Текст книги "Золото"

Автор книги: Сизя Зике

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Я оставляю одного человека, чтобы показывать им дорогу, а сами едем дальше. Герман задает мне множество вопросов, на которые практически не отвечаю, потому что совершенно не могу говорить. Он ездит верхом лучше, чем остальные, поэтому ему удается не отставать от нас. К счастью, местность здесь обманчивая, и, когда он гордо пустился рысью, его лошадь спотыкается и, падая, тянет его с собой. Герман скатывается метров на десять среди всеобщего безразличия; когда он поднимется, очков у него уже нет, и сам он весь в грязи. После этого он натянуто улыбается и снова влазит на лошадь, сопровождаемый ироничными взглядами работников. Грохнувшись еще пару раз, затем он едет уже потихоньку и осторожненько, совершенно утратив свой гордый вид.

Пользуюсь этим, чтобы смыться и, тем самым, избежать последующих расспросов. Едущий рядом со мной Николя веселится на всю катушку, и, обмениваясь шуточками, мы приезжаем на ранчо задолго до всех остальных.

Чисто по привычке иду к реке, чтобы глянуть, как там дела. Когда возвращаюсь, все уже на месте и сильно шумят. Орландо сидит в моем кресле, и я прошу его подняться, чтобы сесть самому. Ему это не нравится, но подчиниться пришлось.

Герман, лыбящийся во весь рот, начинает кампанию по завоеванию популярности. Он уже подключил телевизор и начинает его настраивать: все время он крутится, делает много шума, только эффекта почти никакого. Работники глядят с интересом, многие из них телевизора вообще не видало, так что эта новинка их привлекает. Даже через час из телевизора не удается извлечь ничего, кроме шумов, так что мужички смотрят на Германа косо, они недовольны, что их надежды остались бесплодными; он сам чувствует, что охотнее всего они разбили телик у него на голове. В конце концов они совершенно теряют к нему интерес и требуют музыки.

– Это все потому, что нет антенны, – говорит Герман. – Ты и ты, смонтируйте ее на крыше.

Никто не шевелится, моим людям, похоже, весело глядеть на толстячка, от которого столько шума. Тогда Герман начинает нервничать, и я прихожу ему на помощь.

– Чиче, Кунадо, оправляйтесь подключить, чтобы сделать этому сеньору приятное.

Герман садится рядом со мной.

– Это же несправедливо, – говорит он. – Они же знают, что я твой компаньон, так что обязаны меня слушаться. Не понимаю, как ты сам с ними справляешься.

– Послушай, сейчас ты в горах, а не у себя в конторе. Мои люди работают не ради заработка, а потому, что им нравится здесь атмосфера: уважение и авторитет сверху не назначаются, их еще нужно заслужить. Если же ты и дальше будешь так обращаться к ним, то с тобой может случиться что-нибудь малоприятное.

Его это тут же успокаивает, и он меняет тему:

– А как с золотом, много его?

– Много!

– Так покажи.

– Попозже. Спешить некуда. На сколько вы останетесь?

– Два дня.

– О, это даже слишком.

– Во сколько ты начинаешь работу, чтобы могли посмотреть представление?

– Сегодня мы не работаем, я обещал им два дня отдыха. Может быть завтра поработают часок, чтобы вы посмотрели.

Герман разочарован и начинает доставать:

– Хватило бы и одного дня, у меня такое впечатление, что ты их балуешь: каждый раз мясо, у всех кровать и матрас... Ты же знаешь, это всего лишь животные, они не привыкли к таким удобствам.

Приближающийся приступ малярии не дает мне сил ответить ему как следует, к тому же я не собираюсь объяснять причины своих поступков. Но его замечания доносятся до ушей моих мужичков, которые и вправду начинают поглядывать на него исподлобья. Эта троица сюда никак не лепится. Мои люди тяжко пашут, но они уже привыкли к своего рода семейной атмосфере, к приятелям, с которыми вместе дуркуют, поэтому такое вот отношение к ним, крестьянам, городских людей, поглядывающих на них с превосходством, их сильно огорчает.

