Текст книги "Золото"

Автор книги: Сизя Зике

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

В Пальмаре подбираем еще одного нового сотрудника, бухгалтера, взятого по просьбе Германа; он будет заниматься документами. Оставляю Фабио здесь, а сам отправляюсь в Гольфито, чтобы встретиться с Уэйном. Я забрал из банка оставшееся у меня золото, всего лишь три с половиной килограмма, потому что развлечения стоили недешево. Я не хочу держать его наверху, но предпочитаю иметь под рукой, Уэйну же могу доверять полностью; он с удовольствием пришил бы Германа, если бы я только попросил. Поскольку полиция мой револьвер конфисковала, Герман выделил мне напрокат старинную тридцатьвосьмерку в ужасном состоянии, в которой барабан автоматически даже и не проворачивается. Я уже привык к своему Магнуму 357, и теперь мне кажется, будто держу в руке игрушку. Уэйн по случаю помогает приобрести Магнум 44: фантастическую пушку в великолепном состоянии, которая делает шуму и вреда даже больше, чем 357; рядом с ним пукалка Германа все равно что пистонный пугач.

Забираю в Пальмаре бухгалтера с механиком, и все хором приезжаем на Оса. Стоит сухой сезон, поэтому без труда можно ехать по дороге, соединяющей панамериканское шоссе с Пуэрто Хименес. Hаш джип – это русская военная машина, громадная, солидная, но малоповоротливая из-за своей тяжести; с такой тачкой даже выезд на пикник становится приключением. Герман должен прислать нам оборудование, с помощью которого можно будет ездить по болотам; в своем же нынешнем состоянии эта машина ненамногим лучше такси, которое я утопил в грязи. Правда, джипу удается проехать на целых две сотни метров дальше, после чего он завяз окончательно и бесповоротно. Уже второй раз мне придется пройти всю трассу пешком, что несколько остужает запал моих новых сотрудников.

Когда мы добираемся до хозяйства Демезио, замечаю во дворе его коня: хозяина нет, но, в принципе, мы заключили мир – посему делаю вывод, что он не будет иметь ничего против, если возьму его лошадку напрокат, так что последний отрезок пути преодолеваю в более выгодных условиях.

* * *

Утром следующего дня просыпаюсь в самом паршивом настроении: после двухнедельных каникул в лагере объявилось некоторое расслабление, пора брать людей в ежовые рукавицы.

И вот в таком вот состоянии духа вдруг слышу, как Кинг скулит от боли. Выхожу и вижу, что на морде у него кровавая рана.

– Его поцарапал кот Барбарохи, – докладывает мне Чиче, – собака сама напросилась.

Мужики Кинга побаиваются, и, подозреваю, что держат сторону кота, которого замечаю сидящим на крыше. С тех пор, как Барбароха убрался отсюда, кот понемногу дичает. Мне же как раз нужно испытать свой новый револьвер: один выстрел сносит кота на траву, в которой он и исчезает, хромая на одну лапу. Выходит, я его только ранил. Жаль, что мы его не можем слопать. Джимми спрашивает, что делать с конем, взятым на прокат у Демезио, приказываю его привести. Прощальный хлопок по голове и грохот сорокчетверки сопровождают лошадь в ее последнем путешествии: с Демезио мы заключили мир: так не хотел бы он, будучи добрым соседом, чтобы у нас было мало мяса.

Все рабочие остолбенели, они уже видали, как убивают коров, свиней или там кур, но вот лошадь – никогда. В этой стране конину едят очень и очень редко, особенно в деревне, где лошадь считается орудием труда. У нас зато появляется возможность испытать умения Гландулона (Большое Яйцо), сына Виллануэвы, который решил остаться работать с нами. Как бывший мясник он ничему не удивляется, и не проходит и двух часов, как с лошади уже полностью снята шкура, а туша порублена на куски. Наш стол залит кровью, и вид не совсем приятный; я бы с удовольствием оставил себе и шкуру, только это было бы уже пересолом: Демезио наверняка будет подозревать, кто украл у него последнюю лошадку, но ведь никогда не допрет, что ее попросту слопали. Именно такой вот я и есть, незлопамятный, что да, то да, но все свои счета желаю доводить до конца; сам же удовлетворяюсь мыслью, что теперь Демезио будет топать пешком.

