Текст книги "Граждане Рима"

Автор книги: София МакДугалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

– Можете помахать им, если хотите, – сказал он. – Они вас видят.

Все трое посмотрели в ту же сторону, испытывая недоброе предчувствие, но камер слежения среди ветвей заметно не было. Есть еще датчики давления, сказал Дама, подсоединенные к проложенным под землей проводам, которые передадут сигнал тревоги, если кто-то посторонний найдет путь через ущелье. Стали видны еле заметные тропинки, чуть пошире проложенной оленем или барсуком тропки, по ним едва удавалось пробраться через замшелые влажные камни.

– Значит, у вас и дальновизор есть? – спросил Сулиен.

– А как же, – ответил Дама. – Только плохонький.

– Мы дальновизора уже тысячу лет как не видели, – осторожно, как бы походя, заметила Уна. – Марка Новия уже нашли?

Уна испугалась, что опасно сворачивать беседу в это русло, но она чувствовала, что они должны знать, как далеко зашла кажущаяся неосведомленность Дамы касательно Марка и насколько остальные обитатели ущелья разделяют ее.

– Уф! – с отвращением произнес Дама. – И ты туда же.

– Что?

– Кого это волнует – нашли, не нашли? Глупости это, истерия, люди словно с ума посходили из-за кого-то, кого и в жизни-то никогда не видели. Даже здесь! И то правда – по дальновизору его все время показывают. Будто какой-то испорченный мальчишка, которого кто-то прихлопнул или похитил, важнее всего на свете. Никогда ваш дальновизор не смотрю. Как только включат, ухожу куда-нибудь. – Вздохнув, он добавил: – Нет, не нашли. Я и этого-то не хочу знать, но как тут будешь? Дальновизоры не для того сделаны. А чтобы показывать что-нибудь про нас, про наших людей. Вот откуда мы узнаем о людях вроде вас, – тепло продолжал он, явно преодолев свое раздражение. – Когда случается такое – рабы захватывают тюремный паром!

Казалось, он почти позабыл, что Уна и Сулиен не принимали в этом участия.

Марк с Уной переглянулись. Они поняли, к чему надо готовиться. Марк поправил шапку.

– Информационные листки мы тоже иногда получаем, от Пальбена, это механик, которого вы встретили, хороший человек. По правде говоря, мы почти всё от него получаем: еду, оборудование и… и болеутоляющие. Остальные баски просто пытаются нас не замечать. Понимаете, это-то нам и было нужно, когда мы здесь обосновались. Разве не поразительно – быть так близко от Рима, а вокруг ни одного римлянина!

Даме доставляло явное удовольствие объяснять все это – и про систему тревоги, и что оползень был не природный, а это хольцартеанцы соорудили его как переднюю линию обороны. Он ухмыльнулся с нескрываемым удовлетворением, видя, как они удивлены, что колония, очевидно, гораздо хитрее устроена и гораздо лучше защищена, чем они полагали.

Однако Сулиен гадал, заметили ли другие нечто менее очевидное, чем увечные руки Дамы, а именно, что чем дальше они шли, тем это становилось труднее: ноги сводило судорогой, а переступая с пятки на носок, они испытывали дергающую боль и ковыляли, как дети.

– Пришли, – сказал Дама.

И снова они ничего не увидели, чуть не решив, что колония, жилища – все это существует лишь в воображении Дамы. Они дошли до сворачивающего вправо склона ущелья, а за поворотом отрог, расширяясь наподобие колокола, затененный деревьями и зарослями папоротника-орляка, уходил вниз и обрывался почти отвесной скалой, под которой шумела невидимая река.

– Вот! – гордо произнес Дама. – Ничего не видно, правда?

Он по-крабьи стал спускаться к краю скалы, причем так проворно, что Сулиену даже не удалось заметить, как у него выходит цепляться за неровности почвы своими атрофированными руками и откуда в суставах ног взялась гибкость, благодаря которой он не свалился со скалы, а умудрился затормозить на самом краю, уперевшись ногами в корни деревьев, всей тяжестью тела откинувшись назад, и встал, ожидая, пока они последуют за ним.

– Глядите.