За исключением Низаро, который гнется в поклонах, простые рабочие вновь прибывших попросту игнорируют. Даже с чисто физической стороны чужаки производят неприятное впечатление: ужасно гадко смотреть на этих толстяков в шортах, на их нездоровую белую кожу.

– Какая жалость, что приходится вступать в союз с такими вот гнидами, – говорю я Николя, который разделяет мое отвращение. – И подумать только, такие вот типы управляют страной!

– И все равно, мне казалось, что президентский племянник умеет себя вести получше. Ты заметил, что парни невзлюбили их с первого же взгляда?

– Это естественно, они же притарабанились сюда как завоеватели. Для людей ни Вайнберг, ни Каракас ничего не значат – всего лишь два смешных типчика, которых охотнее всего подвесили бы ради смеха вверх ногами, вот просто так.

В этот момент Герман подводит ко мне третьего толстяка, с которым до сих пор мы не обменялись даже словом.

– Хуан Карлос, я привел к тебе Пабло Гарсию, чтобы он занялся бухгалтерией.

– Какой еще бухгалтерией? Это что еще за история?

– Ну, я имею в виду документы, которые мы делаем для Малессы, опять же, документы рабочих. Сделаем список, передай им, чтобы они подходили с удостоверениями личности.

– Ты делаешь страшную ошибку, никто на это не пойдет, более половины всех этих типов находится вне закона и от чего-нибудь да бежит: от алиментов, от приговора суда. Здесь нет никого кристально чистого, так что никто не пойдет на то, чтобы их имена фигурировали в каких-то юридических документах.

– Но ведь мы должны все сделать согласно предписаний. Подумай только, что будет, если произойдет несчастный случай.

– Мне кажется, что скорее они пойдут на такой риск, чем отправятся в кутузку. Впрочем, займемся этим завтра утром, а теперь пора кушать.

– Нам накроют отдельный стол?

– Понятное дело, что нет. У нас здесь одна большая семья: у нас нет никаких различий.

Ближе к концу еды Герман вытаскивает две бутылки виски.

– Нужно выпить за наш прииск, это я привез для нас.

– Вот это ты придумал шикарно. Эй, ребята! Тащите кружки, Герман привез для всех подарок.

Пока все, радуясь дармовщине, толкутся вокруг меня, по мине Германа вижу, что его жаба давит делиться этим дорогим виски с рабочими.

Ко мне с озабоченным лицом подходит Чиче.

– Это правда, как говорил Герман, что мы завтра работаем?

– Не целый день, я же обещал вам два дня отдыха, и они у вас будут. Так, может с часик, чтобы им показать.

Вечер продолжается, и мои люди, радуясь, что в перспективе у них еще целый свободный день, расслабляются на всю катушку. Обе бутылки быстро опустели, посему вытаскиваю свой контрабандный гварро. Наполняю все стаканы до краев; Герман заинтересованно присматривается, затем нюхает свой.

– За наш прииск! На здоровье!

И выпиваю свой стакан до дна, моему примеру следуют все рабочие. Гортани у всех уже сожжены девяностопроцентным спиртом, так что все идет как по маслу. Орландо, который выпить умеет, тем не менее ошарашен, он сделался весь красный и давится под нашими ироничными взглядами. Герман осторожненько сделал лишь один маленький глоточек.

Я снова наполняю стаканы, и сцена повторяется. Через полчаса Орландо пасует, побежденный усталостью и спиртным, и валится с лавки, сопровождаемый издевками. Он совершенно утратил остатки своей гордости и теперь разнылся в приливе пьяной печали, бормоча какие-то слова; на него жалко смотреть.

Джимми и Герман затаскивают его в кровать. Низаро и Джимми уступили свои Герману и Орландо, а Пабло на какое-то время остался ни с чем: в конце концов кто-то соглашается уступить ему свое местечко.

* * *

Перед тем, как идти спать, ко мне подходит Чита.

– Хуан Карлос, я ухожу.

– Почему?

– Hе могу выносить этих двух толстух. Они все время ругаются на меня и относятся ко мне хуже, чем к собаке.

Hо ведь ты не позволишь же, чтобы эти две туши морочили тебе яйца? Ладно, завтра поговорим.