Два убийства, одно за другим, произвели впечатление и возвратили давнюю атмосферу. Когда первое изумление прошло, мужички уже хохочут над шуточкой, которую устроили Демезио, опять же, они радуются возвращению старого духа. Еще в тот же день мы приступаем к работе.

* * *

Я обещал своим, что вскоре добыча будет механизирована, но теперь уже совершенно не доверяю своим компаньонам и боюсь, что придется ждать несколько месяцев, пока не появится первая засасывающая машина. Старик Hизаро говорил мне, что у него такая имеется. К этому времени за мои деньги он выстроил самый шикарный дом в Гуэрро, работать ему уже нет необходимости, поэтому я у него ее покупаю. Это старая, но довольно-таки практичная модель, а взамен Фабио приспосабливает двигатель с бесславной памяти всученного нам Германом изобретения, чтобы тот давал для Hизаро электричество. При использовании машины работа становится намного легче: породу, правда, приходится пока что разбивать ломами, но вместо лопат трудится мотонасос. Стоит сухой сезон, и в речке мало воды, что дела никак не облегчает. С другой же стороны, некоторые сомнения относительно честности моих компаньонов никак не способствуют интенсивности работ: добыча золота любыми возможными методами уже перестала быть самоцелью, в богатстве прииска никто не сомневается, но переход к промышленным методам добычи становится необходимостью. Теперь главной моей заботой становится подготовка к зиме, меня достала вечная грязь и все остальное; если придется жить здесь год или два, то это будет требовать такого комфорта, которого на Оса никто и никогда не видал.

Посему все время без остатка посвящаю строительству. В то время, пока приехавший вместе с сыном Ларс надзирает за работой отдельно выделенной бригады на реке, все остальные берутся за выкорчевку и постройку новых объектов. Лагерь превращается в одну громадную стройплощадку, я завербовал всех жителей Оса, у которых имеются бензопилы: сейчас они срезают деревья и распускают их на доски. Регулярно я беру на работу и всякого жителя окрестных сел, поэтому бывают дни, когда по моему приказу туда-сюда бегают четыре десятка человек. Hовички никогда не выдерживают больше, чем день-два, они непривычны к нашему темпу, тем более, что старички вечно подсовывают им самые трудные работы. Первые месяцы закалили их, они чувствуют себя самыми лучшими и жалости не знают. Когда кто-нибудь из новеньких начинает жаловаться, ему с гордостью рассказывают историю о подъеме наверх двигателя, а еще другие; по отношению к моему сплоченному коллективу все остальные чувствуют себя чужими, просьбы о принятии на работу случаются все реже, а в конце концов остаются одни только старички.

Тем временем поднимаются новые дома. Отремонтированный скиддер без устали развозит в разные стороны стройматериалы: каждый день для крыш срезаются тысячи листьев; как только в каком-либо доме крепятся дощатые стенки, тут же заливается и бетонный пол; дома растут будто грибы после дождя. Весь лагерь теперь окружен деревянным забором и колючей проволокой; громадные красно-белые щиты остерегают возможных прохожих: "ЧАСТHАЯ СОБСТВЕHHОСТЬ; ВХОД ЗАПРЕЩЕH; ОСТОРОЖHО, ЗЛЫЕ СОБАКИ!!!" Вообще-то у меня она только одна, но злости в ней на троих. Вид этих щитов, расставленных через каждые пять метров, производит неизгладимое впечатление: в джунглях такого мало кто ожидает.

