Текст книги "Граждане Рима"

Автор книги: София МакДугалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

ХОЛОДНЫЕ КЕДРЫ

Разговор в зале не шел у Вария из головы. Даже отвлекаясь от его сути, состоявшей в том, что Марк умрет и это случится из-за него, некоторые фразы неотвязно преследовали его, и он не мог разорвать странную, жутковатую связь, установившуюся между ними. Варию казалось, что они вообще не могут понять друг друга, ему хотелось, чтобы Габиний был от него как можно дальше, чтобы их разделяло нечто, не поддающееся объяснению. Но Габиний не только раскопал факты, которые не имел права знать, – к примеру, выкидыши его матери, его поведение после смерти Гемеллы, – но и явно сложил из этих фрагментов образ Вария, непозволительно похожий на него. С другой стороны было то же самое. Варий обнаружил, что теперь понимает кое-какие черты характера Габиния, которые вовсе не желал понимать. Так, когда, после того как Габиний закончил с ним, кто-то неожиданно сделал ему инъекцию успокоительного, Варий понимал, что это не просто затем, чтобы смягчить его страдания и использовать в будущем; Габиний действительно видел в этом проявление доброты. И Варий так это и воспринял, он был так благодарен, что кто-то на время отключил его сознание.

И точно так же он не сомневался, что, когда это случится, он снова увидит Габиния лично; Габиний сам скажет ему все.

Вария поселили в симпатичной белой комнатушке где-то на одном из верхних этажей дома. Там было все, что нужно, чтобы занять себя: книги, музыка. Он ни к чему не прикоснулся. Когда лекарства не погружали его в теплое безразличие или сон, он сидел, глядя в окно, которое невозможно было ни открыть, ни разбить, на холодные кедры.

Он помнил, что Габиний сказал про убийство Марка. «Он даже ничего не почувствует». Конечно, конечно, надо было надеяться, что это правда, что все произойдет быстро. Но из какого-то извращенного самолюбия он хотел, чтобы Марк знал, что это он предал его, потому что мысль о том, что Марк до самого конца будет думать, что Варий послал его в безопасное место и до сих пор отстаивает его интересы, – эта мысль была невыносима.

Что он станет делать, если Габиний действительно отпустит его? Они могут обезопаситься, не позволив ему никогда более приближаться к Фаустусу или какому-нибудь другому важному лицу. Над Розой и его родителями постоянно будет нависать угроза – и над любым, кому он вздумает все это рассказать. Так или иначе, он достиг стадии, когда все почти утратило смысл. Скоро некого будет спасать.

Иногда он устало, как бы из чувства долга, думал, что нет, это нехорошо, – вероятно, ему следовало описать все случившееся, сделать много экземпляров, послать их – куда-нибудь – оставить, чтобы их прочел – кто-нибудь, – но он был не в состоянии додумать эту мысль до конца и во всех подробностях, подозревая, что уже не сможет сделать этого никогда.

А затем (до этого он и не надеялся выжить), затем, когда теперь пытался представить себе свое существование вне сложившейся ситуации, в общем-то обычная вещь, его сознание словно ударялось о невидимую стену и отступало, ошеломленное и растерянное. Это было все равно что пытаться представить себе непредставимую бесконечность. Он уже не думал о самоубийстве как о стоическом выходе, вообще как о поступке, просто все остальное казалось недостоверным. Но все, что Габиний сказал о его родителях, загнало их в тупик, такой же очевидный и неизбежный, как смерть.

Иногда он чувствовал, что должны быть слова, чтобы как-то объяснить им, заставить понять, что это действительно к лучшему. Но все равно знал, что это невозможно. Но все равно не мог думать ни о чем другом.

Габиний не имел к этому чувству никакого отношения.

Теперь у Вария не было удобного случая. Его ни на минуту не оставляли одного. Телохранители в синих ливреях постоянно находились в его комнате, по большей части храня вежливое молчание, хотя один, моложавый и светловолосый, время от времени пытался подбодрить его. Варий никогда не отвечал ему, теперь уже не потому, что упрямо решил молчать, а просто не мог, у него не осталось на это сил.

