Текст книги "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни"

Автор книги: Шэнь Цунвэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Подобные раздумья лишь усиливали гнев, поселившийся в сердце, а голод подкреплял его. В этом простом парне бурлили первобытные эмоции. Петь больше не хотелось. Горло сдавило от ревности, какие тут песни. Не до веселья. Парень со злости решил вернуться домой, не дожидаясь завтрашнего дня. Он вновь попытался разжечь огонь, но в такой ярости, естественно, не справился с этим. И выбросил все дрова за борт в реку.

– Чтоб вас, чертовы дрова! Пропадите пропадом!

Поленья не проплыли и двух-трех чжанов[33]33
  Чжан, китайская сажень, равна 3,33 метра.


[Закрыть], как их выловили люди с другой лодки. Казалось, они просто-таки ждали, когда течение принесет к ним дрова. Как только дрова добрались до них, они тотчас же разожгли огонь при помощи измочаленного каната; их лодка наполнилась дымом, пламя разгорелось, поленья затрещали. Это зрелище всколыхнуло в парне новый приступ гнева, он еще острее ощутил свое унижение и решил уйти немедленно, не дожидаясь возвращения женщин на лодку.

В конце улицы он столкнулся с женой и девчонкой Удо, они шли рука об руку, смеясь и болтая. Удо несла двухструнную скрипку хуцинь, совершенно новую, прекраснее и представить себе нельзя.

– Ты куда собрался?

– Домой возвращаюсь.

– А о лодке забыл? Глядите-ка, домой он возвращается. Ты чем недоволен? Что за выходки?

– Я иду домой, пусти меня.

– Возвращайся обратно на лодку!

Голос ее звучал твердо, а еще решительнее и жестче был взгляд. Посмотрев на хуцинь, парень сообразил, что тот куплен ему в подарок. Он подчинился. Потирая пылающий лоб, пробормотал:

– Обратно так обратно.

И поплелся за женой назад к лодке.

Тут подоспела хозяйка, старая сводница, в руках у нее были свиные легкие. Она бежала быстро, раскрасневшись и задыхаясь, как будто украла мясо с прилавка и боялась, что ее догонят и потащат в ямынь. Когда хозяйка поднялась на лодку, Лао Ци крикнула:

– Представляете, тетушка, а муж-то мой уйти решил!

– Что за чушь? Еще представление не посмотрел, а уж назад собрался!

– Мы на перекрестке столкнулись. Он, верно, сердится, что мы так поздно вернулись.

– Ох, это все я виновата да бодхисатвы. И мясник. Мне не надо было торговаться так долго из-за грошей, а ему не надо было вливать столько воды в эти легкие.

– Ах нет, это моя вина, – возразила Лао Ци, сопровождая мужа в каюту.

Она села напротив мужа, а потом нарочно расстегнула одежду на груди, открыв кокетливое нижнее белье из узорчатого шелка красного цвета. На нем была вышивка в виде пары уток-мандаринок, играющих в листьях лотоса, – Лао Ци вышила это сама всего месяц назад. Мужчина с вожделением уставился на жену. Чувства, словами неописуемые, забурлили у него в крови.

С кормы лодки доносился разговор хозяйки с Удо о припасах.

– Что ж творится-то! Кто-то стащил все наши дрова!

– А кто промыл рис?

– Бьюсь об заклад, он не смог развести огонь! Он деревенский, только с древесной смолой разжигать умеет.

– Разве мы не вчера только почали новую вязанку дров?

– Теперь их нет.

– Ну так сходи на нос и принеси новую, хватит болтать почем зря!

– Муж сестрицы умеет только рис промывать! – хихикала Удо.

Парень слушал, не говоря ни слова. Тихо сидел в каюте и смотрел на купленный ему хуцинь.

– Струны уже натянуты, попробуй сыграть, – предложила Лао Ци.

Продолжая молчать, молодой человек положил инструмент себе на колени, проверил канифоль. Он тронул струны, из-под пальцев вырвался незнакомый звук, и парень радостно улыбнулся.

Меж тем каюта наполнилась дымом. Когда женщины позвали мужчину к столу, тот вышел с хуцинем в руках и, встав на носу лодки, принялся настраивать струны.

После обеда Удо сказала:

– Братец, сыграй «Плач Мэн Цзяннюй у Великой стены»[34]34
  Плач Мэн Цзяннюй у Великой стены – легенда о женщине, чьи слезы размыли участок Великой стены, где был замурован ее муж.