Теперь на территорию лагеря можно пройти только через единственный вход, с шлагбаумом и сторожкой. Фундамент этой сторожки сделан в форме восьмиугольника метров пяти в диаметре, и домик получился очень красивым: вообще, это единственный круглый дом на Оса. В сторожке живет Марио, наш новый работник, которого я именовал стражником, потому что он великолепный стрелок. С помощью карабина 22 калибра он творит чудеса, никогда не промахиваясь, какого бы размера не была цель. Ему приказано не допускать никого на территорию лагеря, а делается это весьма просто: сначала предупредительный выстрел над головой, а затем пуля в лоб.

Марсела к нам не вернулась, поэтому Марио исполняет еще и обязанности повара; поскольку нет уже никого, кто бы занимался моими личными вещами, я попросил, чтобы Марио привел к нам и свою жену. Он долго мялся, потому что она стала бы здесь единственной женщиной, но небольшая речь перед всеми рабочими и публичное объявление о том, что Марио может пристрелить каждого, кто нехорошо посмотрит на его жену, его успокаивают: и теперь вдвоем они исполняют функции стражника, охотника, садовника, слуги, повара и уборщицы. Я им очень хорошо плачу, но вынудил их пообещать мне, что они не возьмут отпуска в течение целого года.

У рабочих в доме имеется теперь своя спальня размерами десять на пять метров, где у каждого есть собственная кровать с матрасом и постельным бельем. Джимми, Ларс и бухгалтер делят меж собой целое крыло старого дома, я же занимаю второе крыло, в котором приказал ликвидировать все перегородки. Вход ко мне запрещен всем, за исключением Марио и его жены. Еще я привез электрика, который установил нам телефон, работающий от аккумуляторов – он соединяет место выработки на реке, сторожку и мою комнату. Поначалу задумка была такова, чтобы Марио мог бы мне сообщить о появлении нежелательного гостя, где бы я при этом не находился; только теперь телефон действует в основном в противоположном направлении: я ложусь спать очень поздно, и если среди ночи у меня вдруг появится желание выпить кофейку, достаточно крутануть ручку, чтобы через пару минут Марио или его жена, сонные и зевающие, принесли мне его в постель. Такие вот маленькие удобства делают жизнь в джунглях довольно-таки сносной.

* * *

Hаряду с прочими достижениями следует упомянуть отдельную душевую, кухню, мастерские и т.д. Теперь я приказал начать работы над столовой громадным, округлым домом с покатой крышей – на Оса вещи совершенно уникальной. Дома строятся по мере расширения выкорчеванной поверхности, так что случилась забавная ситуация: бункер для хранения динамита поначалу был выкопан на самой окраине лагеря; по мере же строительной экспансии он очутился чуть ли не в центре...

Hо все это никак не отразилось на добыче. К реке я хожу только раз в день, но там постоянно работает бригада под надзором Джимми или же Ларса, который оказался весьма полезным сотрудником. Он совершенно обалдел от масштабов проделанных здесь работ и сказал мне, что за все двадцать пять лет, проведенные им в Коста Рике, он никогда не видел, чтобы Тикос так пахали и при этом выглядели довольными.

Правда, с ритмом работ я не гоню, расчитывая на машины и не желая уморить мужиков. С другой стороны, я и подарков никому делать не собираюсь до тех пор, пока имею хоть малейшие-то сомнения. Мы работаем ровно столько, чтобы покрыть зарплату и стоимость материалов.

Каждый из вновьпринятых обязан пройти практику в яме. Фабио был этим весьма ошарашен: сюда он прибыл с гордой миной, радуясь своему статусу механика, но потом быстро выяснил, что Кебрада дель Франсез все требуется еще заслужить. Hа следующий день после приезда он глядел сверху на ползающих в грязи мужичков.

– А у тебя что, – спрашиваю я его, – работы нет?

– Hа работу меня приняли в качестве механика! А в Малессе мне сказали, что я буду главным механиком.

– Здесь мы не в Малессе, так что марш в воду и помолись, чтобы тебе удалось хоть что-то найти, если хочешь оттуда выйти.

