Текст книги "Граждане Рима"

Автор книги: София МакДугалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

И вот это случилось, глаза мужчины блуждали по саду, прочесывали его из конца в конец, как быстрые маятники, но его утомленное внимание остановилось на чем-то в другом конце территории, это что-то было похоже на нагромождение теней, не похоже на человеческую фигуру и не представляло угрозы – вот только был ли это странно подстриженный куст или груда мусора, которую забыл вымести смотритель? Одна-две секунды, и вот ей уже была пора идти, она перевела дыхание и шепнула Сулиену:

– Я махну рукой. Бегите все разом.

Но она так и не шевельнулась, ее ноги словно свело судорогой или приковало к месту; она ждала подходящей минуты, но охранник уже снова успел перевести взгляд, ибо ему ничего не мешало. Секунды, за которые она могла бы достичь храма, прошли, она упустила момент. Подул ветер, и загадочный предмет стал раскачивать, не двигаясь с места, – куст; охранник отвел от него взгляд. Уна тихо, сокрушенно вздохнула. Она подумала о Марке, и эта мысль словно опалила ее: она никогда не знала, что такая трусиха.

– Я могла бы успеть, это действительно не так далеко, – хрипло сказала она.

– Верно, мы преувеличивали, это недалеко, – таким же охрипшим голосом ответил Сулиен. Откашлялся и продолжал: – Теперь это будет проще.

И вот прошло больше часа – да, временами концентрация внимания охранника ослабевала, но внешне он держался все так же неутомимо, и был готов резко отреагировать на все, что бы ни произошло: Уна, сама не своя от упущенной возможности, не отрывала от него глаз, и всякий раз, когда он устремлял взгляд в дальний конец сада, отчаянно думала: может быть, сейчас?

Затем они увидели, как он трет глаза, а когда опустил руки, зевнул и поднял глаза к небу, которое расчистилось и на нем показалось несколько звезд, и охраннику показалось, что он видит где-то вдалеке «спиральку», даже не обратив внимания, что думает о ней. Ничего, днем он еще отоспится и будет готов к очередному ночному дежурству. Волна усталости, нахлынувшая на него, не ускользнула от Уны.

– Думаю, пора, – шепнула она.

– Тогда иди, – сказал Сулиен, стараясь, чтобы его голос звучал уверенней, и Уна поняла, что он произносит это против воли, но притворилась, что ничего не заметила. Она ползком выбралась в круг желтого света, сначала медленно, чтобы не пошевелить ни один листок.

Ни о чем не думай, думала она на бегу, следя за бледной стеной. Но не думать она не могла, хотя чувствовала, что это лишает ее скорости: белизна, которую она воображала, распадалась на отдельные куски, и она видела, что стена приближается недостаточно быстро: она считала каждую секунду своего бега, стараясь представить, что обманывает сама себя, считает слишком медленно, что у нее еще много времени в запасе: не забывала она следить и за охранником святилища, сознавая, что Сулиен и Дама, затаив дыхание, наблюдают за ней. И думала о Марке. Охранник моргнул и краешком глаза заметил, как что-то стремительно мелькнуло слева от него. Он повернулся к храму и поднял пистолет.

Уна бросилась в отбрасываемую храмом тень, стараясь прыгнуть, упасть в темноту пространства, как она падала на траву, работать быстрее и более резко, чем прежде, и все-таки чувствовала себя далеко не в своей прежней форме – неуверенной и напряженной. То, что охранник действительно видел, как кто-то бежит, было всего лишь одной мыслью, но ведь должны были быть и остальные. Он не мог правильно видеть перспективу – птица, птица, возможно, это была всего лишь птица, – Уна изо всех сил старалась внушить это охраннику. Тот внимательно и долго осматривал пространство вокруг храма, но так ничего и не заметил. Ровным счетом ничего.

Уна чувствовала, как колотится в ее груди сердце, но все же как далека она была от самой себя, – точно так же, как иногда, когда ей снилось, что она беспомощно соскальзывает с крыши, уже наполовину проснувшись, чувствуя, что лежит в постели.

