Текст книги "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни"

Автор книги: Шэнь Цунвэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

АВТОБИОГРАФИЯ
ГЛАВЫ 1–4

перевод М. Ю. Кузнецовой

МЕСТО, ГДЕ Я ВЫРОС

Я взял в руки кисть, чтобы написать о двадцати годах моей жизни, проведенных в краях, где я вырос: о людях, которых встречал, о звуках, которые слышал, о запахах, которые ощущал, – словом, рассказать о подлинном воспитании жизнью, которое я там получил. Когда я первый раз упомянул удаленный пограничный городок, где вырос, я действительно не знал, с чего начать. Пользуясь привычным для жителей этого городка оборотом речи, должен сказать, что это странное место! Двести лет назад, когда маньчжуры правили Китаем, они, решив силой оружия подчинить себе остатки народности мяо, отправили туда солдат для охраны границ и освоения земель – так в этом районе появились крепостные сооружения и поселенцы. Процесс освоения «странного места» и сопровождавшие колонизацию исторические события отражены в «Описании обороны мяо»[159]159
  «Описание обороны мяо», автор – Янь Жуюй (1759–1826), сочинение на 22 свитках, содержащих подробные сведения о населенных пунктах, защитных сооружениях, способах ведения хозяйства, нравах и обычаях представителей народности мяо, населявших западную часть провинции Хунань и северо-восточную часть провинции Гуйчжоу.


[Закрыть], но это лишь сухой официальный документ. Я же хочу рассказать о городке, с которым я когда-то познакомил читателей в одной из своих книг. Хотя это всего лишь набросок, тем не менее все картины той местности запечатлелись в моей памяти, как живые, словно их можно потрогать руками.

Если кто-нибудь полюбопытствует взглянуть на старую карту, составленную лет сто назад, он сможет обнаружить маленькую точку с названием Чжэньгань, затерявшуюся в западной части провинции Хунань, недалеко от границ с провинциями Гуйчжоу и Сычуань. Подобных точек на карте немало, а в этой находился город с населением три-пять тысяч жителей. Существование городов во многом зависит от транспортной доступности, материальных ресурсов, экономической деятельности – собственно, это и предопределяет упадок или процветание территории, однако городок, где я вырос, всегда существовал самостоятельно и независимо от этих условий благодаря иному предназначению.

Попробуйте представить себе город, окруженный толстой, сложенной из массивных камней крепостной стеной, – это центр, вокруг которого было построено четыре-пять тысяч фортов и сотен пять пограничных застав. Форты, представлявшие собой нагромождение каменных глыб, располагались на вершинах горного хребта и отрогов, расползающихся от него в разные стороны; заставы размещались в определенном порядке вдоль почтового тракта. Эти защитные сооружения, возведенные примерно сто семьдесят лет назад в соответствии с детально разработанным планом, находились на установленной дистанции друг от друга и равномерно располагались в радиусе сто ли. Такая система обеспечивала оборону района, где вспыхивали восстания мяо, загнанных в угол, но то и дело «вносивших смуту». Два века маньчжуро-цинской тирании, а также вызванные этой тиранией бунты, залили кровью проходящий через эти земли казенный тракт и каждый сооруженный здесь форт. Теперь всё позади, многие форты разрушены, почти все заставы превратились в гражданские поселения, большая часть народа мяо ассимилирована. Если на закате, с высоты этого окруженного горами и отрезанного от мира городка, окинуть взором тут и там разбросанные руины фортов, то можно силой воображения воскресить картины не столь далекого прошлого и, словно наяву, услышать и увидеть, как с помощью барабанов и факелов передавались в то время сигналы тревоги. В наши дни эти места по-прежнему притягивают к себе взоры военных, но теперь здесь обосновались иные силы. Все стремительно меняется в неудержимом движении вперед, но в ходе этого движения, именуемого прогрессом, уничтожается то, что связывает нас с прошлым.

Путешественники и торговцы, которым доводилось, идя по стопам Цюй Юаня[160]160
  Цюй Юань (340 до н. э.? – 278 до н. э.) – первый исторически достоверный поэт Китая эпохи Воюющих Царств.