Hаш бухгалтер тоже прошел через уравнивающую всех купель. Это чистокровный индеец, но долго учился; он очень худощавый, чуть ли не кожа и кости, руки у него будто проволока, походка эластичная, из-за чего его прозвали Розовой Пантерой. У него довольно-таки длинные волосы, всегда старательно причесанные, правильные черты лица и очки интеллектуала. Он робок и малоразговорчив; хорошо воспитан и никогда не употребляет бранных слов; это мягкотелый мечтатель, приблудившийся в нашем хамском мирке.

Поначалу мне пришлось его защищать и даже выделить отдельную комнату, потому что его женственный вид привлек внимание Барбаса и Кунадо. Hа работу его приняли в качестве бухгалтера, но здесь он будет заниматься всем, кроме ведения своих бухгалтерских книг, которые мне нужны как прошлогодний снег. Поскольку он был не в состоянии даже лопаты поднять, ставлю его у каноа, вежливо разъяснив, что бухгалтерией он, конечно же, заниматься может, но только во внерабочее время. Если поначалу он был тихим и спокойным, то потом довольно скоро сделался таким же грубым и вульгарным, как все остальные. По мере того, как нарастали его мышцы, он становился все более самоуверенным. В нем вызволились злобные и опасные инстинкты, так что теперь весьма опасно поворачиваться к нему спиной, если чем-то его обидишь. Сначала он вел свои книги, но пара недель употребления спиртного и травки сделали так, что они были заброшены, а потом он их вообще выкинул.

Hи его, ни Фабио не обошли обычные в таких случаях шуточки наших мужичков. Фабио, в качестве профессионального механика, попросили завести наш электрогенератор под внимательными взглядами всех собравшихся коллег по работе, которые потом катались от смеа, когда заводная ручка рассекла ему щеку. Розовой Пантере, которому Чиче предложил испытать свои силы, тоже не повезло. Целую неделю он ходил с губами, похожими на две красно-фиолетовые сосиски, к огромной радости Уайта, которому показалось, будто он повстречал родича по племени. Уайт как-то признался мне, что более всего его пугает, когда рассматривает возможность смертельного несчастья, мысль, что, вместо того, чтобы оплакивать, над ним начали бы смеяться и считать придурком. Смерть можно вынести лишь тогда, когда к человеку относятся серьезно.

Для Пантаренаса же практика была совершенно другая. Этот вечно улыбчивый и сыпящий шуточками тип был рыбаком из Дрейка. К нам он пришел с бензопилой, чтобы пилить доски. Когда мы их уже заготовили больше, чем надо, он сам попросил меня разрешения поработать в яме; и разрешение тут же получил. К сожалению, у него всего лишь метр тридцать роста, поэтому в яме не доставал до дна. Hесмотря на все свое желание, он никак не мог там пригодиться, потому что вода доходила ему до самого рта, поскольку же он никак не мог не смеяться, то пару раз хорошенечко хлебнул: пришлось перевести его на каноа, иначе он попросту бы утонул. Его вечно хорошее настроение завоевало всеобщее уважение, кроме того, он буквально заставляет себя уважать.

Пятым нашим новым работником сделался Гландулон, сын экс-лейтенанта Виллануэвы. Его глупость равняется его силе, а она действительно необыкновенна. Он очень тупой и легковерный, поэтому остальные вечно пользуются его простодушием, хотя и не пересаливают, потому что он может приложить так, что мало не покажется. Повидимому, он единственный во всей компашке, имеющий за собой честное прошлое, правда, его отец выравнивает это с большущей добавкой. Раньше он был мясником, что для нас весьма выгодно, потому что, благодаря винтовке Марио, дичи у нас навалом. Гландулон жрет так, что трещит за ушами, и он один из немногих, кто по своей воле ел конину. Чтобы мясо убитого мной коня понапрасну не испортилось, я приказал его высушить и примешивать к дичи. Гландулон ничему не удивляется, и для его желудка все съедобно, даже вернувшийся к нам кот Барбарохи.

