Текст книги "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни"

Автор книги: Шэнь Цунвэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Гуйшэн, едва подбирая слова, ответил:

– Я родился в год тигра, к тому же пятнадцатого числа восьмого месяца в пятую стражу[56]56
  От 3 до 5 утра. Каждая из 12 страж в сутках соотносится с животным из гороскопа.


[Закрыть] – это время тигра, получается, я вдвойне тигр.

Сказав это, он глупо улыбнулся, как обычно улыбался, когда нечего было сказать, не зная при этом, куда деть руки и ноги. Заметив, что работники, которым У-лаое велел налаживать ручки паланкина, совсем не годились для этого поручения, он отправился к ним на помощь. После окончания работы У-лаое снова спросил, сходил ли Гуйшэн на кухню и выпил ли вина, но тот не ответил. Посмотреть на паланкин выбежал дядюшка Ямао, одетый в новую короткую куртку синего цвета. Приметив Гуйшэна, он поманил его за собой на кухню.

На кухне пять-шесть работников, сидя на низких табуретах, пили вино и шутили. Им было поручено отправиться в Сикоу, чтобы встретить невесту. Среди них был и тот, которого пригласили играть на соне; изрядно захмелевший и красный от вина, он говорил:

– Лавочник Ду – щедрая натура, он обязательно угостит нас купленными в городе нежными сладостями наподобие тех, что делают в Цзяху[57]57
  Традиционные сладости к чаю из клейкого риса. Цзяху – сокращенное название двух городов провинции Чжэцзян – Цзя(син) и Ху(чжоу).


[Закрыть], а еще вручит красные конверты.

Другой сказал:

– Я задолжал ему двести монет, боюсь попадаться на глаза.

Дядюшка Ямао принялся над ним подшучивать:

– Все долги, конечно же, спишутся, ты, главное, паланкин с его дочерью неси поаккуратней.

Еще один, длиннобородый, сказал:

– Пока будете нести паланкин, следите за тем, долго ли она будет плакать. Если к тому времени, когда вы минуете большой остролист, она все еще будет мяукать, как котенок, чтобы успокоить ее, скажите: «Сестричка, будешь и дальше реветь, мы отнесем тебя обратно!» И она перестанет плакать.

– А если все же не перестанет, как быть?

– Тогда мы отнесем ее обратно.

Все взорвались дружным смехом.

Тот, кого позвали играть на соне, очень любил пошутить, поэтому тут же рассказал дурацкую историю о том, как через три дня невеста первый раз после свадьбы вернулась в родительский дом. Высоким женским голосом он принялся жаловаться матери:

– Мама, мама, когда я выходила замуж, я думала, что мне нужно только прислуживать свекру и свекрови да рожать наследников. Ты не поверишь, настолько мой муж ревнив – он всю ночь не выпускает меня по нужде!

Все расхохотались еще громче.

Гуйшэн кусал нижнюю губу, не издавая ни звука и лишь с силой сжимая кулаки. Он уставился на длинный нос на пьяном красном лице шутника и готов был уже его разбить, однако, протянув руку, лишь схватил большую глиняную пиалу с крепкой водкой и залпом ополовинил.

Между тем работники стали делать ставки на то, заплачет ли Цзиньфэн? Одни уверяли, что нет; другие говорили, что заплачет, и доказательством тому являются ее влажные сверкающие глаза – верный признак слез. В этой суматохе в кухню зашли еще несколько закончивших приготовление паланкина работников, и гул усилился.

Становилось людно и шумно. Гуйшэн посмотрел на это оживление и побрел в маленький сарай у амбара. Там он заметил недоделанную соломенную сандалию, присел и принялся скручивать солому, чтобы довести плетение до конца. В голове был беспорядок, он не знал, что делать дальше. У него все еще оставалось шестнадцать юаней, плотно заткнутых за пояс. Тут он невольно вспомнил покупки. Три цзиня крахмальной лапши, два чжана синей ткани, столько же белой, свиная голова – какой от них теперь прок? Пять ху[58]58
  Ху – мера сыпучих и жидких тел, около 52 литров.


