Текст книги "Вирши"

Автор книги: Симеон Полоцкий

EPITAPHIUM

 
Kto to bieży?
widz że leży
W tym tu grobie
równy tobie,
W swej osobie
człowiek godny,
Wielkorodny
dla mądrości,
Pobożności
wszem w jakości.
Robak toczy
jego oczy,
We wszem ciele
ciołga śmiele.
Ach, ich wiele!
śmierci goniec
Taki koniec
wszem gotuje,
Na cie knuje,
już wartuje.
Upewnia cie,
miły bracie,
Grob moj mały,
w który strzały,
Jej mie wgnały.
żyj ostrożnie
Y nabożnie
niezawodnie.
Choć siego dnia
w niebo wschodnie
Wij się mało:
gnije ciało,
Dusza ale
idzie wcale
K boskiej chwale.
Temu za mię
Krzyża znamię
uczyń, za to
Będzieć płata —
wieczne lato.
 

ЭПИТАФИЯ

 
Кто это бежит? —
Видь, что лежит
В этом гробе
Равный тебе
По своей особе
Человек достойный,
Высокородный —
Для мудрости,
Набожности
По всем качествам.
Червяк точит
Его очи,
По всему телу
Ползает смело.
Ах, их много!
Смерти гонец
Такой конец
Всем готовит,
Под тебя подкапывается,
Уже на страже.
Уверяет тебя,
Милый брат,
Гроб мой малый,
В который стрелы
Ее меня вогнали:
Живи осторожно
И набожно
Непременно.
Хоть сегодня
На небо восточное
Возносись понемногу:
Гниет тело,
Душа, однако,
Идет целая
К божьей славе.
Потому за меня
Креста знамение
Сотвори, за это
Будет тебе награда —
Вечныя лета.
 

