возмущение от лица различных людей: рабов и прочих женщин, к примеру Клодии, – несправедливо, что Клодии приходилось работать под маской, быть просто соучастницей Лео. Чувство недовольства собой – в этом было что-то чуждое и пугающее; оно не было естественным для Гемеллы. Но и быть особенно довольной собственной жизнью ей не всегда удавалось. Ведь Варий был единственной частью этой жизни, которую она выбрала сознательно.

Струя холодного воздуха ворвалась в лаконикум, и сконденсировавшаяся вода теплым дождиком закапала с потолка, когда вошли женщины, но они устроились в дальнем конце бани, и сквозь клубы пара Гемелла смогла различить только две тени, едва походившие на людей. Вероятней всего, и они не заметили ее: Гемеллу скрывала не только колонна, но и густая завеса пара, кроме того, она замерла, не двигаясь. Глаза ее снова закрылись.

– А что, если все обстоит серьезнее, чем нам сказали?

Гемелла тихонько вздохнула и постаралась не обращать внимания на капризный голосок, но он был визгливым, не то чтобы громким, но слишком пронзительным для мирной атмосферы лаконикума.

– Не может этого быть, Планкина. Замолчи сейчас же.

Но писклявый голосок не унимался. Казалось, ничего из того, что говорит вторая женщина, не могло заглушить его. Гемелла уже слишком долго пробыла в бане, только остатки томной расслабленности удерживали ее; тепло уже не доставляло удовольствия, а скорее раздражало.

– Даже если теперь ты и права, – заныла Планкина, – рано или поздно это все равно случится. И тогда всем нам придет конец. Ты же знаешь, какой огород собирается нагородить Лео. Почему он не заботится о нас? Выходит, рабы ему дороже? Я знаю – мы всего лишимся, нас вышвырнут на улицу, никто и не пикнет.

– Я этого не говорила!

Гемеллу слишком заинтересовало открытие, что Лео был источником подавленности Планкины, и еще минуту она не трогалась с места, но, поскольку жалобы продолжались, подняла голову и напряглась, готовясь встать. В такой позе она и застыла, теперь уже внимательно вслушиваясь в каждое слово.

Позже будет трудно объяснить Варию, как теперь Марку, почему интонации, с которыми говорились эти слова, так ее заинтересовали. Казалось, даже сама Планкина, ударившись в слезы, не замечает этого.

– Конечно, кто о нас позаботится? Почему ты не хочешь смотреть правде в лицо?

– Послушай, Планкина! – яростно взорвалась вторая женщина. Однако затем наступила пауза, словно она не могла решиться – продолжать или нет. Наконец она сказала: – У меня нет поводов для беспокойства, вот все, что я знаю. И у моего мужа тоже. Кстати, он покупает рынок рабов в Комуме.

Марку показалось, что по коже его провели холодным пером, но он все же пробормотал:

– Дядя может прожить еще лет двадцать. Это была всего лишь ангина. Врачи говорят – ничего серьезного. Может, она знала это или догадывалась.

– Варий сказал то же, когда я рассказала ему, – произнесла Гемелла. – И Клодия.

Она ушла домой – Клодия прислала ей в знак благодарности большое стенное панно, – по-прежнему убежденная, что слышала что-то важное и тревожное, но уже на следующий день не понимала почему, к тому же все вокруг были настроены так благодушно.

– Я вспомнил об этом только за неделю до того, как твои родители уехали в Галлию, – сказал Варий. – Если бы твой отец был жив, то на этой неделе он встретился бы с Флавием Габинием, знаешь, кто это?

– Конечно, – ответил Марк. Габиний владел строительным конгломератом, сооружавшим подвесной мост через Персидский залив. Он сделался одним из самых богатых людей в Риме.

– Я должен был организовать встречу, – сказал Варий. – Мы пытались убедить Габиния вложить деньги в больницу для рабов или возвести здание бесплатно. Казалось, это нетрудно сделать. Когда все знают, что скоро ты станешь императором, тебе обычно удается все, чего ни пожелаешь, только пожелай.

