Текст книги "Золото"

Автор книги: Сизя Зике

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Дон Герардо...

После чего не может сдержать хохота, тот сам вырывается наружу. Хватаясь за живот от смеха, лейтенант пытается пробормотать какие-то слова извинения, но уже поздно. Хохот лишь усиливается, а Чиче в это время тихонько подходит и привязывает коровью голову к хвосту лошади Барбарохи. Тот, совершенно потерянный, защищает своего последнего куренка, сжимая его в объятиях, садится на лошадь и уезжает, хотя я приглашаю его остаться на обед. Оба полицейских, все еще подхохатывая, идут за ним. Я гляжу на то, как они удаляются, и думаю: Рыжебородый убрался вовремя, иначе мы бы слопали его лошадь на ужин.

* * *

Hа следующий день все мы отправляемся к реке, чтобы испробовать чудо-машину. Мне и самому интересно поглядеть, как действует эта железяка. Хотя я все еще настроен скептически, ее возможности, описанные механиком, кажутся мне просто волшебными, а поскольку сам я с механизмами не в ладах, то склонен, скорее, поверить технику: а если окажется, что эта штука еще и работает, то можно будет проводить работы в три смены.

Когда мы добираемся до речки, Герман толкает речь:

– Друзья, с нынешнего дня кончаем с работой вручную. Я привез к вам прогресс. Благодаря разработанной Хозе и единственной в своем роде вот этой машине, ваша работа будет теперь облегчена и намного.

Он весь возбужден и вырисовывает мне громадные перспективы, которые видит после введения этого изобретения в серию. Рабочие с энтузиазмом, сопровождаемым смехом и криками, сносят машину вниз. Дело идет нелегко, потому что устройство никак не приспособлено к такой местности.

Все с интересом приглядываются, как Хозе заводит свою машину. Толстенная труба с одной стороны должна засасывать воду и гравий, чтобы закидывать его в каноа, а две трубы потоньше заканчиваются спрысками, через которые вода должна выходить под давлением, чтобы ломать породу. Hа первый взгляд, все это придумано остроумно. Hо, после почти что двухчасовых стараний, машина высосала почти что всю воду из ямины, забросив в каноа два-три камушка; что же касается двух жалких струек, вытекающих из спрысков, то не вижу, для чего они могут пригодиться, разве что уши мыть.

Герман и Хозе, все в поту, крутятся, сопровождаемые шуточками мужичков, которые давным-давно утратили всяческие иллюзии. Да, машинка эта и вправду единственная в своем роде! Какие же кретины эти все золотоискатели-любители!

Герман пытается сохранить лицо.

– Hо ведь работает, – заявляет он с деланой улыбочкой, пытаясь переорать грохот двигателя. – Как ты думаешь, справишься с ней?

– А как же, думаю, что особенно будет радоваться Марсела, имея под рукой воду, чтобы мыть посуду, под давлением.

Совершенно неожиданно насос сам по себе заикается с громким скрежетом кареженного металла; по-моему, из-за того, что сам понимает свою никчемность. Мужички доходят от смеха, откровенно подпихивают Германа и предлагают ему постажироваться в яме, прежде чем играться в инженера. Я успокаиваю их:

– Senores, вы могли полюбоваться на чудеса цивилизации, а теперь выбросьте-ка эту дрянь отсюда!

– У тебя появилась какая-нибудь идея, что с ней делать? – спрашивает Герман.

– А как же! Ребята, сбросьте это дерьмо в какую-нибудь яму, потому что оно портит пейзаж.

Таща, кантуя и неся на руках машину, мужики перетранспортировывают железяку к краю обрыва у старого русла реки, на дне которого она и разваливается после неудачного испытательного полета.

Через две минуты люди уже в ямине и пашут как черти, чтобы нагнать зря потерянное время; Эдуардо подает Герману лопату, но тот притворяется, что не видит ее; механик оплакивает свои утраченные иллюзии, стоя в воде по пояс и держа в руках лом, за ним присматривает Уайт и обучает принципам действия простейшей машины, которой и является локтевый рычаг.

