Текст книги "Граждане Рима"

Автор книги: София МакДугалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

Уна беспокойно расхаживала перед домиком, пока Марк снова не поднял корзину. Оба очень остро сознавали, что остались вместе и наедине. Они чувствовали, что прошла почти целая вечность, хотя, будь они друзьями и живи в городе, время пролетело бы незаметно. Был момент, когда никто не решался заговорить. Уна понимала, что можно просто улыбнуться и ускользнуть, пока Марк относит тарелки на кухню, но при мысли об этом сердце ее заныло от жалости к себе и своей несчастной доле. Она тосковала по нему, но не могла подумать словами: я тосковала по тебе. Она испытывала нечто, с каждой секундой становящееся все ближе к панике, что язвило ее, как раскаленное железо – дешевую ткань, пока кроме этого чувства ничего не осталось, так, что она даже не могла сказать, отчего ей так больно, она чувствовала себя животным, напуганным до того, что не знает, в какую сторону бежать, способным только ненавидеть себя за то, что оно – это оно.

– Ты все еще читаешь ту книгу, Вергилия? – чопорно спросил Марк.

– Это пропаганда.

– Ты должна была понять это сразу, – нетерпеливо произнес Марк.

– Это чтение не приносит мне радости. Каждый раз как я беру эту книгу, мне начинает казаться, что мне на роду написано прочесть ее, и это меня останавливает… эта книга хочет, чтобы я восхищалась чем-то, что я…

Да как она вообще могла говорить такое?

– Но не хочешь же ты сказать, сама того не желая, что она тебе нравится? – Кто-то когда-то уже задавал ему подобный вопрос, но кто и когда – он ни за что бы не вспомнил.

– Да, мне… мне хочется узнать, чем там все кончается.

– Он так и не закончил ее. А перед смертью просил друзей сжечь, потому что считал ее несовершенной.

Они уже спустились к самой воде. Марку едва ли было лучше, чем ей; он думал: Сулиен был прав, не к добру это, и ты это знал с самого начала. Это было странное чувство, и любое дальнейшее подтверждение его оказалось бы невыносимым; и все же он был охвачен безрассудным желанием знать все наверняка и еще более острой потребностью, чтобы она не уходила. Марк направился вверх по течению, к домикам, ни слова не говоря, но было ясно, что он хочет, чтобы Уна последовала за ним.

– Мне нужно остаться… – слабо пробормотала Уна. Шум воды заглушил ее слова, Марк не мог их расслышать. Тогда она позвала громче: – Мне нужно остаться, вдруг кто-нибудь вздумает выдать тебя…

– Тебе, должно быть, здорово надоело заниматься этим. Нужно немного передохнуть.

И Уна пошла за ним. Единственное, в чем она могла без утайки признаться себе, это в том, что ей не хотелось разочаровывать его, она чувствовала, что должен найтись какой-то постепенный и нечувствительный способ сделать это.

Они дошли до того места, где изломы скал были самыми острыми, где вода, вспениваясь белыми бурунами, с пронзительным воплем прорывалась сквозь них.

Уна чувствовала, что и в самом деле перестала существовать, словно ее привычка воображать что-нибудь белое – снег или белесый свет, – вырвалась из-под контроля и поглотила ее.

Марк взял ее за руку, забрызганную прохладной изморосью, которой тянуло от реки.

– Уна, мне все равно, что меня ищут, – выпалил он. – Я рад, что пришлось бежать из Рима, рад, что все пошло не по плану… иначе я никогда не встретил бы тебя.

Он не был уверен, что говорит достаточно громко, что она вообще слышит его.

И он коснулся ее лица, вкладывая в каждое движение ту же осторожность, с какой в Риме люди прикасались к нему, давая достаточно времени, чтобы отстраниться. Уна не отстранилась. И даже когда он поцеловал ее, она чуть раздвинула холодные губы, Марк почувствовал в этом оттенок повиновения, которое испугало его. С таким же успехом он мог бы обнимать и целовать статую; Уна была такой же безответной и, казалось, такой же неспособной отстоять себя, воспротивиться.

Марк отступил на шаг и увидел, что Уна едва ли не плачет, чего ему видеть еще не приходилось.

– Прости, я… – сказала она, но запнулась и больше не могла вымолвить ни слова. Губы ее прыгали, и совладать с этим было невозможно.

