Текст книги "Граждане Рима"

Автор книги: София МакДугалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Он думал, и это граничило с бредом, что почти хочет, чтобы стражники поскорее пришли, даже чтобы снова избить его, ему было так тоскливо. И выходило, что сказал он правду: в каком-то смысле он скучал по Клеомену, было бы таким облегчением увидеть хоть кого-нибудь.

Затем, как-то ночью (он называл это ночью, потому что спал), дверь отперли, и это разбудило его. Ему показалось, что ледяной ключ поворачивается у него в груди, мигом вернув в состояние бодрствования. Четыре тюремных охранника вошли в камеру, и снова тело его судорожно сжалось в мрачном предчувствии, и он подумал: вот оно. Он сел, оцепенело прижавшись к стене, и не сопротивлялся, но и не помогал надеть наручники на запястья и лодыжки. За ними стояли двое других мужчин, выглядевших как охранники или надзиратели, но были одеты в синюю форму, которую Варий не сразу узнал; это было несколько забавнее, чем обычная одежда охранников, и чем-то напоминало лакейскую ливрею. Он никак не мог решить, что из всего этого наиболее отвратительно.

Варий напомнил себе: не разговаривать – хотя соблазн спросить, что происходит, был на сей раз исключительно велик. Они успели отвести его вниз, на первый этаж, прежде чем он подумал: о, лестница. Но шанс был упущен. Впрочем, не совсем так, потому что охранники никогда не позволили бы ему сделать это. Он подавил странный, болезненный смешок, потому что мысль каким-то образом вырваться из их рук, как неуступчивая рыба, которую они поймали, и с криком броситься в лестничный пролет на бетонный пол поразила его своей забавностью.

Сначала Варий решил, что его переводят в другое место в тюрьме, но вместо этого охрана заставила его прошаркать, как инвалида, во двор, где ожидал глянцевито поблескивающий фургон. Не тюремный. Он ослепительно блестел, отражая дневной свет, и при виде этого Варий только изумленно заморгал, но один из мужчин в ливреях тут же напялил ему на голову нечто вроде грубого мешка. Варий моментально решил, что это единственно для того, чтобы напугать его, и на мгновение страх затмило мелкое досадливое чувство – нечто вроде «какого черта?». Если бы он даже видел, куда его везут, что бы он мог поделать?

Насколько он мог судить, забраться в фургон ему помогли охранники, но увезли его те двое. Сидя на заднем сиденье в грубом капюшоне, Варий напряженно улыбался своей мизерной победе, ибо именно в тот момент, когда на него надевали мешок, он понял, что в синей форме точно есть что-то знакомое. Он попытался догадаться, к какому воинскому или гражданскому подразделению они приписаны, но он был прав, подметив экстравагантность ливрей; он был почти уверен, что они состоят в отряде частных телохранителей, и поэтому догадывался, куда они направляются, даже если ему готовили сюрприз, хотя легче ему от этой догадки не стало.

Не дав гудка, другая машина могла слишком быстро вырваться на перекресток, водитель фургона мог бы увидеть, как она надвигается, но времени не оставалось и ничего поделать было нельзя; он, Варий, ничего не узнал бы до самого столкновения. Фургон стало бы кидать из стороны в сторону, пока он не перевернулся и не скатился бы с дороги. Он услышал бы звук разбивающегося стекла, беспомощные крики страха и боли, поскольку все сидевшие в фургоне были бы теперь в равной степени беспомощны, их сорвало бы с сидений, перекувырнуло, размазало по стенкам и окнам; он почувствовал бы дождь осколков, просыпавшихся на капюшон. После такого столкновения на нем не осталось бы ни царапины – нет, ожидать этого было бы уж слишком невероятно, – возможно, выброшенный из фургона, он при падении услышал бы, как ломается запястье, хрустят ребра. Затем он лежал бы неподвижно, между стенкой и потолком, а вокруг было бы тихо, разве что кто-нибудь бы стонал в тишине, но никто не двигался бы. Он с трудом стянул бы с себя капюшон и, пораженный, увидел бы, что охранники без сознания, не могут пошевелиться или мертвы. Конечно, было бы нелегко поверить в такое. Поэтому неуверенно, ожидая, что они вот-вот очнутся и задержат его, он обыскал бы охранников в поисках ключей. Нашел бы их. Один из мужчин посмотрел бы на него, не узнавая, и со стоном попросил бы о помощи. Варий отвел бы взгляд. Цепи мешали бы ему, да и мелкие ушибы, которые он получил. Теперь открыть кандалы. Выкарабкаться из усыпанной разбитыми стеклами скорлупы и спокойно пойти прочь в ярких лучах солнца….