[Закрыть] тунговых плодов он отнес на маслобойню семьи Яо, чтобы добыть масло, необходимое иностранным кораблям с их большими пушками, которые собираются вести войну на море и нуждаются в тунговом масле. Как там говорил торговец бумагой, который заигрывал с Цзиньфэн? «Девушке легко получить богатство, сложно найти любящего мужа». Сы-лаое за месяц восемь раз пользовался услугами «девочек с косами»[59]59
  Девственниц.


[Закрыть], а еще жаловался, что тела у них слишком бледные, как тесто, – непривлекательные.

Приближалась ночь.

Во дворе зашумели. Краснолицый музыкант, хвативший лишнего и начавший играть на соне еще на кухне, до того, как вышел наружу, наконец появился во дворе. Люди громко призывали зажечь факелы, запустить петарды и двигаться в путь. С обеих сторон грохотали медные гонги, как будто твердили: «Идем, идем, скорей идем!» Вскоре группа людей и лошадей покинула поместье и отправилась на юг. Когда процессия на пути огибала небольшую гору, всхлипывания сопровождавшей их соны все еще были слышны. Гуйшэн отправился на кухню и нашел там лишь несколько женщин, которые готовили из фруктов сладкие напитки. Дядя Ямао, Утиное Перо, заметив Гуйшэна, окликнул его:

– Гуйшэн, а я думал, ты ушел! Возьми коромысло и помоги натаскать мне воды, она нам сегодня понадобится.

Гуйшэн водрузил коромысло с ведрами на плечи и молча вышел. Во дворе развели костры, а в главной комнате, украшенной красной тканью, зажгли свечи. Женщины и дети из крестьянских семей, арендовавших у хозяина поместья землю, собрались во дворе в ожидании интересного зрелища. Кратчайший путь к колодцу проходил через главные ворота, но Гуйшэн выходил через задние, сознательно отдавая предпочтение длинному пути. Он сходил к колодцу семь раз и, только когда чаны были наполнены до краев, прекратил работу и подошел к плите, чтобы просушить соломенные сандалии.

Для рожденной в год крысы женщины лучше всего было появиться в доме после наступления темноты. Чтобы избежать в доме нежелательных конфликтов с другими, любой, родившийся в «кошачий» год – тигра или кота, должен был спрятаться, когда паланкин внесут в ворота. Дядя Ямао по первоначальному плану должен был отправить и встретить паланкин, но раз уж он оказался одним из тех, кому нужно было укрыться, он, подсчитав примерное время прибытия паланкина, позвал Гуйшэна в дальний огород за бамбуковой рощей посмотреть на капусту и лобу, а заодно и поговорить.

– Гуйшэн, все предначертано судьбой, ничего уже не изменить. Гадатели сказали, что Дэн Тун[60]60
  Историческая личность, упоминается в «Исторических записках» Сыма Цяня, глава 125.


[Закрыть] умрет от голода, император хотел это предотвратить и даровал ему медный рудник, позволив самому чеканить монеты, но в конце концов тот все равно умер от голода. А городской богач Ван! Бедняком он ходил с коромыслом и продавал пельмени, а потом раз – и удача. Две недели шел дождь, в результате чего в маленьком храме, где его приютили, рухнула стена, чуть не задавила его и жену, они еле выбрались, и глядь – в стене схоронены два кувшина серебра, с той поры дела и пошли в гору. Вот как он начал свое дело. Что это, если не судьба?! Так и девчушка из лавки у моста, кто бы мог подумать, что она будет жить в поместье? У-лаое образованный человек, разбирается в науках; обычно ничему не верит, разве что заморским чертям, которые ищут непорядок в теле с помощью каких-то «ре-ре-ге-ге» лучей. Больше ничему. Началось все с того, что он в прошлый раз снова проиграл две тысячи. Сы-лаое устал его уговаривать: «У-лаое, довольно тебе играть, фортуна не на твоей стороне, и этому не видно конца. Выбери себе нетронутый бульон[61]61
  Непорочную деву.


[Закрыть], очисти свою судьбу, ручаюсь, удача улыбнется тебе. Эти городские курицы – настоящие пройдохи, они используют свиную кишку, наполненную куриной кровью, чтобы, когда надо, прикинуться непорочными. В деревне тоже есть девушки, ты лучше там посмотри». Вот У-лаое смотрел-смотрел, да и присмотрел дочь лавочника, сказано – сделано, и если это не судьба, то что?