За край скалы выдавалась балка, практически невидимая, пока вы не оказывались над нею, а с балки свисало нечто вроде стальной корзины, которую можно было поднимать и опускать с помощью системы блоков.

Дама неподвижно застыл.

– Есть еще лестницы, – наконец сказал он, светясь, – но я ими пользоваться не могу. Даже подъемником, мне… Вам придется мне помочь. Сам спуститься я не могу.

– Как тебе удалось выжить? – спросил Сулиен.

Дама замер как подстреленный. Весь напрягшись, он уставился на Сулиена обвиняющими синими дробинками глаз, веснушки изрыли кожу оспинами шрапнели, лицо подернулось тусклой бледностью, ничего детского в нем не осталось.

Медленно, очень медленно часть природных красок вернулась.

– Ах, ну да – сказал он. – Ты же работал у врача…

– Не просто работал, он меня учил, – ответил Сулиен. – И теперь я… теперь я кое-что могу. – Он умолк, затем осторожно продолжал: – Дай мне посмотреть.

– Нет, – сжавшись, ответил Дама.

Сулиену претило сказать, я могу помочь тебе, он боялся, что не сможет, ему виделись омертвевшие нервные окончания, лежавшие под кожей, как зола, лишь сохранявшие прежнюю форму, готовые рассыпаться при первом прикосновении.

– Одна рука действует лучше другой?

– Заткнись. – Дама качнулся вперед, словно хотел оттолкнуть Сулиена. – Не важно, как это выглядит. Лучше все равно не станет. Не суй свой нос, куда не следует. Я, я должен принять это, как оно есть, навсегда. Радуйся, что тебе не довелось. Не хочу, чтобы люди даже видели это.

Сулиену было стыдно после этого настаивать на своем, но он должен был, и его голос прозвучал как команда:

– Я понимаю, что, но я…

На сей раз он должен был сказать хоть что-то насчет помощи.

– Оставь, пожалуйста, – тихо, неподдельно искренне взмолился Дама.

– Прости. Не могу. Пожалуйста, дай мне взглянуть.

Дама повернулся, понуро согнувшись, мелкими шажками подошел к Сулиену и резко пробормотал, обращаясь к Марку и Уне:

– Может, отойдете в сторонку?

Они немного отошли назад вдоль края скалы. Дама обернулся к Сулиену, не переставая переминаться с ноги на ногу и не глядя на него.

– Как давно это случилось? – спросил Сулиен.

– Слишком давно, чтобы кто-нибудь мог что-нибудь сделать, – продолжал упрямиться Дама, но затем еле слышно выдохнул: – А ты можешь?

– Возможно, не знаю.

– Не говори так, – запинаясь, прошептал Дама.

Сулиен подумал, что ему придется помочь Даме оголить руки, но тот нетерпеливо сказал:

– Сам.

Он сердито и напряженно стал копаться у пояса, и Сулиен увидел, что толстая куртка, которую он носил, была перешита так, чтобы Дама мог надевать и снимать ее без посторонней помощи. Она застегивалась, на измененный синоанский манер, низко по бокам, длинными колышками, продетыми сквозь толстые шерстяные петли. Двумя подвижными пальцами Дама вытащил колышки, что от смущения и вызывающей досады получилось у него не так уверенно, как обычно, прижал материю подбородком, стиснул зубами и, весь покраснев, выбрался из рукавов. Под курткой на нем был только подшитый кусок холстины, вроде жилета. Он не был прошит по бокам, так что надеть его можно было и без помощи рук, просунув голову в отверстие посередине.

Руки свисали костями в лохмотьях кожи, и серые изборожденные кисти напоминали когтистые лапы – под шрамами в форме подсолнухов, изукрасившими запястья.

Дама даже не посмотрел на них.

– Не все такие счастливчики, как ты, – почти грубо произнес он.

– Или как ты, – мягко и заботливо сказал Сулиен, стараясь дать понять, что сознает, какая огромная между ними разница. – Ты ведь жив.

Дама поднял на него искаженное лицо:

– Да, да, да. Не думай, что я такой неблагодарный. Делир, он не думал, просто взял и сделал. – Помолчав, Дама сказал твердо, словно изрекая абсолютную истину: – Мне с ним в жизни не расплатиться.