Были и еще два обстоятельства, заставлявших его ждать. Во-первых, у него было чувство, что он должен быть здесь, чтобы услышать о смерти Марка, засвидетельствовать ее, раз уж он сделал ее возможной. Но кроме того, он иногда думал о Туллиоле и Клеомене и в конце концов понял, что надеется, что, быть может, им удастся что-нибудь сделать, быть может, удастся предотвратить ее. Он не верил, что нечто подобное может случиться. Но когда голова его была ясной, этого было достаточно, чтобы поддерживать его в состоянии мрачного и неопределенного, тревожного ожидания.

Поэтому, когда Габиний вошел, суровый, со сложенными на груди руками, на лице – ни следа оживленной приветливости, и начал, буквально теми же словами, какие воображал Варий: «Я хотел сам сказать тебе», – то Варий почувствовал студенистую дрожь во всем теле и вместе с тем нечто близкое к облегчению.

– Я обещал отправить тебя домой, но не могу. Мы не нашли его.

Варий на мгновение позабыл о Розе и родителях и пережил приступ ошеломительной радости, такой неожиданной и бурной на фоне бесцветного отчаяния, что все вокруг будто залил колышущийся нездешний свет. Но потом он с испугом вспомнил и сказал:

– Ничего не делай. Я все сказал. Это правда.

– Знаю, знаю, – примирительным тоном откликнулся Габиний. – Об этом не беспокойся. Мы говорили кое с кем из колонии. Кое-кто сам на нас вышел.

– Один из рабов?

– Да.

Варий сел у окна. Ему стало плохо. Потом он скучно подумал, что не имеет права испытывать ничего подобного после того, что сделал. Он облокотился о подоконник, подпер голову рукой и посмотрел на темные деревья.

– Ты думаешь, это то, что нужно, – сказал Габиний. – Но кажется – или, вернее, нам так сказали, – что нам до него не добраться. Они могут заметить приближение врага и просто исчезнуть. Они уже подумывают об этом. И явно тот раб ничего не сможет или не захочет сделать для нас. Поэтому у нас возникла небольшая проблема. Понимаешь?

Варий испытал мгновенное нерассуждающее удовольствие единственно оттого, что у Габиния возникла проблема.

– Видишь ли, мне никогда не хотелось вмешивать тебя во все это. Твоей вины тут тоже нет. Нам следовало быть более осторожными. И мне казалось, что это так. А у тебя, именно потому что ты большой путаник, множество хороших качеств. Я о тебе совсем иного мнения, чем о Лео.

– Да, я знаю, – раздраженно ответил Варий.

– Итак. С моей точки зрения, чтобы покончить со всем этим быстрее, необходимо, чтобы он покинул этих людей.

Казалось, Габиний хочет, чтобы Варий сам угадал, что он имеет в виду. Немного погодя он заметил:

– А ведь он стольким обязан тебе.

И до Вария постепенно дошло, почему Габиний так мрачен. На самом деле он пришел сказать: «Мне очень жаль, но в конце концов тебя, вероятно, придется убить», – почти, подумал Варий, как он мог бы сказать своему служащему: «Знаешь, какой был плохой год, боюсь, тебе придется уволиться». Мысль эта заставила его рассмеяться, и Габиний сразу же принял обиженный и смущенный вид.

После этого разговора Варий ощутил, что кровь быстрее бежит по жилам и сердце судорожно бьется в груди. Столь длительная безнадежность настолько притупила его чувства, что теперешнее возбуждение казалось неестественным, почти опасным, словно внезапно он стал вдвое выше и никак не мог привыкнуть к этому, не мог двигаться, не задевая за углы и не разбивая чего-нибудь.

Не будь идиотом, Марк, умолял он, оставайся там, где ты есть.

На самом деле он не думал, что у Марка много шансов, слишком уж близко они подобрались к нему, да и на кого он мог положиться – на него, Вария, на рабов?

Но теперь окружающее перестало бесследно исчезать в незримой воронке; положение стало неопределенным. Варий больше не мог часами сидеть, пустым взглядом уставившись на кедры; встав, он начал бесцельно бродить по комнате, даже впервые раскрыл одну из книг, хотя сосредоточиться на словах было трудно.

