Текст книги "Вирши"

Автор книги: Симеон Полоцкий

 
Рцы, Щасте, кому служыш, кто ест сей? – Алексей.
Чыя кров? – Сын Михайлов. Государев? – Царев.
Кто саном? – Цар роксаном. Коль дуж? – Храбрый муж...
 

Однако настоящие «диалоги» не следует смешивать с развернутыми театральными Диалогами писателя, предназначавшимися для сценического исполнения. В последних вопросоответная структура была намного богаче, в них проявлялась определенная канва драматического действа, ход которого сопровождался в тексте авторскими ремарками, регламентирующими мимику, жестикуляцию действующих лиц, использование конкретных предметов театрального реквизита. Сегодня специалисты знакомы с двумя театрализованными диалогами Симеона Полоцкого: Пасхальным диалогом «Wierszy w Wielky Piątek przy braniu płaszczenicy» («Вирши в Великий Пяток при выносе плащаницы», начала 1650-х гг.) и Рождественским «Беседы пастуские» (около 1660 г.). Обе пьесы тематически восходят к средневековым церковным мистериям. Первая посвящена одному из самых драматических моментов «священной истории» – крестным страданиям (страстям) Спасителя[17]17
  Былинин В. К. Неизученная школьная пьеса Симеона Полоцкого/ / Симеон Полоцкий и его книгоиздательская деятельность. М., 1982. С. 309—317


[Закрыть], во второй разрабатывается пасторальная тема рождения Христа и посещения его ясель пастухами[18]18
  Щеглова С. А. Русская пастораль XVII в: «Беседы пастуские» Симеона Полоцкого/ / Старинный театр в России XVII—XVIII вв. Прг., 1923.


[Закрыть]. «Вирши в Великий Пяток...»– самая ранняя пьеса Симеона, созданная им, как это видно из заключающей ее текст криптограммы, еще в период обучения в Виленской академии. Работая над ней, Симеон мог опираться на развитую литературную традицию, выраженную в таких памятниках, как польский «Диалог на Великий Пяток» неизвестного автора XVI в. или «Вирши на Великий Пяток» (1636) И. Волковича и многих других.

«Вирши в Великий Пяток...» Симеона включают в себя пролог и эпилог,, каковые даны в виде олицетворений, и основную часть, которая распадается на два «акта». Первый «акт» ставился на открытой сцене, «на монастырском дворе». По своему сюжету он напоминает очень популярные в Великом княжестве Литовском Зебжыдовские кальварии, представлявшие собой массовое шествие с пением гимнов по «местам страстей Христовых», обычно начинавшееся от креста и там же заканчивавшееся. С той лишь разницей, что у Симеона это шествие совершали вместе с хорами не все желающие, а только Ангел и Душа Благочестивая, и происходило это не на большом пространстве (как в кальвариях), а, скорее всего, на импровизированной сцене. Во втором «акте» действие переносилось внутрь «соборной церкви» и развивалось вокруг так называемых «пассиональных орудий» и святых реликвий. Все это театрализованное представление было выдержано в строгих рамках школьно-поэтического канона и приурочено к началу церковного обряда выноса плащаницы.

В своей дальнейшей работе со сценическим материалом Симеон шел по пути все большего «обмирщения», автономизации и усложнения драматического сюжета. Более напряженной становилась динамика действия, увеличивалось число действующих лиц, атрибутов-символов, совершенствовались риторико-поэтические средства, хотя смысловое ядро, скрытый идейный движитель в его пьесах неизменно определялись этико-эстетическими принципами школьной драматургии. Именно они легли в основу замысла его трагедии «О Навходоносоре-царе, о теле злате и о триех отроцех, в пещи не сожженых», возникшей в результате оригинальной светской обработки популярного мартирологического сюжета «Пещного действа», а также его «Комедии притчи о блудном сыне». В последней пьесе религиозные мотивы особенно заметно осложнены сюжетными коллизиями авантюрно-романного типа, что диктовалось уже поэтикой придворного театра, театра по преимуществу светского. Симеон Полоцкий успел реализовать в его границах далеко не все свои возможности, но и то, что он сделал, дало ощутимый импульс развитию светской драматургии в России.