WZGARDA GODNOŚCI Y CZCI PRAGNIENIE

 
Za dawnych czasów, gdy drzewa mawiały,
A rządcę sobie żadnego nie miały,
Zgodną na nową sejm ustanowiły,
Gdzie wszech rodzajów drzewa się skupiły,
Radząc o dobrym pospolitym z sobą,
By mogli króla wżdy obrać nad sobą,
Który by one sądził y sprawował,
A nieprzyjaciół najazdy hamował.
Po długich radach zgodę uczyniły,
Aby oliwę na państwo wsadziły,
Do której poszły rodem najprzednejsze,
Barwą, owocem najużytecznejsze.
Rzekły z pokorą, odprawująć swoje
Poselstwo: Prosim, nakłoń uszy twoje,
Szlachetno drzewo, drzewo miłe bogom,
Twoim schylamy czoło nasze nogom.
Zawszeż zielone, owoc twój przemnogi,
Wonność twa wdzięczna y olej dość błogi:
Pokoju znamię ty jesteś świętego,
Królem się obrać żądamy dla tego,
Zgodny jest konsens, wszyscy cię żądamy,
Chciej przyjąć berło, rządz wszemi drzewami.
Na co oliwa te wyrzekła słowa:
Dobra, no dziwna jest nam wasza mowa.
Dobra rzecz wprawdzie sprawować inemi,
Lecz kto udolny siłami swojemi.
Dziwna mi przeto, iże słabość moją
Wielmożność wasza na rząd taki stroją.
Wiek moj zielony y wzrost nie potemu,
A nad to rodzę tłustość światu wszemu,
Bogu y ludziom dziwie pożyteczną,
A mogęż wżdy ja tak być niestateczną,
Bym opuściwsze wygody takowe
Miała się kazać na honory nowe.
Proszę łask waszych: misja niewymowna,
Zgoda ciężarom tak wielkim nierówna.
A żeście tak mię uczcić pozwoliły,
Gotowań wdzięczyć póki stanie siły.
Z żalem posłowie nazad powrócili
Y relacją w sejmie uczynili.
Wszystko nie miło, że pan znamienity
Na rząd kroliewski nie chciał być użyty.
Więc nowe usta porządnie wydają,
Wszystkie na drzewo figowie zgadzają;
Szlą inne posły mądre, krasomowne,
Funktii takiej drzewa we wsze równe,
Które stanowszy przed compektom jego,
Oddały sprawy przybycia swojego.
Mądrych głów słowa nie proste tam były,
Ludzkie dowcipy pewnie by pociły.
Proźba pokorna, ofiary dość wiele,
Kożdy się poseł u nog jego ściele,
Sceptr by przyjęło, ale y tu mało
Wtóre poselstwo u figi wskurało,
Во y figowie drzewo odpawiada:
Ja wszystkim drzewom usłużyć by rada,
Królem być nie mnie: dość się ja kłopocę,
By sładki mogła swe rodzić owoce.
Tych ja wdzięczności nigdy nie opuszczę
Za rząd królewski nad lasy y puszczy.
A drzewom wszystkim Pospolitej Rzeczy
Chęć tę zawdzięczać będzie mi na pieczy.
W tym panów posłów hojnie kontentuje,
Owoców kosze swoich im daruje.
Mileś im dary, lecz że nie sprawili,
Smętni do rady sejmu powrócili.
Oddali sprawy lecz wszystko nie miło,
Ze wtóre próżne posłowanie było.
Już się na trzecie radą zgromadzają,
Kogo wżdy królem prosić sobie mają:
Wiele się nam drzew znajdowało godnych,
Lecz mało, na nich wzorów było zgodnych.
Winna macica przodek otrzymała,
Na niej się wszystkich zgoda zawiązała.
Do niej poselstwo zacne wyprawują,
Koronę, berło mile ofiarują;
Wierność poddaństwa deklarują przy tym,
By królem była drzewom znamienitym.
Lecz darmo trzecie już poselstwo było,
Bo się y winno drzewo wymówiło:
Rodzę,– rzkąć,– grona, słodką krwią płynące,
Boga y ludzi mile wieselące,
Które zaś mogę pouścić dla tego,
Bym się ujęła rządu królewskiego.
Wolę w płodności być błogosławioną,
Niżli królewskim wieńcem ozdobioną.
Niech że mię, proszę, za wymowną mają
Szlachetne drzewa, które cześć mi dają,
Wdzięcznam ich łaski, wdzięczyć obiecuję,
Rządu nad siły moje rokoszuję.
Za tym posłowie hojnie traktowani,
Winem y gronmi ukontentowani;
Weseli winem, odpowiedzią smutni,
By co straciwszy, powrocą niechutni.
Przynieśli na sejm respons wszem nie miły,
że trzecie posły namniej nie sprawiły.
Coż się uczynim, w żalu się radziły,
A w tym do rhamna[269]269
  От лат. «rhamnus».