В тот вечер, в Золотом Доме, Фаустус был один, тяжело развалившись на диване в полуночно синей гостиной; рядом стоял графин с вином; ему не хотелось видеть даже Туллиолу, и он не замечал, что музыка, которую он слушал, давно кончилась.

– Почему бы вам не пойти ко всем чертям? – сказал он вместо приветствия, когда дверь открылась.

Но это была Макария, с помятым лицом, красными глазами, в руках она держала несколько тонких листков бумаги.

– Папа, папа, это так ужасно, прости, но ты должен прочесть это…

Фаустус грузно поднялся.

– Что, нашли они его?

Он мигом догадался, что Макария хочет сообщить о смерти Марка, потому что она никогда не позволяла ему видеть себя заплаканной. После всех этих недель и приступов ложной надежды он уже больше не верил в самый многообещающий вариант с похищением Марка. Ему сказали, что Вария допрашивают в связи со смертью женщины (явно задушенной), и он решил, что самое большее, на что остается надеяться, это что сцена убийства каким-то образом привела в действие проклятие Новиев и кто-то, кто уже не был Марком и никогда вновь не станет им, в ужасе скитается по империи.

– Нет, но это был он, Варий.

Макария протягивала Фаустусу признание. Варий показал, что Марк обнаружил, что он разворовывает имущество Лео. Гемелла застала его сразу вскоре после того, как он убил Марка, и стала кричать, приведя его в панику. Он никогда не собирался убивать ее и, увидев, что она мертва, не мог в это поверить; поэтому он оставил ее на вилле в Тускулуме, отчасти надеясь, что она всего лишь потеряла сознание, и, вернувшись, он найдет ее в полном порядке.

Потом он беспорядочно разъезжал по Риму, поднялся в Лаций, где и сбросил тело Марка в Тибр. Поскольку его до сих пор так и не нашли, теперь это совсем маловероятно.

– Но эти люди, которые видели его… – инстинктивно начал Фаустус, но глаза его уже помутились от слез.

Макария только покачала головой; она уже рыдала навзрыд, так что не могла говорить. Фаустус обнял ее, и она прижалась к нему так, как не делала этого уже много лет, по сути двадцать, после того как он развелся с ее матерью, а ей было тринадцать.

ЧЕРНЫЕ ШТАНДАРТЫ

После обратного пути сначала сквозь метель, потом под дождем, после длительной дороги сквозь мокрые буковые рощи Уна и Дама были настолько измотаны, задыхались и дрожали и вместе с тем настолько охвачены чем-то вроде беспорядочного оживления, что едва ли думали о том, что скажут про Тазия. Уна помогла Даме, который все еще морщился от боли, забраться в подъемник, и оба притихли, когда ноги их коснулись металлического днища и подъемник стал раскачиваться, опускаясь, а они погрузились в воспоминания.

Спустившись же, они оказались среди такого переполоха, что сразу обо всем позабыли.

– Что правда? Кто-то сказал мне, что это правда! – настойчиво спрашивал кто-то. Ему вторил детский голос:

– Ладно, ладно, она права, разве нет? Для начала надо было сказать нам, по крайней мере у нас был бы выбор. Зачем врал?

– Ты знал? Кто еще знал?

Несмотря на шум, Уна первым делом заметила Марка, возможно потому, что на него глядело сейчас такое множество народа. Он стоял на мосту, окруженный небольшой, но постоянно растущей плотной кучкой людей, и все же пока они не трогали его, оставив ему по меньшей мере полметра свободного пространства, отпихивая друг друга от него, как будто он был болен заразной болезнью.

Марк выглядел потрепанным, бледным и напряженным и все же показался Уне каким-то другим. Ей снова вспомнилось лицо на экране лондонского дальновизора, но уже без патрицианского высокомерия, проявившегося в Волчьем Шаге; казалось, что теперь, когда так много людей знает, кто он, ореол имперского величия становился зримым и рос соответственно росту обращенного на него внимания, как шелковая оболочка воздушного шара над горелкой, как марево, в жару неизбежно встающее над землей, хотел того Марк или нет. Он и держался по-иному, воспринимая пространство вокруг себя как данное свыше. И выглядел старше.