Прежде ему случалось видеть ее испуганной, но никогда такой беззащитной, такой ослабевшей, все, во что он был влюблен, лишилось покрова таинственности. Как мог он сделать такое? Невозможно было не почувствовать себя неотесанным мужланом, и в то же время знать, что это не так. Марк рассердился на Уну, заставившую его почувствовать себя таким грубым. Недоверчиво, в отчаянии, он подумал: почему же ты боишься меня?

Эта новая, хрупкая, неузнаваемая личность нуждалась в утешении, поэтому Марк мягко сказал, стараясь, чтобы слова его прозвучали правдиво:

– Все в порядке. – И уже далеко не так искренне добавил: – Пустяки.

Уна коротко, с отчаянным видом, кивнула. Рискуя все окончательно испортить, Марк обнял ее и по-дружески привлек к себе; он, пожалуй, поцеловал бы ее в лоб или что-нибудь в этом роде, но не смог – это было бы нечестно.

– Хочешь, чтобы я ушел?

Уна снова жалко и беспомощно улыбнулась.

Когда Марк ушел, она, сгорбившись, села на камень, сквозь горячие линзы влаги глядя на бурлящую реку. И еще долго слезы стояли у нее в глазах, не стекая по щекам, не высыхая.

Марк медленно брел обратно. Злость на Уну минуту-другую не давала ему сосредоточиться. Почему она позволила поцеловать себя, если это казалось ей таким нестерпимым?

Но это ощущение длилось недолго. Хотя он все еще не мог понять ее чувства, ему казалось, что он почти помнит их: бессилие, потому что боишься оказаться бессильным, отсутствие выбора, потому что выбора нет. Приходилось ли ему раньше испытывать нечто подобное? Нет, просто на какое-то мгновение она показалась ему более реальной, чем он сам, – он не мог вспомнить, каким должен быть он сам.

И он сознавал, что, кроме того, она боялась причинить ему боль, хотя, конечно, каким-то образом все же причинила.

Поскольку теперь уже поздно было что-либо изменить, он весь, казалось, обратился в навязчиво пульсирующую, обращенную к ней мольбу – окликнуть его, сказать, что все это неправда. Жалкое комедиантство. Еще он подумал, что все погубил, хотя понимал, что – поступи он так или иначе – это все равно рано или поздно случилось бы. Ему захотелось вернуться туда, где он оставил Уну, не затем, чтобы что-либо сделать или сказать, а просто потому, что чувствовал, что идет по неправильному пути, словно против течения.

Должно быть, Товий увидел по монитору, как он приближается (и как он целует Уну – тоже? Марк вспыхнул, но так и не смог вспомнить, на какие именно участки были направлены камеры), потому что выскочил ему навстречу из крытого куманикой домика: вид у него был нервный, озадаченный.

– Новий… – сказал он, произнося это имя с некоторой недоверчивостью и смущением, как некую причудливую цитату. Марк покачал головой – пожалуйста, только не сейчас. Товий всем своим видом показывал, что дело не терпит отлагательств. – Что-то случилось. Я сам только что видел по дальновизору…

Значит, он не вел наблюдения, поскольку дальновизор и камеры слежения помещались в соседних домиках. Товий иногда разрешал своим ученикам смотреть дальновизор, заставляя их произносить по буквам слова, которые они слышали. Похоже, он специально искал Марка.

– Это про тебя… – сказал он. – Прямо не знаю, что и делать.

Он неуверенно, но настойчиво указывал жестами на дверь домика, где стоял дальновизор. Превозмогая усталость и недобрые предчувствия, Марк внял уговорам Товия и, взойдя по ступенькам, вошел в приоткрытую дверь, посмотрел на стоявший в углу обшарпанный дальновизор. Перед ним сидели Тиро, Келер и Мариний с женой. Они обернулись, потрясенно глядя на Марка, а затем снова уткнулись в экран.

– …За измену императору и государству.

В тишине появилось заполнившее весь экран его собственное изображение, которого он не узнал; по всей вероятности, он был тогда на год-два младше, но на вид ему было лет двенадцать, очень светлые волосы, солнце, отразившееся в глазах. Медленная, постепенно нарастающая музыка, и вот он снова стоит на подиуме, только что закончив надгробную речь. Они выхватили один-единственный момент, когда Марк, по чистой случайности, принял подобающий вид: прямой, торжественный, обращенный вовне взгляд, казалось, он смотрит прямо в глаза – в данном случае в свои собственные. Прежде чем показать, как он тяжело, неуклюже спускается по ступеням, зажав в руке бумаги, на экране замелькали другие съемки: вот Марк с родителями, машет рукой.