[Закрыть], плыть на лодках вверх по течению реки Юаньшуй, понимали, что это гораздо безопаснее, чем отправляться в провинции Гуйчжоу и Сычуань по суше. Путь по воде позволял им, минуя древнюю страну Елан[161]161
  Елан – древнее государство, располагавшееся в западной части современной провинции Гуйчжоу (III–I в. до н. э.).


[Закрыть] и уезды Юншунь и Луншань, добираться до городка Чжэньгань – самого надежного и безопасного пристанища для путников, где можно было не беспокоиться за сохранность своего имущества. Само слово «бандит» было непривычно для слуха местных жителей: Солдаты там были такими же честными и доброжелательными, как гражданский люд, никого не обижали и не тревожили; крестьяне, отличавшиеся смелым, но мирным нравом, молились богам и соблюдали законы. Прибывшие в эти места торговцы, взвалив на спину хлопковую пряжу и другие товары, могли без страха в одиночку отправляться в дальние горные деревни и вести там с выгодой для себя меновую торговлю с местными жителями.

Правители в этих краях имели строгую иерархию: выше всех – боги, затем – чиновники, а уж потом – деревенский староста и ответственный за проведение ритуалов шаман. Все жители содержали себя в духовной чистоте, верили в богов, чтили закон и проявляли уважение к чиновникам. В каждой семье кто-нибудь служил в армии и потому ежемесячно получал небольшое денежное довольствие и меру зерна. Кроме того, военные могли получить от властей участок казенных сельскохозяйственных угодий, двести лет назад конфискованных у коренных жителей тогдашним правительством. Жители городка каждый год приходили к храму Небесного Владыки, чтобы, сообразно семейному достатку, совершить ритуальные жертвоприношения: преподнести богам свинью, барана, собаку, курицу или рыбу. Они молились, чтобы небесное благословение помогло им получить богатый урожай, хороший приплод от шести домашних животных и птиц[162]162
  Корова, лошадь, овца, свинья, собака, курица.


[Закрыть]; просили, чтобы сыновья и дочери росли здоровыми, чтобы высшие силы отвели от них беды и болезни, они обращались к богам по случаю свадеб и похорон. Все жители города платили установленный местными властями налог, а также добровольно жертвовали деньги храму или шаману, проводившему магические обряды. В делах они сохраняли искренность и простоту, следовали древним ритуалам. Весной и осенью, в начале и в конце сезона земледельческих работ, согласно обычаю, несколько стариков собирали деньги с каждого дома и устраивали кукольные представления в честь духов земли и злаков. Когда во время засухи молили о дожде, дети носили по всему городу украшенные ивовой лозой носилки, в которых сидела живая собака или сплетенное из травы чучело дракона. Во время празднования Нового года нередко встречались «весенние чиновники»[163]163
  Чиновники древней эпохи Чжоу, ответственные за весенние обряды.


[Закрыть] в одеждах желтого цвета, распевавшие обрядовые земледельческие песни. В конце года наряжали в красное статую бога Ношэня, устанавливали ее в лучшей комнате дома, громко, подобно раскатам грома, звучали большие барабаны, а шаман в кроваво-красном одеянии трубил в украшенный резьбой и инкрустированный серебром рог. Эта музыка сопровождала ритуальные танцы и песни, которые исполнялись с бронзовыми ножами в руках. Церемония совершалась в честь бога Ношэня в надежде умилостивить его. Помимо тех, кто в свое время был направлен сюда для защиты границ и освоения земель, жили здесь и выходцы из других мест – купцы из провинции Цзянси торговали тканями, торговцы из провинции Фуцзянь продавали табак, а приехавшие из провинции Гуандун снабжали округу лекарствами. В этой местности было не много образованных людей, но много военных. Сочетание двух факторов – политики и перекрестных браков – сформировало верхушку местного общества, которая, с одной стороны, руководствуясь принципами консервативной умеренности, долгое время осуществляла управление территорией, с другой стороны, владела на правах частной собственности большей частью земель. Однако представители этого класса имели общие корни со многими другими жителями этих мест и были потомками все тех же военных поселенцев, в свое время отправленных сюда для колонизации окраинных земель. В этих краях на склонах гор росли тунговые деревья и ели, в шахтах добывали киноварь и ртуть, в хвойных лесах росли грибы, в пещерах было много селитры. В городах и селах не было недостатка в смелых, честных, преданных своему делу военных, а рядом с ними были мягкие, трудолюбивые, домовитые женщины. На кухнях в домах потомков офицеров цинской армии готовилась вкусная еда, а в лесу дровосеки распевали красивые песни, полные радости жизни.