[Закрыть], а я спою.

– Я эту мелодию не знаю.

– Я слышала, ты очень хорошо играешь. Не ври.

– Я и не вру, я умею играть только «Мать провожает свою дочь».

Хозяйка сказала:

– Я тоже слышала от Лао Ци, что ты очень хорошо играешь. Я как увидела в храме этот хуцинь, сразу же предложила купить его тебе. Повезло, что он достался нам так дешево. В деревне такой, пожалуй, не купишь и за целый юань, верно?

– Ваша правда. А сколько стоил-то инструмент?

– Связку[35]35
  Одна связка – в старом Китае тысяча медных монет с отверстием посередине (чохов), нанизанных на нить.


[Закрыть] медных монет и еще шесть сверху. Все сказали, что он стоит этих денег.

– Это кто ж такое сказал? – встряла Удо.

– Соплячка! А кто сказал, что нет? Много ты понимаешь! Закрой-ка рот! – рассердилась хозяйка.

Удо уже и сама прикусила язычок, стыдясь, что едва не сболтнула лишнее.

Этот хуцинь достался им совершенно бесплатно от знакомого торговца. Лао Ци улыбнулась тому, как хозяйка одернула Удо, чуть не раскрывшую маленький обман. Муж тоже усмехнулся, посчитав, что жена посмеивается над невежеством хозяйки.

Он закончил трапезу первым и взялся за хуцинь. Звуки, которые тот издавал, были чистыми и яркими. Удо в восторге отставила свою чашку и принялась подпевать, пока не схлопотала от хозяйки палочками по голове. Ей пришлось вернуться к еде, а затем она собрала посуду и принялась мыть котел.

К вечеру они натянули навес на носу лодки; парень играл на хуцине, Удо пела. Лао Ци тоже пела. Абажур керосиновой лампы, сделанный из вырезанных ножницами из красной бумаги картинок, залил всю каюту красным светом, будто на свадьбе. Молодого человека охватил восторг, на душе стало легко и радостно, как если бы это был Новый год. Но долго это не продлилось – двое пьяных в стельку солдат услышали музыку, пока шли по улице вдоль берега.

Они, шатаясь, спустились к лодке и стали раскачивать ее грязными руками. Их речь была невнятной, будто у них во рту катались грецкие орехи. Заплетающимися языками они орали:

– Это кто тут поет? А ну, отзовись! Давай-ка, спой нам сладко, пять сотен платим! Ты слышишь? Папочка пять сотен дает на бедность!

Звуки хуциня резко смолкли, в лодке наступила тишина.

Гуляки, не унимаясь, пинали лодку ногами, бум-бум-бум. Потом они попытались откинуть навес и стали искать, как он крепится. Попытки не увенчались успехом, и один из них закричал:

– Эй, потаскуха, значит, наши деньги тебя не устраивают? Прикидываетесь глухонемыми? Кто там с тобой развлекается? Думаешь, я его боюсь? Я не боюсь самого императора! Эй, музыкант, ты там? Черт меня подери, если я боюсь императора – да я не боюсь даже командующего армией или командира нашей дивизии – они оба те еще ублюдки, сволочи! Да, столетние[36]36
  «Столетние яйца» – яйца, консервированные в извести; обладают специфическим вкусом и запахом, в просторечии их называют «тухлыми».


[Закрыть] куриные яйца, никчемные тухлые яйца! Никого я не боюсь!

Другой хриплый голос добавил:

– Чертовы шлюхи! А ну, вылезайте и принимайте папочку на борт!

С берега на навес полетели камни, а в адрес обитателей лодки полился поток грязной брани и оскорблений. Все на борту запаниковали. Хозяйка убавила огонь в лампе и вышла откинуть навес. Парень, едва услышав клокочущие гневом голоса, схватил хуцинь и незаметно перебрался в кормовую каюту. Несколько мгновений спустя он услышал, как двое пьяных гостей, ругаясь, вошли в носовую каюту и, отпихивая друг друга, пытались поцеловать Лао Ци, Удо и даже хозяйку. Затем один спросил:

– Ну и кто же тут играл музыку? Тащите музыканта сюда, пусть споет папочке еще одну песню.