Фургон продолжал плавно катить вперед.

Он впервые рисовал себе побег, при котором оставался в живых. Вария встревожило, как внезапно и отчетливо он увидел все это, как ярко эта сцена разыгралась во тьме под капюшоном, словно не он сам все это выдумал. Этого делать нельзя. Он напомнил себе, что он – вещь. Ему позволялось наблюдать за происходящим, но не более, он не должен был воображать или желать чего бы то ни было. Так будет только хуже.

Примолкшие провожатые были где-то далеко, и даже сквозь капюшон Варий чувствовал залитое солнцем пространство. Он слышал птичье пение, а потом до него донеслось искаженное эхо пронзительного крика, от которого его неприятно передернуло, пока ему не пришло в голову, что, скорей всего, это кричит павлин, усевшись на высокую невидимую садовую ограду. Да, все указывало на то, что он прав. Дверь, через которую его затолкали внутрь, судя по движениям охранников, показалась узкой – служебный вход, подумал Варий. Однако он понимал, что все эти украдкой уловленные детали не более чем одна из игр памяти, способ отвлечься от того, что, наверное, случится наверху этой лестницы, в конце этого коридора, за этой дверью.

Он услышал наплывавшие волнами вздохи и не понял, что это. И сразу же покачнулся и чуть не упал. Он был уже внутри, и все же пол казался наклонным. Кандалы помешали ему сохранить равновесие, и он рухнул на четвереньки, непроизвольно издав горестный короткий стон от излишнего унижения. Он почувствовал мягкий ковер и встал так быстро, как мог, неловко шаря вокруг растопыренными руками. Кто-то помог ему, поддержал за локоть. Почувствовав прикосновение, он, словно защищаясь, тщетно дернулся, но в нем уже успел развиться некий предрассудок, касавшийся любого проявления чувств, поэтому постарался скрыть удивление, когда мешок сняли и он понял, где находится.

Он стоял в широком проходе между пухлыми, сонными креслами роскошного театрального зала. Проход наклонно, как прибрежная полоса к морю, сбегал к глубоко расположенной овальной сцене, предназначенной, возможно, для танцовщиц, поскольку одна секция сцены могла задвигаться, открывая небольшую оркестровую яму. За сценой поднимался изогнутый экран, занимавший даже часть потолка, наподобие огромного купола, на нем можно было смотреть дальновизорные программы или записи шоу трансляций, мог он выступать и в качестве задника; была здесь и подсветка, создавшая мнимые световые образы среди танцовщиц, богов и кентавров. Но сейчас экран был всего лишь движущейся фреской, на которой кристальные воды лагуны колыхались над сценой под сахаристо голубым небом, по которому иногда пролетали птицы с кричаще ярким оперением.

Кресла не были составлены вплотную, как в государственных театрах, их разделяли небольшие бары из розового дерева, где стеклянные коробочки с марципанами и засахаренным имбирем стояли между амфорами с винами и крепкими напитками. Придыхания и шепот, которые он слышал, доносились из встроенных в стены громкоговорителей. Нечто вроде этого, должно быть, есть и во дворце, но Варий никогда не видел ничего подобного собственными глазами, и ему показалось, что это наименее подходящее место в мире, чтобы стоять здесь скованному по рукам и ногам, со сломанным зубом, в ожидании пыток.

Варий догадался, что очутился в доме Габиния. Однако не ожидал этого и не ожидал увидеть Габиния собственной персоной.

– Варий, – сказал Габиний, так, словно они продолжают обсуждать условия спонсорства больницы для рабов, голос его был по-приятельски бодрым и все же сознательно окрашенным и иными интонациями – участия, сожаления.