* * *

В поэтических руководствах «переходного» столетия много внимания уделялось лирике. Как же мыслили себе тогдашние филологи этот род поэзии? Здесь, как и в любых прочих сферах словесного искусства, символически соотносимого с творением мира божественным Логосом, действовала своего рода «табель о рангах». На первом месте в ней значились гимны в честь бога и святых, на втором – элегии, служившие для излияния скорбного религиозного чувства, на третьем – приветственные оды и панегирические послания[19]19
  См.: Петров Н. И. О словесных науках и литературных занятиях в Киевской Академии... // Труды КДА, 1867, январь. С. 83 и сл.


[Закрыть]. Такое понимание лирики получило реальное отражение в поэтической практике писателей XVII в. И творчество Симеона не является тут исключением. Из его гимнописи, пожалуй, наиболее примечательны ранние польскоязычные акафисты – «Akaphist najświętszej Pannie, wierszami przełożony w roku 1648» «Акафист пресвятой Богородице, переложенный стихами в 1648 году») и «Akaphist do Pana naszego Jezusa Christusa» («Акафист Господу нашему Иисусу Христу»).

По сути дела, это стихотворные переложения гимнографических текстов, каковые Симеону могли предоставить киевские старопечатные издания акафистов 1625, 1629 или 1636 гг. Приступая к работе над ними, он, безусловно, воспользовался опытом подобных переложений, накопленным старшим поколением польско-латинских поэтов, о чем свидетельствует прямая цитация им отдельных строк стихотворной «Псалтири Давидовой» Яна Кохановского (1579), снабженная примечанием,– «по Кохановскому». Не исключено также знакомство Симеона и с другим поэтическим переложением гимнов названного автора – «Богородицами». Ориентация на высокие художественные образцы помогла белорусскому стихотворцу: его «Акафисты» выполнены энергично, с большим вдохновением, в изысканной поэтической технике, сочетают в себе 11-сложники с 13-сложным стихом и с имеющими внутренние рифмы «леонинскими стихами». Свой ранний польскоязычный опыт создания перифрастических гимнов Симеон со временем перенес и на церковнославянский язык. Сравним, к примеру, его «Стиси краесогласнии на Рождество Христово, глаголемый в церкви во славу... Бога». Вместе с тем, им составлялись вполне оригинальные стихотворные гимны: «Песнь Иоанну Богослову», «Песнь пресвятыя Богородицы святому Николаю Великому...»[20]20
  ГИМ, Синод, собр. № 731, л. 64 об.– 69.


[Закрыть] и др.

В жанре элегии Симеон Полоцкий работал ничуть не с меньшим успехом, чем в жанрах религиозно-гимнографических. Однако и здесь нередко наиболее удачный результат достигался им благодаря обращению к общепризнанному тогда эталону, в качестве которого выступали элегические стихи Я. Кохановского и М. Сарбевского. Составляя в 1669 г. по случаю смерти царицы Марии Ильиничны поэтически вдохновенные «Френы, или Плачи...», поэт, безусловно, учитывал уже успевшую сложиться к тому времени на Украине и в Белоруссии богатую поэтическую традицию элегических плачей. Ему могли быть хорошо известны «Тренос» (1610) и «Лямент... на преставление... Леонтия Карповича» (1620), приписанный Мелетию Смотрицкому, «Вирши на погреб Петра Конашевича Сагайдачного» (1622) Касияна Саковича, «Лямент по ... отцу Иоанну Васильевичу» (1628) Давида Андреевича, «Echo żalu na głos lamentującego po nieopłakanej śmierci... Bobrykowicza» – «Эхо скорби на голос рыдающего о неоплаканной смерти... Бобрыковича» (1635) или, например, «Naeniae...» («Плачи...») на смерть Яна Радзивилла (1621). Но прежде всего, как показывает анализ, он видел перед собой лирический шедевр Я. Кохановского – «Трены» (1580). У Кохановского, писавшего на смерть своей горячо любимой малолетней дочери, Симеон заимствует прежде всего общую идею книги, представляющей единый цикл плачей-элегий, каждый из которых завершается своеобразным философско-поэтическим «утешением». Связь с «Тренами» чувствуется и в изображении автором «Френов...» прежней благочестивой жизни умершей царицы, всеобщей любви к ней, горечи невосполнимой утраты, и в подборе примеров бренности жития, и в том, что в заключение своего произведения Симеон, как и Кохановский, заставляет утешать родных и близких ту, которая «оплакивается» ими. При всем том Симеоном создано цельное и оригинальное произведение. Его «Френы...» из в общем-то привычной на Руси картины «вселенского плача»[21]21
  В католической традиции его аналогией является так называемый zbiorowy panctus (коллективный плач).