Довольно долго, будучи начеку, она позволяла охраннику оглядываться, пытаясь лишь внушить ему мысль о птице, надеясь, что через какую-то минуту он действительно подумает, что ему действительно привиделись темные крылья. Сулиен и Дама следили за тем, как она мучается, вжавшись в стену храма, стараясь не шелохнуться, переводя взгляд с нее на приютский балкон; они видели, как охранник повернулся в ту сторону. Наконец Уна вздохнула, опустившись на землю и припоминая старый и добрый способ снимать напряжение; ей хотелось сконцентровать и направить в одну точку сонное, рассеянное настроение. Она собиралась оказать такое же воздействие на другого преторианца, на южной стене, пока была одна, и это было трудно и отнимало много сил, но она знала, что справится. Она подняла руку и медленно, слепо помахала ею, не глядя на лавр.

Сулиен примчался мгновенно. Уна продолжала усиливать и ослаблять давление на мысли стражника, размыкая его сознание, создавая в нем слепые пятна, еще несколько секунд, но она чувствовала, что преторианцы еще более легкая добыча, чем охранники, все, что они умели, – моргая, вглядываться в темноту.

Последним прибежал Дама, его все еще трясло, когда он вспоминал стремительный бег Уны, так она мчалась к нему от Тазия.

Ненадолго они, задыхаясь, присели на корточки, прислонясь к изогнутой стене; не от бега, а скорее от удивления и слабости, что им все удалось. Они были в безопасности на территории приюта; и никто их не видел. Они медленно обогнули храм и сквозь приоткрытые двери различили в темноте статую какого-то юного бога, Аполлона или Бахуса; медицина и безумие, подумал Сулиен, но кто это был точно, сказать они так и не могли. На сей раз шли парами: Сулиен и Уна первыми, оставив Даму и Клеомена в потемках храма, так что Клеомен с изумлением увидел, что Дама проделал то же, что и тогда, когда казался куда более отчаявшимся; они действительно незамеченными скользнули сквозь ярко залитый луной сад, на виду у стражи, но преторианцы даже не пошевелились.

Клеомен по-прежнему сознавал, что Дама испытывает к нему молчаливую ненависть; более того – молодой человек не сомневается: его оставили с Клеоменом, чтобы за ним наблюдать, дабы защитить друзей от центуриона. Клеомен в отчаянии на него посмотрел и даже пробормотал:

– Ну, что я могу сделать? Подумай хорошенько.

Дама промолчал. А что, подумал Клеомен, даже если он вдруг решит закричать, призывая на помощь преторианцев, что тогда станет делать Дама?

Уна и Сулиен стремительно бросились по кратчайшей диагонали к углу здания и внезапно исчезли из виду в орнаментальных кустах, окружавших его основание. К своей радости, Клеомен понял, что можно пробежать вдоль стены храма, по крайней мере с этой стороны, проскочив освещенные дневным светом окна подвала. И это было отлично: теперь-то они нашли прекрасное убежище, где их никто не услышит, а возможно, и не увидит.

Но, поспешая за Дамой, Клеомен не переставал твердить про себя: это сон, это невозможно, однако им это удалось, они оказались на клумбе. Спустившись в низкое, находящееся практически на уровне земли окно, они ступили на влажный покатый бетонный пол.

Клеомен прямо прошел к ближайшему окну, в нескольких ярдах влево, оно было ближе к стоявшему на балконе охраннику, но тут уж ничего поделать было нельзя. Он заглянул в него: желтый свет из сада чуть просачивался в темную комнату; о самой комнате Клеомен многого сказать не мог, однако комната и коридор за ней тоже не были освещены; полоски света под дверью видно не было.

И, как он и думал, здесь размещался датчик, еле заметный внутри стекла, повторяющий контуры оконной рамы. Тонкая проволочка должна была порваться при любой попытке разбить стекло, одновременно включив другую систему сигнализации. Клеомен слегка нахмурился, потому что стекла были не такими большими, как ему бы хотелось, а следовательно, отверстие, которое он собирался проделать, будет еще меньше.