Гуйшэн по неосторожности наступил на гнилую тыкву, поскользнулся и выругался себе под нос:

– Черт побери! Не разглядишь, что за дрянь прямо у тебя под носом!

Дядя Утиное Перо посчитал, что Гуйшэн проклинает дочь лавочника и сказал:

– Как раз дрянь разглядишь, а вот человека можешь и не заметить!

Затем он продолжил:

– Гуйшэн, сказать по правде, я видел, что лавочник и его дочь первые обратили на тебя внимание; со стороны виднее, а ты не понимал. На самом деле, если бы ты хоть раз заикнулся об этом, то дело было бы решено в твою пользу: дикие утки полетели бы восвояси, а в твоих руках остался бы лакомый кусочек. Ты ничего не сделал, когда мог, – винить тут некого.

Гуйшэн ответил:

– Дядя Ямао, а ты все шутки шутишь.

Утиное Перо возразил:

– Это не шутка. Это судьба! Еще десять дней назад я был уверен, что эта девчушка хотела, чтобы ты рядом с ней крутил мельницу и молол бобы, пока она готовит тофу.

Сказанное, разумеется, не было шуткой, но после этих слов, глядя, как все в этом мире непостоянно, дядя Ямао невольно улыбнулся.

Вдали послышались всхлипывания соны и взрывы фейерверков, стало понятно, что паланкин на подходе. Поместье резко оживилось – запылали факелы, зазвучали людские голоса. В дальний огород, смеясь и переговариваясь, посыпали работники, которым велено было скрыться. Некоторые полезли на высокие стебли южного бамбука, чтобы лучше было видно, как процессия появится во дворе.

Когда звуки соны приблизились и гул голосов усилился, на задворках все поняли, что свадебный паланкин вошел в главные ворота, и тех, кто поначалу боялся нарушить запрет, уже нельзя было остановить – они спешили поглазеть на то, что происходит.

Запустили большие тройные петарды, сона исполнила свадебную мелодию «Гармония неба и земли». Жених и невеста поклонились небу и земле, предкам, а затем друг другу. В одночасье сона перестала играть, факелы погасли. Дядя Ямао понял, что люди уже зашли в дом, церемония закончилась, и потянул Гуйшэна на кухню, попутно предостерегая людей с факелами от пожара. На кухне носильщики открывали конверты из красной бумаги и считали деньги, по очереди наливали горячую воду в тазы для мытья ног, обсуждали, что произошло часом ранее, когда они несли паланкин через ручей, и как лавочник Ду растерянно улыбался, когда забирали невесту. Еще обсуждали, что лавочник и его помощник, должно быть, до смерти напились, чтобы не думать о том, как плохо девушке в первую брачную ночь. Дядя Ямао налил всем еще вина, накрыл стол, и только когда десяток, а то и больше молодых парней расселись за столом, они обнаружили, что Гуйшэн исчез.

В полночь, когда У-лаое, лежа в обнимку с новобрачной на резной кровати под батистовым пологом, уже видел сны, все собаки в поместье вдруг бешено залаяли. Дядя Ямао встал посмотреть, что происходит, и увидел на небе красное зарево – где-то вдалеке начался пожар. Прикинув направление и расстояние, он понял, что это у ручья. Вскоре в поместье, запыхавшись, прибежали люди и передали новость – горели лавка у моста и дом Гуйшэна. Удивительно, что огонь запылал в двух местах одновременно, но подробности никто не знал.

Дядя Ямао поспешил на пожар. Сначала он отправился к мосту, там огонь бушевал так яростно, что загорелись даже лиственные деревья у моста. Подойти было невозможно, оставалось только смотреть на происходящее издалека. Пока не было известно, погибли ли лавочник Ду и Лайцзы в огне или выбрались наружу. Затем он побежал туда, где жил Гуйшэн. Подойдя к охваченному пламенем дому, он увидел толпу людей, которые собрались посмотреть на пожар, Гуйшэна они не видели. Никто не мог сказать, сгорел ли он заживо или сбежал. Ямао схватил длинный бамбуковый шест, сунул его в огонь и поводил им из стороны в сторону, но не смог определить, есть ли кто в огне. В глубине души он понимал, в чем причина пожара и откуда взялся огонь. Возвращаясь в поместье, на полпути он столкнулся с У-лаое и его молодой женой. Пятый Господин спросил:

– Кто-нибудь сгорел?