[Закрыть] вырастают в подлинный апофеоз царицы Марии, предвещая грандиозные одические апофеозы у поэтов русского классицизма. Так, в 11 плаче выведена аллегорическая фигура скорбящего «Царствия Российского», которая вещает:

 
Аз – великое Российское Царство,
славное в вере святой Государство.
Под Водолием не знах себе быти,
не чаяху слезных вод на мя приплыти,
Орлу моему по водам плывати,
не преиде во ум когда обещати.
Но днесь... Орел плавает, ведру приученый,
тягостне крыле убо омоченый...
Вси страждут уды телесе моего,
видаще болезни первенца своего...
Царица, рекши, во гробе положися,
тем Царства тело в конец помрачися...
Како не имам аз убо ридати,
отътщетившеся сея благодати?
 

Еще более величественная картина открывается в элегии «Вершэ о мэнце Панской». Здесь показано, как, созерцая мучения и смерть своего Творца, плачет вся Природа. Ее сокрушения принимают вид мировой катастрофы:

 
Плач, небо и жывиолы, синь, земле и воды,
Воздуше, горы, холмы плачте своей шкоды,
Всих бо создатель смерти нине подметает.
Хто ж з вас не заплачет, гды Бог умирает?..
На то слонце с пуржевцы в кров се пременило
И пресветлые луны промене затмило.
Скалы зась и камене з жалю се падалы,
Земля, горы и долины з грунту порушалы.
 

И только человек, пишет далее поэт, остается невозмутимым, так как в своей душевной черствости «камень превызшает». В той же, полюбившейся Симеону, форме плача-«лямента» написана им элегия «А° 1663 Априль 27...», где переживания религиозные (по поводу переноса иконы Полоцкой Богоматери в Москву) сопряжены с высокими гражданскими чувствами поэта, любящего свой город, искренне болеющего за то, что на какое-то время его земляки лишаются «помощи» «главной заступницы».

В сходном ключе развивается лирическая тема в «Прилоге к преподобной матери Евфросинии», в ряде других стихотворений. К жанру элегии по своему лирическому пафосу и содержанию может быть отнесена «Молитва в скорби сущего и клевету терпящего» (в польском варианте – «Modlitwa w utropieniu») – одно из ранних стихотворений Симеона, передающее его смятенное душевное состояние в момент, когда над ним нависла смертельная опасность. Из текста «Молитвы...» трудно понять, что конкретно произошло: ясно лишь то, что ее автор был несправедливо оклеветан, ему грозили суровые кары, и он молит о помощи «вышних судий», перед которыми открыты не только поступки, но и все помыслы человеческие:

 
Тяжкие волны на мя ныне нападоша
И скорби великия главу превзыдоша.
От них же не могу аз себе свободити.
Ты, человеколюбие, изволь исхитити.
Веси мою невинность, сердце мое зриши,
Глас убо многослезный раба си услыши!
 

В учено-дидактической части словесная пышность, риторические ухищрения, внешняя декоративность стихов Симеона Полоцкого, иные важные элементы барочной стилистики выражены гораздо слабее, чем в панегирических «приветствах» и посланиях. В то же время в содержании последних преобладает оптимистическое настроение, бодрый, жизнеутверждающий пафос и, напротив, почти отсутствуют столь характерные для западного барокко углубленные религиозно-философские медитации или выраженные в трагических и пессимистических тонах признания неразрешимой антиномии добра и зла, идеала и действительности, извечной «суеты сует», «бренности бытия».