Сулиен мягко и профессионально взял правую руку Дамы, пытаясь за счет особых интонаций и скупых движений сведущего врача внушить пациенту мысль, что он видел вещи и пострашнее. Но это было неправда, он еще никогда не видел ничего столь ужасного, как вандализм, учиненный над хитросплетением связок и нервов, как этот умышленно причиненный вред.

Оба продолжали разговаривать не только потому, что Сулиен хотел скрыть свой ужас и любопытство, но и чтобы отвлечь Даму от возможной помощи.

– Делир спас тебя? Как?

– Это было на Аппиевой дороге, – ровным голосом, без всякого выражения произнес Дама, сухо перечисляя факты. – Я был последним в ряду. Дальше на дороге произошел несчастный случай. Солдаты пошли разбираться. Делир увидел меня. Он был купцом, ехал в Рим. Я был очень молод. Так все и началось. Просто он – он и его друзья попытались сломать верхушку креста, ну там, где рычаги, и им удалось каким-то образом вывести механизм из строя и опустить крест. Они сняли меня, увезли и спрятали. У Делира был друг, доктор. У него было много друзей. Они вправили суставы. Они давали мне таблетки, от боли и укрепляющие.

Главный нерв, управлявший движениями большого, указательного и среднего пальцев, был полностью разорван, под мокнущей нашлепкой – там, где шип пробил руку – от него оставались только клочья. Как он уже успел заметить, остатки жизни еще теплились в безымянном пальце и мизинце, но рука гудела от застарелой боли; боль тонкими, негнущимися штырями пролегла вдоль костей, кольцами свернулась в плече, под развороченными связками и разрушающимися мышцами.

– Только таблетки? – Сулиен постарался скрыть сквозящую в его голосе жуть.

– Сильные таблетки. В больницу везти меня было нельзя, – ответил Дама. – Не могли же они сказать, что я так покалечился, упав с лестницы?

Сулиен кивнул.

– Как долго ты провисел? – пробормотал он.

Дама опустил глаза, позволяя себе взглянуть на свою изувеченную плоть.

– Часов шесть-семь, – пробормотал он. Сулиен с трудом проглотил слюну и на мгновение отвлекся от своих манипуляций, но Дама продолжал: – Но я ничего не помню.

Сулиен только и сказал, искренне:

– Да, такое иногда случается, когда худшее позади, – однако смог вздохнуть с облегчением и благодарностью Даме за то, что тот рассказал ему, что они поспособствовали спасению Дамы хотя бы в такой малой степени, помогли не свершиться этой мерзости.

– Знаю, – неопределенно ответил Дама.

Сулиен спросил, но не «что ты сделал?», а:

– Почему они сделали с тобой это?

Дама посмотрел на вздымающийся остроконечными пиками горизонт.

– Я убил троих людей, – бесцветным голосом произнес он.

Сулиен оторвал взгляд от руки, которую обследовал, чувствуя, как мурашки, словно чужие пальцы, пробежали у него по хребту. Дама ответил ему холодным, отрешенным, всепрощающим взглядом. Руки Сулиена чуть поднялись, оторвавшись от его рук, и Дама невозмутимо подумал: «Небось, теперь гадаешь, что они сделали?» Он решил, что Сулиен не станет его больше ни о чем спрашивать, хотя в данный момент Дама испытывал к нему вполне дружелюбные чувства и не был бы против.