– Закончилось, – сказала Хелена.

– Погодите минутку, – пробормотал Товий. – Они крутят это снова и снова.

И вправду, появилась сделанная темными буквами надпись. «Специальный выпуск новостей. Остальные программы на сегодня отменяются».

Неподвижное изображение Золотого Дома. Черные штандарты по всему фасаду, черные вымпелы, свисающие из верхних окон.

– Правительственная резиденция, – произнес чей-то голос за кадром, – поручила нам обратиться к римскому народу со следующим заявлением. «Императору сообщили, что охрана больше не надеется найти Марка Новия Фаустуса Лео живым. В этот тяжелый час никто из членов императорской семьи не сможет выступить перед народом лично».

Это было явно все, что собирался заявить по данному поводу дворец. Изображение исчезло, и сдержанный диктор новостей тактично объяснил следующее:

– Стало достоверно известно, что Кай Варий, бывший секретарь брата императора, признался в убийстве Марка Новия, а также в убийстве своей жены, Гемеллы Паулины, о чьей смерти публично не сообщалось вплоть до последнего времени, и в скорейшем времени предстанет перед судом за эти преступления, равно как и за измену императору и государству.

Фотография Вария появилась в углу экрана и оставалась там все время, пока говорил диктор; Варий ошеломленно глядел в камеру, стоя на размытом фоне какой-то кирпичной стены. Хотя и казалось, что он только-только очнулся и на лице его не было заметно следов побоев, даже по такой маленькой фотографии Марк понял, что Варий глубоко потрясен, измучен, еле жив. Он с трудом приоткрыл веки, мышцы лица безвольно обвисли. Всякому, кто знал его, неплохо было бы увидеть это фото.

Марк вытянул руку и медленно, словно играя на публику, оперся о стену.

Затем снова повторились его кадры на подиуме, осененные скорбной музыкой.

– Это что, так и буду повторять весь день? – с явным неудовольствием спросила Хелена, когда цикл возобновился.

Мариний присвистнул:

– Какого черта?

А Тиро спросил:

– Ты знаешь этого человека?

Марк покачал головой, не отрицая, но как бы отмахиваясь от вопроса. Затем внятно произнес:

– Нет, в сущности, не знаю, он работал на отца. Это, наверное, какая-нибудь ошибка… ничего не понимаю.

– Куда ты?

– Скажу Делиру.

Он не обратил внимания на то, что они говорили ему вслед. Ты должен решиться на это сейчас, прямо сейчас, говорил он себе, прежде чем кто-нибудь узнает и остановит тебя. И все же он не хотел принимать окончательного решения до возвращения Уны. Переходя через мост, он напряженно думал, впрочем, вряд ли сознавая это; и точно так же, хотя он понимал, что потрясен, хотя чувство вины перед Варием и страха за него разбушевались в нем с новой силой и ему хотелось выть от сознания, что все его опасения до сих пор были недостаточны и дело обстоит гораздо хуже, – все это отошло на второй план.

Он собирался было вернуться в комнату, которую делил с Сулиеном, просто чтобы ненадолго укрыться от чужих глаз и спокойно все обдумать, но в этом не было нужды. Он миновал и домик Делира, заходить к которому у него не было ни малейшего намерения.

Лал беззаботно составляла расписание дежурств на следующую неделю. Прервав работу, она встала и абсолютно без всякой цели, кроме, быть может, желания выглядеть распущенной молодой особой и тем причинить Делиру новые беспокойства, начала аккуратно и тщательно наносить оставленный Флорой золотистый грим на один глаз, но симметричный рисунок на втором никак ей не давался. Горячие слезы вдруг градом покатились из-под неодинаковых золотистых век. Лал стала стирать грим, утратив всякий интерес к нему, и снова уселась за стол, со следами краски на веках, просматривать составленное ею расписание. По крайней мере было хорошо получить задание, позволявшее ей слоняться по домику, где ей не угрожала опасность и вероятность столкновения с Сулиеном, так же как и раздражающая несообразность всего остального. Но в то же время это была и опасная работа, поскольку имя Сулиена, проскальзывавшее в списках, жгло как огонь. Предопределять его действия, помещать его то в одну клеточку, то в другую, доставляло мучительное удовольствие. Она была справедлива, не пытаясь ни облегчить, ни затруднить ему жизнь по сравнению с остальными, хотя ей хотелось и того, и другого (почему, собственно, человек не имеет права рваться в бой, думала она, вновь касаясь его имени пальцем).