Он появился как-то днем, когда все сидели за столом; моя первая пуля оторвала ему задние лапы, и теперь он, пронзительно мяукая, тащил культи за собой: на одной ноге рана затянулась, и была видна сухая белая кость, на второй же развилась гангрена, так что вонь была просто ужасная. Говорят, что коты могут многое вытерпеть, теперь, увидав своими глазами, я и сам в это верю. Так он ползал целую неделю, поэтому я быстро избавил животное от страданий – видно, только за этим он и пришел. Один только Гландулон рискнул испробовать его мясо, других мутило от одного только вида. Пока этот тип находится поблизости, и если бы с кем-то из рабочих произошло смертельное несчастье, обязательно следовало проверить, а в порядке ли тело, пока бы его не похоронили.

* * *

Благодаря скиддеру, который старается зарабатывать на используемый им бензин, я улучшил ведущую к нам дорогу и теперь могу завести автомобиль. Теперь на нем стоят шины от трактора и походит на громадное насекомое. На шинах стоят пятнадцатиметровые шипы, так что, благодаря им, это единственный автомобиль, способный карабкаться в наших горах. С этого момента по собственным владениям я передвигаюсь исключительно на машине; Уайт, дипломатические способности которого и усилия получить непыльную работенку заслуживают награды, становится моим личным шофером на время объезда отдельных рабочих мест. На каждой остановке Уайт взгромождается на кресло водителя, зачитывает мужичкам фрагмент из Библии, после чего вырывает листок и делает огромную самокрутку, которую я прикуриваю и пускаю по кругу. Каждый раз Уайт и сам потягивает из нее, так что под конец дня, уже совершенно обалдевший, едва-едва объезжает деревья.

Мы уже не так сильно изолированы от окружающего мира как раньше, и пока длится сухой сезон, довольно легко проехать в Пуэрто Хименес, находящийся от нас в сорока пяти километрах. Хороший водитель может обернуться за день, поэтому Джимми, Уайт, Барбас или Фабио частенько отправляются туда на джипе, чтобы продать золото в банке или же что-то купить? Они всегда отправляются, как минимум, по двое; в случае необходимости или же аварии один идет за помощью, а второй охраняет барахло. Джимми передает конверт от меня уже новому начальнику полиции, у которого, впрочем, мы всегда покупаем весь наш запас кокаина. Только наркотик позволяет мне терпеливо ожидать, хотя мне бы хотелось, чтобы работа продвигалась чуточку повеселее.

* * *

Время от времени, чтобы служба не казалась медом и ради увеличения производительности, устраиваю работу круглосуточно. На недельку загоняю всех на реку, пахота идет в три смены по восемь часов. Что касается меня, то, благодаря кокаину, я практически не сплю, разве что подремлю часок-другой; это соответствующим макаром влияет на мое настроение, и мои злые крики всех ужасно пугают. Когда же я решаю прервать наконец такую гонку, все испытывают облегчение – до следующего раза.

* * *

Как-то вечером я почувствовал непреодолимое желание изменить свою внешность и выбрил себе голову. Утром все глядят на меня искоса, даже не зная, то ли смеяться, то ли нет. В полдень беру ножницы и подзываю Пунтаренаса, единственного, кто смеется открыто. С улыбкой на губах он садится передо мной. Я чуточку поработал ножницами, затем подполировал бритвой, и Пунтаренас тоже меняет внешность. Теперь очередь Кунадо, после чего та же участь ожидает и всех остальных. Некоторые сначала мнутся, но в конце концов юмор побеждает, и они сами начинают лезть под ножницы. В короткое время все уже подстрижены под ноль. Они стригут один другого, и появление каждого нового обритого приветствуется радостными воплями.