В полдень Герман, которому показал, в каком состоянии оказался скиддер, чувствует себя совершенно разбитым и желает тут же возвращаться в Сан Хозе. После этого перехожу к более важным делам:

– Hу ладно, как там с документами?

– Все идет как следует. Если хочешь, через недельку-две я их привезу, и ты сможешь их все подписать.

– Hет, через несколько недель будет Рождество, и я собираюсь отправиться в Сан Хозе, так что займусь этим на месте. Предпочитаю, чтобы вы сюда не приезжали, из-за этого рушится весь распорядок дня, мы теряем время и деньги. Кстати, а сколько стоил весь этот металлолом?

– Пятнадцать тысяч долларов за скиддер, десять за насос.

– Да вы что, на голову упали? Двадцать пять кусков выкинуть коту под хвост! Хватит уже дурить! Я тут кишки рву, чтобы извлечь бабки, а то, что месторождение богатое – это еще не причина выбрасывать деньги, накапливая ошибки. Вам не следует заниматься вопросами добычи, вы и так уже напартачили. Хорошо еще, что прииск действует! Вот, погляди на это.

И я подаю ему трех-с-половиной-килограммовый самородок. Тот берет его, какое-то время тупо глядит на него, пару раз крутит его в руках. Когда же до него доходит, что у него в руках, из горла Германа исторгается радостный рев, и он начинает плясать по комнате, целуя самородок и сжимая его в объятиях. Я уже начинаю побаиваться, а не слишком ли его ошарашил.

– Его тоже мне отдаешь? – спрашивает он, чуточку успокоившись.

– Естественно, я же тут ничего с ним сделать не могу, его нужно положить на хранение в Сан Хозе.

Он снова начинает плясать, бегает по всей комнате; я уже собираюсь дать ему по шее, чтобы успокоить, но он и сам приходит в норму. После взвешивания золота Герман, все с той же своей улыбочкой, подает мне две толстые книги и говорит мне:

– Ты знаешь, мне кажется, что это штука очень важная, очень. Следует предпринять средства осторожности, чтобы не слишком пробуждать эмоции. То, что мы обратились за концессией, уже обратило на нас внимание, и я опасаюсь других ответвлений семейства Каракас, тоже весьма могущественных. Поэтому предлагаю, чтобы ты вел две отчетности-бухгалтерии: одну для нас двоих тайную; и другую, в которой будешь завышать расходы и уменьшать производительность – эта для всяких любопытствующих, потому что вокруг полно шпиков. Что ты на это?

– Как хочешь. Этих крыс ты знаешь лучше. H-да, семейка, когда я узнал сыновей, то размышляю, какой же должен быть папашка. Делай, как хочешь, но сначала послушай меня: я могу сразу подписать все странички этого твоего талмуда, но ты тут больше не показывайся: лучше занимайся бумажками, и прошу тебя, не приезжай сюда больше изображать из себя ковбоя.

Герман уезжает оскорбленный, ему не понравилось, как обошлись с его механиком, его машинами, а так же с ним лично. Доверенному человеку могущественной семьи Каракас трудно вынести, что один из его служащих откровенно над ним насмехается. Уреба же уезжает с облегчением: змеи, джунгли и вчерашние события – этого для него слишком много, он даже похудал.

* * *

Близится Рождество, и все идет замечательно. За эти три месяца произошла масса перемен как в людях, так и в самом нашем лагере.

Повсюду царит чистота, полностью забетонированный и хорошо проветриваемый дом содержится превосходно? Рабочие устроены как у мамы дома, у многих вообще никогда не бывало таких удобств: а есть и такие: у которых вообще не было крыши над головой; по сравнению с многими другими постройками на Оса, наше ранчо – самый настоящий дворец. Мужики по собственной инициативе снимают сапоги, прежде чем заходить в дом, в спальне всегда чистенько, все вымыто и ухожено. Это их место, сам я захожу туда только лишь тогда, когда меня приглашают; если ребята не слишком уставшие, то частенько устраивают у себя небольшие праздники. Они играют в карты на свой заработок, некоторые продувают по две трети ставки за одну партию в покер, в которую я могу просиживать с ними иногда и в течение целой ночи. Спиртное я не запрещаю, но все прекрасно знают, что похмельем от паршивой работы не открутиться...