Разумеется, он знал Габиния в лицо и знал бы, даже если бы они никогда не встречались, – Габиний был не сказать знаменитым, но широко известным человеком и поражал воображение одним своим телесным обликом. Варий даже где-то слышал, что двенадцатилетний Габиний получил травму во время борьбы в школе, и с тех пор по какой-то причине у него навсегда перестали расти волосы. Безбородый, без ресниц, с гладкой розовой кожей, до странности нежной и исключительно чистой, с большими светящимися серыми глазами, которым больше пошел бы голубой цвет, под стать младенческому лицу. Кроме того, он был чудовищно большим, настолько большим, что оскорблял чувство пропорциональности: метра за два ростом, весь обложенный глыбами жира, стянутыми упругой кожей. На нем хорошо бы смотрелась атлетическая форма, но атлетикой он никогда не занимался. Рядом с ним – упругим, пирамидально сужающимся кверху и созданным на века – жировые отложения Фаустуса казались дряблыми и неряшливыми. Варий молча посмотрел на него горящим от ненависти взглядом и, волоча ноги, присел на краешек податливого кресла, глядя прямо перед собой на мелкие волны, морщившие гладь лагуны.

Для такой горы плоти Габиний передвигался с удивительной быстротой. Во мгновение ока он оказался в кресле рядом с Варием и – как друг к другу – склонился к нему над бутылками и амфорами.

– Варий, – спросил он сострадательным, не терпящим отлагательств тоном, – вы нездоровы? Если вам все еще больно, я могу кого-нибудь срочно вызвать. Послушайте, я тут ни при чем, так что простите. Хочу, чтобы вы поняли, что мне нет никакой нужды творить подобное. Это не в моем вкусе. Правда. И здесь вам ничто не угрожает. Вы понимаете? Вы доверяете мне?

Варий ничего не ответил, но Габиний, похоже, тут же расслабился. Усевшись поудобнее, он устремил безмятежный взгляд в наэлектризованное небо. И тут же произнес бытовой скороговоркой:

– Вот бы вам куда-нибудь в такие края. Это место, знаете ли, действительно существует, кроме разве птиц, думаю, это монтаж. Куда-нибудь, знаете ли, где здоровый климат. Отдых – вот что вам нужно. Это я говорю. Не думайте, что вам уже никогда не полегчает. Полегчает. Рано или поздно.

Варий почувствовал тошнотворное недоверие: Габиний не мог разговаривать с ним в таком тоне. Было слишком очевидно, что его нельзя отпустить живым, и он понимал это. Но не понимал, куда клонит Габиний.

Не дождавшись ответа, Габиний быстро произнес уже совсем другим голосом, не менее дружелюбно, но тише и отрывистей:

– Да бросьте, Варий. Я знаю, вы можете говорить. Какая разница. – Но после очередной паузы жизнерадостно продолжал, словно просто поддерживая беседу: – Один из этих головорезов сломал вам зуб, правда? Ужас. Ничего, на днях новый вставите. Мой сын, ему девять, так он на гимнастике выбил себе два передних, прямо посередине. Теперь ни за что не заметишь.

Он глубокомысленно поднес ко рту и слизнул ложечку сливочного мороженого, после чего встал и устремился к экрану, внимательно оглядел его, затем повернулся и взглянул на Вария.

– Поймите, – решительно произнес он. – Все это вы можете себе позволить. В пределах разумного, конечно, но практически все.

Спокойно выждав, через мгновение спросил:

– Говорите же, чего вы хотите?

Варий непроизвольно наблюдал за ним, сначала смущенно, потом недоверчиво. И снова коротко застонал, на сей раз от отвращения.

– В чем дело? – спросил Габиний. – Что вы имеете в виду?

– Вы думаете, это сработает?.. – прошептал Варий.

– Что?

– Вы думаете, что после всего, что вы сделали, вы можете предложить мне деньги в обмен на мою помощь?

– Нет! – сказал Габиний. – Нет, мне такое и в голову не приходило. Я вовсе не предлагаю вам деньги. Деньги я вам уже дал. На вашем счету сейчас миллион сестерциев, и они будут лежать там, что бы ни случилось и что бы вы ни сделали. Я просто сказал, что, по-моему, вам лучше с ними сделать, но, если не хотите, у вас есть выбор. Если угодно, вложите их в эту клинику.

Варий отрицательно покачал головой и снова замкнулся в молчании. Но он дрожал от ярости, какой не чувствовал с тех пор, как говорил в лазарете с Клеоменом, дрожал от желания причинить Габинию вред. Он даже оглядел содержимое ближайшего бара, примериваясь, что можно использовать как оружие. Нет, глупо, иначе зачем эти цепи? Успокойся, уговаривал он себя, тебя здесь нет.