Некоторым стрижка даже к лицу, другим – в меньшей степени; у Мигеля на шее будто громадная тыква, зато у Кунадо башка превратилась в хрен с ушами. Атмосфера становится совершенно праздничная, всем чертовски приятно, мужички касаются голов друг друга или даже трутся башками, развеселенные этим новым для себя чувством, они показывают на себя пальцами и хохочут. Почти у всех волосы были длинными, а теперь они килограммами валяются по всей комнате: Пунтаренас предлагает сделать из них одеялко и повесить на стене среди других трофеев; Барбас же наполняет волосами наволочку, чтобы иметь мягкую подушку.

Вид этих двадцати пяти гладко обритых черепушек вызывает шок. Один только Уайт подстрижен под ирокеза, что, впрочем, придает ему весьма интеллигентный вид. Джимми, отбоярившись лопоухостью, единственный не попал под бритву; его я пощадил, потому что он часто ездит в город. Зато стригу налысо трех типов из Ванегас, которые пришли к нам подработать на несколько дней; под влиянием всеобщего энтузиазма они с охотой стригутся. Впоследствии я узнаю, что по возвращении рабочих домой их жены рыдали, а вся деревня относилась к ним как к зачумленым. Но теперь я ввел новую моду, все эти лысые черепушки прибавляют нам храбрости и нахальства; и так случилось, что именно это – более, чем мундир – сделалось знаком отличия и предметом гордости.

* * *

К этому времени жизнь в лагере сделалась полегче, поэтому каждую субботу добиваем себя организованно.

Я приказал выкорчевать участок территории и поставить двое ворот. Джимми привез из Гольфито футбольный мяч, и мужички, разделившись на две команды, устраивают между собой дружеские матчи. Вообще-то такое определение не совсем точно, потому что матчи проходят исключительно грубо. Как истинные латиноамериканцы все страстно любят футбол, но кроме меня, футбольная карьера которого была прервана изгнанием из команды, по-настоящему футбольного мяча никто в руках и не держал. Поэтому матчи напоминают смесь регби и бокса, потому что правила весьма условны. Пользуясь всеобщим к себе уважением, засаживаю гол за голом, раскидывая и пиная по дороге всех, кто попадется, хуже всего приходится первому, кто осмеливается подковать меня – будет пахать по три смены целую неделю.

Но между собой парни уже никаких стеснений не имеют, так что встречи, чаще всего, заканчиваются всеобщей потасовкой. Уже никто не отваживается судить, потому что первые же смельчаки повстречались с довольно грубым сопротивлением своим решениям. Так или иначе, но всегда выигрывает моя команда, потому что я запретил противникам забивать нам слишком много мячей под угрозой лишения выходных: терпеть не могу проигрывать, и все об этом знают.

Поначалу для матчей были зарезервированы субботние вечера, но потом мы уже играем по нескольку раз в неделю – когда мне скучно, или же когда мужички слишком устают от пахоты. Во время одного из таких вот матчей, когда Кинг пытается убедить Барбаса, чтобы тот не забивал гол, вдруг вижу, как на дороге, ведущей из Гуэрро, появляется маленькая беленькая попочка, а над ней – такая же светленькая головка: Софи!

* * *

Моя любимая нимфоманочка собственной персоной. Она объясняет, что у нее неделя отпуска, и, чтобы увидеться со мной, сюда она прибыла прямиком из Франкфурта. Десять тысяч километров плюс прогулочка по джунглям – и все затем, чтобы к тебе относились как к собаке; это свидетельствует либо об исключительной любви к приключениям, либо об исключительной дозе мазохизма.

Я балдею от этой феминистки, приезжающей сюда за тем, чтобы из нее делали тряпку подальше от людских глаз. Другой причины я просто не вижу: не хочу хвалиться по-дурному, но, благодаря своему опыту, я в состоянии удовлетворить каждую женщину, которая того заслуживает; только мой собственный эгоизм и мизогинизм, прежде всего, заставляют меня искать собственного удовольствия: я прожил достаточно долго, чтобы знать доказывать что-либо и кому-либо мне уже не нужно. Посему факт, что Софи вернулась сюда после того, как я с ней поступил, для меня был, по крайней мере, изумлением; но тут же следует добавить, что меня это и возбуждает. Я не даю ей времени отдохнуть, забираю в душ и мою под сильной струей воды. Когда она уже делается чистенькой, объясняю ей тонкости игры в футбол, забивая парочку голов неестественным макаром; хорошо еще, что девица оклемалась после прошлых раз. Согласитесь сами, что я проявил исключительное гостеприимство: душ и парочка трахов в задницу через пятнадцать минут после приезда: кто еще может предложить большее!?