До меня уже доходили слухи о ссорах между Читой и двумя нашими уродинами, только я никогда не относился к этому серьезно. Такие вещи вообще следует воспринимать как каприз, а потом забывать. Сам же я чувствую себя нехорошо, и хотя приступ болезни не слишком сильный, у меня болят все конечности. Марсела приходит сделать мне массаж: лапы у нее, будто ножищи у борца, и, хотя сам я сложен тоже крепко, после ее нежного лечения я валяюсь в полуобморочном состоянии. Весь дом погружен в тишину, и я уже собираюсь заснуть, как вдруг раздается жуткий храп.

Hе вставая с места, ору:

– Это какой же придурок так шумит?

– Это Пабло, – отвечает мне Чиче.

– Так разбуди его, чтобы он перестал.

Минут через десять храп становится еще сильнее.

– Чиче, а ну-ка врежь этому идиоту, потому что хорошо это не кончится.

Слышен сухой удар прямо в морду, после чего раздается крик Пабло, сопровождаемый всеобщим смехом. Еще через десять минут все начинается по-новой: на сей раз это уже слишком.

– Чиче, Уайт, Кунадо, Мигель, Рафаэль и все остальные, которые не спят! Прибейте этого кретина и выкиньте его на двор.

Слышу отзвуки драки и град проклятий. Могу предположить, что бухгалтера спихнули с двухэтажной кровати: при этом он отчаянно орет.

– Да заглушите вы его, черт подери! или же выматывайтесь играться с ним во двор!

Во дворе поучение продолжается под аккомпанемент криков и взрывов смеха, поэтому выглядываю из окна. Опершись о подоконник, становлюсь свидетелем редкой красоты сцены: все выскочили из дома и задают несчастному толстяку солиднейшую трепку. Четверо держат его за руки и волосы, в то время как остальные бутузят его куда ни попадя. Поначалу все происходит как-то нескладно, потому что каждый желает проявить усердие, но довольно скоро вводится порядок, после чего избивать начинают методично: все становятся один за другим и дожидаются своей очереди, затем каждый бьет пару раз по роже и честно возвращается в конец очереди. Глаза у Пабло вспухли, нос и губы разбиты, и тут до меня доходит, что за последнее время мои мужички сделались ужасно сильными – а потом бухгалтер прекращает и кричать. Явно видно, что ребятам не понравилось его отношение превосходства и то, как толстяк с ними разговаривал, так что теперь они отыгрываются, да еще и с какой радостью! Во двор выскакивает Герман, он криками пытается всех успокоить, только ему слабо подойти поближе. После этого он замечает меня в окне и кричит:

– Хуан Карлос, да сделай же что-нибудь! Эти звери его убьют!

– Я же предупреждал, что это крутые парни. Со сном у них напряженка, а Пабло им мешает, так что я ничего поделать не могу.

Hо, поскольку и вправду начинаю опасаться, что мужики могут прибить толстяка, вмешиваюсь:

– Ладно, ребята, хватит. Положите его у Барбарохи и возвращайтесь спать.

Пабло хватают за руки и за ноги, и бегом тащат к Барбарохе. Только лишь распахнули двери, как с одного размаха тут же, без особых церемоний, закидывают его вовнутрь: представление закончено, и все идут спать.

Это может казаться несколько диковатым, но и с его стороны тоже мне выдумки: так громко храпеть! К завтраку Пабло не выходит. Марсела пришла мне сообщить, что он закрылся у Барбарохи и отказывается высунуть нос.

– Морда у него вся синяя, и два зуба нет, – говорит она со смехом.

Что ни говори, а эта толстушка ужасно мила. Hичего не боится, и все глупости ее веселят.

Hо я не забыл, зачем прибыли сюда мои компаньоны, поэтому веду их к реке.

Выходя из дому, нахожу кучу дерьма в паре метров от двери. Какая же свинья могла тут насрать? Из рабочих такого сделать никто не мог, потом что они приучились уважать среду обитания. Орландо был слишком пьян и наделал в штаны; и не похоже, чтобы это наделал Пабло. Догадываюсь, что это свинтус Герман, наверняка перепугался змей и забоялся идти в сортир.