Первым делом он достал клейкую ленту, откусил от нее кусок зубами и приклеил к центральной панели окна, плотно прижав, так что получился прямоугольник, точно вписанный в линию цепи. Уна, все еще заглушавшая наблюдательность охранников, сонно посмотрела на него, не в состоянии разделить интерес, который ей хотелось бы почувствовать. Но даже Дама, видевший, что делает Клеомен, ощутил прилив виноватого восхищения от мрачноватой профессиональности, с какой тот работал, с царапающим звуком, от которого мурашки бегали по коже, залепляя стекло еще одним, внутренним прямоугольником. Дотягиваясь до рюкзака Сулиена, чтобы достать пасту и бумагу, Клеомен точно помнил, где что лежит. Возможно, какая-то часть его натуры всегда мечтала заняться чем-то подобным.

Он размазал пасту по прямоугольнику на стекле, но слой получился недостаточно толстым; тогда он протянул руку, ухватил пригоршню влажной земли с клумбы и смешал ее с клеем.

– Помоги, – коротко сказал он. Сулиен подчинился, размазывая клейкую смесь по стеклу, но осторожно, поскольку чувствовал, насколько хрупким оно становится вдоль намеченных линий.

Клеомен прижал бумагу к гуще и на секунду застыл в нерешительности, потому что все легко могло сорваться, удар следовало нанести сильный, чтобы разбить стекло точно по прочерченным линиям, несмотря на ленту, которая должна была его держать; трещины могли разбежаться по осколкам и коснуться проволочки, и хотя предполагалось, что глина и бумага смогут удержать остатки стекла и смягчить звук, в момент удара он мог проникнуть в дом. Сначала Клеомен разок легонько стукнул по размокшей бумаге, как по стене, по которой ему хотелось хорошенько вмазать последние четыре дня. Потом ударил кулаком, и обрамленный лентой стеклянный прямоугольник вывалился с влажным, глухим стуком – не похожим на обычный пронзительный звон разбивающегося стекла. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы заставить всех вздрогнуть и замереть в ожидании на минуту-другую.

Клеомен с тревогой следил, как девушка легко проскользнула в дыру, да и для двух пареньков это не составило особой сложности; ее брат, хоть и был такого же роста, как Клеомен, оказался куда более худощавым. Грузного Клеомена пришлось тащить изнутри, неловко раскачивая то вправо, то влево, и он замер, когда, несмотря на все его предосторожности, слегка задел плечом заклеенный край стекла, где все еще стоял чуткий датчик. Но, похоже, ничего не произошло, и Клеомен тоже пробрался внутрь.

Грязные осколки стекла похрустывали под ногами. Они прошли сквозь то, что, по всей видимости, было приютским лазаретом. Острый запах дезинфекции и чистоты поразил Сулиена, как неожиданная встреча со старым знакомым, он смотрел на койки пациентов, маленькие боксы с чувством грызущей тоски по прошлому.

Услышав, как Уна резко вздохнула, он повернулся к ней:

– Ты знаешь, где он?

Уна вздохнула и сказала тихим напряженным голосом:

– Да. Но не здесь, он не…

Теперь, когда она осмелилась оторваться от охранников на внешних балконах, она живо, почти ощутимо почувствовала присутствие Марка: он был двумя этажами выше и далеко, на другой стороне дома, так что с трудом верилось, что какие-то четыре дня назад он был так близко.

– Насколько он плох? Что с ним?

Уна отрицательно покачала головой:

– Не знаю. Что-то ужасное. Это почти не он… – И это была правда, хотя и не вполне, потому что его было ни с кем не спутать, и он был узнаваем с первого взгляда, и Уна ни с кем не могла бы его спутать, чего она так было опасалась. Однако все же с ним творилось что-то очень нехорошее, он казался дальше, гораздо дальше, чем был на самом деле, – за семью морями, за семью горами.

– Мы так и думали, – спокойно ответил Сулиен. На мгновение все замолчали. – Похоже, эта дверь заперта.