– И что? – спросил Марк. Он помнил о проекте больницы. Родители собирались ввести систему бесплатного здравоохранения для рабов, чтобы у хозяев не было оснований бросать их в случае болезни. Они вложили в это столько собственных средств, сколько могли, но Лео хотел, чтобы компании, в наибольшей степени зависевшие от рабского труда, приняли на себя основную часть расходов.

– И вдруг все осложнилось. Сама идея им никогда не нравилась, но они бы с нею смирились. Однако постепенно они стали… – его лицо исказилось болью пережитого унижения, – пассивно бесполезными. Я хотел, чтобы Габиний встретился с Лео на стройплощадке на той же неделе, но никто больше не хотел меня слушать и уж тем более договариваться о дате. И никто из тех, с кем мне удавалось поговорить, казалось, уже не воспринимает нас всерьез.

– Допустим, что он не хотел давать родителям денег, – сказал Марк, – но это ничего не значит.

– Нет, – признал Варий, – но я вовсе не потому вспомнил, что рассказала мне Гемелла. Однажды, не помню каким образом, мне удалось поймать Габиния, когда он разговаривал по дальнодиктору. У него не было времени отделаться от меня, я назначил ему дату на той неделе, и он согласился. Он сказал, что сейчас же запишет это в свой ежедневник, а потом выключил дальнодиктор. А потом… – Варий вздохнул, – не знаю, как все обернулось бы, не будь Лео таким невозможным. Он решил в тот же самый день навестить твоего дядю, ничего мне не сказав, так что мне пришлось встречу с Габинием перенести. Меня это задело, особенно после тех усилий, которые я потратил, чтобы договориться с Габинием. На сей раз, когда я попытался попасть к Габинию, меня принял только его помощник – думаю, из новеньких: имя Лео произвело на него такое впечатление, какое уже давно не производило ни на кого в этом офисе. Поэтому я поверил, когда он сказал, что Габиния нет на месте. По моей просьбе он пошел посмотреть ежедневник Габиния – не думаю, чтобы он даже заглянул в него, – и вернулся смущенный, сказав, что, должно быть, вышла ошибка, – потому что якобы Габиний нигде ничего не записал о встрече с Лео.

Марк молчал.

– Конечно, я подумал – ничего страшного, – продолжал Варий, – но все же помнил слова Гемеллы. Вроде бы ничего особенного. Просто складывалось впечатление, что Габиний впредь считает нецелесообразным затевать совместные предприятия с Лео. И как будто у него есть на то причины. Разумеется, я обо всем рассказал Лео, и тот ответил: «Бедный Габиний. Я постоянно забываю все записывать. Надеюсь, это не преступление». – «Если бы то были вы, – ответил я, – я ничего бы такого не подумал». Лео только рассмеялся. Сказал: «Я так заморочил себя бумажной работой, что просто помешался». Я подумал, что, наверное, он прав. В любом случае мне больше нечего было ему сказать – ни что произойдет, ни когда.

– А мать? – тихо спросил Марк. – Что подумала она?

– Ей я тоже рассказал. Она повелела мне тут же сообщать ей, если обнаружится что-то еще. Но и она мне не поверила. Прости, Марк, я хочу…

– То, что случилось, еще не значит, что вы правы, – машинально сказал Марк.

Варий кивнул, но добавил:

– Есть еще кое-что насчет Габиния. Теперь он приобрел рынок рабов в Комуме. Его жену зовут Хельвия; наверное, она и была той женщиной, с которой Планкина разговаривала в банях.

– И все же, – с усилием произнес Марк, – у родителей были телохранители, у них были… – Он замолчал. – И даже… даже если вы правы, то зачем лгали? Если вы и правда верите в это, почему не написали дяде?