Сулиен и вправду полностью отключился от мыслей об изуродованных руках Дамы, ему мерещилось убийство. Сначала припомнился невидимый нож из сна, а затем – вполне реальный, и мысль об убийстве, посетившая его в Волчьем Шаге, – отчетливая злобная вспышка, словно существовал риск, что он все еще способен на подобное. Ему хотелось выбросить все это из головы. Он говорил себе, что в данный момент лично его ничто не должно интересовать больше, чем искалеченные руки Дамы. И понял, что, пожалуй, что-то удастся сделать. Обе руки, казалось, пострадали в равной степени, связки были порваны, кисти омертвели, но все же левое запястье, должно быть, привязали под небольшим углом или затянули туже, чем другое. Шип только оцарапал кость, но каким-то образом скользнул мимо главного нерва, задев его, но не разрезав совсем. Это место теперь затянулось волокнистой тканью шрама, но под уродливой коростой продолжала течь кровь, и нерв, мягко разветвляясь, уходил в пальцы. Под весом Дамы, качнувшегося вправо, нервный узел плеча медленно натянулся и порвался. Грубое напряжение, приходившееся на правую руку, ослабило давление на другую в достаточной степени, чтобы сохранить сеть пролегающих в ней нервов в относительной целости. При заживании клеток на бледных нервных оболочках образовались бугорки, покрывавшие их так плотно, что разве что дятел мог продолбить их, заставить мышцы работать и вернуть им чувствительность, но рука была жива. Сулиену было проще простого представить, что такое могло произойти с его собственным телом.

Он легко приложил палец к шраму, другую руку опустил на плечо. Большой палец Дамы, а затем указательный и средний дернулись, как будто он подзывал кого-то.

Дама, в свою очередь, подпрыгнул в шоке.

– Как ты это сделал? – настойчиво спросил он. Вытаращенными глазами он уставился на свои пальцы, ему хотелось, чтобы они снова шевельнулись. – Я до сих пор ничего не чувствую. Как ты это сделал?

– Не знаю, – ответил Сулиен, сосредоточившись на шраме и нерве.

– Они не двигались уже… уже четыре года, – задыхаясь, проговорил Дама. – Это… это чудо, правда? Но я до сих пор ничего не чувствую…

– Что? – рассеянно спросил Сулиен. – Ты не можешь двигать ими, потому что здесь блоки – тут и вот тут, – потребуется время, и я не могу ничего обещать, но, может быть, смогу убрать их. Чувствительность, вероятно, отчасти вернется и подвижность тоже.

Лицо Дамы стало страшным, одновременно светясь радостью и исказившись от отчаяния.

– А правая?..

– Нет, – поспешил прервать его Сулиен. – Во всяком случае, не пальцы. Прости. Нервы тут…

– Ты сможешь что-нибудь сделать?

– Нет, – упавшим голосом повторил Сулиен, – нервы перерезаны. А лечить нервы хуже всего. Поздно.

Дама все так же, широко раскрыв глаза, смотрел на него, надежду и разочарование невозможно было отличить друг от друга. Наконец он кивнул.

– Я сделаю все, что смогу, – пообещал Сулиен, чувствуя, что хоть на секунду хочет мысленно отвлечься.

Лицо Дамы вновь исказилось двусмысленной злой гримасой.

– Спасибо, – сказал он.

Стоявшие в отдалении Марк и Уна видели, как Дама яростно борется, снова влезая в куртку. Но Уна объяснила, что с ним случилось.

– Думаешь, ему еще больно? – спросил Марк.

Уна только молча кивнула. Обоим захотелось неистово замахать руками, мечась из стороны в сторону, но они побоялись, что Дама может их увидеть.

– Если бы я мог положить этому конец, – начал было Марк и внезапно замолчал, на лице застыла гримаса боли. – Я думал о распятом мальчике из отцовского рассказа. Я подумал, что если смогу остановить это, то, может быть, сниму проклятие с Новиев. Но дело не в проклятии, верно?

– Нет, – с инстинктивной суровостью ответила Уна, но затем добавила. – Это будет не единственная причина, по которой ты сделаешь это. Не можешь же ты отогнать собственные мысли. И никакого эгоизма тут нет.

Они снова заглянули в ущелье, но по-прежнему ничего не увидели кроме листвы.

– Как долго ты… то есть мы здесь пробудем? – внезапно спросила Уна. – Откуда ты узнаешь, что можно спокойно возвращаться домой?

– Полагаю, дядя или кто-нибудь еще выяснит, кто убил моих родителей. Об этом объявят по дальновизору, – неуверенно ответил Марк. – А может, Варий… может, Варий приедет сюда.

– Но сколько времени это займет, как тебе кажется? – Разумеется, Марку нечего было ответить. – Я имею в виду, что ты решишь, если не получишь никаких известий? Что станешь делать тогда?