Когда в дверь постучали, ей на какой-то миг показалось, что это Сулиен, просто потому, что все ее мысли были о нем, и она в ужасе принялась быстро тереть запачканные глаза. Увидев входящего Марка, она ненадолго приуныла от разочарования, но в тот же момент, заметив его озабоченный, напряженный вид, она, вопреки себе, оказалась настолько заинтригованной, что слегка утешилась. Что-нибудь с Уной, подумала она, почти угадав, но не ожидала, что Марк настоятельным тоном произнесет:

– Ты можешь мне помочь?

Лал нахмурилась, оценивая ситуацию. Она не сомневалась, что дело в Уне, но выходило не так.

– Мне нужно, чтобы ты сделала мне кое-какие бумаги. Можешь сделать это быстро?

– Что?

– И еще мне нужны взаймы деньги, чтобы вернуться в Рим.

– Что?

– Я должен вернуться и остановить их. – Его пальцы отбивали по стене прерывистый, нервный ритм. – Они говорят, что Варий убил Гемеллу, что он убил меня. Они казнят его.

– Кто такой Варий?

Марк вздохнул и нетерпеливо объяснил, кто такой Варий, чувствуя, что начинает дрожать от безнадежности и тревоги.

– Я не знал, что с ним происходит, все это время. А теперь хватит. Я должен идти прямо сейчас, иначе Делир наверняка меня остановит.

– Нет, – решительно произнесла Лал, – тебя остановлю я.

– Ты не понимаешь…

– Я-то понимаю, а вот ты – нет. И не стану тебе помогать, потому что именно этого они от тебя и ждут. Точно. Они хотят выманить тебя, чтобы убить.

– Я знаю.

Лал задумалась, но потом раздраженно мотнула головой, словно перечеркивая сказанное Марком.

– Марк, теперь все думают, что ты мертв, они уже объяснили твое исчезновение, так что сделать это теперь им проще простого.

– Я пойду не там, где меня поджидают.

– Откуда тебе знать, где они тебя поджидают?! Черт побери! – Лал спрыгнула на пол, вдруг поняв, насколько все серьезно. – Они не сделают этого, пока не узнают, где мы… они только и ждут, чтобы ты объявился!

– В этом ты тоже можешь мне помочь. Они знают, что мы шли в Атабию, так что туда я не пойду, мы можем все обдумать…

– Нет, не можем!

Снова наступило молчание, разговор зашел в тупик, когда они могли лишь упрямо глядеть друг на друга, отворачиваться и снова встречаться неуступчивыми взглядами, лица обоих были искажены отчаянием и призывом: передумай!

– Послушай, Лал. Для меня это тоже проще, – наконец сказал Марк. – Теперь им никто не поможет. Если я уже мертв, то кому вздумается звонить стражникам, увидев человека, похожего на меня? Если ты дашь мне документы, я смогу отправиться куда захочу.

– Не в документах дело, – устало ответила Лал. – Ты даже не сможешь ими воспользоваться.

– Смогу, – Марк резко обернулся, стиснув зубы, вздрагивая, словно уворачиваясь от летящих в него камней. Он вспомнил, как Гемелла безвольно соскользнула на мозаичный пол. – Гемелла и Варий были женаты. Она умерла, один человек уже погиб из-за меня.

– Ты не можешь винить себя в этом.

– Я не виню! Я не знал, что случится, не мог этому помешать! Но потом!..

На сей раз Лал яростно перевела дух, так что у нее даже перехватило дыхание. Она села на кровать и спрятала лицо в ладонях.

– Ладно. Возможно, ты всегда будешь чувствовать себя виноватым. Возможно. А возможно, тебе придется… – произнесла она еле слышно, ей хотелось, чтобы кто-нибудь другой сказал за нее это, – тебе придется смириться. Потому что есть более важные вещи, чем то, что ты чувствуешь.