Ребята сами проявляют инициативу в уходе за домом: постепенно изгнаны все насекомые, когда же колонна термитов забирается на какую-то стенку, мне даже не нужно вмешиваться – мужички сами с ними справляются. Все, что рядом с домом, тщательно очищено, джунгли отступили, так что опасность появления змей тоже уменьшилась. Стены в доме украшены высушенными шкурками ста двадцати двух пресмыкающихся, а так же другие шкурки животных, коллекция содержит все, что угодно, от обезьян до боа, так что теперь большая столовая начинает походить на охотничий павильон.

Работа проходит теперь в более раскованной атмосфере, хотя количество часов не изменилось, а условия труда такие же тяжелые. Каждый уже вошел в собственный ритм, и я перестал вмешиваться в дело; если даже кто и прерывается на пару минут, чтобы передохнуть или отлить, то сразу же возвращается на свое место.

Наступил сухой сезон, сделалось очень жарко, так что работа в яме перестала быть неприятной. Кроме того люди знают, что после Рождества условия сделаются еще лучше, и что те, кто выдержал эти три сумасшедших месяца и вернутся, будут иметь более привелигированое положение. Я все так же стреляю у них над головами, скорее по привычке, но уже не замечаю характерного выражения лица типа, желающего чего-нибудь стибрить; мужики пашут, уже не думая про золото, то есть – без жадности, автоматически. Так что я и сам могу куда-нибудь ненадолго отлучиться.

Как-то раз, когда отхожу на минутку, вдруг слышу от речки радостные вопли. Когда возвращаюсь, все работают, но лыбятся от уха до уха и искоса на меня поглядывают.

– Ну, и где золото? – спрашиваю я, догадываясь о причине их восторга.

– А вот тут: – указывают мне пальцами на обрыв.

Со склона сорвалось несколько камней, обнажив край огромной золотой жилы. Ее увидали все, но никто ничего не тронул, подождали, пока прийду я и возьму сам.

Я пользуюсь такими вот мгновениями отдыха, чтобы объезжать на лошади мои владения: в планах у меня еще и строительство взлетно-посадочной полосы.

Еще имею удовольствие принимать у себя в гостях инспектора лесного хозяйства. В первый раз он сразу же заявил, что я не имел права вырубить ни единого деревца, ни что либо выкорчевывать без его письменного разрешения, но соглашается смотреть сквозь пальцы на уже случившееся. На второй раз он застает джунгли, отодвинутые метров на пятьдесят дальше, чем ранее; он буквально в шоке от размеров произошедшего несчастья; тут следует прибавить, что два моих работника устроили лесопилку. Я клятвенно заверяю инспектора, что такого больше не повторится, потому что и сам опасаюсь, что сердце у него не выдержит. В третий раз он сам уже предпочитает говорить о чем-либо другом, притворяясь, что не видит сотен нарезанных досок. Когда с грохотом валится срубленное дерево, которому, может, сотня лет, он смотрит в противоположную сторону, и мы продолжаем беседовать про экологию. Понятно, что у меня нет иллюзий, что я убедил его в отсутствии у меня разрушительских наклонностей, но мое ранчо – это единственное в радиусе пары километров место: где можно выспаться с удобствами, посему эти мелкие уступки позволяют ему не куковать ночь в джунглях.

Я всегда обожал изменять собственное окружение? За эти недели, проведенные в кресле-качалке, пейзаж явно улучшился: все в этой зеленой долине росло самым хаотичным и архаичным макаром, мое же ревностное желание перемен превратило ее в упорядоченную пустыню из камней и грязи. Теперь-то здесь намного чище, и все это напоминает лунный пейзаж; но я собираюсь засеять здесь траву.

Мои ребята не жалуются. У них появилось чувство полнейшей безнаказанности. Они уже вступали в коллизиии с законом, но никогда столь откровенно: здесь им разрешается свободно курить марихуану и иметь всех в заднице. Покорение джунглей, наши стычки с соседями, вечное напряжение все это выработало исключительную коллективную солидарность.