Сулиен, однако, тоже был там – единственный человек в охраняемой суеверием пустоте вокруг Марка. Он пытался подбодрить всех и каждого, но при этом он бросал беспомощные взгляды на Лал, в ужасе смотревшую вниз со следующего уровня. Они не могли прервать этот обмен взглядами, означавший прежде всего бессилие что-либо изменить. Лал расплакалась, но затем справилась с собой и поэтому выглядела как-то не к месту здесь, где каждый, начавший лить слезы, уже не мог остановиться.

– Это было единственное место, куда он мог пойти, – говорил Сулиен кому-то, кажется, Тиро.

– «Спиральки» так и не вернулись, – уже спокойнее произнес Марк.

И он посмотрел на Уну почти в то же самое мгновение, когда она впервые посмотрела на него и тут же остро почувствовала себя на виду, словно все взгляды были прикованы не к нему, а к ней, такой видимой, что, казалось, сейчас исчезнет, как человек, стоящий на слишком ярком свету, против солнца. Пульс виновато стучал у нее в висках, словно ее поймали благополучно пытавшейся стянуть какую-то пустячную вещицу, с которой, она уже не сомневалась, ей удастся улизнуть.

Пожалуйста, не надо, снова подумала она. Это чересчур, я не могу.

– Ты в порядке? – обратился он к ней над головами Тиро, Кальвия и Товия, уверенный, что она услышит его, несмотря на разделявшую их стену шума и криков.

Тиро инстинктивно посмотрел, к кому обращается Марк, а затем настойчиво продолжал:

– …раньше на нас вообще не обращали внимания. Дела никому не было. А теперь! Теперь это только вопрос времени!

Посреди всеобщего переполоха Делир старался успокоить Пирру, стоя рядом с ней очень спокойно и что-то говоря, но так тихо, что на расстоянии они не могли услышать, что именно. Однако дергающееся, искаженное лицо Пирры, казалось, обратилось в ртуть, в нерешительном исступлении она металась взад-вперед, размахивая кулаками в воздухе перед самым носом Делира, словно ей когда-нибудь хватило бы смелости в самом деле ударить его, тянула за собой смиренную Айрис, одновременно пытаясь собрать выпавший у нее из рук и рассыпавшийся узелок с беспорядочно собранной одеждой. Пена пузырилась у нее на губах, она, задыхаясь, скороговоркой выпаливала слова, которые можно было бы разобрать, только если бы они не произносились с такой скоростью:

– Что мы будем делать… здесь оставаться нельзя… зачем я пришла?.. зачем я только сюда пришла? Почему вы ничего не делаете?

Уна поняла, что вообще впервые слышит, как Пирра говорит.

Одно из платьиц Айрис упало вниз, на самый берег быстрой реки, и быстро вымокло на мокром обомшелом камне. Единственный ребенок, который не плакал, Айрис, с отрешенно жалобным выражением не сводившая глаз с вопящей матери, осторожно потянулась, чтобы достать его.

– Не подходи к воде! – визгливо крикнула Пирра и, когда Айрис из последних сил все же, вопреки матери, попыталась дотянуться до платья, так резко дернула дочь за руку, что Айрис не устояла на ногах. Пирра стала наотмашь бить ее свободной рукой, разрывая последнюю одежду. – Нет, ты будешь меня слушать! Будешь меня слушать, я твоя мать!..

Уна вздрогнула, вновь вспомнив о своей матери, которая не хотела их видеть, даже находиться там же, где они.

Одновременно Сулиен, заметив царапины Уны, побитый вид ее и Дамы, подошел и спросил:

– Что случилось?

– Я… – начала и запнулась Уна, понимая, что желательно было иметь наготове какой-нибудь выдуманный ответ, но вдруг почувствовав себя страшно усталой; она не была готова к такому, и ей казалось, будто всю ее сообразительность вытряхнули из нее.

Тиро, дергавшийся в приступе вновь пробудившейся паранойи, воинственно обернулся к ним:

– Привели кого-то?