Говоря о ранних панегирических стихах Симеона, нельзя не обратить внимания на любопытный факт. За весьма продолжительный срок своего обучения поэт как будто не создал ни одного произведения данного рода (несмотря на то, что составление панегириков в честь профессоров или попечителей училищ было общепризнанной нормой школьной поэтической практики). И все же он был великолепно знаком с панегирической традицией своего времени, что убедительно продемонстрировал в первых же похвальных виршах 1656 г., обращенных к царю и его вельможам. Главным образом это выразилось в разработке стихотворцем соответствующей образной символики. Для восхваления высоких особ Симеон, подобно польским и восточнославянским поэтам-панегиристам первой половины XVII в., черпает художественные метафоры и сравнения прежде всего из названий небесных светил и явлений, из круга понятий, сопряженных с христианской Истиной и этико-эстетическим Идеалом, а также из геральдики. Однако объектом художественного переосмысления он избирает не частные гербы, а герб Российского государства, его метафоры приобретают поистине космические масштабы:

 
Небом Россию я отытулую,
Слонцем я тебе, царю, упатрую.
Ликуй, орле Российский, под небо взнесенный,
Твоей власти есть Польский орел порученный.
 

Образ царствовенного геральдического «орла» вырастает в еще большую гиперболу в эмблематической поэме Симеона «Орел Российский»:

 
Глава ти небес самых достизает,
Простертость крилу весь мир покрывает.
 

Эти стихи сопровождаются в поэме красочным изображением двухглавого орла с мечом и скипетром, увенчанного тремя коронами, на фоне солнца, испускающего сорок восемь лучей, в каждом луче – одна из присущих царю Алексею добродетелей: «мудрость», «благость», «милосердие», «кротость»... Если царь сравнивался Симеоном с «орлом», «солнцем», «светом», «правдой», «истиной», наконец, назывался «славнейшим монархом», «земным богом», «отцом всех», то родственники царя получали названия планет, именовались «орлятами», «солнечными лучами», «звездами», «зарей», «денницей». Подобная символика, оптимистический идейный настрой поэта, равно как и постоянное подчеркивание им «рабской преданности» своим царственным адресатам, вполне отвечали потребностям крепнущего русского абсолютизма. Но было бы неверно представлять Симеона пассивным исполнителем социального заказа высшей московской аристократии. Его стихотворные панегирики (особенно московского периода) нередко проникнуты гуманистическим пафосом, просветительскими идеями. Царя Алексея, а затем Федора Симеон активно призывал уважать законную справедливость, честность, природные достоинства человека, ценить образованность, печатную книгу, быть кроткими, милосердными, мудрыми правителями, не чуждающимися полезного труда:

 
Трудом богатства, слава предадеся,
Труд венцем царьским многажды вязеся.
 

Большинство образцов панегирической поэзии Симеона, в значительной степени обусловленной «случаем», предоставляемым днем рождения, именинами, свадьбой, другим праздничным событием, которое отмечалось при царском дворе или в доме вельможного покровителя поэта, собрано в сборнике «Рифмологион». Здесь среди адресатов Симеона можно встретить имена влиятельнейших людей того времени: Федора Михайловича Ртищева, Богдана Матвеевича Хитрово, Иоанна Михайловича Милославского, Григория Алексеевича Долгорукого, Григория Григорьевича и Федора Юрьевича Ромадановских, Михаила Тимофеевича Лихачева, митрополита Сарского и Подонского Павла и др. Им он посвящал стихи, иногда не менее изысканные, чем царю. Наглядным примером тому служат «макаронические» вирши «На именины боярина Богдана Матвеевича Хитрово» и «К тому же на Рождество». Первое стихотворение написано на двух языках (церковнославянском и польском), второе – на трех (добавлена латынь). В Московском государстве 70-х годов XVII в. к такой технике еще не привыкли.

Панегирическая поэзия Симеона Полоцкого не имеет четких жанровых разграничений. Торжественно-хвалебные мотивы и интонации присущи и отдельным элегиям (они, например, ясно звучат во «Френах, или Плачах...»), и религиозным гимнам. В ряде случаев очень сложно дать точное определение: имеем ли мы дело с гимном в честь того или иного святого, церковного праздника, либо это – стихотворный панегирик, в котором религиозная тематика получает как бы прикладное значение. Этот вопрос, пожалуй, не возникает тогда, когда перед нами малые панегирические жанры – похвальные надписи и переложения «стихословий» стишного Пролога (синаксарных эпиграмм), вошедшие в стихотворный «Месяцеслов» Симеона.

* * *

До Симеона Полоцкого в Москве действовала целая школа приказной поэзии[22]22
  См.: Панченко А. М. Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973. С. 34—77.