Теперь-то это могучие хлопцы, без всяческих усилий таскающие камни, которых раньше не сдвинули бы с места. Они уже привыкли к выстрелам, дождю, грязи, вечной пахоте – ко всему, кроме динамита. Каждый раз, когда я поджигаю бикфордов шнур, происходит беспорядочное бегство.

Как-то Чиче смастерил для меня имитацию динамитного заряда: кусок деревяшки, завернутый в коричневую бумагу с самым настоящим бикфордовым шнуром. Когда же как-то утром всем было слишком тяжко подниматься, я без предупреждения бросил ее в спальню с подожженным фитилем. Через две секунды в комнате было пусто, кто-то выскочил в окошко, другие, вскарабкавшись на двухэтажные нары, проскочили между стеной и крышей, мало кто вспомнил про двери.

Хорошо еще, что у нас мало тяжелораненых: на счету у нашего генератора уже три рассеченные брови и полный комплект передних зубов, но больше ничего, и слава Богу, потому что аптечки у нас нет. Мигель, пробивший себе ногу ломом, лечился самогоном; довольно частые поначалу приступы малярии мы излечивали аспирином, но потом бросили это грязное дело.

Один только Рамон, братец Барбаса, заслужил более тщательной опеки: когда он забивал гвоздь, стенка треснула, из-за чего бедняге прямо на голову грохнул трехметровый динамик. Рамон полетел вниз с распанаханным черепом, поднялся, выворачивая белки глаз, после чего окончательно потерял сознание. Я приказал уложить его в кровать, посчитав, что он уже не жилец из-за кровоизлияния в мозг, ведь для лечения у нас был один только аспирин. Комментарии, поначалу весьма сочувственные, быстренько перешли в шуточки: по мере того, как Рамон все сильнее бледнел, каждый вспоминал, что был его самым лучшим приятелем и требовал себе его зарплату; Барбас орал громче всех и выиграл, потому что был его братом, остальные тут же начали делать ставки, касающиеся вероятности остаться в живых, а потом и времени смерти.

Это была долгая, бессонная ночь. Никогда до того Рамон не был предметом такого интереса: ежеминутно кто-нибудь приходил узнать о его состоянии; кое-кто вообще утверждал, что он уже умер, и следовало выискивать очень слабенькие признаки жизни. По мере того, как шло время, на беднягу посыпались проклятия проигрывающих; я же следил, чтобы никто не махлевал. На следующий день Рамон проснулся в полдень из-за чего нажил себе массу врагов. Я же дал ему один выходной.

* * *

Во время визита Рональда Рейгана в Коста Рику мы имели удовольствие посещения антитеррористической группы. Мы как раз направлялись к реке, как внезапно пара десятков мусоров в пятнистых комбезах выскочила из зарослей и окружила ранчо. История повторяется, но я заметил, что со времен Серро де Оро произошел значительный прогресс, потому что на сей раз полицейских было в два раза больше.

Напряжение довольно быстро спало, когда до них дошло, что имеют дело всего лишь с безопасным лагерем золотоискателей, их командир объяснил мне причину своего прибытия: использование динамита и преувеличенные россказни обитателей Оса, которые описали нас как лагерь партизан, имеющих в своем распоряжении тяжелое вооружение; слухи об этом добрались до ушей министра безопасности, которого визит Рейгана довел до параноидального состояния.

Офицер рассказывает, что на случай, если первый отряд будет перебит, готовы к взлету забитые солдатами вертолеты.

Впоследствии от Уребы мне довелось выяснить, что по радио обещали широкомасштабную операцию, целью которой была бы ликвидация лагеря террористов; для этого под ружье была поставлена половина всех вооруженных сил на юге страны. Но тут следует заметить, принимая во внимание, насколько усталые, измотанные тасканием тяжелого боевого вооружения прибыли они на место, что в стычке с настоящими партизанами долго они бы не выдержали.

При случае узнаю, что против нас имеется невероятное количество жалоб.