– Никого не было, – ответила Уна.

Тиро засомневался.

– Тогда почему так долго? – сам же заражаясь подозрительностью своего вопроса, спросил он. – Дама, что происходит?

Дама, все еще белый как полотно, бережно прижавший искалеченные руки к телу, пробормотал:

– Это был не раб, а соглядатай. Но ты не волнуйся, мы от него отделались.

– Так они были в деревне?

Несмотря на все недоверие, перепуганный голос Тиро прозвучал слишком громко.

Сулиен с Марком тут же озабоченно подошли к ней и почувствовали, как тревога почти осязаемо распространяется от Тиро во все стороны, как лава из трещины в земле. Пирра, вся дрожа, осела на землю и вцепилась в Айрис, которая одеревенело стояла в ее костлявых объятьях. Пирра прижалась головой к Айрис, словно ища у нее укрытия и одновременно чтобы защитить и успокоить дочь, стеная:

– Надо было оставаться там, где мы были… я бы вытерпела… а вот уж когда нас найдут, будет совсем плохо.

Товий, не желая поддаваться общей панике, спокойно, рассудительно произнес, обращаясь скорее к себе, чем к Марку или Делиру:

– Не понимаю. Почему нельзя было распутать все это в Риме?

Оставив Пирру, Делир оглянулся и решительно произнес:

– Кто следил за мониторами?

– Я, – ответил Марк.

– Вот и возвращайся к ним, – сказал Делир. – Пожалуйста, возвращайся, Марк, – категоричным тоном добавил он, вызвав новый, но уже не такой сильный шок среди присутствующих и снова заставив Пирру взвыть, но почти сразу вслед за его словами на всех остальных словно нашло какое-то оцепенение.

Марк в нерешительности стоял на месте, чувствуя, что хочет остаться, если разговор пойдет о нем, желая объясниться.

– Еще никогда мониторы не оставались без присмотра, – твердо заявил Делир.

– Потом расскажешь, что случилось, – сказал Марк Уне и неохотно повернулся, чтобы идти к домику, где стояли мониторы. Стоявшие на его пути Кальвий и Хелена инстинктивно расступились, освобождая ему дорогу.

– Хорошо, – сказал Делир. – А теперь никому не покидать лагеря, предварительно не сообщив. За мной.

Домик, где помещалась столовая, был самым большим в колонии. Делир, казавшийся в толпе почти карликом, подпрыгнул на цыпочках, бросив взгляд на длинный стол. Нет, слишком высокий. Сознательно и неловко подражая воробью, он вспрыгнул на стул, наполовину намеренно покачнулся, дабы удостовериться, что привлекает всеобщее внимание, затем повернулся и начал говорить, моментально утратив всякую комичность.

– Да, это Марк Новий Фаустус. Он пришел сюда, потому что его вынудили. Я всегда готов бескорыстно прийти на помощь всякому, особенно молодому человеку, который боится, что его убьют.

И все же в данном случае я был не до конца бескорыстен. Если кто-нибудь еще не знает, зачем и почему сын Лео оказался здесь, то я скажу: потому что он собирался покончить с рабством, когда станет императором. И тогда колонии вроде нашей будут уже не нужны. – Он произнес это с пафосом, хотя голос его звучал по-прежнему ровно, и только Уна, Зи-е и Лал понимали, какой заряд мечтательной тоски вложен в эти слова, разве что Лал, уныло прислонившись к самой дальней стене, в данный момент не испытывала к отцу особой симпатии.

Она посмотрела на Сулиена, стоявшего рядом с Уной и Дамой в противоположном конце столовой. И снова Сулиен бросил на нее несчастный взгляд, и, хотя Лал и ответила ему тем же, на сей раз ей не удалось подавить раздражения.