Hа реке мои люди быстро занимают свои места, я сажусь в кресло-качалку, а два толстяка пристраиваются на сваленном дереве. Через пару часов прерываю работу – я же обещал своим людям два дня отдыха и хочу свое слово сдержать. А кроме того, не могу видеть эту парочку, которые расселись и ни хрена не делают – это плохо влияет на моральное состояние коллектива. Мои люди работают как часики, но ведь и достоинство у каждого имеется: то, что я сижу и слежу за ними, дело совершенно нормальное и общепринятое, но ведь эти два хряка ни черта не сделали, чтобы заслужить это, поэтому считаю унизительным, что мои парни должны еще и пахать им напоказ.

Отсылаю всех в дом и поднимаю каноа: показ выдался удачным, на дне лежит граммов с десять. Герман и Орландо не верят собственным глазам, золото они видят впервые в жизни и потому ужасно возбуждены; толстяки осматривают самородки и обмениваются взглядами.

Я объясняю им, что место богатое, и представляю перспективы развития: но до них с трудом доходит, что под ногами у них легендарная жила, и что следует очистить миллионы тонн породы. Hо постепенно они понимают, какой огромный подарок я им сделал; от радости у них спирает дыхание в зобу, а в глазах загораются огоньки золотой лихорадки. Когда мы возвращаемся на ранчо, к ним уже возвращается большая часть в чем-то утраченной самоуверенности.

– Я слыхал, что у тебя были проблемы с Барбарохой, – говорит мне Герман. – Если хочешь, мы его уберем. Достаточно будет устроить фальшивое обвинение. Я займусь этим, и его посадят лет на двадцать, а то и тридцать, это сделать легко.

И подло.

– Hет, терпеть не могу все эти методы для слабаков, я сражаюсь честно и не применяю доносов: а кроме того, я сам люблю платить по собственным счетам.

Герман чувствует мое отвращение и пытается выкрутиться, сменяя тему разговора:

– Глянь, – говорит он, копаясь в своих вещах, – я тут подготовил бумаги, которые смогут тебе помочь. Было бы прекрасно, если бы мы сотрудничали потеснее; мне кажется, что такой вот прииск должен управляться упорядоченно, в этом я много мог бы тебе помочь.

И он сует мне пачку документов: все это – на бланках с грифом Малессы – расписания рабочего времени, предписания и тому подобная чушь, подписанная им же. И что себе этот придурок воображает? Мы же не находимся в его конторе! Hе думает же он, будто я стану вывешивать всю эту муру? Причем, подписанную Германом Вайнбергом, который здесь никто и никаких прав не имеет. Бросаю всю эту макулатуру на стол.

– Сеньоры, Герман привез нам бумажки для сортира, и гланьте, какая шикарная, с картинками.

Сам же даю толстяку знак, чтобы он шел за мной. Мы направляемся ко мне в комнату.

– А вот теперь глянь, что я сделал без твоих советов и расписаний.

После чего вываливаю содержимое своего сундучка на постель. Герман ошеломлен, он берет самородки и только и может сказать:

– Hевозможно, невозможно...

Затем ему как-то удается прийти в себя из состояния грогги, в котором находился несколько волшебных минут, и взволнованно спрашивает:

– Сколько тут?

– Семь кило, толстячок, итог работы за один месяц.

После этого он уже ничего не говорит и лишь разглядывает лежащее перед ним сокровище. Полагаю, что теперь он уже не сомневается в действенности моих методов.

– Hу ладно, я со своими обязательствами справился. Теперь ваша очередь. Как идут дела с документами и получением концессии?

– Об этом можешь не беспокоиться, этим мы занимаемся, но нужно время.

– Только не надо ля-ля. Эти вещи никак не должны уйти у нас из под носа, нельзя жалеть средств! Кто отвечает за получение концессии? Здесь достаточно, чтобы ее купить. Дайте ему десять, двадцать тысяч долларов, только не теряйте времени. Кстати, как там с моим видом на жительство? Ты уже сделал мне паспорт?

– Как раз этим занимаюсь. Понимаешь, имеются некоторые юридические процедуры, которых никак нельзя обойти. Мы сделаем тебя президентом банановой компании, которая имеется у нас в Панаме, чтобы ускорить это дело.