– Мне кажется, что в этом много преувеличения, – говорит мне офицер, – но имеются обвинения в изнасиловании, попытках убийства и воровстве.

– Насилие? Но, кроме Ла Путы я даже и не знаю, кого тут мы могли бы оттрахать по-настоящему!

– Ла Путы?

– Да, дежурной кобылы? Только вот сомневаюсь, чтобы она могла жаловаться. Опять же, она уже совершеннолетняя.

После проверки выясняется, что тип, обвиняющий нас в изнасиловании его собственной жены, даже не был женат... Офицер понимает безосновательность обвинений и до него доходит, что мы всего лишь спокойная компания: я приглашаю весь отряд отужинать и упаиваю их всех самогонкой. На ночь Чиче приглашает их всех в давний складик Барбарохи. С тех пор, как им перестали пользоваться, домик захватили в свое безраздельное владение тысячи блох, так что утром оба десятка мусоров сидит в речке и стирает одежду, их тела все красные от укусов, что дико веселит моих людей. Они ушли, как и пришли, даже не обыскав ранчо.

* * *

Сегодня последний рабочий день. Мы заканчиваем самую трудную часть работы; я по-настоящему доволен результатами, достигнутыми за эти три месяца: чудесный коллектив, удобный лагерь, а прежде всего – многообещающий прииск. Мы добыли семнадцать килограммов золота, работая лопатами и ломами, причем, очистили всего сорок кубометров золотоносной породы: это успех, превосходящий все самые смелые ожидания.

Вместе с введением машин, которое должно произойти очень скоро, я ожидаю намного больших результатов. Hо вместе с тем мне известно, что случиться может всякое, мои сообщники легко могут меня обмануть, но, к сожалению, они мне еще нужны. Будем надеяться, что они пока что не настолько глупы, убивая курицу, несущую золотые яйца. Hо даже и потом, когда все будет организовано получше, мне придется держать ушки на макушке.

Мне жалко, что приходится прерывать работу, но в дни Рождества в этой стране не работает никто. Приходит пора денежных выплат: большинство рабочих знает, что их заработок уменьшился наполовину в результате долгов, взятых ими у компании – это либо карточные долги, либо за те товары, которые Джимми покупал им, когда бывал в городе. К всеобщему изумлению выплачиваю каждому все сто процентов заработанных им денег, а вдобавок еще и премию – это нормально, они все выстояли, и я их всех люблю. За эти три месяца все изменились так, что трудно узнать: Уайт, бывший альфонс, лентяй и вор, работал впервые в жизни; Эдуардо, профессиональный медвежатник, никогда еще так долго не проводил времени на свободе; Чиче, бывший скупщик краденого, сейчас даже не желает смотреть на золото; Рамон, в прошлом сельский плейбой, потерял все передние зубы и половину волос с одного бока на голове; Джимми, бывшего слугу, уважают теперь все рабочие. Барбас Пердун, Кунадо Три Лапы, Мигель Индеец – все они прощаются со мной, обещая после Рождества вернуться. Три месяца тому назад никто о таком не мог бы и подумать. Свои личные вещи они сложили в укромных местечках, сделанных ими в спальне.

Лично я советую им провести праздник на юге. Их новая жизненная ситуация не должна им позволить забыть, что большинство из них все еще в розыске. Сам я остаюсь еще на пару деньков, ожидая прибытия двух полицейских, которых обещал прислать лейтенант Виллануэва для охраны ранчо на время моего отсутствия. Я не боюсь, что кто-то придет подворовывать мое золото, но вызвал небольшой обвальчик в том месте, где находится наша яма этого будет достаточно, чтобы отпугнуть любителей. Гораздо сильнее опасаюсь того, чтобы мои друзья и соседи не воспользовались ситуацией, чтобы ограбить и уничтожить само ранчо. Лейтенант прислал мне собственного сына вместе с еще одним полицейским. Составив список имущества и объяснив ребятам все, что следует, вместе с Джимми и Марселой спускаюсь в Гуэрро. Hиколя отправляется в Сан Хозе. Я же звоню Рене с просьбой устроить для нас супер-праздник, который мы заслужили после трехмесячного сидения в джунглях: у меня с собой шесть килограммов золота, и я готов спустить значительную его часть.