[Закрыть] hurniem się puściły,
Który jest ostrym cierniem otoczony,
Z owocu kształtem zgoła obnażony;
Rodzaj nikczemny y nieużyteczny,
Przystęp do niego nie bywa bezpieczny.
Do tego wszystkie drzewa zawołały:
Króluj nad nami, rhamnie opuściały!
Ale zuchwale drzewom odpowiada:
Jeśli mię wasza królem bierze rada,
Prawdziwie, przydzież w cienie wdzięcznie moje
Na odpoczynek, chiląć karki swoje.
Jesliż nie chciecie, niech z rhamu wypadnie
Ogień y pozrze cedr liwański snadnie.
O zła godności drzewa nikczemnego,
Takeś pierzchliwa do słowa srogiego!
Co zwady czynisz drzewom nie w pożytek,
A na zniszczenie, ogniem palisz wszystek?
Tak iście na tym opłakanym świecie,
Czci pragnie którzy, jego zawźdy miejcie.
Godniem od wszystkich biesiad odpędzienia,
Ba y czci za złość wszelkiej odsądzienia.
Przeciwny sposób ludzi jest statecznych,
Jako oliwa światu użytecznych;
Jak mogą, tacy honorów biegają,
Acz ich godności same upuszczają;
Zamkniona wrota takich przed godnością,
Nie otworzą się żadną wymyślnością.
Wiedzą, że jak dym im się wyszej wzbira
Wyniszczon bywa, tak y godność mira.
Albo jak bąbel im się większy nadmnie
Tym przędzej ginę, tak y godność snadnie.
Kto cnót owocem drzewu figowemu
Zrównać się może ze wszech nasłodszemu,
Y ten obiega urzędów wysokich,
Nie szerzy w uczcie szat skrzydeł szerokich,
Nie trwa o pierwszość miejsca w posiedzieniu,
Niechce być zwany doktór w nauczeniu,
Za nic ma tytuł, fraszką praelatury,
Nie trwa o mitrę, o innestitury;
Spokojny kącik jemu za raj stoi,
W którym upadku namniej się nie boi:
Na drzewa małe pioruny nie biją,
Ani też wiatry szturmem nań nie wiją.
Największe łatwej łamanie bywają,
Ba y z korzenia snadnie wywracają.
Lekkie pioreczka pod niebo wzniesione,—
Tak szczęście kogo pod niebo wyniesie,
W momiencie na dół bywają strącone,
Prętko o skałę upadku stłucze sie!
Kto tedy mądry honorow nie goni,
Owszem wszelako od onych nie stroni
Przykładem figi, która odmówiła,
Gdy na królestwo uproszana była.
Kto też macicy winnej jest podobny,
Boskiej mądrości w sercu gronorodny,
Ktorego usta mądrość wylewają,
Jako się grona z siebie moszcz wydają;
Nie zechce taki swej niechać słodkości,
By dla najwyższych urzędów godności,
Bo wszelkie skarby z nią próżne równości,
Nizsze są nieba od prawdy mądrości.
Mądrość bezpieczna, przyjemna, wesoła,
Wszelakie dobra jej hołdują zgoła.
Stolce zaś wielkie – przykre, niebezpieczne,
Polne bojazni, trosk y niestateczne.
Mądry Solomon aby to objawił,
Lwami majestat zewsząd swój ostawił,
Jak by też mówiąc: kto się lwów nie lęka,
Tego do sceptru ledwie zgodna ręka.
Nie rychło przeto na majestat siędzie,
Kto sprawiedliwy, mądrości nabędzie.
Rad jest wymawie, czasem się okupi
Od wielkich rządów, kto prawie nie głupi.
Ten tylko chciwie karze się godności,
Kto jest podobny rhamna nikezemności.
Podły rodzajem, podlejszy złościami,
Mierziony Bogu niecnot swych ościami;
Nieużyteczny bogu y światowi
Na rządy wielkie kazać się gotowy,
Których nabywszy, ach, jak niestateczny
Tyran, wydzierca, bezbożnik wszeteczny.
Trudno przystąpić dla pychy srogości,
Jako dla rhamna dla kolących ości.
A co poddanych za pożytek z niego? —
Strach, bojazń, rany od tyrana złego.
Zapomni Boga, o sławę nie stoi,
Na niebo pluje, piekła się nie boi;
Nizszy poddane prawa odejmuje,
Łamie wolności, co chce, to sprawuje.
Za nic mu słuszność, zgodnych rad nie słucha,—
śmierć, sąd kto wspomni, ten trąbi na głucha;
Wszystkich zagubi y sam zginie właśnie,
Jako skra, miasto spaliwszy, zagaśnie.
Wiele nabroi przez małe pożycie,
Bo jak dym w krotce straci swoje bycie;
Albo jak obłak przędziwo przemienię,
Bądź jako ogień przed wodą zaginie.
Zagrzeba pamięć złośnika w popiele,
Który na świecie bied narobił wiele.
A nędzna dusza pewnie się ostanie
W ciemnej przepaści, w ognia oceanie;
Bo jak rhamnisko ni nacz się nie godzi,
Tyło ogniowi w pokarm się przygodzi.
Tak y nikczemnik, chciwy sławy świata,
Prawy jest ognia w nieskończone lata.
Mierzże się kożdy piędzią stanu swego,
Jeśli chcesz ubiec tak upadku złego.
A kto się zawiódł, obacz się przynajmniej,
Wierz, nie zawadzie przeszła złość bynajmniej.
Nagrodź dobrocią przeszłe twoje złości,
Tak ujdziesz kary, nabędziesz radości.
 