– Потому что мы сможем жить где угодно и нам не придется больше лгать, – продолжал Делир. Ему и раньше случалось произносить речи, и он намеренно говорил не «вы», а «мы», хотя сознавал, что их история и его – не одно и то же. Но, в конечном счете, его лишили гражданства и он тоже был преступником. – Мы уже добились того, что никто не имеет на нас права, и рано или поздно каждый человек в мире поймет, что это так. Вот за что убили Лео и его жену. Это не был несчастный случай. То же и по той же причине произойдет с Марком Новием, если его найдут. Каждый знает, как рыщут по его следам стражники, знает, что за его голову обещана награда. Но если кто-нибудь, здесь или где-нибудь еще, поможет им схватить Марка, это будет означать только одно: его смерть. И он не случайно зовется только своим первым именем, Марк – как могли бы называть его близкие друзья или как его звали ребенком, таким обычным, простым именем, без всякой мишурной позолоты, и если Марк умрет, то мы уже никогда не будем чувствовать себя уверенно. Теперь мы прячемся, как делали это всегда, но скоро в этом не будет нужды.

– Ты мог бы сказать нам это с самого начала, – мягко, как и прежде, заметил стоявший в первых рядах Товий. – Мог бы на нас положиться.

Делир не знал, что ближе к правде: да, подумал он, я мог бы положиться на тебя, Товий, но далеко не на каждого.

– Товий, – с улыбкой воззвал он к нему, – посмотри на бедную Пирру.

Пирра сидела за столом, сжав голову руками, все еще тихо жалуясь, Айрис, как заботливая нянька, похлопывала ее по плечу.

– В прошлом у нее были веские основания жить в страхе. Конечно, это пугающие новости. Я не хотел никого напугать. Но продолжаю утверждать, что нас не найдут. Даже если они найдут ущелье и подберутся к нам совсем близко, это будет нелегко, и они не найдут нас. Важны только люди, не место.

Дама сердито втянул воздух сквозь стиснутые зубы, но ничего не сказал, нет, это было бы изменой. Но ничего, я еще поговорю с Делиром, подумал он.

Товий в сомнении кивнул, безусловно сознавая, что Делир попросту ушел от вопроса. Делир спрыгнул со стула, сказав:

– А ну-ка иди сюда, Пирра, я налью тебе вина, а ты скажешь мне, как уговорить тебя не волноваться.

Но это не сработало, во всяком случае не очень – с Пиррой такие штуки не проходили. Даже терпение Айрис, казалось, навсегда иссякло, и, пока Делир старался успокоить ее мать, она безнадежно и устало вздохнула и отошла.

Уна и Сулиен старались протиснуться к выходу: теперь Уна была почти так же скована, как Марк, и вконец сбита с толку.

Их остановило на месте не по-детски изможденное лицо Айрис.

– Это я виновата, – произнесла она, впрочем без всякого выражения. – Не надо было ей говорить. Я бы никогда и не сказала. Но она просто сидела молча, сами знаете как, и не хотела одеваться. Я просто хотела ее разговорить. Думала, ей будет интересно. Но все новое ее только пугает, все, не надо было мне про это забывать.

Наедине Айрис выглядела не такой удрученной, как вместе с Пиррой.

– Ты ведь не знала, что кто-то хочет убить Марка? – спросил Сулиен.

Айрис тяжело помотала головой. Но Тиро уже спрашивал Уну:

– Откуда ты узнала, что этого человека подослали?

– Иногда я просто знаю о людях такие вещи, – уклончиво ответила Уна. Но Пирра уже жалобно звала дочь, и Делир ушел – многих еще надо было утихомирить.

– Ну ладно, – покорно произнесла Айрис, пожимая узкими, худыми плечами, и снова вернулась к работе.

Позже Делир разыскал Марка на другой стороне ущелья, в домике, где стояли мониторы. С ним была Зи-е, и, хотя они не прикасались друг к другу – более того, казалось, что еще недавно они о чем-то спорили, впервые было явно заметно, что они живут вместе, и Марк, не понимая, чем вызвано такое небрежение к строго хранимой тайне, был удивлен.

– Ты иди, мы понаблюдаем, – сказала Зи-е.

– Все… в порядке?

– Надеюсь, да, – ответила Зи-е, как всегда чуть язвительно, впрочем не имея в виду Марка.

Делир устало подмигнул юноше.

– Зи-е считает, что нам нужно немедленно эвакуироваться.