– Тогда мне в любом случае придется вернуться, – спокойно ответил Марк.

– Но ты не можешь, – горестно и досадливо нахмурилась Уна.

– Я не могу всегда оставаться в стороне. Я должен встретиться с дядей. Пока мне удастся заставить его верить мне, все будет в порядке.

– Просто глупо, – сказала Уна с уверенностью, которая порой бывала такой сокрушительной. – Именно этого они и боятся. Именно к этому они будут готовы. – Марк ничего не ответил. Уна продолжала все тем же рассудительным тоном, но необычно быстро: – Конечно, через несколько лет – скажем, года через два или через четыре – это будет другое дело. Они перестанут из-за тебя беспокоиться, будет легче пробраться незамеченным. И ты станешь старше, изменишься внешне. Я словно вижу, как это будет. Об этом ты думаешь, разве нет? Что надо выждать годика два?

Она знала, что это не так.

– Что ж, – сказал Марк, – может быть, я не стану ждать, может быть, завтра… – Он умолк и в наступившей тишине бросил на Уну быстрый взгляд, он подумал, что при правильном освещении глаза у нее темно-вишневые, почти черные, и что вряд ли кому-нибудь приходило в голову, что это красиво. Он вовсе не хотел сказать, что завтра собирается домой, потому что понял, что это неправда, но эта же мысль вернула его к началу, к чувству вины: ему не следовало бросать Вария, не следовало покидать Рим.

– А тогда вы с Сулиеном приедете навестить меня, – сказал Марк с неуместной задушевностью. – Вам стоит посмотреть Рим…

– Да, – покорно согласилась Уна, потому что теперь он нуждался в ней. Но одновременно подумала, что не сможет поехать в Рим, этот путь для нее заказан.

Дама окликнул их. Сулиен, все еще бледный, но спокойный, вполголоса рассказал Марку, как им помочь Даме с подъемником. Дама, напряженно пошатываясь и плотно сжав губы, стоял между ними, пока они опускали его в стальную корзину. Как рюкзак, подумал Сулиен, чувствуя подступающую дурноту, когда они бросили рюкзаки вслед за ним.

Дама указал на рукоятку, которую не мог повернуть, и яростно взглянул на нее, дрожа от еле сдерживаемого возбуждения. Уна спокойно справилась с рукоятью, тросы пришли в движение, лифт качнулся и стал медленными толчкообразными движениями спускать их в ущелье. И вот, после четвертого или пятого рывка они вдруг поняли, что за влажным плющом уже не влажная скала, а деревянный настил, и услышали, на одном из уровней, чьи-то шаги по рукотворному полу, а вслед за тем негромкую надтреснувшую музычку на фоне низкого гула генератора.

Прилепившись к стене ущелья, как ступени лестницы, опрятные и ровные, как офисное здание, рядами шли обшитые досками домики, всего около тридцати, то тут, то там опиравшиеся на стальные рамы и бетонные плиты – нижний же уровень стоял над самой водой на сваях. Домики соединялись между собой узкими переходами и лестницами, достаточно отлогими, чтобы по ним мог пробраться Дама. Крытые травой, папоротником и даже маленькими деревцами, они были не видны сверху; трудно было разглядеть их и с противоположной стороны из-за густой поросли вьюнка и плюща, а также потому, что местами домики были выкрашены в зеленый или серый цвет – под окружавшую их листву и камень. Наверху, там, где камуфляж заканчивался, располагался еще один домик. Дверь и коробчатые окна его были выкрашены меандром зигзагообразных лепестков, между которыми предусмотрительно располагались ласточкины гнезда, так что все вместе выглядело почти как игрушечный домик, за исключением линий, прочерченных со взрослой или почти взрослой отчетливостью. Казалось, что все это придумано человеком, который видел в этом едва ли не единственное свое занятие. Однако на самой нижней стене совсем недавно кто-то уверенной рукой намалевал ряд вызывающе красных синоанских иероглифов.