– Потому что не знаем, кому это письмо может попасть в руки, – ответила Гемелла. – До твоего дяди добраться нелегко. И послушай, Марк, если подобный заговор существовал и дело было доведено до конца, то здесь не мог быть замешан один Габиний. У них могли быть свои люди среди преторианцев или охраны, мы не знаем. Но чтобы сделать такое, если они собирали сведения о твоих родителях, тут наверняка замешаны и члены сената. И придворные.

– Что? – снова ледяным и одновременно яростным тоном произнес Марк. – Ты хочешь сказать, что моя семья… мои двоюродные братья и сестры. Кто? – Он вспомнил, что накануне писал о Нассении, Нассении, умершем несколько столетий назад…

– Мы ничего не знаем! Ничего, кроме того, что рассказали тебе. Я понимаю, это немного. Но мы должны были выманить тебя из дворца, а теперь – оберегать для блага Рима, а не только твоего собственного.

– Я не нуждаюсь в защите, – холодно произнес Марк.

Наступила натянутая тишина.

– Сегодня вечером об этом больше ни слова… – сказал Варий, вставая.

Но тут Гемелла почувствовала, что у нее остановилось дыхание и кровь бросилась в лицо и глаза. Она хотела было сказать «Варий», но воздух вдруг загустел, и, когда она попыталась подняться и дотянуться до мужа, жаркая тьма с шумом обрушилась на нее, погасила светильники и тугими обручами сковала ее голову и сердце, оставив лишь миг для отчаянной борьбы и мольбы о пощаде.

Марк и Варий услышали, как Гемелла издала страшный хрип и задохнулась, и, повернувшись, увидели, как она соскользнула со своего кресла и, звеня браслетами, заметалась на полу, изображавшему мозаичный лик Орфея.

Все произошло быстро, хотя казалось, длится целую вечность. Марк подошел и опустился рядом с ней на колени – бесполезно, тогда он уступил место Варию, который старался удержать дергающееся тело жены, исступленно повторяя ее имя, пока, сотрясаемая судорогами, она тяжело билась в его руках.

– Позови кого-нибудь на помощь! – крикнул Варий, продолжая умолять: – Гемелла, пожалуйста, Гемелла.

Марк молча кивнул и неуклюже двинулся к двери, собираясь позвать слуг. Но, прежде чем он дошел до двери, Гемелла запрокинула голову, и ее напряженное, как струна, содрогающееся тело обмякло в руках Вария. Теперь в комнате слышалось только учащенное дыхание Марка и Вария.

На какую-то секунду Марка охватило жуткое оцепенение. Но он снова двинулся к двери, все еще сохраняя надежду на чью-то помощь.

– Стой где стоишь, – сказал Варий неузнаваемым скрипучим голосом. Медленно обернувшись, Марк увидел его страшное лицо, бессмысленно искаженное, желто-серое.

Варий перевел взгляд на блюдо с нугой, стоявшее на столе, а затем перевернул руку своей Гемеллы и увидел, что пальцы ее в сахаре от сласти, которую она поднесла ко рту.

Слезы навернулись Марку на глаза.

– О нет, – прошептал он. – О, Варий…

Варий едва соображал, что в комнате кроме него находится Марк. Он сжимал в объятиях Гемеллу, усыпая мелкими исступленными поцелуями ее волосы и покрасневшее от прилива крови лицо. Марк почувствовал, что не имеет права видеть это, и отвернулся.

Прошло довольно долгое время, пока он наконец сказал:

– Кого-нибудь… позвать?

Казалось, Варий не слышит.

– Где ты это взял? – спросил он все тем же чужим голосом, как будто никогда не был знаком с навыками речи, как будто его голосовые связки были неприспособлены издавать осмысленные звуки.

– Макария.

Марк едва расслышал самого себя, но произнес имя двоюродной сестры ровно, без выражения – ничто из того, что сказали ему супруги, не задело его по-настоящему.