Так и оказалось, но замок был простейший, установленный исключительно ради того, чтобы уберечь пациентов от какой-нибудь опасности. Клеомен разобрал его в два счета, переживая только из-за лишней потери времени.

– Это выход, – пробормотал он, – и нам надо попытаться и вернуться к нему. Они входят и выходят через одну и ту же дверь.

Выйдя, они шли, придерживаясь руками за темные стены, будто слепые, не осмеливаясь зажигать света. Коридор был сложной формы – то резко сворачивал, то обрывался невидимыми лесенками. Наконец он привел их к главной лестнице, и они поднялись на первый этаж, где, по крайней мере, можно было что-то различить: желтый свет из сада просачивался сквозь ничем не защищенные окна, через широкий пустой вестибюль, блестел на полу безмолвной столовой. Внезапно они почувствовали себя на виду и попятились к стенам.

В дальнем конце вестибюля наверх гордо вела широкая лестница.

– Он там, наверху, – прошептала Уна, почти опаленная его близостью и какой-то новой, еще неведомой ей паникой. – Но вокруг него люди. Вы не сможете… не сможете даже близко подойти к этой комнате. Они стоят наверху лестницы. И они не дремлют.

– Что ты хочешь сказать? Где они? – настоятельно спросил Клеомен.

Уна состроила невнятную гримаску и встревожила всех, неслышно пробежав через вестибюль и ползком поднявшись по лестнице, пока ей не удалось заглянуть на площадку. Но она вернулась.

– Там галерея, и стеклянные двери, и палаты, но они сидят перед дверьми, везде горит свет, вы не сможете пробраться. Есть еще люди, они спят в дальнем конце, думаю, это врачи. Весь этаж.

– Но тебя-то никто не увидел… ты помешала им? – настойчиво спросил Сулиен.

– Да… но двери заперты. Я не могу сделать этого: достать ключ и провести вас за собой… они – прямо на пути.

– Я думал, что они сделают это, – бесстрастно кивнул Клеомен.

Уну посетило нелепое чувство, что это несправедливо, неправильно, охрана не имела права оккупировать и коридор, они уже и так сделали все мыслимое и немыслимое.

– А что насчет верхнего этажа? – спросил Клеомен.

Уна слегка расслабилась и сосредоточенно задумалась.

– Наверное, там еще пациенты. Нет, там все же пусто. Если бы нам только удалось пробраться наверх. Но эта лестница…

Отсюда им был виден свет на втором этаже.

– Наверх должен быть еще один путь, – сказал Сулиен, неожиданно с неловкостью осознавая, что в таком месте должны быть рабы, которые занимались бы уборкой, а тогда им потребовались бы потайные ходы и запасные лестницы – так было заведено даже в доме Катавиния, для других, но не для него.

И они нашли этот путь – узкую лесенку за столовой, но Уна неистово замотала головой и потянула всех остальных назад, потому что на площадке второго этажа здесь тоже стоял охранник, а лесенка была такая узенькая, что, вздумай они подняться по ней, могли бы столкнуться прямо с ним.

– Тогда с другой стороны, – сказал Дама.

Но сначала возникла пауза, все остановились, словно внутренне примеряясь к какому-то весу.

– Ладно, – сказал Клеомен, но вытащил пистолет, когда они мелкими шажками двинулись через холл, а затем по ведущим наверх ступенькам.

Многое тут пришло на помощь Уне: охранники едва успели протереть глаза, чтобы заметить на площадке незаконных пришлецов. Они уже позволили себе слегка расслабиться, учитывая поздний час; большая часть расположилась сидя; одни читали, другие, закрыв глаза, даже оперлись головой на руки, словно боясь, что могут свалиться во сне. Уна села, съежившись, на четвертой ступеньке, прислонясь лицом к перилам и закрыв глаза. Она одними губами сказала что-то Сулиену, и, хотя он не был уверен, что расслышал ее и не хотел первым ее оставлять, он двинулся вверх по ступеням, стараясь перенести тяжесть своего тела в основном на перила, чтобы ступени не так скрипели. Остановившись прямо напротив двери, ведущей к Марку, он увидел охранников, увидел очень близко: один, со слезящимися глазами, уткнулся в журнал, второй, казалось, уставился прямо на Сулиена, который на какую-то долю секунды, охваченный трепетом ужаса, застыл, не видя ступеней, ведущих на второй этаж, не зная, куда идти.