И все же было невозможно, хоть он теперь и вспомнил об этом и попытался это сделать, представить себе Габиния вещью.

Усаживаясь рядом с ним, Габиний скорбно произнес:

– Да, знаю. Сколько вам лет? Вы ведь еще молоды. Очень молоды. В вашем возрасте люди думают иначе. – Варий, который без особой на то причины никогда, даже ребенком, не чувствовал себя молодым, почувствовал нечто вроде удивления. – Кажется, я догадываюсь, что вы вбили себе в голову, – продолжал Габиний. – Думаю, вы ищете новой возможности сделать то, что пытались сделать, выйдя из Золотого Дома. И думаете, что это у вас выйдет. Либо – что один из этих охранников, или надзирателей, или кто-нибудь из моих людей, хоть я и уверял вас в обратном, сделает это. И, может быть, мы скажем, что вы сделали это сам. А может, если будете по-прежнему держаться так же, устроим суд, и суд, разумеется, приговорит вас к казни.

По телу Вария пробежали мурашки, оттого, с какой точностью это было сформулировано, однако он только пожал плечами. Габиний напустил на себя уязвленный вид.

– Понимаете, вот это-то меня больше всего и расстраивает. Вы ведь даже не противитесь. А все потому, что с вами случился этот ужас, и теперь вы думаете, что больше в жизни у вас ничего не осталось. Но это не так, далеко не так.

Варий, пошатываясь, встал с кресла и упрямо заковылял вверх по проходу, чтобы оказаться от Габиния как можно дальше, насколько позволяли кандалы и скромно стоявшие в дверях телохранители. Габиний совершенно невозмутимо выдержал паузу, перевел дыхание.

– Я лучше бы понял вашу позицию, если бы я сам был человеком, который хочет что-то изменить, развалить все, но я не такой. Этого хотите вы. По мне, все и так хорошо. Неужели все и вправду так плохо, что из-за этого стоит швыряться своей жизнью, заставлять родителей проходить через такие испытания? Откуда это все-таки пошло? Разве Лео и Клодия… не знаю, как выразиться, внушили вам подобные мысли? Или ваша семья как-то… связана, имела какие-то неприятности из-за рабовладения? Можешь ответить? Я знаю, люди обычно предпочитают скрывать такие вещи.

Уже в самом верху прохода, при упоминании о родителях. Варий в страхе остановился. Уверившись, что по его лицу этого не понять, он медленно обернулся.

– Нет, – сказал он.

– Нет? А у моих были. Не так давно. У моего деда. – Конечно, Варий знал об этом, все знали о происхождении Габиния. – Он начинал во дворце, мыл на кухне полы. А теперь… – Габиний легко повернулся, обводя зал рукой, словно в подтверждение того, что все здесь принадлежит ему. – Я не то чтобы… чтобы стыдился его. Замечательный был человек. Я первый из нашей семьи, кто может представлять сенат. И я собираюсь. Это, это… может произойти только в империи. Варий, везде в мире рабство в той или иной форме существует, кроме мест, где все по существу рабы. Но мы – единственные, кто дает им шанс хоть как-то выкарабкаться.

– Не многим это удается, – возразил Варий.

– Что ж, – ответил Габиний, – тогда в их число попадут самые лучшие и самые умные, люди вроде моего деда, люди, не привыкшие останавливаться на полпути. Мне кажется, что это хорошее качество. Иначе, знаешь ли, все начнут жирком обрастать. – Он оглядел свое тело, добродушно ухмыльнулся и поправился: – Лениться.

– Думаю, нам никогда друг друга не переубедить, – сказал Варий.

– Тут вы, возможно, правы, – вздохнул Габиний. – Но я очень надеюсь, что смогу помешать вам погубить себя собственными руками. Потому что в конечном счете это эгоизм. И вы наверняка это понимаете. Извини, повторюсь, но как должны чувствовать себя ваши родители? Если вы умрете, и не просто умрете, а умрете убийцей и предателем?

– А вы знаете, что чувствуют ваши родители, глядя на вас? – неосторожно произнес Варий. И, как уже много раз до того, пообещал себе, что, конечно же, его родители ничему такому не поверят.