Дядя Ямао, запинаясь, пробормотал:

– Это судьба, Пятый Господин, судьба.

Обернувшись и посмотрев на плачущую Цзиньфэн, он про себя сказал: «Ну, девочка, вернешься, бери веревку да вешайся, чего реветь-то?»

Люди все бежали посмотреть на пожар.

1937 г.

НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ИСТОРИИ

перевод Е. Б. Бодотько

ЛУНЧЖУ

Предисловие

Это короткое предисловие, которое я написал в день своего рождения, – мое скромное подношение тем, кто даровал мне жизнь, – матери моего отца, матери моего деда, а также всем ныне живущим родственникам.

Во мне течет здоровая кровь вашего народа, но половину из прожитых мною двадцати семи лет поглотил город. Городская жизнь отравила меня ядом лицемерия и нерешительности, возникших как результат деградации моральных принципов даодэ. Все лучшие человеческие качества: пылкость чувств, смелость, искренность, – бесследно исчезли. Я больше не вправе говорить, что принадлежу к вашему народу.

Искренность, смелость и пылкость чувств я унаследовал от вас, благодаря кровному родству. Но сегодня эти качества, присущие мне от рождения и предопределявшие то, кем я должен был стать, целиком и полностью утрачены. Жизнь в ее сиянии осталась для меня далеко в прошлом.

Происходящее вокруг нередко огорчает меня, вызывает чувство подавленности. Я не могу верить тому, что меня окружает, но мне не хватает уверенности в собственных силах.

Печаль не отпускает меня ни днем, ни ночью. Ею пронизана вся моя прошлая и будущая жизнь, она неотделима от меня, как плоть неотделима от костей. Ты, наследник рода Байэр, живший сто лет назад, в другую эпоху – твой славный век, твоя наполненная кровью и слезами жизнь могли бы пробудить отклик в сердце человека, растоптанного современным обществом. Почему же так слабы импульсы, идущие от вас, мои далекие предки? Почему, думая о вас, описывая вас, я по-прежнему чувствую себя эмоционально опустошенным, неспособным выйти из состояния вселенской тоски?

О человеке по имени Лунчжу[62]62
  Букв. «драконья кровь» (дракон + киноварь) или «императорский красный».


[Закрыть]

Этот прекрасный молодой мужчина принадлежал роду Байэр племени мяо. Казалось, будто его отец и мать в свое время были причастны к созданию статуи Аполлона, а затем по этой модели слепили и собственного ребенка. Лунчжу, сыну старейшины рода, исполнилось семнадцать лет, и он был самым красивым из всех красавцев. Этот юноша был красив и здоров, как лев, мягок и стеснителен, как ягненок. Он служил всем образцом для подражания. Авторитет, сила, слава – все было при нем. Любое сравнение оборачивалось в его пользу. Добродетелями он был наделен так же щедро, как и красотой. Похоже, небеса помогали ему больше, чем обычным людям.

При одном упоминании о внешности Лунчжу у людей возникало чувство собственной неполноценности. Даже шаман, который обычно был равнодушен к удачам и неудачам других людей, испытал чувство зависти, когда увидел, что его собственный нос не идет ни в какое сравнение с носом Лунчжу. Взыгравшая в шамане ревность привела его к мысли о том, чтобы взять нож и воткнуть Лунчжу прямо в нос. Вот какая коварная идея, противоречащая воле неба, зародилась у шамана, однако сила красоты сумела умиротворить и его.

Люди рода Байэр, а также родов Упо, Лоло, Хуана и Чанцзяо говорили, что Лунчжу вырос настоящим красавцем, что он сияет, как солнце, и свеж, как цветок. Слишком многие говорили так, и их бесконечная лесть только раздражала Лунчжу. Преимущества, связанные с обладанием красивой наружностью, заключаются не в том, что тебе льстят, – они прежде всего должны укреплять твое положение в обществе. А если замечательная внешность не пробуждает в женщинах сильных чувств, то она и вовсе ни к чему. Лунчжу ходил на берег и, глядя на отражение в воде, убеждался в своей красоте; еще время от времени смотрелся в бронзовое зеркало и видел, что в людских похвалах нет преувеличений. И что ему дала его красота? Лунчжу в глазах женщин не соответствовал образу идеального мужа, поэтому, как ни странно, его внешность не увеличивала, а, напротив, ограничивала его шансы на успех у них.