– Думаю, всем будет легче, если у каждого найдется определенное занятие, – спокойно ответила Зи-е. – Ты слишком устал всех успокаивать. И это правда – деревня слишком близко.

– Простите, что из-за меня такое случилось, – сказал Марк.

– Нет, нет, – Делир сел и уставился на экраны мониторов, где все казалось застывшим – кроме дождя. – Никому не желаю смерти, – негромко сказал он, – но хочу, чтобы ты поскорее стал императором.

Выйдя, Марк остановился. Кругом никого не было. Внизу река, казавшаяся белой в темноте, что-то сердито бормотала, перекатываясь по камням. Ему показалось, что лагерь затаился, вжавшись в землю, как раненая шипящая змея. Он вернулся в свой домик и сочувственно посмотрел на Сулиена растянувшегося на кровати. Вид у него был наполовину довольный, наполовину отчаявшийся.

Он все рассказал Марку и неожиданно спросил:

– У вас с Уной что-то есть?

Марк почувствовал, что его загоняют в угол.

– Нет, – ответил он.

– Ладно. Нет, так будет. Собираешься что-нибудь предпринять?

Какое-то время Марк в нерешительности молчал.

– А ты против? – спросил он наконец.

– Уф, – с горечью произнес Сулиен. – Да, возможно, мне следовало бы тебе запретить. Пожалуй, я предпочел бы, чтобы это был кто-нибудь другой. Да. Держись подальше от моей сестры, извращенец, я не хочу, чтобы ты ее растлил. – На какое-то мгновение Сулиен почувствовал, что не прав перед Делиром, который не сказал ничего подобного, но все равно ему стало легче. Он кисло усмехнулся. По крайней мере, ему удалось заставить Марка невесело рассмеяться. – А если она на тебя заглядывается, – добавил он, – то мне придется от нее отречься и заставить тебя пожалеть, что ты вообще родился. Нет, конечно нет, – спокойно продолжал он. – А неплохая мысль, верно? Я имею в виду: если что-нибудь сделаешь, берегись.

– Непременно, – пробормотал Марк.

– Так-то оно лучше. Я не шучу. – Прежде чем продолжать, Сулиен помолчал. Семь лет, подумал он, а я ведь так и не знаю, где она все это время была. – Потому что… думаю, лучше бы тебе было найти кого-нибудь, кто… Думаю, ей очень нелегко кого-то полюбить. По крайней мере, не теперь и не так.

Марк едва удержался от опасного вопроса: «А как же Дама?».

– Смелей, – не отставал Сулиен. – Считай, что тебе повезло. По крайней мере, ты можешь найти другую. – И Марк опять не знал, что сказать в ответ, он не мог признаться ни Сулиену, ни кому-либо вообще, что это невозможно. Поэтому только сделал вид, что не совсем согласен. – Ничего сложного, – настаивал Сулиен. – Помнишь, что я сказал в Толосе? Как только тебе нечего будет бояться, ты запросто можешь сказать: «Привет, дорогая, я наследник императорского престола». А мне что прикажешь делать? Так и мыкаться до конца жизни?

Оба погрузились в глубокое, беспросветное молчание. Наконец Марк сказал:

– Ты абсолютно уверен, что здесь нельзя напиться?

Назавтра все пошло своим чередом: уроки синоанского, работа на кухне. Но Марк не мог не чувствовать, что люди вокруг него то становятся напряженнее, то снова успокаиваются, это походило на зыбь вокруг лодки.

– Веди себя как раньше, – сказал Сулиен. – Привыкнут, мы же привыкли.

Но весь тот день Делиру приходилось посылать небольшие поисковые группы в леса, чтобы найти Пирру, которая бежала, безутешно рыдая, и пробиралась к испанским горам, таща за собой Айрис. Только к ночи Зи-е вернулась, ведя за руку Айрис, безутешную, проливающую потоки слез. Она возвращалась в колонию за помощью, но не могла точно описать путь, которым шла, и только еще через четыре часа Товий и Тиро привели Пирру домой: когда они нашли ее, она лежала на холодной, сырой земле под грудой белого мусора – пластиковый мешок, старое платье. Она всего лишь оцарапала запястья о колючие ветви и потеряла сознание, скорее от переохлаждения, чем от потери крови. Даже после того как она согрелась и Сулиен определил, что серьезных повреждений нет, она дрожа лежала в постели и только временами что-то лепетала или стучала зубами. Айрис пристроилась рядом с ней в свитом ею из одеял гнезде и три дня пролежала неподвижно, не пуская в комнату никого кроме Сулиена.