– Направо, – он подумал, что это пытается сказать ему Уна; и почти вслепую он нырнул к углу галереи, где следующий марш лестницы был уже, темнее, – спад после уверенной широты первого пролета.

Уна шла последней, выжатая как лимон от напряжения, но едва взглянула на охранников, не заинтересовавшись короткой вспышкой яркого света, прежде чем не добралась до спасительной темноты второй лестницы, но и здесь она не остановилась и продолжала карабкаться вверх.

Теперь она вела и направляла остальных, распахнув перед собой еще одну пару двойных дверей, ведущих в черный коридор, где за несколькими открытыми дверями можно было увидеть торопливо разворошенные палаты. Уна ускорила шаг, почти перешла на бег, неуклонно двигаясь к концу коридора, где внезапно бросилась в одну из неосвещенных комнат. Остальные догнали ее, когда она стояла на коленях на полу, выжидая.

– Здесь, – сказала она. Дама увидел, как ее ладонь, бессознательно прижатая к ковру, почти ласкает его.

Клеомен отрезал узкий кусок ткани, медленно приподнял доски пола, постучал по штукатурке. В комнатах были высокие потолки, и в темноте они едва могли различить пол под ногами, и ничего более, но вряд ли бы им удалось удержать Уну, немедля проскользнувшую в дыру. Клеомен сгреб ее за руки, приподнял, а потом отпустил, и она почти упала, приникла к кругу раскрошенной штукатурки.

– Марк, – прошептала она.

ВО ТЬМЕ

Комната казалась доверху налитой тьмой, как жидкостью; они были в цистерне тьмы, дышали ею; смотрели друг на друга сквозь нее. Марк был тенью на постели, Уна – тенью в середине комнаты, лиц друг друга они не видели. Только через мгновение она заметила окружавший ее беспорядок: вся мебель в комнате была перевернута, постельное белье темной грудой громоздилось у ее ног; должно быть, Марк швырнул его туда. Хотя было уже поздно, хотя он лежал на кровати, он не спал. Словно – временами он думал, что так может быть в буквальном смысле слова – способность спать удалили у него из головы. Он почти чувствовал острые углы и кромки пространства. Сердце билось гулко, как будто перед тем он пробежал милю.

Марк приподнялся на локте. Уна увидела, как он медленно поднимает глаза к дыре в потолке. Грохот, который они произвели своим вторжением, и шум осыпавшейся штукатурки он воспринял встревоженно, однако при этом без всякого удивления. Более ощутимая, плотная тьма пересыпалась теперь подобно черному песку в часах.

Посередине высилась человеческая фигура, похожая на колонну тьмы, слегка пошатываясь, вбирая весь свет. Это было воплощение Уны. Случившееся продолжалось. Марк уже не понимал, как долго находится здесь это существо; время превратилось в стоячую заводь.

Он все еще помнил, что ему делали какие-то уколы, уже несколько раз; это продолжалось годы, всю его жизнь – даже дольше – века. Отдельные фрагменты настигали его со всей силой откровения: он понял, что случилось со временем и почему он выпал из него: это случилось потому, что уже произошло когда-то (он вспомнил шок, который тогда почувствовал), он был мертв, по крайней мере так казалось; и наконец он понял, что люди хотят убить его. Кроме того, он знал, что его родители погибли и что они здесь. Он видел их смутно, но они были где-то рядом. Иногда он думал, что они повсюду в этом приюте, просто комнатой ниже или в смежной; иногда он понимал, что они даже еще ближе – кроются в ранее не замеченной складке пространства. Он слышал, как они шевелятся там.

Ни вера в то, что он просто сошел с ума, ни воспоминание об инъекциях были несовместны с этим знанием. Все казалось равно вероятным – параллельным.