Хозяйка от страха и звука издать не могла, Лао Ци тоже не знала, как быть. Гуляки принялись громко скандалить:

– Мерзкие шлюхи! Вытаскивайте этого рогоносца, чтобы он поиграл для нас, в награду – тысяча! Сам Цао Цао, первый из героев, – и тот не был бы так щедр! Тысячу, слышите, тысячу! Давай его сюда, а не то спалим это корыто! Слышишь, старая подстилка? Не зли папочку! Что таращишься?! Не видишь разве, с кем разговариваешь!

– Господа, мы тут сидели тихо, по-семейному, здесь больше никого…

– Нет? Нет, говоришь? Ах ты, никчемная старуха, никакого толку от тебя! Старый сморщенный мандарин! К черту ублюдка-музыканта, я сам буду играть и петь!

С этими словами один из гостей встал, собираясь обыскать каюту на корме, У хозяйки от испуга отвисла челюсть. Лао Ци сообразила, что нужно делать и решительно схватив его руку, положила ее на свою пышную грудь. Тот мгновенно понял, что к чему, и снова сел.

– Ну, так-то лучше, так-то хорошо! Папочка может себе это позволить. Здесь он сегодня и заночует, – сказал он. После этого он пропел отрывок из пекинской оперы – арию императора Сун Тайцзу о своей супруге: «Во Дворце цветения персика я был пьян, пораженный необыкновенной красотой Сумэй».

Гуляка растянулся слева от Лао Ци, а его собутыльник, не говоря ни слова, расположился по правую сторону.

Когда в носовой каюте стало немного тише, молодой человек шепотом позвал через перегородку хозяйку.

Та тихонько выбралась к нему, все еще не в состоянии прийти в себя после нанесенных ей оскорблений. Парень, не до конца понимая происходящее, спросил ее:

– Что происходит?

– Это солдаты из лагеря, пьяные вдрызг. Подожди немного. Они скоро уйдут.

– Хорошо бы. Я же вам сказать забыл. Сегодня приходил человек, лицо у него квадратное, похож на большого начальника. Он передал, чтобы не принимали клиентов. Он вечером зайдет.

– Обут был в высокие кожаные сапоги? А голос – громкий, как гонг?

– Да, точно. А еще на пальце – большой золотой перстень.

– Похоже, это был названый отец Лао Ци. Он утром заходил?

– Ага. Мы долго разговаривали, потом он ушел. Я угостил его каштанами.

– Он что-нибудь еще говорил?

– Что обязательно зайдет, потому нельзя принимать клиентов… Еще сказал, что сводит меня выпить.

Хозяйка призадумалась – зачем же приходил смотритель? Неужто он сам собирался провести здесь ночь? Может, ему захотелось чьей-то компании, близкой по возрасту? Непонятно. Старая лодочница давно привыкла к городской грязи, ничто в мире не могло ее смутить, однако же слова солдат, что она «уже ни на что не годится», показались обидными. Она тихонько заглянула в переднюю каюту. Увидев, что там творится, она поморщилась, под нос обругала гостей свиньями и собаками, а затем вернулась назад.

– Ну, что они там делают?

– Ничего такого.

– Так что же там происходит? Они ушли?

– Ничего особенного, спят.

– Спят?

Хозяйка не видела выражения его лица, но уловила интонацию его голоса, потому предложила:

– Послушай, зятек, ты ведь нечасто бываешь в городе – давай сойдем на берег и прогуляемся? Нынче вечером в храме Саньюаньгун – представление, я могу сделать хорошие места. Исполняют пьесу «Цю Ху трижды шутит над своей женой».

Парень лишь покачал головой, не проронив ни слова.

Солдаты еще немного пошумели и, наконец, ушли. Три женщины, сидя у лампы в носовой каюте, перешучивались и высмеивали пьяных гостей. Муж Лао Ци остался сидеть на корме. Хозяйка дважды ходила к нему и приглашала присоединиться к компании – он не откликался. Не в силах сообразить, что же его так разозлило, хозяйка перешла к проверке узоров на полученных четырех банкнотах. Она разбиралась в фальшивках, эти казались подлинными. Хозяйка показала Лао Ци узоры и серийные номера при свете лампы, а затем поднесла деньги к носу, и, понюхав, сказала, что они, наверное, из мусульманского ресторанчика, поскольку от них пахнет говяжьим жиром.

Удо снова попробовала позвать парня:

– Братец, братец, гости ушли, давай допоем песни! А потом мы можем… – она не закончила фразу, поскольку ее одернула и увела прочь Лао Ци, у которой, казалось, было что-то свое на уме.