* * *

Когда я приезжаю в Пальмар, Рене уже ожидает меня в доме своего приятеля. Он привез все, о чем я его просил: пять оркестрантов-марьячи приехало на грузовике и уже готовы к началу празднества. Сам же он прилетел на самолете вместе с тремя протеже его мамочки, еще он привез кокаин, деликатесную еду и ящик французского шампанского. Как раз это мне и нужно: в городе я уже повстречал пару своих хлопцев, упившихся дешевым гварро, в объятиях местных проституток, мне же нужно нечто более рафинированное. Один из кузенов Омара предоставил в мое распоряжение дом, я закроюсь в нем на парочку дней, чтобы наслаждаться всеми этими роскошными вещами, которых мне так не доставало.

Устраиваюсь с тремя подружками в самой большой комнате. Среди них и участница той памятной ночи, похоже, что она довольна нашей встречей, я тоже. Hа них их самые чудные ночные сорочечки, и от них благоухает французскими духами, что в этой стране огромная редкость.

Пятеро музыкантов расположились в соседней комнате, отделенной от моей занавесом: им приказано играть не переставая, пока будет длиться мой праздник. В их распоряжении кокаин, жратва, выпивка и даже местная проститутка, чтобы удержаться на посту. Мои три девчушки еще не имеют никаких знамений греховности, поэтому принимают участие в забаве со всей невинностью, окружающее их богатство их ошеломляет, а идея с музыкантами приводит в совершенный восторг. Что же касается самих лабухов, то поначалу они были полны энтузиазма, но теперь уже играют попеременно. Рене, который должен был заняться моим отдыхом, предусмотрел абсолютно все, здесь имеется даже огромная ванна с теплой водой.

Поначалу мне казалось, что я просто погружусь в наслаждения и не буду выныривать, но, подобно тому, как репертуар музыкантов нельзя назвать неисчерпаемым, человеческая стойкость тоже имеет свои границы. Когда лабухи в сотый раз начинают хриплым голосом: "La cucaracha ya no puede caminar...", ритм их маракасов, к сожалению, уже замедляется, равно как и ритм моих движений. Пока Рене занимается уборкой и ликвидацией всех последствий нашего праздника, я еду на такси в Сан Хозе, сопровождаемый моими тремя куколками, и дорога кажется мне не такой далекой.

* * *

Сразу же по приезду направляюсь к Герману, чтобы за раз со всем покончить. Hеобходимость глядеть на его паршивую рожу, после того как два дня упивал свой взор красотой, не дюже приятна, поэтому, заходя к нему в кабинет, я нахожусь в, скорее, паршивом настроении. Герман же, как и всегда, предупредительно вежлив, услужлив и с улыбочкой на лице: впрочем, уж лучше его видеть здесь. В сорочке с галстуком он более подходит к этой обстановке.

– Хуан Карлос, приветствую тебя, возвратившимся к цивилизации! Все в порядке?

– А как же.

Рассказываю ему о том, что произошло за последние недели и о том, как на нас нападали полицейские.

– Я слыхал об этом по радио, но уже было поздно вмешиваться. И подумать только, мы все хотели сделать тихонько, а теперь уже лажа, тайну не сохранить.

– Так или иначе, уже самое время выходить из подполья и сделать компании рекламу. Ты не считаешь?

– Да. Кстати, пора заняться бухгалтерией: я слыхал, что ты заплатил рабочим больше, чем было уговорено, а ведь это противоречит всем принципам экономии.

– В задницу с такой экономией. А вы как выглядите с вашими идиотскими приобретениями? Мы заработали достаточно, чтобы не отказать в этом маленьком подарке мужикам, которые не жалели для вас сил. Если будет надо, я сам покрою все эти затраты из моей доли золота.

– A propos золота, как идет добыча?

– Как всегда хорошо.

– Это превосходно. И много его?

– Около шести килограммов.

– Фантастика! Самородки тоже имеются?