[Закрыть]. М. Ю. Татищев, А. И. Зюзин, Антоний Подольский, справщик Савватий, М. С. Рогов. А. С. Романчуков, Стефан Горчак, Михаил Злобин, Агафон Тимофеев, Иван Наседка, Петр Самсонов и другие ее представители писали в основном громоздкие увещательные послания, книжные предисловия, нередко придавая им форму развернутых «именолитеральных»[23]23
  То есть содержащих имя автора, адресата или заказчика.


[Закрыть] акростихов.

Художественную манеру приказных стихотворцев определяло частое использование ими образных сравнений и ассоциаций. За этим стояло, по существу, предбарочное видение ими мира – как сплошной вязи взаимоотра« жений, контрастных взаимоисключающих начал. Свои «двоестрочия» или «вирши» они составляли неравносложным рифмованным стихом, напоминаю« щим раешник. К середине 1650-х годов поэтическая корпорация, в которую входили многие последовательные «ревнители старинного благочестия» (а стало быть, противники реформ патриарха Никона), распалась. Тем не менее, были заложены объективные предпосылки для органичного и довольно скорого восприятия русским читателем той «новой» поэзии, с каковой через несколько лет явился Симеон Полоцкий. Культурная почва для утверждения им в России правильного силлабического стихотворства с развитой системой стихотворных размеров и жанров была уже подготовлена. Но одного этого обстоятельства, разумеется, было мало. Чтобы перевести прогрессивные культурные начинания в плоскость привычной реальности, в условиях русского патриархального традиционализма XVII века от одержимого высокой целью требозался личный и духовный подвиг. И он совершил его.

Симеон Полоцкий способствовал становлению даже не только собственной литературной школы, а целого литературного направления, которое, по словам академика Д. С. Лихачева, приняло на себя функцию «своеобразного русского Возрождения»[24]24
  Лихачев Д. С. XVII век в русской литературе/ / XVII век в мировом литературном развитии. М., 1969. С. 308, 321, 324.


[Закрыть].

* * *

Синтаксис публикуемых произведений С. Полоцкого приведен в соответствие с нормами современной пунктуации, орфография дается по оригиналу. Подстрочные переводы польских и латинских текстов выполнены В. Былининым.

В. Былинин, Л. Звонарева.

Стихи белорусского периода

ФРОН ИСТИННЫ, ЕЖЕ ЕСТЬ О БЛИЖАЙШЕМ СУДИИ БЕСЕДОВАНИЕ ИЗБРАННЕЙШИМИ НЕКИМИ ОБРАЗЫ СУДЕБНЫМИ НА МЕДИ ПРЕХИТРОСТНЕ И ПРЕИЗРЯДНЕ НАРЕЗАНЫМИ ИЗЪЯСНЕН [25]25
  Как следует из заглавия (ср.: «еже... избраннейшими некими образы судебными на меди прехитростне и преизрядне нарезанными изъяснен»), произведение представляет собой единый цикл стихотворных надписей к изображениям, очевидно, одноименной гравюры начала – первой половины XVII в. Восточнославянская рукописная традиция XVII в. свидетельствует о самой широкой практике составления аналогичных надписей в стихах к различным гравюрам и лубочным листам. Симеон выступает в русле литературных традиций своего времени.


[Закрыть]

1

 
Пред Соломоном царем пря двею бывает[26]26
  Пред Соломоном царем пря двею бывает...– согласно Библии, Соломон был третим царем Израиля. 16-летним юношей вступил он на престол, и вскоре его царство стало символом мира и благоденствия. Легендарная мудрость библейского героя нашла отражение в цикле популярных в древности рассказов «Суды Соломона». Сюжет одного из этих рассказов и напоминает здесь Симеон (см.: 3 Царств, III, 16—28).


[Закрыть]
Жену о сыне диве; мудрый разсуждает,
Кая мати мертваго, кая же живаго,
Обе бо не могосте родити еднаго.
Велит полма пресещи, обема отдати
По части, но абие отрицает мати.
Ложной жива пущает, тако разсудися,
От любе царем мати той сын возвратися.
 

2

 
Обетшавшая в злобе старца умыслиста,
Да любы творит с ними Сусанна[27]27
  Сусанна – по библейскому сказанию, благочестивая супруга богатого купца Иоакима, жителя Вавилона. Два сладострастных старца застали ее обнаженной: она купалась в пруду в своем саду. На их гнусные домогательства Сусанна ответила решительным отказом, за что была оклеветана старцами перед судом и осуждена на смертную казнь (Даниила пророка, XIII).