Варий помотал головой, словно стараясь избавиться от звона в ушах. Резко, напряженно переведя дыхание, он сказал:

– Не звони. Как можно дольше. Никому не говори. Никто не знает. Понял? Уедешь сейчас же, сегодня ночью. После этого они будут уверены и… сделай все правильно.

Больше всего Марку хотелось, чтобы рядом – так или иначе – оказались родители, он не понимал, почему стоит здесь, это было неправильно. Поэтому он, заикаясь, произнес:

– П-пойду, п-позову кого-нибудь… – и вышел в холл.

– Не смей, – бросил ему вдогонку Варий, но Марку казалось, что все это шок, что Варий сам не понимает, что говорит. Он пересек тихий темный атриум; дальнодиктор безразлично висел на стене, но стоило ему надеть наушники, как Варий, ковыляя, догнавший его, почти выкрикнул:

– Я сказал, не смей! – И Марк вздрогнул, когда неточный удар сбил наушники с его головы. – Не трогай. Ничего не делай! – яростно скомандовал Варий.

Марк в замешательстве шагнул назад, вслед за чем наступил странный затянувшийся миг, когда Варий, казалось, не мог оторвать взгляда от упавшего дальнодиктора, минуту-другую покачивавшегося на холодном полу. При этом он еще чувствовал холод на груди и руках – там, где к нему прижималось теплое тело Гемеллы. Не промолвив ни слова, он отвернулся от Марка и пошел обратно к жене. Прежде чем дверь успела захлопнуться, Марку послышалось, что он снова позвал жену по имени, затем наступило молчание.

В отчаянии Марк стал метаться по кругу диаметром в несколько метров. Он был настолько ошеломлен повелительным тоном Вария, что не мог сдвинуться с места, где тот его оставил; снова увидев валявшийся на полу дальнодиктор, он даже не смог поднять его и повесить назад на стену. Ему казалось, что прошло уже так много времени – так много, что в конце концов он расширил круг своих блужданий, совершая короткие прогулки туда и обратно, но не покидая пределы прихожей. Часто он потихоньку подкрадывался к двери кабинета и даже один раз шепотом произнес: «Варий», – но так и не собрался с духом, чтобы сказать это громко или хотя бы открыть дверь, хотя не был уверен, что правильно вот так просто ждать здесь. Он, или кто угодно, должен был как-то утешать Вария, хоть что-нибудь говорить ему.

Марк не удержался и пошел к лестнице, глядя вверх в жалкой тоске. Почему он не может просто пойти в комнату матери? Несмотря на шок, на скорбь, она поняла бы, нашла бы нужные слова.

И – вся катастрофа привиделась ему снова – он вспомнил легкую плетеную коробочку со сластями в своей руке. Но мысли ускользали от него, как стекающие по наклонной плоскости капли. Когда ему пришло в голову, что слуги могли услышать крик Вария, он понадеялся, что они таки услышали его и сейчас спустятся. Но, похоже, никто ничего не слышал, никто не спешил на помощь.

– Марк, ты там? – наконец произнес Варий из-за запертой двери.

Марк осторожно приоткрыл дверь. Варий вставал с пола, держа на руках тело Гемеллы.

– Здесь нельзя оставаться долго, – пробормотал он.

Варий уже мало помнил из того, что произошло за последние полчаса, память перестала фиксировать происходящие события. С самого первого момента у него сохранилось только общее впечатление, длившееся несколько минут или секунд: вот он сидит и держит на руках Гемеллу, почти не глядя на нее и ничего не предпринимая. Да, один раз он выходил из кабинета. А вернувшись, стал щупать пульс, делать искусственное дыхание, хотя понимал – он делает все это, уже зная, что она мертва.

Но упрямое намерение позаботиться о дальнейшей судьбе Марка врезалось в его память визгом тонкой пилы, писком залетевшего в спальню насекомого, промеряя протяженность реального времени, которого, несмотря ни на что, прошло уже слишком много.