«МЫ ИМЕННО ЗДЕСЬ!» – не вполне уверенно перевел Марк. Рядом, на латыни, выведенная уже другой рукой, аккуратными, хотя и угловатыми буквами, красовалась желтая надпись, не совсем подходящая для граффити: «ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ ИЗ РИМА».

По другую сторону реки протянулась цепочка более старых домиков, над крышами из куманики торчали антенны.

Прежде чем лифт успел коснуться укрепленного берега реки, дверь в лепестках распахнулась настежь, и девушка в расшитом платье винно-красного цвета – городском, совершенно неподходящем для гор – выбежала и, взглянув на них, горячо воскликнула:

– Наконец-то!

– Лал, – не вполне вразумительно пояснил Дама. Сулиен помахал рукой. Лал уже стремительно спускалась по переходам, направляясь к ним. Вслед за ней появился Делир, и Дама выкарабкался из лифта и пошел ему навстречу – сказать про Сулиена и что скоро его рукам станет лучше и все изменится.

Так или иначе, забравшись столь далеко, все трое ожидали увидеть перед собой какого-нибудь колосса, человека внушительного и несущего бремя сознательного предназначения, каким был Лео, на худой случай – крупного и важного с виду, как Фаустус или даже Габиний. Но Делир оказался коротышкой, с короткими ручками и ножками, с самоуверенным личиком и бодрой размашистой поступью, которую он начал вырабатывать с младых лет и которая была призвана скрадывать его низкорослость. Однако, когда он подошел поближе, Уна заметила, что живость его, по крайней мере, в какой-то степени напускная. Его красивые черные волосы были зачесаны назад; тонкие и редкие, они росли, не скрывая черепа. Издалека он, благодаря хрупкости и ослепительно широкой улыбке, казался юным и беспечным и даже при ближайшем рассмотрении одним лишь усилием воли укреплял это впечатление. Его темные широко открытые глаза, казалось, почти сознавали свою настороженную яркость, чтобы сознательно подделываться под нее. Даже морщины его выглядели оптимистично, словно говоря: посмотрите, мы не в счет, это от постоянной улыбки. Но если его маска на мгновение спадала, как сейчас, то вы могли увидеть, как глубоко залегли эти складки, и было невозможно с уверенностью сказать, к сорока ему или к шестидесяти. Когда он оставался один, даже в скудные мгновения между одним делом и другим, между приездом нового члена колонии и отъездом другого, его глаза закрывались, и он прислонялся к чему-нибудь, столу или стене, почти в коме, прежде чем снова собраться и обрести прежнюю порывистость. Теперь жизнерадостная улыбка его постепенно сменялась печально-удивленной, и это становилось еще очевиднее.

Уна старалась придумать что-нибудь насчет Марка – Гнея, слуги из Лондона, но Дама уже говорил, громко и горячо:

– Помнишь, что случилось в Лондоне, Делир, ну как заключенные захватили катер, так вот, они здесь, и послушай…

Но Делир явно не слушал. Пройдя между Лал и Дамой, он в немом оцепенении уставился на Марка.

– Господи, – прошептал он, – Лео.

Лицо Дамы сморщилось, в невинном изумлении он переводил взгляд с Делира на Марка, а затем разразился полубезумным, похожим на икоту смехом.

– Ну конечно. Ты же Марк Новий. Прикидывался рабом, а сам императорский племянник. Какого черта ты здесь делаешь?

Покачиваясь, он шагнул к Марку, и все вдруг поняли, что он собирается броситься на него, но Дама, словно ударившись о стену, остановился примерно в футе от Марка, сжав комичные кулачки, приподняв изувеченные руки, насколько мог. Посмотрев на них, он издал придушенный крик ярости и, поскольку больше ничего не мог сделать, смачно плюнул Марку в лицо. Марк только отшатнулся и, не спуская глаз с Дамы, вытер лицо.

– Ты все погубишь, – крикнул Дама. – Знаешь, сколько времени ушло на то, чтобы это построить? Ты привел их сюда!

Дико дернув головой, он указал на небо, поскольку не мог сделать этот яростный жест руками.

– Дама, – сурово предупредил Делир, но Дама уже ничего не слышал.

– Это не твое! И это не для тебя! Зачем ты вообще явился? Убирайся! Оставь нас!