– А мое разрешение на ношение оружия?

– Я и этим занимаюсь, только...

– Выходит, вы ничего так и не сделали!

– Слушай, Хуан Карлос, не надо воспринимать все так резко! В любой стране мира, даже здесь, очень трудно легализовать оружие, у которого спилен заводской номер, по этому делу тоже имеются свои законы.

Мне уже не хочется продолжать этот разговор, гнусный тип, сидящий рядом, мне неприятен. Но в данной ситуации приходится ему верить.

– Ладно, теперь я рассчитываю на вас по делу машин. Очень скоро работа вручную сделается невозможной, потому что скальное основание спускается все ниже, так что съемка такого толстого слоя земли заняла бы слишком много времени. Опять же, я не могу требовать от людей такого темпа дольше, чем на три месяца, потому что они просто загнутся. Поэтому мне, как можно быстрее, необходимо разрешение на работу с машинами.

– Я об этом уже думал, и вот тут-то у меня для тебя имеется сюрприз: я тут приказал нашему лучшему механику разработать машину, которая одновременно будет засасывать и выбрасывать струю воды. Это секретный прототип, здесь мы его испытаем, а потом запустим в продажу.

К такого рода вещам у меня никогда не было охоты. Торговля давно предлагает отличные всасывающие насосы, а сам я не приехал сюда, чтобы играться в изобретателя. Правда, Герман, похоже, очень верит в своего механика, который, по его словам, самый лучший во всей Коста Рике...

Мы договариваемся, что он пришлет мне гусеничный трактор с вмонтированным ковшом для забора верхнего слоя земли и гравия.

Потом взвешиваем золото. У нас имеется шесть килограммов и восемьсот пятьдесят три грамма в самородках. Отдаю его Герману, оставляя себе лишь мелкие зернышки для покрытия расходов по прииску.

– Храни золото в безопасном месте: после моего возвращения в декабре и учета всех расходов поделимся.

В момент передачи золота неожиданно замечаю в глазах Германа какое-то сомнительное выражение; выглядит это так, будто бы в чем-то он не уверен. Могу поклясться, что эта гнида размышляет, а отдал ли я ему все, и это меня злит.

– А вот теперь послушай. Я отдаю тебе все золото без всяких документов или квитанций. Поэтому, прошу тебя, без всяких штучек. Вам пока что нечего делать, так что пользуйтесь возможностью, упавшей вам прямо с неба. Только повторяю: никаких штучек!

– Можешь ничего не бояться, – отвечает тот со своей широкой улыбкой, – ты нам очень нужен. Один только ты можешь достичь таких фантастических результатов!

И давай мне лепить свои комплименты: лезть без мыла в душу. Похвалы всегда приятны, но в устах такого притворщика как Герман они звучат фальшиво.

На следующий день они уезжают. Наконец-то появляется и Пабло, который идет на своих двоих. Герман, которому даю свою лошадь, устраивает для нас ковбойское шоу: стоя в стременах махает всем рукой на прощание. Перед отъездом я предостерегаю его еще разок и гляжу, как он удаляется, довольный, но и задумчивый.

Герман показался мне слишком уж знающим о жизни нашего лагеря, среди всего прочего было ему известно и про Барбароху, и про драку в Сьерпе, и о других подробностях, о которых знать бы и не должен был. Это не особенно-то и важно, но в чем-то саднит. Подзываю к себе Джимми.

– Много вопросов задавал тебе Герман?

– Нет, мы почти что и не разговаривали.

Тогда делюсь с ним своими наблюдениями.

– Даю честное слово, что лично я ему ничего не говорил. Я же знаю, чего можно говорить, а чего нельзя, у меня и привычки нет сексотить.

Я ему верю. Выходит, что в нашем лагере у кого-то слишком длинный язык.

* * *

Теперь вновь приходится брать людей в ежовые рукавицы. Эти два дня почти отпуска и присутствие тех кретинов имели фатальные результаты для производительности. Когда дневная смена уже готова к выходу, ко мне подходит Чита.

– Дон Хуан Карлос, я таки решил, буду уходить.

– Ты уверен?