Женщинам не приходило в голову строить в отношении Лунчжу далеко идущие планы; для них он был яркой, но несбыточной мечтой, и в этом не было их вины. Разве не естественно, что женщина, независимо от национальности, не может сделать божество своим избранником, воспылать к нему любовью, пролить из-за него слезы и кровь? Женщина любого происхождения во все времена изначально скромна и понимает, какой возлюбленный подойдет ей по статусу. Конечно, есть немало женщин, категорически не приемлющих сложившихся устоев, но они естественным образом извлекают уроки из своих неразумных надежд. Внешность – главное, что привлекает женщин в мужчинах. Однако чрезмерная красота мужчины заставляет женщин держаться от него подальше. Кто станет отрицать, что лев одинок? Лев обречен на вечное одиночество, ибо непохож на других животных.

Была ли в Лунчжу надменность, обыкновенно сопровождающая красоту? Нет, и любой человек народности мяо, бывавший в Циншигане – на горе иссиня-серых камней, мог поклясться в этом. Люди утверждали, что сын старейшины никогда не пользовался своим положением, чтобы обидеть человека или животное. Никто никогда не слышал, чтобы Лунчжу не оказал должного уважения пожилому человеку или женщине любого возраста. Восхищавшиеся Лунчжу никогда не забывали упомянуть о его внутренних качествах. Когда в деревне молодой парень препирался со стариком и у старика уже не оставалось других доводов, он говорил:

– Я стар, а ты молод, тебе бы поучиться скромности и уважению к старшим у Лунчжу!

И если парень еще не совсем потерял стыд, он спешил без лишних слов убежать с глаз долой – или признавал свою ошибку, извинялся и кланялся. Женщины говорили о своих сыновьях: если будет похож на Лунчжу, я готова продать себя торговцу тканями из Цзянси. Незамужние девушки мечтали о муже, который напоминал бы Лунчжу. Жены, переругиваясь с мужьями, не упускали случая сказать:

– Ты не такой, как Лунчжу, и нечего помыкать мной; будь ты Лунчжу, я бы с радостью работала как лошадь.

А если девушка договаривалась с возлюбленным о свидании в горной пещере и юноша в назначенное время был на месте, первое, что он слышал, были слова: «Ты и впрямь как Лунчжу». Пусть даже девушка никогда не водила дружбу с Лунчжу и не знает, ходит ли он на свидания.

Имя человека, который очень хорош собой, не сходит с уст других!

Таковы были уважение и восхищение, которые Лунчжу снискал во всех уголках родного края. Однако он был одинок. Этот человек, как лев среди зверей, был обречен идти по жизни в одиночку, без спутников!

В присутствии Лунчжу любая девушка ощущала себя такой ничтожной, что это препятствовало зарождению романтических чувств, поэтому у сына старейшины никогда не было возлюбленной. Даже среди девушек из рода Упо, славившегося пылкими и талантливыми красавицами, ни одна не решалась подойти к Лунчжу и пококетничать с ним. Не было девушки, которая осмелилась бы обронить рядом с Лунчжу собственноручно вышитый кисет. И ни одна девушка не решалась поместить имя Лунчжу в песню рядом с собственным именем и спеть ее на празднике танцев. Но вся свита и все слуги Лунчжу, благодаря своему положению приближенных к его красоте, не отказывали себе в удовольствии, пользуясь его популярностью, насладиться нежностью маленьких губ и гибких рук юных девушек!

Одинокий наследник просил помощи у богов.

Если боги обладали властью сделать Лунчжу настолько прекрасным, значит, они могли помочь и в другом. Но добиться симпатии со стороны девушки под силу только самому человеку, не богу!