ПРЕЗРЕНИЕ ДОСТОИНСТВА И ЖЕЛАНИЕ ПОЧЕТА [270]270
  Произведение представляет собой баснословную притчу, приспособленную к нуждам школьного дидактического воспитания. В нем использован популярный в польской литературе XVII в. мотив обыгрывания (часто с помощью иносказания) всевозможных «сеймов», «сеймиков», а его фактическим источником является 9-я глава I Книги Судей (стих 8—16). Своеобразной реминисценцией из поэмы Лукреция «О природе вещей» (гл. V, 1117—1130) выглядит фрагмент, начинающийся со слов «Так и тот поступает на сем плачевном свете...» и кончающийся словами «Полны страха, хлопот и – неустойчивы».


[Закрыть]

 
В давние времена, когда деревья говорили,
А правителя у себя никакого не имели,
Единодушно заново сейм учинили,
На который деревья всех видов собрались,
Совещаясь об общем благе между собой,
Чтобы могли они выбрать над собой короля,
Который их судил бы и правил,
А неприятельские набеги бы сдерживал.
После долгих совещаний к согласию они пришли,
Чтобы на престол посадить Оливу,
К которой отправились родом первейшие,
Цветом, плодами наиполезнейшие.
Сказали покорно, справляя свое
Посольство: «Просим, приклони уши свои,
Благородное дерево, древо, милое богам,
К твоим чело наше склоняем ногам.
Всегда ты зелено, плоды же твои изобильны,
Душистость твоя благопривлекательна и масло весьма благотворно;
Мира знамение ты есть святого.
Королем тебя стать просим, потому что
Единодушная об этом есть договоренность, все мы за тебя стояли.
Изволь принять скипетр, управляй всеми деревьями!»
На что Олива таковы изрекла слова:
«Приятна, но удивительна нам ваша речь.
Хотя хорошее дело —управлять другими,
Но лишь тому, кто могуч силами своими.
Удивительно мне поэтому, что слабость мою
Ваши вельможности такой властью облечь желают!
Возраст мой – зеленый и рост неподходящий,
И, кроме того, я рождаю тучность для всего мира,
Богу и людям на редкость полезную.
И могу ли я стать столь легкомысленной,
Чтобы, отбросив такую пользу,
Искать новых почестей.
Прошу о милости вас: поручение – невыразимое,
Согласие наше столь тяжкому бремени не равно.
Аза то, что столь почтить меня изволили,
Готова благодарить, покуда сил моих хватит».
С сожалением послы назад возвратились
И отчет пред сеймом сотворили:
Очень неприятно, что муж превосходный
Не захотел властью королевской быть облеченным.
Итак, новых (кандидатов) добросовестно обсуждая,
Все сошлись на Фиговом дереве[271]271
  ...на Фиговом дереве...– тутовое дерево, смоковница.