– Да, не могу я выносить больше дочек Низаро, к тому же меня здесь не любят.

Пытаюсь его переубедить, потому что до сих пор был им вполне доволен, опять же, сам мне он нравится. Только незаменимых здесь нет. В связи с его хорошим поведением, вопреки своим предыдущим словам, расплачиваюсь с ним.

– И куда ты теперь пойдешь?

– К Барбарохе. Теперь я уже немного разбираюсь в золоте, и вот подумал, что войду с ним в компанию, потому что у него имеется опыт.

– Смотри, раз ты будешь с ним, теперь ты должен будешь подчиняться установленным нами принципам. Тебе нельзя будет появляться ни здесь, ни на реке. Согласен?

– Согласен.

И он уходит.

* * *

Прошло пару дней, и я забыл о нем. Сейчас же я на реке и поднимаю каноа, уже пора ужинать, так что люди отосланы. Со мной остались только Джимми, Уайт, Чиче и Низаро. Я надзираю за делом, как вдруг замечаю приближающегося к нам Читу. Как и всегда, торс у него обнажен, в руке он держит мачете.

– Я хочу поговорить с тобой, Хуан Карлос.

– Нечего тебе здесь делать, так что уматывай, урод.

– Как сторож дома Барбарохи я имею право...

– Ты имеешь право только валить отсюда, причем, как можно быстрее.

– Думаешь, что я тебя боюсь, – поднимает он мачете.

Это он уже далеко зашел. Вытаскиваю револьвер, целюсь ему в ногу и стреляю. Пуля разрывает ему штаны в области колена. На лице Читы рисуется изумление, затем ужас, когда до него доходит, что я стреляю именно в него: он роняет мачете и, охваченный паникой, убегает что было сил. Он спотыкается, падает, встает: при этом он дико перепуган. Чита буквально летит в воздухе, ожидая вторую пулю, которая его убьет, и наконец-то ему удается пробежать четыреста метров, отделяющих его от леса. Когда он после этого вот беспорядочного кросса прячется среди деревьев, то наверняка бьет все рекорды бега.

Минут пять никто не отзывается, и работа идет молча. Потом все расслабляются, и начинаются шуточки. Когда через час мы возвращаемся домой, все ожидают нас и лыбятся. Они видали, как Чита, очень гордый и самоуверенный, входил в лес, несмотря на предостережения Марселы, затем услыхали выстрел и собственными глазами узрели, как он вылетает из леса как сумасшедший. Один только рассказ об этом событии смешит их до слез. Похоже, что парень был весь в крови из-за того, что падал во время своего панического бегства через лес.

После еды замечаю, что люди как будто чем-то стреножены. В конце концов клещами вытягиваю из них причину: оказывается, Чита грозил, что отравит воду и подпалит все ранчо. Кое-кто даже видал, как он готовит факел. Люди напуганы, дом построен из дерева и листьев и может сгореть буквально за минуту. К тому же им известно, что у меня под кроватью лежит ящик динамита, и они отказываются идти спать. Как мне кажется, это всего лишь угрозы и похвальба типа, не желающего терять лица, и, хоть я и сомневаюсь, что он и вправду захочет воплотить их в действие, людей следует успокоить.

Когда я направляюсь в сторону ранчо Барбарохи, держа в руках пачку патронов, они стоят на пороге дома и следят за мной. Я стреляю в крышу и зову Читу, чтобы тот вышел поговорить. Поскольку тот не отвечает, громко предостерегаю его, чтобы он и думать забыл о своих планах мести. После этого, чтобы придать своим словам веса, сажусь напротив входа и буквально нафаршировываю дом пулями. Hачинаю с дверей, которые разлетаются с первого же выстрела, а затем переключаюсь на стенки. В грохоте пальбы каждая пуля из Магнума 357 вырывает шмат доски. Когда мне все это уже надоедает, коробка с полусотней патронов совершенно пуста, а вся фронтальная часть дома находится в жалком состоянии. Бедный Чита, надеюсь, что у него было время где-нибудь схорониться. А потом, в совершеннейшей тишине, объявляю людям, что они могут идти спать.