Ради возможности самому или с чьей-либо помощью найти способ побудить девушку спеть для него и, сбросив одежды, в неудержимом порыве подарить ему невинность, Лунчжу был готов пожертвовать всем, что ему принадлежало. Но это было невозможно. Как ни старайся, не получилось бы. Вход в пещеру Цилян[63]63
  Загадочная 12-километровая пещера Цилян, расположенная в Западной Хунани, по утверждению Шэнь Цунвэня, является прообразом пещеры в знаменитой поэме Тао Юаньмина «Персиковый источник», в которой герой-рыбак находит идеальную страну, где все люди живут счастливо.


[Закрыть] у моста однажды, наконец, затянется. А если кто-то и скажет, что Лунчжу обретет любовь женщины до того, как края этой огромной пещеры сомкнутся, то нет веры этому человеку.

Дело не в боязни кары неба, не в каком-либо другом страхе, не в предсказании провидца и не в налагаемых законами рода ограничениях. Совершенно естественно, что женщина отдает свою любовь мужчине. Но когда подошла очередь Лунчжу, в его жизни ничего не изменилось. Укоренившийся порядок его народа был мучителен для гениев и героев. Ничто не могло сломить их, но вот в делах любовных они были вынуждены слагать корону и плестись в хвосте. Не только наследник рода Байэр был одинок, историй о подобных ему людях имелось в избытке!

Лунчжу верхом на лошади охотился на лис и занимался другими делами, которые разгоняли тоску и помогали скоротать время.

Прошло четыре года, ему исполнился двадцать один год.

Лунчжу почти ничем не отличался от себя прежнего. Разве что стал больше похож на настоящего мужчину. Возраст добавил сотворенному с волшебным мастерством телу юноши признаки, более явно свидетельствующие о его силе: где положено, выросли волосы, мускулы окрепли и увеличились в размерах. Сердце, которое также прибавило в возрасте, все сильнее жаждало любви.

Он чувствовал себя очень одиноким.

Вход в пещеру у моста Цилян еще не закрылся, юноша был молод, впереди у него было долгое многообещающее будущее. Но когда же ему воздастся за красоту и добродетели, которыми он наделен? Будут ли даны и Лунчжу радости и печали, которые дарует небо другим мужчинам? Найдется ли девушка, которая полюбит его?

Мужчины и женщины рода Байэр встречались и вместе пели песни во время больших торжеств: праздника драконьих лодок Дуаньуцзе в начале лета, праздника середины осени Чжунцюцзе в восьмом лунном месяце, а также большого праздника Нового года, на котором обычно закалывали быка. Мужчины и женщины вместе пели, вместе танцевали. Женщины надевали праздничные наряды, украшали себя цветами и пудрились, притягивая взгляды мужчин. Обычно, если стояла хорошая погода, мужчины и женщины, распевая песни, встречались в глубоких горных пещерах или у воды; под солнцем или луной, рано или поздно, они узнавали друг друга и занимались тем, чем могут заниматься только самые близкие люди. При существовавших обычаях неумение петь для мужчины считалось позором. А женщине, не умевшей петь, нельзя было и мечтать о, хорошем муже. Открыть свое сердце любимому человеку помогали не деньги, не внешность, не знатное происхождение и не притворство. Сделать это могла только искренняя, наполненная страстью песня. Не все песни были бодрыми и веселыми. В них могли быть печаль, гнев, боль, слезы, но песня всегда должна была выражать истинные чувства. Влюбленная птица не может не петь. На человека, которому не хватает смелости признаться в любви, и в другом деле нельзя положиться – такого человека достойным не назовешь!

Может быть, Лунчжу недоставало умения выражать в песне свои чувства?

Нет, вовсе нет. Все песни Лунчжу считались образцовыми. Мужчины и женщины, клявшиеся друг другу в любви, подражали Лунчжу. Когда песни одного человека оказывались хуже песен другого, первый говорил победителю, что тот наверняка учился пению у мастера Лунчжу. Всякий узнавал его голос. Но ни одна девушка не решалась ответить на песню Лунчжу. Все, в чем он доходил до совершенства, лишь отдаляло его от любви. Песни его были слишком хороши, и это становилось причиной его неудач.

Некоторые действительно обучались у мастера Лунчжу искусству пения, это правда. Если его слуги или другие молодые люди, добиваясь симпатии девушки, не находили в своем сердце слов для песни, если любовь сжимала их горло так, что невозможно становилось петь, они приходили за советом к Лунчжу. Тот никогда не отказывал. Благодаря его советам многие молодые люди обрели свое счастье, многие сумели добиться искренней благосклонности красивых и искусных в пении женщин, каковых было немало. Но сам учитель пения оставался лишь учителем пения. Ни одной молодой женщины так и не оказалось среди его учеников.