Она подняла голову и, чувствуя недоброе, взглянула на Марка, боясь, что он испытывает к ней отвращение, как всякий порядочный человек. Марка снова пробрала дрожь, но он ничего не ответил, против воли заметив, как тяжело ей дались эти слова. Он прочистил горло, но смог всего лишь пробормотать:

– Но Варий…

Лал сказала уже несколько спокойнее:

– Это он послал тебя к нам. Чтобы ты был в безопасности.

– Да.

– И что он велел тебе делать?

Марк ответил не сразу. Наконец с неохотой произнес:

– Да, он велел мне оставаться на месте.

После этого он успокоился, как успокоилась прежде и Лал, оба сидели не шевелясь.

– То же сказал бы и Делир, и ты вот говоришь, хотя Дама был прав: это из-за меня стражники подобрались так близко, из-за меня все в опасности. Так в чем же дело? Почему все так стараются для меня?

– Потому что мы хотим, чтобы ты стал императором, – ответила Лал.

– Да. Но если я дам этому случиться, то как смогу стать императором? Если я даже не попытаюсь? Если буду просто позволять другим людям защищать себя и ничего не сделаю для них?

– Сделаешь. Сделаешь, когда придет время.

– А когда оно придет? Кто заставит его прийти? Я пока еще даже не наследник. Если дядя думает, что я умер, то он так или иначе назовет кого-нибудь другого. – Бедный дядя Тит! – с внезапным состраданием подумал Марк. Мой отец, и вот теперь я! – А весной он болел, или, может быть, они уже и его убили! Тогда все, что сделал Варий, чтобы помочь мне, и все, что сделал Делир, и Уна, и Сулиен…

Лучше бы он не упоминал их. Ужасное предчувствие утраты шевельнулось в нем, едва он впервые осознал, что пытается уйти, даже не увидев их, не сказав им ни слова, не попрощавшись, что его уход проложит между ним и Уной сотни миль. Лал заметила это, заметила, как он запнулся.

– Тогда вообще нет смысла возвращаться, – все же закончил Марк. – Императором будет Друз, не я. Да и почему я должен быть императором? Я позволил Варию отправить себя сюда, здесь я надежно укрыт. Что такого я сделал, чтобы стать императором? И Варий был единственным, кто знал, что творится. Если он умрет, а я буду сидеть здесь сложа руки, разве в Риме хоть что-то изменится? Я должен быть там. Я должен вернуться домой.

И Лал даже не поняла, почему у нее не нашлось слов ему возразить. Дело было даже не в том, что она уверилась в его правоте, но все ее аргументы вдруг показались такими шаткими, даже ей самой вдруг стало не важно, что она думает. И она уже больше не верила, что надо кого-то в чем-то разубеждать, отказывать в помощи, сообщать отцу. Вместо этого она пошла на последнюю уловку:

– А как же Уна?

Марк смотрел ей прямо в глаза. Теперь же он потупился, словно вдруг утратив дар речи, всю ясность своих доводов. Он не знал, что Лал это известно.

– Объясни ей. Попрощайся за меня, – пробормотал он.

– И все?

Марк криво улыбнулся:

– Остальное она и сама знает. – Подумав, он добавил: – Скажи, что все, о чем мы договаривались насчет денег и их свободы, остается в силе.

Его самого поразило, каким холодом повеяло от этих слов, как далеки они были от того, что он хотел сказать на самом деле: «Скажи, наконец, что я хочу видеть их обоих, ее и Сулиена, пусть приезжают в Рим».

Но он не мог вообразить, что такое возможно. Сказав это, он понял, что никогда больше не увидит никого из них, никогда больше не увидится с Уной.

Если бы кто-нибудь, особенно Уна, попытался остановить его в тот момент, Марк, по крайней мере, заколебался бы, а это означало, что в конце концов он бы сдался. Делир наверняка мог бы воспрепятствовать его уходу, возможно даже физически, если бы все остальное не помогло.

Но Лал закрыла глаза и как бы со стороны услышала собственный голос:

– Я скажу им. Стань там. – Она повесила на дверь простыню, чтобы создать ровный фон для фотографии.

У нее уже были готовые бланки, но время, которое потребовалось на то, чтобы сделать снимки, вклеить фото, вписать новое имя, место и дату рождения, поставить печать, показалось Марку невыносимо мучительным. Как давно оставил он Уну у водопада? Наверное, с полчаса.

– Гней Неметорий Карий – годится?