Габиний лишь молча кивнул в знак согласия и сказал:

– Я не предатель. А вот Лео был. Жаль, что он встретил эту женщину, понимаю, дело не только в этом, но… я – римский гражданин и просто хочу спасти Рим, а он не хотел. И я хочу надежного мира, в котором вырастут мои дети, по-моему, это естественно. И – мне следовало пояснить это раньше, но, я думал, вы и сами поняли, что покушение исходит из дворца, – я не причастен к тому, что случилось с вашей женой. Варий. Пожалуйста. Я не дал бы такому случиться. Разумеется, это было дурно, иначе мы не были бы сейчас здесь. И что бы вы ни подумали, мне жаль, и я просто хочу помочь вам.

Он пошел за Варием вслед по уклонистому проходу, Варий снова отшатнулся от него и, хотя понимал, что это бесполезно, сказал стоявшему к нему ближе остальных телохранителю в синей ливрее:

– Отвезите меня обратно в тюрьму.

– Вы знаете, что он этого не сделает. А коли уж вы спросили о моих родителях, что ж, печально, но оба скончались, и даже в моем возрасте невозможно не скучать о них. Но по крайней мере так уж заведено: дети не должны умирать прежде родителей, вот в чем суть. Я уже сказал вам: деньги будут лежать на счету, что бы ни случилось и что бы ты ни сделал, даже если ты не останешься в живых, чтобы потратить их, хотя в таком случае можно считать их выброшенными на ветер. Все тайное становится явным. Вы ведь были секретарем Лео, правда? Полагаю, рано или поздно выяснится, что примерно такой же суммы недостает в его имуществе. А отсюда и причина, по которой вы убили их: сначала Марка Новия, а затем свою жену, все потому что они раскрыли твои проделки. Ваши родители проведут остаток дней, вспоминая ужасного сына, думая, что никогда не обращали внимания на то, какое чудовище взрастили.

Варий вздрогнул от причиненной боли, туго натянул ручные кандалы. Но сказал, почти выхаркивая слова:

– Мне все равно, даже если вы сумеете придать этому правдоподобие. Я и без того был готов отказаться от своей репутации.

– Правда? Неужели? Да нет, зачем, вы ведь надеетесь, что Новий однажды вернется. Конечно, вы можете до этого не дожить, но именно на это вы и рассчитываете. Однако ваши родители не так уж молоды… вы ведь поздний ребенок, верно? Кажется, у вашей матери были проблемы с вынашиванием ребенка. Три выкидыша. Так что ни братцев, ни сестричек. Уф! – Габиний надул щеки и покачал головой. – Просто невозможно себе представить, что она почувствует. – В руке у него оказался дистанционный пульт. Варий даже не заметил, откуда он взялся. – Так что помните: они могут умереть, так и не дождавшись твоей реабилитации.

Сонные вздохи прибоя слышались еще какое-то мгновение после того, как небо и бирюзовое море окрасились черным. Поразительно, какой убедительной была зловещая иллюзия пространства, зал внезапно потемнел, стал удушливо тесным. Послышались новые звуки: чьи-то тяжелые шаги и поскрипывание ботинок, неразборчивое бормотание, слегка учащенное дыхание невидимого человека, приникшего к объективу. Новая картинка занимала лишь центральную часть экрана, и сначала это была неприбранная спальня, затем лестница, затем брошенная гостиная. Нигде никаких следов его маленькой суетливой матери, медлительного отца, без конца слушающего новости; впрочем, с учетом происходящего, их вряд ли можно было застать за такими обыденными занятиями.

Варий уже догадывался, с того момента как уверился, что над ним не учинят физической расправы, с того момента как Габиний впервые заговорил о его родителях, что именно это он должен увидеть здесь, но все равно это поразило его, как предельно громкий звук, предельно яркий свет, ворвавшиеся в сновидение. Снова запутавшись в кандалах, он неожиданно сел на пол, единственное, что ему теперь оставалось, это мольбы.

– Теперь их там нет, – сказал неподвижно застывший в кресле Габиний. – Они здесь, в Риме, ищут тебя. Не хотят признаваться друг другу, как боятся, что ты наделал глупостей, что, разумеется, правда.

– Пожалуйста, не надо, – выдохнул Варий, закрыв глаза.