На лодке было очень тихо. Парень, еще недавно нежно перебиравший струны, теперь не издавал ни звука.

С берега доносились звуки барабанов, гонгов и сон. Торговец с прибрежной улицы женился, на свадьбу собирались гости, шли приготовления к долгому и шумному празднеству.

Лао Ци тихонько сунулась на корму, но тут же вернулась обратно, попытка примирения явно не удалась.

– Что с ним? – полюбопытствовала хозяйка.

Лао Ци покачала головой и вздохнула:

– Просто упрямится. Ну его.

Решив, что смотритель уже не придет, все легли спать. Женщины втроем расположились в носовой каюте, а молодой человек – на корме.

Патруль, ведомый речным смотрителем, явился посреди ночи, когда на реке уже все стихло. Четверо вооруженных полицейских остались на страже у носа лодки, а смотритель и начальник отряда поднялись на борт, освещая путь фонарями. Хозяйка зажгла лампу, она уже через такое проходила и знала, что это обычное дело. Лао Ци, накинув одежду, села на кровать и поприветствовала названого отца и командира патруля, велев Удо подать гостям чаю. Девчонка зашевелилась, досматривая сон, в котором собирала в деревне весенние ягоды.

Хозяйка растолкала спящего парня и привела его в носовую каюту. Тот, увидев речного смотрителя и важного чиновника в черной форме, испугался так, что потерял дар речи, и лишь гадал про себя, в какой переплет они попали.

– Это кто? – надменно спросил командир патруля.

За мужа ответил речной смотритель:

– Муж Лао Ци. Только что приехал из деревни в гости.

– Он прибыл только вчера, господин, – добавила Лао Ци.

Начальник некоторое время рассматривал парня, затем перевел взгляд на Лао Ци. Затем, как будто удовлетворенный объяснением смотрителя, он молча занялся осмотром помещения. Взгляд его остановился на кувшине с сушеными каштанами. Смотритель зачерпнул пригоршню и высыпал в большой карман красивого кителя начальника, тот так же молча улыбнулся.

Вскоре патруль направился к следующей лодке. Хозяйка уже собиралась опустить навес, как тут вернулся один из полицейских, чтобы передать ей сообщение:

– Эй, тетка, передай Лао Ци, что начальник еще вернется, чтобы тщательно ее проверить. Поняла?

– Скоро?

– Закончит патрулирование и придет.

– Правду говоришь?

– Да, когда я тебя обманывал, старая шлюха?

Муж Лао Ци искренне не понял, что так обрадовало хозяйку, поскольку не мог сообразить, зачем командиру патруля возвращаться и проверять Лао Ци. От вида сонной жены его гнев, вызванный предшествовавшими вечерними событиями, развеялся. Он хотел помириться с ней, хотел лечь рядом и поговорить о семейных делах, потому что им было что обсудить. Он подошел и присел на край кровати.

Хозяйка, видимо, понимала, о чем он думал. Но она понимала также, что он ничего не соображает в деле, поэтому она намекнула понятным только Лао Ци образом, что командир патруля скоро вернется.

Лао Ци кусала губы и отрешенно смотрела прямо перед собой.

На следующее утро муж проснулся рано и сразу стал собираться в дорогу. Не говоря ни слова, он положил перед собой соломенные сандалии, трубку и кисет. Собравшись, он присел на край низкой постели, будто хотел что-то сказать, но не мог.

Зашла Лао Ци, спросила у него:

– Ты же вчера пообещал смотрителю, что сегодня придешь к нему на обед?

Парень лишь покачал головой.

– Он ведь специально для тебя обед затеял! Стол будет ломиться! И ты поступишь с ним вот так?

Ответа не последовало.

– Ты ведь так и не сходил на представление!

По-прежнему ни слова в ответ.

– А как же баоцзы[37]37
  Пирожки с разнообразной начинкой, готовятся на пару, как правило, в круглых плетенных из бамбука корзинках.


[Закрыть] со свиным жиром из ресторана «Маньтяньхун»[38]38
  «Алеют небеса».


[Закрыть], которые тебе так понравились? Их подают только после полудня.

Муж явно был настроен уйти, и Лао Ци не знала, что делать. Она ушла в носовую каюту и вынула из бумажника купюры, оставленные солдатами накануне. Пересчитала их – по-прежнему четыре – вернулась с одной и сунула ее мужу в левую руку. Он молчал. Лао Ци решила, что поняла его:

– Тетушка, принесите мне остальные банкноты.