– Да, да.

Вся вторая половина дня тянулась бесконечно, до темноты оставалась еще уйма времени. Раздобыть карту, по крайней мере, удалось быстро, они лежали повсюду: предполагалось, что каждый должен досконально знать окружавшие ущелье горы, вытвердить на память отмеченные маршруты бегства. Марк внимательно изучил их, и теперь окружавшая колонию пустошь заставила его вздохнуть. На севере, всего в семнадцати милях, находился городок Илуро, где он мог сесть на поезд до Тарбы, а оттуда – на Рим. К сожалению, он вынужден был признать, что всякий, кто посмотрел бы на этот участок карты, без труда предсказал бы подобный маршрут. Лучше было избрать внешне неправильный путь – в Испанию. Но на этом пути не было ничего на протяжении тридцати−тридцати пяти миль. Марк стал мрачно подсчитывать: на пути из Немауса он иногда проходил до двадцать миль в день, но, поскольку по-настоящему выспаться не удавалось, а тело ныло и болело, на следующий день он обычно идти не мог. А в лесах, на пути из Волчьего Шага, они двигались не быстрее и не дальше, чем то было им по силам. Но в этот раз, если он выложится полностью, будет идти днем и ночью, не экономя сил на завтра, поскольку это будет ни к чему, он пройдет весь путь за один день, даже меньше, сурово решил он, словно предупреждая свое тело о грядущих испытаниях. Была еще станция в Пантикосе, крохотном городишке на водах, как сказала Лал; он ухватился за этот вариант, поскольку он казался самым неразумным: глупо было уклоняться так далеко к юго-востоку. Правда, Марк не знал точно, что делать дальше – направиться ли прямо через Галлию или сначала добраться до Помпело и Цезараугусты, но надеялся, что разница невелика. Он прикинул, что может оказаться в Риме рано утром послезавтра, хотя в это и верилось с трудом: все-таки такая даль.

Оставались еще деньги. У Лал своих практически не было, а Марку требовалось двести или, кто знает, триста сестерциев.

– Все в порядке, у отца есть небольшой сейф, я могу открыть его, – сказала Лал.

– Я верну.

– Хорошо.

– Там хватит?

– Да.

– Но можешь ли ты взять их – обойдется ли без них колония?

– Не беспокойся, по крайней мере об этом.

Марк с несчастным видом кивнул, но было бы нечестно проявлять колебания по этому поводу, словно подсказывая Лал разделить ответственность за кражу с ним, подтолкнуть его к побегу.

Громко ступая, Лал подошла к двери Делира, надеясь, что его нет, но, услышав голоса, остановилась.

– Противно думать, что в Атабии могут ждать люди, а за ними никто не приходит.

– Мы можем передать им словечко с Пальбеном, он расскажет им, как пройти.

Да, это была Зи-е.

– Но если они не могут идти дальше? Вспомни, как было с Пиррой или Чило.

Лал чуточку покраснела, но все же вошла. Делир слегка удивленно улыбнулся: уже много дней, как она не приходила к нему по своей воле. Но сейчас разыгрывать перед отцом дружелюбие, зная, что через полчаса он поймет – его провели, было бы жестоко; поэтому она лишь холодно сказала:

– Айрис говорит, что Пирра снова заговорила. И просит тебя прийти.

Делир мигом поднялся на ноги.

– Делир, – сказала Зи-е, – это может подождать…

– Нет, нет, не может. Ты идешь, Лал?

– Я еще не закончила расписания, – произнесла Лал с прохладцей.

Делир скорбно посмотрел на дочь. Эх ты, жалкий маленький нытик, вдруг отчетливо подумала Лал, колеблясь между досадой и симпатией. Она беспокоилась, что Зи-е может не пойти с Делиром, но та с опаской улыбнулась Лал и мгновенно выскользнула вслед за ним. Боится остаться наедине со мной! – с крайним удивлением и одновременно удовольствием поняла Лал.

Она отдернула занавеску, скрывавшую кровать Делира; сейф был внизу.

Пока Лал не было, Марк, теперь уже охваченный нетерпением и тревогой, нервно перебирал бумаги, удостоверяющие его личность, и карту. Если Делир все еще там, как она вытащит деньги? Если же он ушел, кто-нибудь обязательно расскажет ему о дальновизоре и Варии. Он попробовал было сочинить письмо Делиру, но дальше: «Простите. Спасибо», – дело не шло.