[Закрыть], с жен чиста.
Егдаже ю познаста непреклонну быти,
Целомудру начаша лжами поносити.
Ведься на смерть жена, но Бог свобождает,
Отрок Даниил[28]28
  Даниил – благородный израильтянин, обученный придворными магами вавилонского царя Навходоносора всем «халдейским наукам» и получивший от Бога пророческий дар. Даниил спас Сусанну от казни, доказав ее невиновность (Даниила пророка, XIII, 50—62).


[Закрыть] мудре лесть их проявляет.
Тако лесть чистотою славно победися,
Двоица лживых старцев каменми побися.
 

3

 
Зрите горкия страсти, виждь Бога каснима,
Его же томят люде рукама своима.
Род жестокий, и люде, свойственнии Богу,
Ненавистми жестотми мучат попремногу.
Пилате[29]29
  Пилат (Понтий, или Понтийский) – 6-й римский прокуратор (игемон, правитель) Иудеи; время его прокураторства – приблизительное с 26 по 36 гг. н. э.– охватывает главные евангельские события. Уверенный в невиновности Христа, Пилат, в угоду фарисеям, предал его распятию на кресте. По преданию, испугавшись гнева императора Тиберия, потребовавшего к себе Понтийского прокуратора с отчетом по делу о Христе (ср.: «Деяния Пилата», «Послание Пилата» и др.), Пилат покончил самоубийством.


[Закрыть], царя земна гнева ся боиши,
А Царя небеснаго зле на смерть судиши.
Но зане же гнев очий не утомим бяше
Инако, сице Христос волею страдаше.
 

4

 
Злый Каракалла[30]30
  Каракалла – прозвище М. Аврелия Антония (Бассиана), римского императора с 211 по 217 гг., взятое от названия введенной им гальской одежды – длинного плаща, ниспадающего до щиколоток. Коварному, распутному и жестокому Каракалле приписывается подлое убийство отца, брата, около 20 тысяч верных ему солдат и слуг, преступное сожительство с матерью, кровавая резня в Александрии и др.


[Закрыть], брата умертвив своего,
Дерза, Папиниане[31]31
  Папиниан (Эмилий Папинианус) —выдающийся римский юрист из сирийского г. Гемезы, оказавший большое влияние на последующее развитие правоведения. Он отказался оправдывать перед сенатом и народом убийство Геты, брата Каракаллы, за что в 212 г. пал от руки наемных убийц, подосланных Каракаллой.


[Закрыть], помощи твоего
Гласа просити, но тя глас твой ублажает,
Ибо злу пособити мужу не дерзает.
О нем же понудися главу подклонити
Под острую секиру и умерщвлен быти.
Но мучителю злая слава последствует,
Тебе честь и похвала вечно присутствует.
 

5

 
Повеле царь Камвизес[32]32
  Повеле царь Камвизес...– Камбиз, второй царь древней Персии (529– 522 гг. до н. э.), сын Кира. Продолжая завоевательную политику отца, покорил Африку (Египет, Ливию, Барку, Кирену, отчасти Нубию), где совершил множество жестокостей, о которых повествует Геродот в своей «Истории» (кн. III). Описанный здесь сюжет использован Симеоном также в стихотворении «Суд», вошедшем в сб. «Вертоград многоцветный» (ГИМ, Синод. собр., No 659, л. 47).


[Закрыть] судию казнити,
Не праведна судивша, всего изкожити.
Бысть слово делом, кожа паки положися
На седалище судном, идеже грешися:
На ней сын изкаженна отца посадися,
Отчею правосудства смертию учися.
Но вящше греха казнен судия речеши:
Что жь творити, суд правый весма да почтеши.
 

6

 
Никто же да возмнит си безказненно быти,
Странным путем истинна неже велит жити.
Не сицев Гвилиелм[33]33
  Гвилиелм – по-видимому, имеется в виду Вильгельм Завоеватель (1027—1087 гг.), с 1066 г.– король Англии (см.: «История бриттов» Гальфрида Монмутского, XII в.; «Римские деяния»). Не исключено также, что речь идет о персонаже «Декамерона» Дж. Бокаччо – Гвильельмо Россильоне (день IV, новелла 9), предложившем своей жене съесть сердце ее любовника.