Та принесла деньги. Лао Ци сунула их мужу в правую руку.

Тот затряс головой, бросил деньги на пол и, закрыв лицо большими грубыми руками, неожиданно и необъяснимо для себя самого заплакал, как ребенок.

Хозяйка и Удо сочли за лучшее удалиться. Удо казалось странным и смешным, что взрослый мужчина плачет, но она не смеялась. Стоя на корме у руля, она увидела хуцинь, висевший на перекладине. Девчонка хотела запеть, но отчего-то не смогла выдавить из себя ни звука.

Когда речной смотритель явился на лодку, чтобы пригласить дальнего гостя на званый обед, то обнаружил на борту лишь хозяйку и Удо. От них он узнал, что утром муж и жена вместе ушли в деревню.

1930 г.

РОЖДЕННЫЙ БЛАГОРОДНЫМ

перевод Ю. С. Курако

Гуйшэн[39]39
  Имя главного героя досл. «рожденный благородным».


[Закрыть] у ручья точил свой серп, шлифуя лезвие до блеска. Он провел рукой по острию, сделал несколько ударов по воде. С наступлением осени вода в ручье стала чистой и прозрачной; в потоке, цепляясь клешнями за травинки, колыхались крошечные рачки; порой, согнув тельце и резко распрямив его, они стрелой летели вперед, словно забавляясь. Гуйшэну доставляло удовольствие смотреть на них. Погода стояла прекрасная, наступила пора, про которую образованные горожане говорят «небо чистое, воздух по-осеннему свеж».

Если серп использовать с умом, думал Гуйшэн, то можно пережить зиму, заготовив в достатке и мяса, и рыбы. С приходом осени на уступах покатых склонов зацвел веерник, белые метелки, покачиваясь на ветру, словно манили: «Иди скорее сюда, срежь меня! Сегодня хорошая погода, теперь, когда ты наточил серп, срежь меня и отнеси в город, восемь сотен монет за дань[40]40
  Дань – мера веса, равна 50 кг.


[Закрыть], сможешь поменять на полцзиня соли или цзинь мяса – что тебе больше нравится!» Гуйшэн все это знал, а еще знал, что пять даней травы можно поменять на свиную голову, натереть ее четырьмя лянами[41]41
  Лян – мера веса, равная 50 г.


[Закрыть] соли, и даже пары свиных ушей хватит на закуску к вину на два-три раза! Месяцем ранее, во время урожая риса, когда все спускали воду со своих рисовых террас и плетеными корзинами для кур ловили на полях жирных карпов, Гуйшэн наточил серп, зажег факел и один пошел ночью на протоку. Он наколол больше десятка ускользнувших с полей карпов; всех их он натер солью, повесил над печью и закоптил на дровах. Сейчас он точил серп, чтобы нарезать веерника, отнести его в город и поменять на нужные к Новому году товары. Если есть у тебя две руки и голова на плечах, будешь жить, гласит народная мудрость, «как у бога за пазухой». В последнее время из-за роста цен на городские товары сельским жителям было труднее сводить концы с концами, но одинокому холостяку в расцвете сил, готовому браться за любое дело и работать не покладая рук, живется всегда неплохо.

Гуйшэн жил в двадцати ли от города и в двух ли от усадьбы господина по имени Чжан У, которого все звали У-лаое – Пятый Господин. Это был местный богач, и большая часть полей на склонах была в его владении, поэтому всем, кто занимался земледелием, приходилось так или иначе иметь с ним дело. У-лаое хотел взять Гуйшэна постоянным работником, но тот боялся, что тогда придется жить в усадьбе или охранять склоны. Это могло сильно ограничить его свободу, и он не согласился.

Гуйшэн серпом нарубил молодого бамбука, очистил его стебли, натаскал камней и сложил себе небольшой домик под горой недалеко от ручья. Домик стоял на земле У-лаое, в счет платы за пользование землей Гуйшэн помогал сторожить тунговые деревья на двух склонах горы. Он зарабатывал тем, что рубил хворост и косил траву, и этого ему хватало на жизнь. Когда осенью и весной на полях было много работы и требовались работники, не было ни одного двора на пять ли вокруг, куда бы он не ходил. Ел он за двоих, но и работал тоже за двоих.