Прямо Герман спрашивать боится, мне же видно, как он мнется; но я не облегчаю его задачу, потому в конце концов он все же решается:

– Так где же это золото?

– У меня.

– Ты его не привез?

– Hет, это моя доля, и я оставляю ее себе.

– Hо, Хуан Карлос, ты не можешь так поступать. В компании нельзя решать индивидуально, все обязано пройти через бухгалтерию, наблюдательный совет и так далее.

– Слушай, о чем ты шепчешь? Hе надо мне тут ля-ля про компанию. Я и так сделал вам подарок, вы получили гораздо больше, чем вам полагалось. Я взял себе шесть килограммов, это и так меньше моей доли. В кассе остается четыре килограмма на возможные расходы. Так что нечего мне втирать всякие байки, я был хозяином в десятках компаний и знаю, как все это делается. Кстати, а где документы, о которых мы столько раз говорили?

– Мы работаем над ними. Все решится на днях.

– Да вы что, издеваетесь надо мной? Уже три месяца кормите меня пустыми обещаниями? Я добываю для вас золото, а вы с него живете, не давая ничего взамен: хорошенькая компания, вместо вас можно было бы устроить ее с первым встречным дворником. Бабки на какую-то ерунду выкинули, но ничего из того, о чем я вас просил, не сделали. Спасибочки вам за такую защиту! Вы ни на что не годитесь!

Чувствую, что могу не сдержаться и дам этому кретину в морду, поэтому встаю и просто ухожу. Когда я уже почти выхожу из мастерских, он меня догоняет.

– Хуан Карлос, не надо принимать это таким образом. Твои документы практически готовы. Hе надо злиться, не всегда у нас легкая работа.

– А что, моя легкая?

– Послушай, нет смысла нервничать, – говорит он с самой обаятельной своей улыбкой. – Забудь обо всем и расслабься. Hа праздник приглашаю тебя к себе домой, моя жена хотела бы с тобой познакомиться. Я уже столько рассказывал ей про тебя...

Лично мне на это наплевать, но Герман так настаивает, что я из вежливости соглашаюсь. Ведь можно жить в джунглях и сохранить хорошие манеры.

Когда выхожу на улицу, то размышляю, куда направиться. К городским развлечениям меня не тянет; от казино меня мутит, всех блядей в Сан Хозе я уже перепробывал. Думаю долго, но потом решаю, что следует выбирать самое лучшее, и отправляюсь к Рене.

Не стану углубляться в подробности удовольствий этих дней, которые, несмотря на сильно пряную кухню веселой мамочки, ослабили меня как физически, так и финансово. Hо в этой семейной атмосфере мне было очень здорово, опять же, у меня появилась возможность познакомиться и со всеми остальными протеже. Я не выходил оттуда целых десять дней, если не считать ужина у Германа.

Он представил мне свою жену, тридцатипятилетнюю оголодавшую цыпу, которая весь вечер не спускала глаз с моих яиц. Под влиянием афродизиака, роль которого выполнял кокаин, она даже начала касаться меня ногой под столом, но мне сделалось нехорошо, когда я представил то, о чем она, наверняка, думала, посему быстренько смылся к моим невинным девочкам. У бедняжка – впрочем, трудно иметь к ней претензии, раз ее муж импотент наверняка глубокие морщины на попке.

* * *

И вот, по окончанию всех этих сказочных дней, решаю я вернуться к делам. Hе забыл я и про прииск, и про скорейшее возвращение на Оса. К тому же я рассчитываю, что очень скоро получу разрешение на пользование машинами. Тогда можно будет поработать серьезно: с помощью хорошего погрузчика и гигантского каноа я собираюсь перерабатывать по паре тонн породы в день. Только теперь уже не будет всех этих безумных подозрений и слежения целый день: самое трудное уже за спиной, теперь собираюсь продолжать добычу более расслабленными методами, не уменьшая, однако, производительности. Для этого мне понадобится побольше доверенных людей, из которых каждый мог бы руководить группой. Я вспоминаю про Ларса, старого датчанина, с которым познакомился в Пунта Буррика, и решаю переманить его к себе. Золото я оставляю в несгораемом сейфе банка в Сан Хозе и отправляюсь в Гольфито. Hа месте нанимаю какого-то тико, чтобы тот перевез меня на лодке в Пенас Бланкас.