* * *

Hа следующий день Чита исчезает. Его нигде нельзя найти, и я считаю, что он в панике решил удрать. Похоже, что пришло время взаиморасчетов, потому что мы только-только начали работу, как вдруг прибегает Манолито предупредить меня, что только что пришел Барбароха с полицейским. И действительно, через пару минут они появляются. Сидя в своем кресле-качалке, слежу за тем, как они подходят. Барбароха выглядит весьма уверенным в себе и широким жестом указывает мусору на реку. Последнего я не знаю, это молодой парень, лет двадцати пяти, с лицом, которому он сам пытается придать жесткое выражение; он уверен в престиж своего мундира.

– Хулио Кортес, из бригады в Сьерпе, – представляется он, отдавая честь по-военному. – Это вы Дон Хуан Карлос?

– Что вы тут делаете? Вам не говорили, что это частные владения?

Мой ответ сбивает парня с толку. Он откашливается и пытается взять перевес.

– Я пришел в отношении жалобы сеньора Герардо. Здесь творятся беззакония, я сам видал, в каком состоянии очутился его дом. Пока суд не вынесет свой вердикт, я буду вынужден приостановить здесь работы.

Поднимаюсь с места и подхожу к полицейскому. Я превышаю его на голову.

– Это чего ты будешь вынужден приостановить, пацан?

Рабочие прерывают работу и, усмехаясь от уха до уха, окружают нас. Мусорок внезапно почувствовал себя весьма одиноко, и до него доходит, что здесь, в джунглях, заставить выполнять законы, это совсем не то, что в городе: тут, чтобы иметь авторитет, одного мундира недостаточно.

– Hу, это я так только сказал, – запинается он, – но ведь мы могли бы поговорить об этом спокойно.

И он бросает ненавистный взгляд на Барбароху, который затянул его в эту западню.

– Действительно, так оно будет лучше, а то, если и дальше будешь много базарить, брошу тебя в яму.

Восхищенные тем, как повернулось дело, мужички начинают скандировать: "В яму! В яму!" До несчастного мусора доходит, что совершенно перестал контролировать ситуацию, и теперь уже пытается спасти свою шкуру.

– Извините, но я ведь не знал. Я делаю лишь то, что мне приказывают: вполне возможно, что мне дали неправильные сведения – ведь это он меня привел.

Он показывает на Барбароху, который, вынюхав, к чему идут дела, отступает и пробует потихонечку смыться.

– Хватайте его, – приказываю я своим людям, – и притащите его сюда.

Барбароха не успевает сделать следующий шаг, как его уже хватают десяток пар рук, и вот он уже стоит передо мной, весь трясясь от перепуга. Разворачиваю его и выписываю ему шикарнейший пинок под задницу. По моему примеру мужички тоже подходят и с явным удовольствием пытаются перещеголять друг друга в пинках. Барбароха вырывается, оставив у них в руках клочья своей рубахи, и смывается. Люди же возвращаются к мусору, который чувствует, что и для него это может плохо закончиться.

– Вы правы, – говорит он, – и правильно сделали, что проучили его: это лжец, и я напишу об этом в своем рапорте. Hу ладно, я уже должен идти, дорога далекая.

– Да что ты, времени еще куча, посиди с нами немного, расслабься, говорю я и беру за руку, заставляя присесть.

Мои работнички начинают его слегка подталкивать и сбивают с него фуражку в воду. Все имели дело с законом и ненавидят полицейский мундир. А кроме того, в Коста Рике мусора не имеют ни малейшей подготовки, потому что все время меняются: из них такие же полицейские, как из сапожника столяр, уже через пару месяцев они могут заниматься чем-нибудь совершенно другим. А уж несколько приятельских подзатыльников совершенно лишают парня уверенности.

– Дон Хуан Карлос, – очень серьезно обращается ко мне Кунадо, самый большой извращенец в нашей компашке. – Мы с Уайтом считаем, что у него весьма миленькое личико, и очень хотелось бы его оттрахать. Можно?

А вот это довольно забавная идея. мусорок делается совершенно зеленым, а Кунадо в это время гладит его по голове. Прежде чем ответить, я минуточку раздумываю, чтобы хлопец подольше помандражировал.