К встрече Нового года в деревне собирали пожертвования на изготовление фонарей для соревнований танцующих драконов в городе. Во время танца именно Гуйшэн перед мордой дракона дразнил его волшебной жемчужиной из вышитой красной ткани, размахивая ею, как огненным шаром, что всегда вызывало восторженные возгласы зрителей. Когда весной и осенью в деревне в благодарность богам-покровителям земли жители устраивали представление, Гуйшэн играл роль мастера в комической сценке «Починка чанов матушке Ван» или генерала Чэн Яоцзиня[42]42
  Чэн Яоцзинь (589–665) – известный в китайской истории генерал.


[Закрыть], продававшего бамбуковые грабли. Гуйшэн был не прочь выпить, но, захмелев, никогда не ввязывался в драку. Он умел играть в шахматы, но, в отличие от многих, не был одержим игрой. Изредка мог и пошутить, но так, чтобы никого не обидеть. Иногда казался глуповатым, но никогда не выставлял себя дураком. И хотя Гуйшэн был бедным человеком, у него было чувство собственного достоинства. Бывало, он приходил в поместье, и У-лаое вручал ему куртку, штаны или полцзиня соли. Чувствуя себя неловко из-за того, что принимал вещи просто так, ни за что, он в другой раз приносил господину что-нибудь взамен.

Он часто ходил в город продавать хворост и траву, а на вырученные деньги покупал что-нибудь полезное. Еще у Гуйшэна в городе был пятидесятилетний дядюшка, который готовил для богатой семьи. Хотя видеться приходилось нечасто, отношения между родственниками были очень близкие. Когда Гуйшэн навещал дядю, он всегда приносил подарок: мешок грецких орехов или каштанов, ласку, попавшую в ловушку, или фазана. Гуйшэн время от времени останавливался у дяди, и, когда тот вечером был свободен, он водил его на берег реки в храм богини мореплавателей и торговцев Тяньхоу, чтобы посмотреть ночное представление, а затем угощал чашкой лапши с говядиной.

В деревнях на несколько ли вокруг все знали и любили Гуйшэна.

Сам же он любил наведываться в мелочную лавку у моста недалеко от своего дома. Владелец этой лавки по фамилии Ду был уроженцем города Пуши в среднем течении реки Юаньшуй, и начинал он как торговец-разносчик. Раз в месяц он закидывал на спину товары и обходил деревни, продавая продукты и домашнюю утварь, пока его внимание не привлек мост. Увидев оживленное движение на дороге, он решил, что лучше поселиться у моста, чем разносить товары из города по округе. Он рассчитывал вести дела со всеми близлежащими деревнями, поэтому построил небольшой павильон для отдыха путников, и таким образом не упускал никого, кто проходил мимо. Поселившись у моста и обустроившись на новом месте, он перевез жену с тринадцатилетней дочерью. Выходцы из Пуши по натуре очень дружелюбны, к тому же в последние несколько лет торговец побывал с товарами в каждой деревне и в каждом поместье, поэтому, когда он открыл лавку у моста, дела его сразу пошли в гору. Жена одевалась, как подобает горожанке средних лет из Пуши: круглый год она завязывала на голове черный тюрбан из длинного шелкового шарфа и тонко выщипывала брови. Она вежливо обслуживала покупателей, заискивающе обращаясь к мужчинам «дагэ» – «старший брат», а к женщинам «саоцзы» – «старшая невестка». Не прошло и полугода, как лавка у моста превратилась для жителей окрестных деревень не только в место для покупок, но и в место встреч. Три больших тенистых дерева делали его привлекательным летом, потому что здесь было прохладно и можно было отдохнуть. Зимой же на земле у лавки жгли большие поленья и лепешки из масличного жмыха: получалось и ярко, и тепло – лучшего места было и впрямь не сыскать.

Гуйшэн ладил со всеми в семье лавочника и был там всегда кстати. Все это время жена хозяина очень хорошо относилась к нему, а он души не чаял в их дочери. На горе росло много диких фруктов, без труда можно было найти каштаны или лесные орехи. В марте Гуйшэн срывал для семьи лавочника первые весенние ягоды, в июне приносил мушмулу, а в августе и в сентябре – знаменитые в тех краях плоды акебии, «августовской лозы», внешне похожие на сушеного трепанга, с мякотью внутри белее снега и белого нефрита, которые особенно нравились девочке. Девочку звали Цзиньфэн, Золотой Феникс.