[Закрыть].
Иных послов посылают. Мудрые, красноречивые
Деревья, поручению такому во всем соответствующие,
Которые, предлагая ему соглашение,
Сообщили о цели своего прибытия.
От мудрейших умов слова, не простые, тут были сказаны,
Людские остроумцы наверняка бы потели.
Просьба смиренная, подношений довольно много,
Каждый посол у ног его стелется,
Чтобы только скипетр оно приняло. Но и тут мало чего
Второе посольство у Фиги добилось,
Ибо и Фиговое дерево ответило:
«Я всем древам услужить бы рада,
Королем же быть не мне: уж очень я беспокоюсь
О том, чтобы иметь возможность порождать свои сладкие плоды.
Этой радости я никогда не поменяю
На королевскую власть над лесами и пущами.
А всем деревьям Посполитой Речи
Быть благодарной за эту готовность почту за долг!»
На том господ послов щедро оно довольствует,
Корзинами плодов своих их одаряет.
Приятны им дары, однако ж из-за того, что не справились с поручением,
Печально на совет сейма они возвратились.
Доложили о прошедших переговорах, но все неприятно,
Что второе посольство тщетным оказалось.
Третий уже совет собирают,
Кого же в короли себе просить, решают:
«Много у нас древес находилось достойных,
Да мало таких, которых согласно признали образцовыми».
Виноградная лоза предпочтение получила,
На ней все согласились.
К ней посольство благородное отправляют,
Корону, скипетр милый отсылают;
О верности подданической заявляют притом,
Чтоб королем была деревьям превосходным.
Но и третье посольство напрасным оказалось,
Ибо и винное дерево отказалось.
«Рождаю,– говорит,– грозди, сладкой кровью текущие,
Бога и людей приятно веселящие,
Которые однако же могу подавить,
Если приму власть королевскую.
Предпочитаю благословенной быть на плодородие,
Чем королевским венцом быть украшенной.
Пусть же, прошу, примут это за оправдание
Благородные деревья, которые честь мне оказали.
Благодарю их за милости, благодарить обещаю,
От правления, превышающего мои силы, отказываюсь».
Затем послы были щедро угощены,
Вином и гроздьми удовлетворены.
Веселы от вина, от ответа грустны,
Будто что утратив, вернулись нехотя.
Принесли на сейм ответ всем неприятный,
Что третье посольство нисколько не удалось.
«Что же будем делать?» – печально совещались.
А потом всем скопом к кусту Крушины пустились,
Который острым тернием оброс,
Плодов совершенно лишенный —
Род негодный и бесполезный,
Подступы к нему не бывают безопасны.
Ему все деревья закричали:
«Царствуй над нами, Крушина сиротливая!»
Но дерзко она деревьям отвечает:
«Если меня королем выбирает ваш Совет
Подлинно, придите ж в тень мою благодарно
Отдохнуть, склонив свои шеи.
Если же не хотите, пусть из Крушины вылетит
Огонь и пожрет кедр ливанский мгновенно».
О, злое достоинство древа негодного,
Да еще на слово жестокое скорое!
Что распри строишь древьям не на пользу,
А на погибель, пожигаешь их всех огнем?!
Так воистину на сем плачевном свете,
Который почета жаждет, того да почтете всегда
Достойным со всех пиров быть изгнанным,
Да и за злобу почета всякого лишенным.
Противоположны поступки благочестивых людей,
Как Олива, миру пользу приносящих;
Такие, как только могут, почестей избегают,
Хотя за такими они сами гоняются;
Закрыты врата у таких пред высокими званиями,
Не открываются никакими хитростями.
Знают они, что, как дым, чем выше вздымается,
Тем больше развеян бывает, так и почести,
Или как пузырь, чем больше надуется,
Тем быстрее лопается, так же легко – и почесть.
Кто плодами добродетелей Фиговому древу,
Сладчайшему из всех, может быть равен,
И тот избегает должностей высоких,
Не размахивает на пиру крыльями широких одежд,
Не настаивает на первом месте в заседании,
Не хочет быть называем ученым в науке,
Ничто ему титул, высшие церковные чины – пустяк,
Не борется он за митры, за поставление в высокий сан:
Спокойный уголок ему рай заменяет,
В котором падения он ничуть не страшится.
Малые деревья молнии не поражают,
Равно как и ураганные ветры на них не налетают.
Более ж высокие деревья легче сломаны бывают,
Да и с корнем легко их вырывают.
Легкое перышко до неба вздунутое —
Таковы, кого счастье под небо возносит,
Вмиг вниз бывают они сброшены,
Быстро о скалы падения разбиваются.
Кто тогда, мудрый, почестей не порицает
И всячески от них не отстранится,
По примеру Фиги, которая отказалась,
Когда ее упрашивали царствовать?
Кто также Виноградной лозе подобен,
Грозди мудрости божественной в сердце рождающий,
Чьи уста мудрость изливают
Как грозди, что сок из себя исторгают;
Не захочет такой от своей отказаться сладости,
Хотя бы и для обретения почестей от высоких чинов,
Ибо по сравнению с ней любые сокровища одинаково пусты,
Дальше от неба, чем правда мудрости.
Мудрость неомраченная, приятная, веселая,
Всякие блага ей во всем подчиняются.
Великие ж престолы – неприятны, опасны,
Полны страха, забот и неустойчивы.
Мудрый Соломон, чтоб это показать,
Львами трон свой кругом обставил,
Как бы говоря, что, кто львов не боится,
Того лишь рука согласна на скипетр.
Поэтому на трон воссядет не скоро,
Кто справедлив, обладает мудростью.
Рад отказаться, порой откупиться
От больших чинов, кто не дурак.
Только тот алчно стремится к высокому званию,
Кто подобен негодной Крушине:
Подлый по рождению, подлейший по творимому им злу,
Претящий Богу шипами своего бесчестия;
Бесполезный для Бога и мира,
Готовый принять большие чины,
Которых добившись, ах, становится вздорным
Тираном, извергом, развратным безбожником.
Трудно к нему подступиться из-за его сильной спеси,
Как к Крушине из-за колючих ее шипов.
А какая подданным польза от него? —
Страх, боязнь, раны от злого тирана.
О Боге он забывает, о славе не радеет,
На небо плюет, ада не страшится,
У низших подданных права отнимает,
Попирает свободы, что хочет, то и творит.
Ничто ему справедливость, здравых советов не слушает;
Смерть ли, страшный суд кто вспомнит, тот трубит впустую,—
Всех он погубит и сам погибнет
Как искра, город спалив, угаснет.
Многое натворит за малое время жизни,
Ибо как дым скоро растратит свою жизнь,
Или как облако расточится,
Или же как огонь от воды исчезнет.
Погребена в пепле память о злодее,
Который на свете бед натворил много,
А мерзкая душа его наверняка пребудет
В темной пропасти, в огненном океане,
Ибо, как Крушина, ни на что не годная,
Только огню в пищу пригождается,
Так и негодяй, жаждущий славы мира,
Достоин огня в нескончаемые лета.
Измеряй же каждой пядью свое состояние,
Если хочешь избежать падения столь дурного.
А кто обманулся, опомнись хотя бы,
Верь, отнюдь не помешает прошлое зло.
Возмести добротою прошлую свою злобу,
Так избежишь кары, приобретешь радость.
 