[Закрыть] есть, но правды хранитель,
Рекш: «Кровию грех мыяй, да будеш правитель».
Он земледелцу краву повеле отдати,
И абие преступше главу урезати.
О княже преголемый, над всеми богатый,
Имаши везде имя, яко венец златый.
 

7

 
Судии Цекрожедов ареопагити[34]34
  Судии Цекрожедов ареопагити...– «Цекрожедов» (от лат. Cecrops) – Кекроп – первый мифический царь Аттики, основатель Афин и аттической цивилизации (cecropius – афинский); «ареопагити» – глагол, образованный от сущ. «ареопаг» (верховное судилище в Афинах на холме Ареса), ареопа-гит – член Ареопага, верховный судья).


[Закрыть]
В темныя время нощи избраша судити.
Тогда бо цветет хвала ума божественна,
Тогда лица не зрятся, и вся утишенна.
Того ради от еллин нощь именовася
Благая советница[35]35
  ...от еллин нощь именовася Благая советница...– «Благими советниками» древние греки именовали братьев Диоскуров – Кастора и Поллукса, обращенных в созвездие Близнецов – божеств света и патронов государства, евболический эпитет которых мог переноситься на все время их «действия», т. е. на ночь.


[Закрыть], и добре прощвася.
В ней бо совети, в ней страх умы исполняет,
Чювства паки день чиста и молва вреждает.
 

8

 
Истинны страж праведный и друголюбитель,
Виас[36]36
  Виас (Биас) из Приены в Карий — один из семи мудрецов древней Греции // VII—VI вв. до н. э.), излагавших свои мысли в кратких образных изречениях или гномах.


[Закрыть] бяше по суде верный злобе отметитель:
Елижды злободейцы на смерть осуждаше,
Лице свое слезами горце обливаше.
Не достоит, глаголя, с крови ся тешити,
Кто желает отчины отцем речен быти.
Паче слезами нужда болезнь проявляти,
Обаче винных казни правой предаяти.
 

9

 
Царь Александр[37]37
  Александр – имеется в виду Александр Македонский (356—323 гг. до н. э.), выдающийся полководец, деяния которого вошли в легенды. Их литературную обработку представляют многочисленные редакции популярного средневекового романа «Александрия».


[Закрыть] наипаче вславися,
Яко брегл правды, выну в ней глумися,
Уст не отверзя, даже обем вняше
Странам, лица взор всячески отъяше.
Важдущу убо даяше едино
Ухо, вожденну соблюдаше ино.
Заткнув перстом си. Кто, не слушав, судит,
И правит, судя,– против правды блудит.
 

10

 
О вы, страж, им же правда есть врученна,
Законы даде правды божественна.
Недвижни будте ради благодати,
От правды и слез не знайте взирати.
Нет лепо молбам правду попирати,
Колми за злато истинну продати;
Страсть, дружбу, вражду забыть подобает,
Кто правосудство соблюсти желает.
 

11

 
Судии дело правилы вершится,
Пучину дела всяк им да судится.
Убо прилежно аще разсмотренно
Дело, да будет абие вершенно.
Несть же лет вйнна казни звободити,
Ко лжи же паче безвинна казнити.
Царю леть вяшчше, может бо простити,
Обаче не все и живот дарствити.
 

12

 
Судии градов, им же правду знати,
Весма есть нужда и всем суд даяти,
Права судите, ибо пред Христово
Судище ставше, дасте о всем слово.
Его же время зане утаенно,,
Молитвы дейте и бдите бодренно.
Да не пронзет вас труба и суд правый
В день он престрашный Христа, царя славы.
 

13

 
Солнце едино весь мир озаряет,
Бог превыспрь небо един обладает:
Тако во царстве един имать быти
Царь, вся ему же достоит правити.
Обаче в помощ трудов нестерпимых,
Да имать совет муж благочестивых.
Еже Моисию тестем совещанно[38]38
  Еже Моисию тестем совещанно...– Моисей – библейский пророк, предводитель израильских племен, вышедших из Египта в Синайскую пустыню. В книге Исход (гл. XVII) говорится, что поначалу Моисей один правил суд над израильтянами, затем по разумному совету своего тестя Иофора Мадиамского он избрал себе многих достойных помощников и утвердил их судьями и начальниками над народом.


[Закрыть],
Всяк царь да возмнит к себе глаголанно.