Год назад хозяйка умерла от осложнений, заразившись паразитами во время поездки на свадьбу к родственникам в Пуши; для помощи в ведении дел лавочник нанял парнишку по прозвищу Лайцзы, Чесоточный. Звали его так не из-за болезни, а от непоседливости и живости характера.

По неизвестной причине Гуйшэн невзлюбил Лайцзы, почти в каждом споре они придерживались противоположных позиций, однако Лайцзы всегда лишь посмеивался в ответ на его колкости. Гуйшэн говорил: «Чесоточный, если бы ты жил в городе, то был бы хулиганом, а если бы ты был в книге, то был бы коварным чиновником». Чесоточный в ответ заливался смехом. Никто не понимал, почему Гуйшэн недолюбливал Чесоточного, зато это знал хозяин лавки: Гуйшэн боялся, что Чесоточный станет зятем торговца и превратится из подчиненного в равного.

Гуйшэн сидел на берегу ручья и размышлял, сможет ли Лайцзы повторить судьбу продавца масла из одноименной гуандунской оперы, который благодаря честности и трудолюбию смог изменить свою жизнь. Тут пришел посыльный из поместья и передал ему, что У-лаое приехал в деревню и просит сходить на южный склон, проверить, не созрели ли плоды на тунговых деревьях, и сообщить об этом хозяину.

Гуйшэн тут же отправился осматривать тунговые деревья.

Он поднялся на гору. Земля там была мягкая, рыхлая, в траве и среди корней деревьев стрекотали осенние насекомые. Куда ни ступи, из-под ног во все стороны прыгали большие черные сверчки и «золотые колокольчики» – поющая разновидность кузнечиков с заостренными хвостами и маленькими головами. Осмотрев склон, Гуйшэн увидел, что ветки тунговых деревьев согнулись под тяжестью крепких плодов; многие уже упали на землю, трава у подножия горы была усеяна ими. Издалека заметив на земляном валу между полями длинную «августовскую лозу», покрытую множеством иссиня-черных «огурчиков», и услышав доносившийся оттуда гомон горных сорок, Гуйшэн понял, что плоды акебии созрели, и помчался вниз. Сороки, заметив человека, разлетелись. Гуйшэн, не оставив на лозе ни одного плода, наполовину заполнил ими свою широкополую коническую шляпу из бамбука, намереваясь отнести их в лавку для Цзиньфэн.

Когда Гуйшэн вернулся домой, было уже за полдень, но еще не поздно, чтобы отправиться с докладом к господину У-лаое.

Добравшись до поместья, Гуйшэн увидел во дворе паланкин и нескольких носильщиков, которые сидели на каменном катке для обмолота зерна и отдыхали, прикрыв глаза и потягивая длинные бамбуковые трубки. Гуйшэн понял, что прибыл кто-то из города, и повернул к амбару в поисках дядюшки Ямао, Утиное Перо, постоянного работника в поместье У-лаое, который каждый день сидел у амбара и плел соломенные сандалии. Не обнаружив его на привычном месте, Гуйшэн отправился на кухню и там нашел Ямао за столом в компании нескольких городских молодцев, черпавших вино из черного глиняного бочонка и закусывавших жареной рыбой. Ямао пригласил Гуйшэна за стол. Оказалось, что в поместье приехал Сы-лаое – Четвертый Господин: он по службе прибыл сюда из провинции Хэнань и поспешил навестить У-лаое, а через несколько дней должен был вернуться обратно. Участники застолья как раз делились друг с другом разными интересными историями из жизни Сы-лаое и У-лаое.

Один лысый, невысокого роста мужчина, с виду бывший военный, смеясь, рассказывал:

– Говорят, что наш Сы-лаое потерял пост командира кавалерийской бригады по собственной вине, из-за разгульного поведения. Когда мужчина только и думает что о любовных утехах, издержки записываются на его счет в книге судьбы. Если он не расплатится при жизни, то все равно не сможет обмануть владыку ада Янь-вана, и ему придется платить по долгам в следующей жизни. В прошлом году отряд был расквартирован в Хэнани в уезде Жунань, так за месяц у него было восемь женщин – он перепробовал там все самое лучшее, да еще и возмущался: «Что за чертово место! Для кого, может, и лакомые кусочки, только все как будто из мочевого пузыря сделаны, хуже не придумаешь! Бледные, как тесто, и дряблые, того и гляди расползутся, а ведут себя так, будто они что-то!» И угадайте, сколько он потратил? Сорок юаней только за одну ночь, и это не считая платы сутенеру. Вы скажете, что молодцы, отправляясь в другие края, не должны безобразничать? А я спрошу по-другому – смогут ли они, даже если захотят? В месяц получают семь шестьдесят, минус три тридцать пропитание, сколько остается? Даже без бритья и стирки весь год, все равно не сэкономишь денег, чтобы разок поразвлечься. Если вы, дядя, и дадите мне разрешение, где я возьму средства?