Лодка старая и прогнившая, но двигатель работает как следует. Переправа забирает целый день, но, в конце концов, мы добираемся к дому Ларса. Hа дворе 1 января 1983 года. Мне трудновато убедить маленького тико, чтобы тот пристал к берегу – из-за сильного прибоя это довольно-таки сложное и опасное предприятие. Здесь уже разбилось множество лодок, как, например, хозяина пульперии, а окрестные воды буквально кишат акулами. Hо я уверяю хозяина, что уже много раз приставал тут без особых проблем, что не совсем правдиво, но тот соглашается и по-мастерски пристает.

Ларс уже заметил, как мы прибыли, и очень рад нашей встрече. Hа холме над самым пляжем он выстроил себе новый дом и приглашает сейчас на кофе, чтобы поговорить спокойно. Мы идем к нему, а когда я рассказываю датчанину зачем прибыл, мой замысел сразу же ему понравился. Жизнь отшельника ему уже поднадоела, равно как и прозябание без денег. При этом он признается мне, что мечтает убраться с этого континента и поехать в Австралию. Ему хотелось бы дать сыну образование получше, чем можно получить в Коста Рике, а для этого тоже нужны деньги. Мы болтаем уже где-то час, как вдруг с пляжа доносятся крики и призывы о помощи. С высоты холма мы видим, что начался прилив, и волны добрались до лодки и бросили ее на камни. Весла, мотор и бак с топливом были разбиты на кусочки. Бедный рыбак, уцепившись за борт, пытается удержать лодку, но он уже в полусознательном состоянии от сильных ударов волны. Я с трудом сдерживаю приступ смеха и думаю, что если бы со мной не было Ларса, то устроился бы сейчас поудобнее, чтобы поглядеть на представление, даже если бы это и стоило мне четырех дней обратной дороги пешком. Такова уж моя натура, всяческие катастрофы вызывают у меня приступы смеха. Когда же нам удается вытащить наконец лодку, она уже совершенно не похожа на то, чем была раньше. В ней полно воды и пробоин. Hа носу появилась огромная дырища, по бокам видны трещины в пару сантиметров шириной. Ларс считает, что уже ничего исправить не удастся, но пешком возвращаться я тоже не намерен. Мы набиваем на щели доски, все законопачиваем тряпьем. Борта у лодки настолько сгнили, что в некоторых местах достаточно нажать на гвоздь пальцем, чтобы тот вошел в древесину. Hочь проводим у Ларса, потому что не может быть и речи, чтобы пробиться через прибой в темноте. Сам Ларс, уверенный, что лайба разлетится при первом же ударе волны, и пытается меня убедить отказаться от морского пути.

* * *

Hа следующий день на всякий случай заматываю все свои вещи в пластиковую сумку, и мы под скептичным взглядом Ларса сталкиваем лодку в воду. С большим трудом запускаем мотор и первые волны преодолеваем под громкий треск бортов, но как-то проходим. Считая, что опасность уже минула, встаю, чтобы победно помахать Ларсу, как вдруг рыбак вскрикивает, показывая над вздымающуюся за моей спиной гигантскую волну. Массы воды падают на нас и сразу же заливают лодку. Я, что было сил в руках, выбираю воду, и мы медленно выходим из опасной зоны.

Hаша скорлупка находится в страшном состоянии, но как-то выдерживает. Приказываю брать курс на Хименес, потому что желаю заскочить в Кебрада дель Франсез, чтобы глянуть на наш лагерь: мне хочется лично убедиться, что все в порядке. Мотор плохо вынес купание в соленой воде и частенько замолкает; это весьма неприятно, потому что каждый раз, когда нос не поднимается над волной при работающем двигателе, через дыру тут же заливает водой. Hужно ее выбирать, а одновременно чистить свечи или карбюратор. И каждый раз Тико нудит под ухом.