В сорока ли к юго-востоку от этого места протекает великая река Хуанхэ, на плодородных равнинных берегах которой раскинулись рисовые поля и мандариновые сады. На расстоянии двадцати ли к северо-западу начинается горное плато, а там недалеко и до деревень мяо, со всех сторон окруженных высокими горами. Склоны этих больших и малых гор покрыты высокими темно-зелеными елями. В ущелье берет начало небольшая порожистая речка, которая по пути вбирает воды тысячи горных ручейков и единым потоком устремляется вниз, рассекая лесные чащи. Крестьяне с помощью бамбука делают водоподъемные колеса, чтобы отводить воду для орошения полей. Вода в речке круглый год чистая и прозрачная, в ней много окуней, карасей, карпов – самые крупные больше человеческой ступни. Возле домов на берегу можно встретить высоких белолицых улыбчивых женщин. Эта речка, огибая городок с севера, устремляется дальше и через сто семьдесят ли впадает в реку Чэньхэ, которая несет свои воды в озеро Дунтинху.

Это место раньше называлось супрефектура Фэнхуан. После образования Китайской Республики она была преобразована в уезд Фэнхуан. После Синьхайской революции 1911 года здесь для защиты дороги из Чэньчжоу в уезд Юаньцзян появился гарнизон во главе с комиссаром военно-полицейской службы[164]164
  Должность, соответствующая командующему (под)округом провинции.


[Закрыть] района Сянси[165]165
  Запад провинции Хунань.


[Закрыть]. Местных жителей было не больше пяти-шести тысяч, а солдат – около семи тысяч. Из-за особой обстановки в регионе военную службу по-прежнему несли и отдельные части зеленознаменных войск[166]166
  Войска Зеленого знамени – китайские войска, перешедшие на сторону маньчжур во времена завоевания Китая. Они не входили в Восьмизнаменные войска и располагались по всей стране мелкими гарнизонами (обычно численностью не больше тысячи человек).


[Закрыть] – это были остатки местных вооруженных сил, сформированных из ханьцев еще во времена династии Цин.

Я вырос в таком городке и покинул его незадолго до того, как мне исполнилось пятнадцать лет. Через два с половиной года после отъезда я ненадолго приезжал туда, но с тех пор ни разу не входил в ворота этого городка. Это место мне близко и знакомо, там и сейчас живет много людей, но я живу воспоминаниями и представляю городок таким, каким он был в прошлом.

1934 г.

МОЯ СЕМЬЯ

Эпоха Сяньфэн-Тунчжи[167]167
  Период правления императоров Цин Вэньцзуна (период правления – 1850–1861, девиз правления – «Сяньфэн») и Цин Муцзуна (период правления – 1861–1875, девиз правления – «Тунчжи»).


[Закрыть] – одна из страниц новой истории Китая, заслуживающая пристального внимания. В те времена чжэньганьские войска[168]168
  Чжэньганьские войска – вооруженные соединения в составе Сянской армии, сформированные из жителей уезда Чжэнгань.


[Закрыть] играли важную роль в составе Сянской армии[169]169
  Сянская армия – вооруженное формирование, созданное цинским сановником Цзэн Гофанем в Хунани для подавления Тайпинского восстания 1850–1864 гг.; названа по наименованию реки Сянцзян.


[Закрыть], отрядами которой командовали генералы Цзэн, Цзо, Ху и Пэн[170]170
  Цзэн Гофань (1811–1872), Цзо Цзунтан (1812–1885), Ху Линьи (1812–1861), Пэн Юйлинь (1816–1890) – военачальники, возглавившие отдельные подразделения Сянской армии при подавлении Тайпинского восстания (1850–1864).


[Закрыть]. Чжэньганьские войска возглавляли молодые генералы и офицеры, большинство из которых до прихода в армию зарабатывали на жизнь продажей сена для лошадей, а самым знаменитым был Тянь Синшу[171]171
  Тянь Синшу (1836–1877) – цинский сановник, занимавший пост генерал-губернатора провинции Гуйчжоу.