CAESAREM DEFENS ET FORTUNAM EIUS

 
świata monarcha on niezwyciężony
Od kędzior zacnych – Caezarz[272]272
  Так в рукописи.


[Закрыть] – narzeczony,
Gdy prawie szczęście jemu hołdowało,
Które statkować nigdy nie umiało,
Zeglożąć czasu po morzu jednego,
Sztormów doznawał z wiatru przeciwnego.
Tak się że okręt zaledwo nie padał,
A naucler zgoła nadzieje postradał.
Już desperacko żagle składać miano,
Nazad okrętem bierzeć zamyśliano.
Ale wyrzecze słowa Cezarz owe,
Dając otuchę w serce nauclerowe:
«Cezarza wieziesz y fortunę jego,
Nie trwosz się namniej morza burzliwego!»
Jeslisz te słowa otuchę sprawiły,
W naucie cezarskie, czytelniku miły,
Daleko bardziej może tuczyć sobie
żeglarstwo świetnie o boskiej osobie,
Który szerokie po tym oceanie
W ciele, jak w łodzi, sprawując pływanie.
Gdy małe burzy srogość pokazują,
Nędze, uciski, upad obiecują.
Gdy już na Scylles żarliwe przychodzi,
Bądź na Charybdes k zgubie swojej łodzi.
Jeśli Caezarza w łodzi niebieskiego Chrystusa
Boga wiezie przytomnego,
Niech się nie lęka żadnej przeciwności,
Słowen on skróci morskie nadętości;
Ustaną wały na jego fukanie,
Ucichnie srogich wiatrów szturmowanie.
Stąd Dawid święty miał dufność niekiedy:
«Nie obawiam się,– mowiąć,– żadnej biedy,
Bym chodził srzodkiem cienia śmierci mglistej,
Boż ty Bog ze mną, moj zbawiciel isty».
Więc przynależę chrescianinowi
By dedicował łódź swą Chrystusowi,
Bo gdzie obecnym łaską Chrystus będzie,
Bezpieczno kożdy porzegluje wszędzie.
 