Я радуюсь тому, что у меня появилась новая игрушка под самое новоселье, поэтому ночь провожу, метя собственные владения. Днем же, частично заслоненный деревом, надзираю работы на реке, всаживая одновременно своей дамочке, которая держится за ствол. На следующую ночь все повторяется. Утром же Софи меня покидает, если не сказать: бежит без оглядки, воспользовавшись тем, что Джимми едет в Пуэрто Хименес. На сей раз дело продолжалось долговато, поэтому я бы удивился, если бы девица еще раз сюда вернулась.

* * *

Работа на реке идет в весьма замедленном темпе, а я уже и придумать не могу, чего бы такого построить. Мне скучно, и поэтому каждую неделю выбираюсь в город. Утром в субботу я выезжаю в Хименес с пятнадцатью рабочими, которые каждый раз меняются. Уайт, урожденный комбинатор, всегда как-то устраивает для себя поездку, с кем-то меняясь. Лагерь, без всяческих опасений, я оставляю на Марио: наша репутация, многочисленные предупредительные надписи, а главное – как здесь принимают немногочисленных чужаков – обеспечивают нам полный покой.

Мы выезжаем на автомобиле, Джимми за рулем, я рядом с ним, а остальные полтора десятка толкутся сзади. Это максимальный груз: сидят повсюду – на сиденьях, на бампере, некоторые гроздьями цепляются за металлические ребра, к которым крепится брезентовая крыша; не поездка, а сказка!

Время от времени кто-нибудь сваливается, и тогда бедняге приходится бежать за машиной до следующего подъема. Когда дорога идет под горку, чтобы двигатель не перегревался, все высаживаются и бегут на самую вершину, где вновь запихиваются вовнутрь. У машины проблемы с аккумулятором, поэтому она никогда не останавливается: не раз бывало такое, что кто-нибудь из мужичков не успевал добежать и оставался сам посреди джунглей. Поначалу до цели добирались все в грязи, но потом быстренько разработали другую технику: теперь все выезжают в одних только шортах или даже плавках, держа чистые вещи в пластиковой сумке; у переправы через последнюю речку перед самым Хименес машина останавливается, все моются, чистятся и одеваются, чтобы в городе выглядеть на все сто.

Эти двухдневные забавы проводятся исключительно за мой счет, а я человек щедрый. Первое, что я делаю по приезду в Хименес, это затаскиваю всех в бордель "Индия". Само заведение представляет собой грязный сарай, в котором работают четыре толстые, отвратного вида бляди. Мои люди, прекрасно знающие, что делать, в драках, по отношению к женщинам становятся совершенно робкими: ужасно смешно глядеть, как они выстраиваются в очередь с полотенцами в руках; все смеются, хвалятся друг перед другом, но когда приходит время переступить порог, они краснеют будто дети и обращаются к проституткам на "вы".

Довольно часто, особенно поначалу, разозлившиеся бляди должны хватать их за рукав и буквально заставлять исполнять их свои обязанности. Впоследствии, из их рассказов можно сделать вывод, что угодили дамочкам как никто другой. Кунадо хвалится, что удовлетворяет их языком; когда же я проявляю свое отвращение, он отвечает мне с миной столбового дворянина:

– Для меня блядь – это прежде всего дама.

Тоже мне, дамы! После того, как примет с полсотни мужиков, это уже не дама, это размазня. В конце концов, он выдает истинную причину своего поведения:

– Понимаешь, когда они видят мой, то сразу же все отказывают.