– Марк, – повторила Уна и на мгновение почувствовала, что тело ее как готовая распрямиться пружина: она прижмется к нему, поцелует его, и этого будет достаточно. Но к ее испугу, неподвижность сковала ее; она посмотрела вверх и, как и подозревала, увидела Даму, который, свешиваясь над отверстием в полу, наблюдал за ними.

Она медленно шагнула к кровати, и Марк отодвинулся, терпеливо глядя на нее, но весь напряженно подобравшись на голом матрасе, не отрывая глаз от Уны.

Он чувствовал, что голос Уны наугад приближается к нему, создавая завихрения в расползшейся по полу тьме. Чернота продолжала изливаться на них, маленькие газообразные завитки поднимались там, где ее потревожили. Ужас снова стал неодолимой волной накатываться на него; вряд ли это по-прежнему был страх смерти, просто беспредметный и безответный ужас, бескрайний, бесконечный.

– Уходи, убирайся, – сказал Марк.

Уна попятилась, не в силах выдержать силы удара. Она стояла беспомощно и все видела: себя, свой искаженный опаляющей тьмой облик: чувствовала бесформенное время, захлестывающую черную волну, стекающую по всему телу.

Стараясь не поддаваться, она с тревогой посмотрела вверх. Клеомен и Сулиен старались спустить веревку, и если бы ей удалось поднять перевернутый стол, то они с Марком могли бы встать на него и дотянуться, но в таком состоянии Марк был на это не способен. Хотя даже ей это казалось опасным и малоприятным. Но другого выхода она не видела; окно было зарешечено, и не без оснований: попробуй они вытянуть Марка через окно, все мигом бы провалилось.

У нее не хватало храбрости включить свет.

Она снова осторожно приблизилась к нему, и Марку эта тень показалась горячей, дымящейся, как раскаленный докрасна металл. Поэтому он вздрогнул, когда тень попыталась коснуться его руки. Но пальцы были прохладные, и она подошла достаточно близко, чтобы он мог различить в падающем из окна неверном свете бледные волосы и – да – это было действительно похоже на лицо Уны.

– Пожалуйста, Марк. Мы виделись всего четыре дня назад, помнишь? Я… – она в нерешительности запнулась. – И мы слышали, что ты сделал, миллионы людей видели это. Ты все подготовил, просто дело осталось незаконченным. Но еще не поздно.

Марк беспомощно и подозрительно смотрел на ладони, накрывшие его руки. Он чувствовал, что его хотят одурачить каким-то нелепым образом, и, даже понимая это, хотел поддаться обману, да, он был тот самый дурачок.

– Я спускаюсь, – сказал Сулиен, пролезая сквозь дыру, погружаясь в черный поток. Марк вновь заволновался, поняв, что их на самом деле больше и там, наверху, у них свой резерв.

Но голос.

– Сулиен? – неуверенно спросил Марк.

– Да, – Сулиен вынырнул из темноты и подошел прямо к нему, не обращая внимания на разлившиеся кругом потемки. Внимательно посмотрел на Марка. Сколько времени потребуется, чтобы это прошло само собой – день или больше? Похоже, Марку давали дозу два-три раза, это могли делать охранники или новый врач; старый персонал приюта не должен был видеть неожиданного выздоровления Марка. Сулиен заметил, что Марк устало наблюдает за ними, и сказал:

– Ты в порядке, Марк, правда, ты же не всегда таким был. Это быстро пройдет.

– Ты можешь что-нибудь сделать? – спросила его Уна.

– Да, – ответил Сулиен, по-прежнему глядя на Марка. – Раз надо, значит надо.

Однако он нервничал. Работая, он всегда точно понимал, что не в порядке с пациентом, а тут боялся, что разобраться не сможет. Он приблизился к Марку даже еще медленнее, чем Уна, хотя и опасался, что излишняя забота может только навредить, что он делает все как-то украдкой, словно стараясь что-то поймать. Присев на кровать, он попытался отнять руку Марка у Уны, чтобы пощупать пульс, но судорожный предостерегающий спазм памяти заставил Марка угрюмо вырвать руку и сжать кулаки.