ЗАЩИТА ЦЕЗАРЯ И СУДЬБЫ ЕГО [273]273
  В стихотворении обыгрывается эпизод, который мог быть заимствован из «Жизней двенадцати цезарей» Светония (см.: пер. М. Л. Гаспарова.– М., 1964); однако не исключено, что поэт обратился к средневековой латинской компиляции, известной под названием «Составители жизнеописаний августов», или к другим памятникам. Ведущий мотив «Защиты Цезаря...» – символическое противопоставление божественного промысла и Фортуны – является традиционным для схоластической поэзии.


[Закрыть]

 
В мире монарх он непобедимый,
Из-за кудрей великолепных Цезарем нареченный[274]274
  Из-за кудрей великолепных Цезарем нареченный...– этот стих построен на игре слов: kędzior-caesar.


[Закрыть],
Когда счастье почти ему подчинялось,
Которое никогда не умело быть устойчивым,
Плывя однажды по морю,
Изведал он шторм, начавшийся от встречного ветра,
Такой, что корабль едва не падал,
А хозяин судна совсем надежду утратил.
Уже в отчаянье паруса свертывать хотели,
Обратно корабль повернуть замыслили.
Но тут изрек Цезарь слова таковые,
Вливая бодрость в сердце судовладельца:
«Ты Цезаря везешь и судьбу его,
Не бойся нисколько моря бурливого!»
Если же те слова бодрость вселили
На цезарском корабле, читатель милый,
Гораздо больше можно ожидать от
Мирского плавания с божественным предводительством,
Каковое плавание по сему широкому океану
В теле, как в корабле, совершается.
Когда малые бури показывают свою силу,
Это приводит к нужде, притеснению, упадку.
Когда уже к ненасытным Сциллам подходит
Или к Харибдам[275]275
  ...к Харибдам...– Харибда – мифологический морской водоворот между Италией и Сицилией, смертельно опасный для мореходов.


[Закрыть] – к гибели то ведет корабля.
Если ж в корабле Цезарь небесный,
Христос Бог, присутствует,
Не надо бояться никаких опасностей:
Словом он усмирит вздувшееся море,
Остановятся валы от его дуновения,
Утихнет суровых ветров шквал.
Поэтому святой Давид уверен некогда был:
«Не опасаюсь,– сказал,– никакой беды,
Хоть бы и ходил я посреди тени смерти мрачной,
Ибо ведь ты, Бог, со мной, мой истинный спаситель!»[276]276
  Не опасаюсь... ведь ты, Бог, со мной, мой истинный спаситель! – парафраз текста Псалтири (ср.: пс. 48, 55 и др.).


[Закрыть]
Итак, надлежит христианину
Ладью свою посвятить Христу,
Ибо, где по милости своей Христос будет присутствовать,
Всюду любой безопасно поплывет.
 

ROZKOSZ

 
Morskie zwierzęta, syreny rzeczone,
Twarzę człowieczą od Boga uczszczone,
Zwykły żeglarzów pod czas nawalności
Słodkim śpiewaniem topić w głębokości
Psom na pożarcie, Scille nieprzebytej,
śmierci okrętow morskich jadowitej.
Rozkosz, wszeteczność – to syreny wtóre,
żeglarzom świata pieśń śpiewają które.
Zdasię ucieszną, lecz jadem piekielnym
Pełna ku Scillom wabiącą świertelnym;
Aby żywota wywróciwszy nawę,
Dały człowieka cerbierowi strawę.
Herkules zacny kazał się skrępować
U masztą, gdy miał przez Scille żeglować,
Aby od syren nie był oszukany,
Bestjom srogim na pokarm oddany.
Nam krzyż Chrystusów maszt jest, do którego
Uwiąże kożdy niech siebie samego,
By od złych syren nie był omawiony,
W Scille piekielnej wiecznie pogrążony.