Другой, высокий, в возрасте, похоже, тоже из военных, добавил:

– У-лаое зато не такой, не тратит деньги налево-направо, как Сы-лаое. Развлекается, но в меру, и если спустит сотню-другую, то всегда знает, когда остановиться.

На это дядюшка Ямао сказал:

– Кому говядина, а кому лук-резанец. Деньги из нашего У-лаое вытряхивают не женщины, а игральные кости. Когда он жил в городе со своей старой матерью, однажды за ночь проиграл двадцать восемь тысяч. Когда пришли за долгами, старуха, дорожившая репутацией, побоялась, что У-лаое будет обесчещен, что не сможет показаться людям на глаза, и велела нам выкапывать спрятанное в погребе серебро. Мы вытаскивали слитки один за другим, а она пересчитывала их перед кредитором. Вернув долги, старая женщина с улыбкой обратилась к У-лаое: «Запомни урок и не повторяй ошибок. Если удача не на твоей стороне, не делай ставку на кого-то, как на живой слиток, говоря, что семья Чжан заплатит».

– Говорят, старушка задохнулась от возмущения!

– А то нет! Выкупить доброе имя за тридцать тысяч! Без сомнения, У-лаое обвели вокруг пальца, как же это пережить? Она таила в себе обиду сорок дней и скончалась.

Но все же У-лаое был почтительным сыном. Когда старуха умерла, он позаботился о том, чтобы в течение сорока девяти дней провести весь семинедельный обряд спасения души умершей. Потратил на ее похороны шестнадцать тысяч юаней – все об этом знают. Говорили, что у старушки было доброе сердце и счастливая судьба. Она радовалась жизни не только на этом свете, но и после смерти забрала с собой тысячи бумажных слитков серебра[43]43
  В память об усопшем в Китае было принято сжигать бумажные деньги.


[Закрыть] и сорок изображений молодых и пожилых служанок, чтобы те присматривали за ее сундуками и прислуживали ей на всем пути до Западного рая[44]44
  Запад в культуре Китая ассоциируется с потусторонним миром.


[Закрыть]. Народу на похоронах было больше, чем у старухи Дуань; парные надписи с траурными изречениями были развешаны вдоль дороги на протяжении ли, не меньше. Когда есть примерный сын, то и умереть не страшно.

Дядюшка Ямао на это ответил:

– У-лаое боялся, что его засмеют, поэтому делал все это напоказ, ведь старуха при жизни заботилась о репутации семьи. Пятый Господин на самом деле ее племянник, которого она усыновила, не имея собственных наследников. Попав в ее семью, он сразу же стал наследником большого богатства. Сейчас она на небесах, и сколько бы ни потратил У-лаое, много не будет. Эти расходы позволили сохранить лицо не только старухе, но и У-лаое. Все считали его глупцом, но он совсем не глуп! Если бы игра в кости не затянула его, ему бы не о чем было печалиться.

– В городе ходят слухи, что недавно У-лаое снова проиграл пять тысяч. Затем, чтобы смыть с себя череду невезений, он даже вознамерился отправиться в «Сяосянгуань»[45]45
  Здесь название публичного дома.


[Закрыть] и провести время с девственницей по прозвищу Наньхуа – Южный Цветок[46]46
  Девушка из публичного дома взяла себе имя второй наложницы мифического императора Шуня, которая была образцом супружеской добродетели.


[Закрыть]. За все требовалось заплатить шестьсот юаней, и Сы-лаое уже договорился со сводней. Но по неизвестной причине У-лаое в последний момент пошел на попятную и отправился в компанию «Стандарт Ойл» где-то там играть в кости, и в ту же ночь проиграл восемь сотен. Он отказался отдать шесть сотен, чтобы раскрыть бутон царицы цветов, зато потерял восемь сотен, потом кутил всю ночь и катался по округе в паланкине с тремя носильщиками; когда все закончилось, люди, издеваясь над У-лаое, благодарили его за щедрые подарки. Этой выходкой он очень рассердил Сы-лаое.