Лунчжу был львом. Только называя его так, можно было объяснить его одиночество!

А что молодые девушки? Их уводили овладевшие начатками пения и научившиеся исполнять несколько песен мужчины. Любая женщина понимала, что рассчитывать на сильную мужскую страсть это глупо. Поэтому девушки предпочитали, как говорится, продавать товар по сниженной цене, а не придерживать дома. Вот и оставалось лишь ждать, что когда-нибудь среди молодых телочек найдется та, что не побоится льва.

Каждый день Лунчжу утешал себя этой мыслью. Но не будем сразу рассказывать всю историю. Прежде чем зарастет вход в пещеру у моста Цилян, возможно, Лунчжу все же посчастливится встретить ровню!

2. Об одном событии

Ночь песен и плясок под луной в большой праздник середины осени Чжунцюцзе осталась далеко позади. В прошлое ушло и одиночество, предшествовавшее наступлению праздника. Стоял сентябрь. Хлеба убраны. Плоды тунгового дерева собраны. Сладкий картофель выкопан и спущен на хранение в погреба. Зимние куры уже высидели яйца, вот-вот появятся на свет цыплята. Изо дня в день стоит ясная погода, ярко светит солнце. На улице тепло и приятно. Девушки с граблями и корзинами поднимаются по склонам собирать траву. Отовсюду несутся звуки песен. Во всех горных пещерах влюбленные сидят бок о бок на ложах из соломы и разбросанных полевых цветов – или засыпают на них, голова к голове. Этот сентябрь был даже лучше весны.

В такое время Лунчжу становилось еще тоскливее. Пойти на прогулку, поохотиться на горлиц? Но как выйдешь из дому, отовсюду доносятся звуки песен, и не избежать случайных встреч с влюбленными парами. Потому Лунчжу не решался выбраться наружу.

От нечего делать Лунчжу целыми днями сидел дома и точил нож: готовил к зиме, чтобы с наступлением сезона снимать с леопардов шкуры. Нож был драгоценностью Лунчжу, его другом. Скучающий и мрачный, Лунчжу любил этот необыкновенный нож – «провожу по нему рукой много раз в день, не променяю его и на пятнадцать девушек»[64]64
  Цит. из короткого стихотворения неизвестного автора Южных и Северных династий V–VI вв. «Купленный только что меч в пять чи» (один чи равен 1/3 метра).


[Закрыть]. Лунчжу точил его, натирая маслом, на небольшом камне. И теперь нож сверкал так, что в его блеске даже ночью можно было увидеть человека. Он был до того острым, что стоило положить на его лезвие волос и легонько подуть, как тот распадался на две части. Но Лунчжу продолжал точить нож каждый день.

В один погожий день, когда природа будто нарочно старалась помочь молодым людям встретиться и устроить «гуляния на природе», желтое-желтое солнце ярко освещало деревню, а Лунжу, по обыкновению, сидел дома и точил нож.

Лицо его было сурово. Сжатые губы, вытянутые в нитку, свидетельствовали об отвращении, которое он испытывал к подобному существованию. Лунчжу прислушивался к высоким звукам девичьих песен, раздававшихся далеко за фортом, и посматривал на небо. Желтое солнце согревало его почти весенним теплом. В безбрежном синем небе пролетали стаи диких гусей, выстроившихся клином или в линию. Лунчжу безразлично смотрел на них.

Что же погрузило его в такую тоску? Байэр, Упо, Лоло, Хуапа, Чанцзяо… К его состоянию были причастны каждая девушка и каждый молодой человек, принадлежавшие к этим древним родам. Женщины, выбирая любовь своей жизни, отказывались от совершенного во всех отношениях человека. С точки зрения богини Венеры, это было позором для любви как таковой; кроме того, это было предзнаменованием упадка и скорой гибели народа. Женщины перестали сходить с ума от любви, разучились следовать велению своего сердца, добровольно отказались выбирать себе человека, который им больше всего нравится. Одним словом, и род Байэр, и род Упо, и другие – все они бесполезны, ни на что не годятся и, совершенно очевидно, они стали похожи на самый большой народ – ханьцев.