Варий взглянул на Марка, виновато сгорбившись в дверях, наконец резко сказал: «Ты сейчас же должен отсюда убраться, понимаешь?» – и Марк кивнул, словно ожидал, что Варий скажет что-нибудь вроде этого, хотя слова невнятным шумом пронеслись мимо, как и все остальное.

Варий прошел вперед и почувствовал, что между вдохом и выдохом существуют упорядоченные промежутки покоя, когда кажется, что ничего не случилось и ничего не надо делать; но каждый новый глоток воздуха напоминал ему опрятный запах кожи Гемеллы и ложился на сознание новым слоем режущего бремени. Сзади, в нескольких шагах Марк, как робот, следовал за ним. Они поднялись по лестнице, вошли в гостевую комнату, где поселились Варий с Гемеллой, и Варий медленно опустил тело жены на кровать. Сделав это и выпрямившись, освободившись от ноши, он яснее увидел, насколько она неподвижна и что произошло с ее лицом. Тут он впервые обнаружил, что слезы стоят у него в глазах, мягко, удивленно сморгнул, а затем ошеломленно почувствовал, как сухие рыдания сотрясают его тело с неотвратимостью астматического приступа, он буквально задыхался, и ему пришлось, поспешно выйдя из спальни, пройти в маленькую ванную, где его вырвало. На какой-то миг Варий с тупым изумлением уставился на забрызганную мраморную раковину, затем вышел.

– Варий, – прошептал Марк, дрожа от чувства вины и ужаса. – Это я виноват, прости. – Он подошел к Варию, который снова стоял у постели, и неловко, неуверенно накрыл его руку своей рукой.

Варий непроизвольно отшатнулся.

– Скорей отсюда, пойдем скорее, – бессвязно произнес он. Потом на мгновение замолчал и осторожно повернул голову Гемеллы на подушке, так, что ее рассыпавшиеся каштановые волосы скрыли искаженные черты и посиневшие губы. Затем поспешно вытолкал Марка из комнаты. Они уставились друг на друга.

– Что теперь говорить, – произнес Варий несколько более внятно. Он тихо прикрыл за собой дверь и встал перед ней, как часовой, словно думая, что Марк может внезапно броситься в комнату, где лежит Гемелла.

– Если бы я их выбросил… если бы даже съел, – и на какой-то момент Марк почувствовал себя таким пристыженным, что и вправду пожалел, что не сделал этого.

Варий сердито нахмурился.

– Заткнись, – резко сказал он. – Думаешь, мне приятно это слышать. Твоей вины тут нет. Хочешь притвориться виноватым? Считаешь, что это поможет?

Он тряс Марка за плечи. Эти незначительные насильственные действия приносили ему некоторое облегчение, как тогда, когда он выбил дальнодиктор из рук Марка. Ему надо было совладать с собой. Варий вытер взмокшее лицо и продолжал, напирая на каждое слово:

– Слышал, что я сказал? Нельзя терять ни минуты. Надо их опередить. Пойми, когда они будут уверены и… ты не должен допустить ошибки. – Но говорить с Марком было все равно что пытаться преодолеть крутые речные пороги. Варий сел, прислонившись к двери и беспомощно сказал: – Я не могу сосредоточиться… нам надо думать, что делать дальше, а я не могу сосредоточиться.

Марк сбежал по лестнице и через весь дом промчался на кухню, где после ужина на стойке оставалось еще полкувшина вина. Трясущимися руками он налил полный стакан. Правда, половину он все же расплескал, поднимаясь обратно; теперь мысли его занимало то, что Варий сказал об отъезде и что его, Марка, лицо всего две недели назад показывали на весь мир по дальновизору. Несмотря на то что яд чудом миновал его, мысль, что бегство невозможно, успокаивала, и, хотя он не знал, чем может помочь Варию, Марку не хотелось бросать его одного. Он отнес вино наверх Варию, который бросил взгляд на него, на стакан и с клинической точностью отметил, что Марк очень молод, очень подавлен, и напомнил себе, что совсем недавно он потерял родителей. Варий почувствовал к нему смутную жалость. Взяв стакан, он сказал со слабой иронией: «Спасибо», – не ощущая вкуса, сделал несколько глотков, поставил стакан и тут же забыл о нем.