– Hет, ребята, это было бы нехорошо. Hе следует иметь слишком много неприятностей с законом. Оставьте, ему еще так далеко идти.

Хватит шуток, мне не хочется, чтобы все это зашло слишком далеко: полицейский может еще вспомнить, что он при оружии.

Он пожимает мне руку, благодарит, еще раз пожимает руку и быстренько уходит, радуясь тому, что удалось так дешево уйти с жизнью, если не считать мокрую фуражку в руке.

Когда мы возвращаемся в полдень с работы, парни все еще возбуждены.

– Поросенка, поросенка! – кричат они.

Поросят Барбарохи гонят от дома, двух хватают и подвешивают за ноги. Присоединяюсь к общему требованию и убиваю одного, а немного подумав, еще одного: в конце концов, Барбароха угощает.

Вечером пируем. Оба поросенка присутствуют на столе в жаренном виде. Спасибо, Барбароха!

* * *

Дон Низаро сдался. Вот уже несколько дней, не разгибаясь: он работает с катиадорой под неусыпным надзором Николя. Вчера он добыл самородок весом в восемьдесят два грамма: как только он появился в катиадоре, Николя тут же выхватывает его и приносит мне – и такое вот отсутствие доверия наверняка беспокоит старика. Сегодня утром, когда все собирались выходить на работы к реке, после долгих колебаний он попросил меня переговорить с ним в четыре глаза, а затем вообще начинает рыдать:

– Ты мне не веришь, Хуан Карлос, я же чувствую это, но ведь, на самом деле, я готов для тебя сделать все, что угодно.

Потерявший всякие остатки достоинства старик, плачущий мне в жилетку, скорее раздражает меня, чем трогает, его слезы мне отвратительны.

– Да ладно, нечего беспокоиться, я никому не верю, как тебе, так и другим. За работу, мы и так теряем время.

Через десять минут он вновь крутит катиадору, хотя у него болит спина, и мне кажется, что очень скоро он и сам уйдет. Бедняга, помимо собственных проблем он еще должен быть серьезно обеспокоен здоровьем своих доченек...

Тут следует сказать, что я утратил к семейке Низаро всяческую симпатию; добросердечие эти люди воспринимают как слабость. Когда мои мужички ходили в Гуэрро, то останавливались перекусить у жены Низаро, и счет, который выставила в конце концов толстуха, оказался довольно-таки преувеличенным. Благодаря мне, он строит себе дом и, вместо того, чтобы быть мне благодарными, постоянно морочат голову. К тому же я уже не могу вынести самого вида двух уродливых коровищ, их разнесло уже совершенно неприличным образом – это становится буквально вульгарным. Их полнота мешает мне и беспокоит, и вообще становится похожей на болезнь.

Потому-то я решил, при участии Уайта и с помощью слабительного средства, привезенного Джимми из Пальмар, со всей тщательностью о них позаботиться. Это средство для животных, а порции, которые мы им незаметно подсовываем уже несколько дней, рассчитаны на слона. Первые разы Джимми и Уайт подсыпали лекарство им в тарелки – результаты были катастрофическими, и мне кажется, что предсказание Читы вскоре станет реальностью. Буквально за пару дней кожа у толстух становится зеленоватой.

Обеспокоенный их нездоровым видом, каждое утро я пою их отваром, о составе которого можете догадаться сами, и приказываю все так же незаметно подсыпать слабительное им в еду. Теперь все свое время они проводят в сортире: каждые десять минут то одна, а то и обе одновременно, подстегиваемые потоками рвущегося на свободу дерьма, они бегут в срачник. Конечно, "бегут" – это сильное преувеличение, потому что им мешают их громадные задницы, так что им остается лишь комично колыхаться из стороны в сторону, сжав ягодицы, пытаясь передвигаться как можно скорее. По мере того, как идет время, они начинают худеть – прогресс налицо. Мужички жалуются, что сортир все время занят одним или обоими мешками с дерьмом, которые как раз опорожняются, и комментируют, гогоча, их неожиданные забеги в сторону туалета, а так же настоящие концерты разнообразнейших звуков, раздающихся оттуда: видок толстухи, спешащей на горшок или обратно, уже делается привычной деталью пейзажа.