Лунчжу точил свой нож. К нему подошел низкорослый слуга. Он опустился на землю перед хозяином и обнял его ноги.

Лунчжу скользнул по нему взглядом, но ничего не сказал, а издалека вновь донеслись звуки песен.

Слуга, поглаживая ступни Лунчжу, тоже хранил молчание.

Лунчжу запел песню без слов, в мелодии которой строгость смешивалась с любовью, и к ним добавлялась нотка возмущения. Потом сказал:

– Коротышка, ты опять за старое!

– Хозяин, я ваш слуга.

– Неужели ты не хочешь стать мне другом?

– Мой господин, мой бог, я склоняюсь перед вами. Кто осмелится встать с вами вровень? Кто решится перед прекрасным лицом Лунчжу сказать, что тоже хочет счастья? Кто не хочет сделаться рабом или рабыней Лунчжу? Какая…

Топнув ногой, Лунчжу попытался остановить льстивые речи коротышки, но тот успел досказать: – Какая женщина посмеет мечтать о любви к Лунчжу?

Покончив с восхвалениями, слуга поднялся. Встав во весь рост, он оказался не выше опустившегося на колени обычного человека. Похоже, роль раба была ему в самый раз.

Лунчжу спросил:

– Почему у тебя такой несчастный вид?

– Хозяин заметил, как я жалок, значит, в этот день я и правда достоин существования.

– Какой ты смышленый.

– Похвала хозяина и дурака сделает талантливым.

– Я спрашиваю тебя, в чем, в конце концов, дело?

– Это дело… хозяин, может быть, увидит в нем божью милость.

– Ты только петь умеешь, совсем говорить разучился? Будто хочешь, чтобы я побил тебя.

Только теперь карлик заговорил. Обливаясь слезами, он поведал о своих страданиях и разочарованиях. При этом он топал ногами, подражая рассердившемуся Лунчжу. Если бы нашелся сторонний наблюдатель, то он наверняка решил бы, что карлик отравился или его пчела ужалила в пупок, и так он изображает свои мучения. Но Лунчжу догадался, что карлик либо не сумел отыграться в игре на деньги, либо попал в немилость к женщине.

Лунчжу ничего не говорил, лишь улыбался. А карлик продолжал:

– Мой господин, мой бог, от вас ничего не скроешь – вашего слугу обидела девушка.

– Ты как птица, которая только и умеет, что петь льстивые песни, тебя невозможно обидеть!

– Но, хозяин, глупым слугу сделала любовь.

– От любви люди умнеют.

– Так я и поумнел: вы говорите, стал смышленым. Но рядом с тем, кто умнее меня, я вижу, что глуп, как свинья.

– Куда подевалось твое умение петь, как земляной попугай?

– Какое умение, у этих попугаев большой клюв и тело большое, а поют-то только заученные песни, пользы никакой.

– Если споешь все, что заучил, вполне сможешь одержать победу.

– Спел, но безуспешно.

Лунчжу нахмурил брови, это показалось ему странным. Однако, опустив голову, он словно заново увидел, насколько низкорослым был слуга, и понял, что тот потерпел поражение из-за роста, а вовсе не от отсутствия голоса, и, невольно улыбнувшись, сказал:

– А может, ничего не получилось из-за твоего телосложения?

– Но она не видела меня. Если б она знала, что я карлик-слуга у несравненно прекрасного наследника Лунчжу, то непременно привела бы меня в пещеру Тигра и стала мне невестой.

– Не верю. Наверняка дело в деревенских предрассудках по поводу роста.

– Хозяин, клянусь. Не по звуку же голоса она узнала мой рост. А по моей песне она поняла, какова глубина моего сердца.

Лунчжу покачал головой. Даже наблюдая карлика прямо перед собой, он никак не смог бы измерить глубину его сердца.

– Хозяин, прошу, поверьте. Из-за этой красавицы многие сорвали голоса, так и не сумев победить ее в пении!

– Раз она так хороша, тебе следует петь, пока горло не заболит, пока кровью не начнешь плеваться. Вот тогда это настоящая любовь.

– Горло у меня уже болит, и я пришел просить вас о помощи.