– Ладно, хорошо, – сказал Сулиен, успокаивая его, хотя в данный момент был в полной растерянности. Он решил впредь вообще не дотрагиваться до Марка, несмотря на то что это значительно усложняло дело. И попытался придумать что-нибудь еще.

– Послушай, – спокойно начал он. – Ты тут вообще ни при чем. Это сложное медицинское явление, и оно пройдет само собой. Но я…

Голос его заглох. Но он нашел определенный низкий тембр и ритм, так что слова должны были не просто взбодрить Марка; это было решение, средство. Он почувствовал, что слова могут быть заменой пальпации, он различал (впрочем, различал не совсем точное слово) в темноте многочисленные искрящиеся точки в похожих на звезды клетках. Но это было так сложно, что Сулиен не знал, чем тут можно помочь. И уже успел почувствовать, что помощь его бессильна, Марк не успокаивался.

– Что? – спросила Уна, не в силах сдержаться. Она буквально сгорала от волнения, наблюдая за Марком. Но слишком поздно заметила, что Марк ведет себя все более настороженно, искушение довериться им, которое он испытывал было, слабеет, когда он слышит, что они говорят о нем, решают, что с ним делать.

– Не уверен, правильно ли я… – начал Сулиен.

Внезапно Марк оттолкнул Сулиена, причем так сильно, что тот не удержался и упал, вздрогнув от звука падения среди разбросанной по комнате мебели, даже прежде чем почувствовал физическую боль. Марк, неуверенно пошатываясь, встал на кровати, хотя и ее тоже скоро должна была поглотить темнота. Шероховатая тьма плескалась уже в футе над полом, и Марк не знал, что случится, если он коснется ее, – не то бы он бросился к двери и стал бы молотить в нее, если она заперта. Демоны или призраки, принявшие обличье его друзей…

– Нет, – громко и властно прозвучал в комнате его собственный голос, хотя он и знал, что ничего не говорил. – Их просто здесь нет, вот и все.

Потерпев такое поражение, Уна отвернулась от Марка, проверяя, сильно ли расшибся Сулиен. Сулиен поднялся целый и невредимый, однако испытывая болезненное замешательство, – странно, как нелегко предвосхитить подобное, пусть даже тут нет никакой вины Марка. Они с Уной переглянулись, вид у обоих был жалкий. Они боялись, что, если вновь приблизятся к Марку, он еще раз может напасть на них или закричать – и тогда его услышат.

– Бога ради, – сказал Дама Клеомену, – полезайте туда и врежьте ему хорошенько. Мы должны его увезти.

Марк вздрогнул. Он обязан встретить угрозу лицом к лицу. Какой бы ужасной она ни была. Он мог никогда не встретиться с ними. Если их не было здесь, в комнате, их, вероятно, могло вообще не быть.

– О нет, вы не можете, – возразила Уна, пораженная, чувствуя, как у нее щиплет в глазах. Повинуясь внезапной скорби, она снова с силой сжала его руку, забыв, что надо действовать медленно и осторожно. – Марк, я знаю, ты не можешь в это поверить.

Марк напрягся, но не отнял руки. Нет, подумал он с бесконечным облегчением, это правда, видения у него бывали самые разные, но он не мог просто выдумать Уну и Сулиена, а если бы и выдумал, то не мог бы испытывать к ним такие сильные чувства; но это было слабое утешение: существовали они здесь или еще где-то, в каком-то недосягаемом уголке пространства. Уна…

Но Клеомен уже сидел на краю проделанной им дыры, нерешительно свесив ноги. Он видел здравый смысл в предложении Дамы, ведь, что бы ни делал Сулиен, у него ничего не получалось. Однако он боялся сделать то, что ему предложили; это только Даме казалось, что можно вот так, запросто послать человека в нокаут, не причинив ему длительной травмы. Да еще учинить такое с Его Высочеством Марком Новием. В любом случае он сомневался, удастся ли им протащить бесчувственное тело сквозь дыру в потолке.