Он посмотрел на себя в зеркальце Лал. Волосы его все еще были короче, чем в Риме, но больше уже не топорщились и выглядели нормально. Ему показалось, что он вырос, но трудно было сказать наверняка – возможно, он выдавал желаемое за действительное. Марк неуверенно ощупал подбородок, думая, что форма лица тоже должна была как-то измениться. Перемены эти были ему приятны, если действительно имели место, но, подумал он с недоверчивой дрожью, скоро я захочу, чтобы люди признали меня, скоро не будет иного выхода.

Лал вошла и молча протянула ему пачку банкнот.

– Можешь поменяться с тем, кто сейчас дежурит у мониторов? – наконец спросил Марк. – Иначе меня заметят. Постарайся и веди себя спокойно, сколько сможешь.

Лал еле слышно, но тяжело вздохнула:

– Такая беда, ты втянул меня в такую беду!..

Марк сжал ее руку:

– Я не забуду.

Прежде чем он вышел, она чмокнула его в щеку. Он никогда больше не увидит ее, не увидит Делира… Марк встряхнулся. К чему эти мысли. Он не даст себя убить. Почему бы ему и не приехать потом?

Ему нужна была его куртка, смена одежды. Складывая вещи, он понял, что ему практически нечего с собой брать. Он сунул одежду, которую Сулиен купил ему в Волчьем Шаге, в мешок Сулиена. Где-то должен был лежать другой рюкзак, но Марк не мог его найти. То немногое, что оставалось, либо принадлежало Варию, либо было оставлено в колонии мужчинами или юношами, которых он никогда не видел, которые – даже в спешке эта странная мысль успела мелькнуть в его голове – занимались настоящим делом, жили в настоящих местах, если только остались в живых.

Марк схватил куртку, под ней оказалась иссиня-серая шапка, которую подарила ему Уна. Он судорожно, торопливо складывал вещи в рюкзак, но тут словно забыл, что делает, и спокойно, внимательно посмотрел на шапку, словно это было произведение искусства. Надевать ее он не стал. Аккуратно сложив, он положил ее, совершенно ненужную, в карман рюкзака.

Усевшись перед серыми экранами, Лал видела, как он быстро прошел мимо лифта к одной из ближайших лестниц, выбрался на тропу и свернул с нее в буковую рощу.

Но на вершине холма, уже невидимый Лал, Марк остановился. Внизу перед ним лежало большое пустынное пространство, размежеванные участки холодной травы, усыпанные тощими овцами. Он стоял на краю поля, прикусив губу. Он как бы увидел себя на расстоянии, движущуюся цветную точку, крохотное, но отчетливо различимое живое пятно на горном склоне. С воздуха или даже просто наблюдая из долины, любой заметил бы его, как только он выйдет из-под прикрытия деревьев. А если он станет пробираться лесами, отыскивая другой путь на юго-восток, сколько времени это займет?

Открывшийся перед ним простор сначала взбодрил его. Но теперь он же приковал его к месту. Идиот, подумал Марк. Это было дальше, чем ему представлялось, конечно, ведь он же не мог идти по прямой через горы.

И он позволил имени Уны стучать у него в висках, подстраиваясь к его шагу тем громче и яростней, чем дальше он уходил от нее. Он принялся думать, как неправильно все это – не только потому, что он не увидит ее снова, но и потому, что им довелось встретиться в последний раз именно так – после неудачного поцелуя, когда она была такой кроткой и бессловесной, словно совершенно другой человек. И что она делает сейчас, что станет делать, что почувствует, узнав, что он ушел?

Он просто стоял, забыв о том, что должен присматриваться, прислушиваться! Внезапно Марк представил, как кто-то беззвучно подходит к нему сзади, увидел его так отчетливо, словно не тот, другой, а он сам был убийцей. Марк обернулся. Но ничего не увидел.

Мысль вернуться он отбросил начисто. Иди же, иди, понукал он себя – и не мог.

А за две мили к северу маленькая группа людей знала, где он сейчас. Они отпустили его достаточно далеко, чтобы не сомневаться, что он вне поля зрения камер, вне пределов слышимости и помочь ему не может никто. Они знали, что сначала Марк прошел по ущелью на восток, потом свернул к югу, знали, когда он остановился. И только тогда тронулись с места.