Габиний повернулся и несколько неуклюже, с понятным для такого крупного человека трудом, нагнулся и присел на корточки.

– Тогда остановите меня, – спокойно, терпеливо произнес он.

– Нет.

Ни звука в ответ. Затем:

– Варий, – тихо, почти нежно позвал Габиний. Варий заскрипел зубами, протяжный стон вырвался у него. Снова сказать «нет» он не мог, но больше так ничего и не сказал. При этом ему мешала заговорить вовсе не мысль о рабах; умозрительно он понимал, насколько это важно, даже важнее всего остального, однако сейчас это было слишком тяжело; гнетущие изображения родительского дома заслоняли от него привычную бесконечную жестокость, абстрактные смерти, которые можно предотвратить. Но Марк был так молод, и Варий отвечал за него, кто-то же должен был делать это после ухода Лео и Клодии. Он прижал запястья к закрытым глазам, пока глазным яблокам не стало больно, словно стараясь прорваться сквозь пульсирующую тьму.

Тяжело вздохнув, Габиний встал. Варий видел перед собой лишь кромешную тьму, но чувствовал, каким медленным было это движение, слышал усталое дыхание своего собеседника.

– Варий, – сказал Габиний. – Послушайте…

Варий понимал, что от него требуется, но нет, он этого не сделает.

– Ни братцев, ни сестричек, – скучным голосом повторил Габиний, как минимум с неохотой. – Ужасно. По крайней мере, родителям твоей жены не пришлось пройти сквозь такое.

Варий обессиленно уронил руки, голова непроизвольно поднялась. Он так крепко давил на глаза, что прошла почти минута, прежде чем густая пелена перед ними рассеялась. Но изображение на экране тоже было смутным – на сей раз они снимали, присев на корточки, сквозь листву, возможно, где-то в саду, в предместье. Объектив двигался, выискивая просветы. Показалась улица, которую он не узнал, хотя приблизительно мог предположить, где она. Показалась человеческая фигура, изображение мерцало, дергалось, Фигура выпала из кадра, вернулась; она медленно шла по дальнему концу улицы, сложив руки на груди, возможно, возвращаясь из школы.

Роза была на удивление долговязой и словно покрытой маленькими бугорками, В голове у Вария не умещалось, что ей было уже тринадцать, а теперь четырнадцать, – он запомнил ее одиннадцатилетней. Стало еще хуже оттого, что, по правде говоря, она никогда ему особо не нравилась. Весь первый год, всякий раз, что он приходил к Гемелле, Роза ни на минуту не упускала их из поля зрения; она казалась одновременно обиженной и очарованной им и бравировала этим. Она всячески старалась подловить его наедине, чтобы по-инквизиторски прошипеть что-нибудь вроде:

– Так ты влюблен в Гемеллу? – А затем сварливо, словно была Гемелле не сестрой, а отцом: – И каковы же твои намерения?

Но теперь она выглядела уныло повзрослевшей – это выдавал не столько увеличившийся рост, сколько пустынная улица, по которой она шла, тяжело волоча ноги, и выражение лица, которое неожиданно стало видно, после того как объектив дрогнул.

На сей раз Варий не испытал шока: со всем этим, казалось, покончено.

– Как только новости о вас и о том, что вы сделали, выплывут, – пробормотал Габиний, – у них останется слишком мало времени, чтобы сообразить, что к чему, тогда-то и настанет черед твоих родителей. Это… – Роза снова заступила за край кадра, но объектив быстро нашел ее, в отчаянии стоящей перед дверью дома, прежде чем войти. – Это случится позже. Семья Гемеллы узнает, что вы виновны в смерти их дочери, – дело получит широкую огласку. И вина ваша будет доказана. – Тело Вария дернулось, как будто сквозь него пропустили ток, хотя сам он вряд ли сознавал это. Он беспомощно посмотрел на крупное лицо Габиния между собой и экраном. – Послушайте, прежде чем продолжать, хочу, чтобы вы знали: мы будем осторожны, когда найдем Марка Новия, никаких автомобильных катастроф, никакого яда, как в сластях госпожи Макарии. Обещаю вам, он ничего не почувствует. Ему не сделают больно. Но ее… хочу расставить все точки над «i». Так вот однажды она исчезнет, а потом ее найдут, но опознать ее будет трудно… скажем, потому, что она сгорела или ее разрезали на кусочки. И они узнают, что это случилось не сразу.