– Подождите, – пробормотала Уна. Марку удалось хотя бы частично расслабиться. В конце концов – можно было ведь и так посмотреть – слышать голоса Уны и Сулиена все лучше, чем ничего, даже если их двойники на самом деле злоумышленники. Он усмехнулся над самим собой, но пусть это и глупость, безумие, но почему бы ему и не предоставить их себе – что бы они ни сделали, хуже уже некуда.

Сулиен снова шагнул к Марку, на сей раз своей обычной походкой, какой мог бы подойти к любому. Но, нерешительно взглянув на Марка, пока ничего делать не стал.

– Давай, – пробормотала Уна, – я думаю, я…

Она подумала, что, если бы могла помочь Марку прислушаться к Сулиену, даже восстановить между ними тоненькую, как ниточка, связь, даже такая малость могла значить многое. Она пристально посмотрела на тяжелую плотную тьму, плескавшуюся уже у самого края кровати.

– Порядок, – сказал Сулиен. – Недуг рано или поздно отпустит тебя. Он уже проходит, с каждой минутой.

Марк с Уной медленно посмотрели на него, утопавшего в темной трясине, и Уна подумала, что самому Сулиену тоже не помешала бы помощь.

Следить за работой Сулиена было захватывающе; Уна одновременно почувствовала, что ей никогда не понять этого – не понять того, как можно манипулировать такими немыслимо крохотными и сокровенными вещами, и что сама она может сейчас видеть все это гораздо более отчетливо, чем Сулиен, поскольку может наблюдать за обоими. Сулиену поможет, если он удостоверится, в чем причина болезни, и поймет собственные действия.

Она и не стремилась скрыть от обоих, что тоже присутствует при таинственной процедуре, наблюдая. Она знала, как, ценой огромных усилий, можно устанавливать тончайшие препоны, легким толчком предопределять направление мысли, однако впервые ей показалось, что она способна на большее – взять на себя какой-то груз, тяжеленный и вросший в землю, как валун, и перенести его на ошеломительное, огромное расстояние.

Она вздохнула, словно засыпая; казалось, сама непомерность задачи отвлекает ее от самой себя, ибо на мгновение она забыла, что собирается сделать, забыла все.

– Но я пробую ускорить выздоровление, – сказал Сулиен Марку, – потому что ты поедешь с нами. Помоги мне, поможет даже то, что ты будешь внимательно меня слушать.

Что-то в его голосе заставляло к нему прислушиваться. Наверху нерешительный Клеомен завороженно уставился вниз.

Сулиен подавил готовый вырваться вздох. На какое-то ужасное мгновение ему показалось, что тьма в комнате сгущается, движется, клубится. Но это прошло, и вслед за дрожью облегчения Сулиен понял, что ему надо изгнать.

И тут-то внизу маленькая трещина, оставленная Клеоменом в стекле, доползла до хрупкой проволочки, и вся сигнализация в приюте надсадно взвыла и заверещала на все лады. Без остановки.

И словно воздух каждым атомом ударил в их барабанные перепонки; в первое мгновение никто не был в силах пошевельнуться, они только тяжело дышали, все думали только о том, как бы скрыться, спрятаться от этих звуков. Казалось, вопли сирен действуют не только на уши, но и на все тело. Уна, едва в состоянии расслышать саму себя, сказала нечто само собой разумеющееся:

– Они идут…

– Выбирайтесь оттуда, уходим! – отчаянно, беспомощно завопил Дама. И Уна с Сулиеном из последних сил потащили за собой Марка, но поскольку сами они были почти полностью парализованы истошным улюлюканьем, ужасом и перенесенным напряжением, то для него это было только хуже. В миг инстинктивной надежды Сулиен подумал о том, что, возможно, они смогут спрятаться, но ничто не могло скрыть дыру в потолке, и, хотя они умоляли: «Марк, ну пойдем, пожалуйста», – Сулиену тут же пришло в голову, что этим же путем – через потолок и вниз по лестнице – им не уйти. К тому же взобраться наверх троим не было времени, даже если бы Марк был в состоянии сделать это без посторонней помощи. Охранники бежали по коридору; Сулиен расслышал их шаги даже сквозь вой сирен.