– Слуги проснулись? – спросил он наконец.

– По-моему, нет, – ответил Марк.

– Хорошо, – сказал Варий. – Пойди приготовься.

– Я не могу, Варий, – мягко произнес Марк.

– Тогда они убьют тебя, – безжизненно откликнулся Варий.

– Нет, но… как я могу спрятаться где-то, когда каждому известно, как я выгляжу?

– Да, – согласился Варий, – придется тебе изменить внешность.

– Но послушай. Даже если я сделаю это, мне все равно некуда идти.

– Нет, есть одно место. Вряд ли о нем кто-нибудь знает. Может, там будет и лучше, но место это потаенное… пока больше ничего не могу придумать. Это в Пиренеях.

Марк молча покачал головой.

– Туда уходят рабы, – продолжал Варий. – Если им удается бежать и найти дорогу.

– Что? – с недоверчивым изумлением сказал Марк. – Что… как Спартак?

Варий снова прислонил голову к двери. Глаза его были закрыты.

– Это никакая не армия, просто место, где можно спрятаться. По-моему, некоторые из них осваивают мандаринский или нихонский язык, и Делир посылает их за пределы Империи – учителями латыни, а может… не знаю. Никогда там не был.

– Делир? – переспросил Марк. Название звучало чуждо и экзотично, не по-римски.

– По-моему, он перс. Обычно он… – Варий замолчал. Он знал, что Делир купец, и по заголовкам даже помнил обстоятельства, при которых тот пустился в бега. Он почувствовал нечто вроде укора, обращенного самому себе, укора в том, что все еще помнит эти мелочи после того, что случилось; он хотел знать только голую суть, факты. Нетерпение высвободило в нем ложную, лихорадочную энергию, которая начала скапливаться, но которой не могло хватить надолго. Марк заметил это. Варий торопливо и скороговоркой пробормотал: – Так или иначе он хозяин этого места. Твои родители давали ему деньги, отец однажды ездил туда. Поэтому, думаю, он тебе поможет. Думаю, они пытаются помочь каждому. Послушай. Не время сейчас толковать о нем. Тебе решать, едешь ты или нет.

– Если смогу там продержаться, то да, – ответил Марк, потому лишь, что, по-прежнему чувствуя себя слабым и виноватым, в конце концов готов был согласиться на все, чего хочет Варий.

Вернувшись к себе в спальню, Марк откинул крышку сундука, где были сложены его вещи, и тут же понял, что это бессмысленно. Его одежду выбрасывали почти новой, стоило ей лишь чуть-чуть обмахриться или полинять. Ему же нужно было что-нибудь старое и дешевое, и, глядя на вещи, которые он носил, Марк впервые понял, какой хорошей, какой очевидно дорогой была его одежда. Сейчас на нем была узкая, обшитая шерстью туника и хлопчатобумажные брюки – все угольно-черное и серое из-за траура; конечно, в этом ехать было нельзя, хоть покроя они были и нехитрого и, кроме цвета, казались ему самыми обычными, но только казались, теперь он это понял; слишком уж хорошо они на нем сидели, а ткань матово отливала, он никогда не мог запомнить, как это называется; один только тонкий черный кожаный ремешок, которым была подпоясана его туника, стоил столько, что на эти деньги можно было купить целый костюм из синтетики. Но Марк не знал цены вещам. Ощутив острый укол беспомощности, он решил раз и навсегда отступиться и больше не думать об одежде. Мельком посмотрев на себя в зеркало, он потер руками свое знаменитое лицо. Потом долго простоял неподвижно, не в силах сообразить, где могут лежать ножницы.