Варий застонал, его еще можно было потрясти.

– Все нормально, – Габиний покачал головой, словно снедаемый угрызениями совести. – Этого не случится, ведь так? Я не шутки шучу. Мне нужны гарантии.

Варий неистово уцепился за мысль о том, что мельком показалось ему уязвимым местом Габиния. Он встал задыхаясь, позвякивая цепями:

– Ты не сделаешь этого.

– Конечно, нет, – Габиний впервые казался слегка задетым. – Другое дело – Лео, – промямлил он.

И Варий, говоривший скорее по наитию, забормотал почти нечленораздельно, балансируя на пугающей волне надежды:

– Незачем. Марку еще и семнадцати нет. Вы сказали, что я слишком молод, что у вас маленький сын. Марку шестнадцать. Незачем. Кто внушил вам подобное? – С болезненным удивлением Варий услышал странную мягкость, вкравшуюся в его голос, словно он говорил с поранившимся ребенком. Он даже подтянул цепь, чтобы утешно накрыть руку Габиния ладонью. – Конечно, с Лео было иначе. Это было как… ну совсем как на войне, правда? Чтобы защитить Рим. Я понимаю. Он был угрозой, он… он понимал, что делает себя уязвимым. Но Марк… и она, – у него не было сил снова взглянуть на Розу. – Они же дети. Вы этого не сделаете?

– Это не моя мысль, – печально пробормотал Габиний. – Мне бы хотелось устроить все по-другому. – Он обернулся и свирепо поглядел на Вария, меж тем Роза, вся дрожа, отшатнулась от дома и меланхолично продолжала свой путь по улице. – А как насчет моих детей? Как насчет их наследства? – Он снова кивнул на пышный зал и сказал: – Все это для них. Не для меня. А что останется, если все повернется как вы хотите?

– Нет, вы будете постоянно помнить об этом, вы не можете… – продолжал умолять Варий.

Габиний, который до сих пор даже ни разу не повысил голос, рявкнул:

– Можете сколько угодно говорить, что я не должен! Но знайте, что я это сделаю! Итак, начнем? Может, начнем с ваших родителей, чтобы вы поняли, что это не шутки? Хотите, чтобы кто-нибудь облил эту девчонку кислотой? Отныне на мне вины нет! Это вы меня вынудили!

Он вытер лоб.

Варий опустошенно поник. Габиний сгреб его за плечи:

– Говори, куда ты его отправил, немедленно!

– Не знаю, – прошептал Варий.

– Не будьте чертовым идиотом! – снова яростно прикрикнул на него Габиний.

– Нет, – еле слышно ответил Варий. – Нет, никто не должен знать. Это убежище беглых рабов. – Еще долго он ничего не мог сказать. Словно его тело хотело успокоить его, словно оно вспомнило о яде и теперь – слишком поздно – желало покоя. – Это в Пиренеях. Я сказал Марку, чтобы он поехал в город Атабию. Думал, кто-нибудь найдет его там и укажет дорогу. Так делают рабы. Я не знаю, где это.

– Рабы? – повторил Габиний, и лицо его на мгновение стало отсутствующим, будто он что-то вспомнил. – Но не в восточных Пиренеях? – нахмуренно спросил он. – Может, это местечко называется Волчий Шаг, а оттуда прямой путь в Испанию?

Варий сокрушенно и непонимающе посмотрел на него.

– Если вы лжете, вам же хуже, – с сомнением произнес Габиний.

Варий только покачал головой.

Снова вздохнув, Габиний положил руку Варию на плечо и почти нежно довел до одного из кресел. Варий не сопротивлялся и откинулся на бархатном сиденье, как разбитое тело в разбитой машине.

– Хорошо, – сказал Габиний. Он взял пульт, и поблескивающее море снова затопило экран, белый парус медленно проплыл через него, и прибой вновь затянул свою навевающую забвение однообразную песню. – Хорошо. Как только это закончится, поедешь домой. Поедешь прямо домой и увидишь свою бедную мать. Послушай, встряхнись. Ты вел себя совершенно правильно. Иначе и быть не могло. Грязное дело. В какие времена мы живем, а? Куда денешься?