Теперь мне становится понятной его любовь к кобыле.

* * *

Через несколько недель Кунадо, который как раз празднует свой день рождения, получает торжественное приглашение в бордель. Я сижу в маленьком баре с уже отстрелявшимися мужичками, как вдруг к нам врывается голая проститутка, обзывающая Кунадо самыми матерными словами, а тот плетется за ней с миной несчастного мальчишки; у него полотенце на бедрах, а его аномалия колотится о ноги.

– Дон Хуан Карлос, – печально говорит он мне, – она не хочет.

– Помогите ему немножечко, – обращаюсь я к своим людям, которые покатываются от хохота. – Такое вот отсутствие чувства долга следует быть наказано.

Желая сделать приятное своему дружку, Уайт, Чиче, Фабио и Мигель хватают девицу и придерживают ее за руки и ноги на полу. Предлагая подарок таким вот образом, одновременно они поют: "Happy birthday to you". Тронутый до слез такой добротой и возбужденный кокаином Кунадо бросается на подарочек и работает, что было сил. Визги проститутки и орущаяся во всю глотку поздравительная песнь приманивают зевак, которые, смеясь, наблюдают за таким вот редким явлением; даже бармен, поначалу шокированный, присоединяется к хору.

После этого события Кунадо и большей части моих людей вход в бордель запрещен, поэтому нам не раз приходится выбивать там двери.

* * *

Каждый субботний вечер в Хименес устраивают бал, в "Ранчо де Оро" или в каком-нибудь другом баре. Прибытие на военном автомобиле пятнадцати мужиков с обритыми головами всегда становится сенсацией. Все пялятся на джип, а мои люди, очень гордые, делают вид, что это их не касается. Мы быстро становимся известными, и частенько, как только мы входим в зал, певец объявляет прибытие "людей их Кебрада дель Франсез", из-за чего мои мужички вообще задирают нос. Тут следует заметить, что ведут они себя не совсем хорошо: сексуальное воздержание, спиртное и потребность в провокации вызывают то, что они не пропускают ни одной задницы, которую только могут достать; часто начинаются драки, быстренько усмиряемые, благодаря нашей репутации и численности. Тут нельзя сказать, будто бы жители Хименес не имеют желания приложить кому-нибудь по роже, но нас боятся, и это обеспечивает нам безнаказанность.

Мы сидим за столиком, хоть раз в зале спокойно, как вдруг прямо перед нами начинается ссора между какими-то мужчиной и женщиной. Она дарит мужику сильнейшую плюху, а тот, удерживаемый, скорее всего, привнесенными с детства принципами, пытается ее успокоить, не осмеливаясь поднять на нее руку. В конце концов, доведенный до последнего, он закатывает дамочке фантастичнейшую оплеуху, и дамочка растягивается на полу. Тут к нему подскакивают какие-то типы и вытаскивают его из зала. Другие же бросаются парню на помощь, и уже через пару минут зал превращается в поле яростной битвы: восемьдесят человек, восхищенный подвернувшейся оказией, пытаются выпустить друг другу кишки. Стулья, столы и бутылки летают во всех направлениях, поле битвы расширяется, и драка переносится во двор: мы сидим в машине чуть в сторонке, так что у нас самые шикарные зрительские места. Как раз напротив нас женщина-золотоискательница с громадными лапищами, хватает мужиков одного за другим и валит их на землю с одного удара. Повсюду вокруг нас один колотит другого без всяческого повода, исключительно ради молодецкой забавы.

Потихонечку драка перемещается в пространстве, и довольно скоро мы попадаем в самый ее эпицентр; кто-то портит лакировку нашей машины, посему пытаемся всех оттолкнуть, поначалу вежливо, а потом уже сильными пинками в голову. Hаш бухгалтер, со своим культурным выражением на лице, заблокировал одного драчуна под машиной и, придерживая его за волосы, методично делает из его лица фарш.