Марк нес корзину с грязными тарелками из столовой в посудомойню, когда Делир окликнул его из своей комнаты:

– Брось возиться с этим, Марк, заходи.

Марк поставил корзину рядом с дверью. К собственному удивлению, он увидел внутри Уну, она стояла возле третьей части карты, и за ней поднималась Сина. От волнения она сжала руки в кулаки.

– Я подумал, что нам следует знать, чего опасаться, – сказал Делир.

Он все еще не верил в предсказания Уны, хотя продолжал думать об этом, пока Дама не описал встречу с Тазием. Даже теперь Делир испытывал легкое неудовольствие в связи с этой историей, хотя и понимал, что должен извлечь из этого пользу.

– Уна, ты сможешь сказать, способен ли кто-нибудь рассказать стражникам о Марке?

Делир никогда не считал себя человеком наивным, поэтому он допускал, что у кого-нибудь в лагере может мелькнуть такая мысль, и полагал, что готов услышать от Уны все, что она скажет, но и он был потрясен, когда она прошептала:

– Почти любой.

Уной вновь овладело отчетливое чувство, что она куда-то исчезает. Она взволнованно шагнула вперед.

– На самом деле все не совсем так. Они просто ничего не могут с собой поделать. Это всего лишь… импульсы, они сами приходят людям в голову, и те думают – да ведь я смогу разбогатеть. Потом они думают: «Нет, нет, это ужасно», – Уна прикусила губу и пробормотала: – Но иногда они снова думают об этом.

– Ладно, – Делир откинулся в кресле, испуганный, но быстро взял себя в руки. – Ладно. А кто-нибудь думает об этом всерьез?

– Возможно, Мариний. Возможно, Тиро. Речь только о том, как часто они думают об этом, но я не знаю… я не могу постоянно быть рядом с кем-то, да если б и смогла, кругом слишком много людей, так что ничего нельзя сказать наверняка. Но, конечно, я попробую.

– Я поговорю с Маринием и Тиро. – Делир решительно выпрямился, и Уну с Марком в равной степени поразило, насколько твердо он верит, что всеобщее жертвоприношение может уладить практически все.

– А Дама? – непроизвольно спросил Марк.

Он тут же пожалел о сказанном, это показалось самым унизительным способом выдать свою ревность. Уна потупилась и побелела как мел. Но Марк не забыл бессильной ненависти, с которой Дама плюнул ему в лицо.

Делир, в свою очередь, пришел чуть ли не в ярость.

– Нет, нет и нет. Никогда. Разве тебе не известно, что это он разработал план этого места? Это все, что у него есть, и ненависть, которую он питает к Риму… она чрезмерна, это плохо, но разве она позволит ему даже обратиться к ним, не то что взять от них деньги?

– Марк, – шепнула Уна, – он убил бы того шпиона, если б смог.

Но она должна была дать ответ Хольцарте, Делиру, а не Марку. И всем троим тут же пришло в голову, что если можно поторговаться из-за свободы двух людей, то почему не сорока, почему не ради того, чтобы на незаконное поселение в горах смотрели сквозь пальцы? После стольких провалов и неудач это могло стать вполне приемлемым уговором. И мысленно каждый еще на шаг приблизился к мысли, что на предательство способен любой.

Делир обернулся к Уне, вся его нерешительность растворилась в неистребимом желании опровергнуть выдвинутое обвинение.

– Но тогда ты бы знала?

– Нет, – спокойно возразила Уна и попыталась объяснить, с каким сопротивлением сталкивается, когда пытается прочесть мысли Дамы.

– И все же, – сказал Делир. – Я знаю его. Это совершенно невозможно.

Подобные вещи он обычно предпочитал не говорить.