[Закрыть]. Четверо из этих командиров, которым было лет по двадцать, получили маньчжуро-цинское звание тиду[172]172
  Командующий войсками провинции в Китае времен правления династии Цин.


[Закрыть], и среди них был и некий Шэнь Хунфу, мой дед по отцовской линии. Когда этому офицеру было двадцать два года, он был назначен командиром гарнизона города Чжаотун провинции Юньнань. Во второй год периода Тунчжи[173]173
  Второй год правления императора Цин Муцзуна (1857).


[Закрыть], в двадцать шесть лет, он был назначен генерал-губернатором провинции Гуйчжоу, но вскоре из-за ранения был вынужден вернуться домой, где скоро скончался. Оставшиеся после смерти молодого офицера слава и имущество позволили его потомкам занять в этих краях привилегированное положение.

Почтение, с которым военные в тех местах относились к заслугам моего деда, привело к тому, что его потомки стали держаться в кругу семей военных несколько высокомерно. Когда родился мой отец, бабушка мечтала о том, чтобы в семье снова появился генерал. Надежды оправдались, если говорить о выправке и манере держаться: мой отец с рождения выглядел как генерал. Сильный и крепкий, уверенный в себе и прямой – не было таких качеств, необходимых истинному командиру, которыми бы не обладал отец. Когда ему было десять лет, для него наняли мастера боевых искусств и старого домашнего учителя, чтобы они обучали его всем необходимым генералу знаниям и умениям. Но бабушка скончалась, не дождавшись отцовской славы. Произошло это на третий год после захвата столицы войсками коалиции империалистических стран во время восстания ихэтуаней[174]174
  Ихэтуаньское (Боксерское) восстание – восстание, имевшее целями ликвидацию вмешательства иностранных держав во внутреннюю политику Китая (1898–1901).


[Закрыть]. В 1900 году пал форт Дагу, возглавлявший его оборону генерал Ло[175]175
  Генерал Ло Юнгуань (1833–1900), военачальник империи Цин, комендант крепости Дагу, возглавил оборону во время штурма крепости войсками международной коалиции (Великобритания, Германия, Россия, Франция, США, Япония, Италия и Австро-Венгрия) 17–18 июня 1900 года.


[Закрыть] погиб на боевом посту, а мой отец как раз служил при нем помощником. Говорят, что та война уничтожила большую часть имущества моей семьи. По обыкновению, все более или менее ценные вещи, которые были в доме, отец всегда держал при себе, собственно, поэтому они и были утеряны. Исход военных действий был предрешен, и когда Пекин оказался в руках врага, отец вернулся в родные края. Через три года после этого бабушка и умерла. Когда это случилось, мне было от роду всего четыре месяца. К тому времени у меня уже были две старшие сестры и старший брат. Если бы в 1900 году не произошло восстание ихэтуаней, мой отец не вернулся бы домой, и меня бы тоже не было. О смерти бабушки я помню только, как кто-то нес меня на руках в движущейся толпе одетых в белое людей, потом меня поставили на какой-то стол. Десять лет после этого в нашей семье никто не умирал, и в детстве я иногда видел во сне этот образ – единственное воспоминание о том времени.

У меня было девять братьев и сестер, я был четвертым по старшинству; если не считать умерших в раннем возрасте сестер, сейчас в живых осталось пятеро, и я по возрасту третий.

Фамилия моей матери Хуан, в юном возрасте она вместе со своим старшим братом, моим дядей, жила в военном лагере, многое повидала, да и книг, по-видимому, она прочитала больше, чем мой отец. Эта худенькая, маленькая, наблюдательная и находчивая, щедро наделенная отвагой и здравомыслием женщина полностью взяла на себя наше с братьями и сестрами начальное образование. Мое воспитание стоило матери немалых усилий, она обучила меня иероглифике, названиям лекарств, научила решительности, крайне необходимой каждому мужчине. Отец мало повлиял на мой характер, влияние мамы было намного сильнее.

1934 г.

МАЛЕНЬКАЯ КНИГА, БОЛЬШАЯ КНИГА

Мои сознательные воспоминания о детстве начинаются примерно с двух лет. До четырех лет я был здоровым и упитанным, как поросенок. В четыре года мама начала учить меня иероглифам, написанным в клетках для прописей, а бабушка, ее мать, кормила меня сладостями. Когда я выучил шесть сотен иероглифов, у меня завелись глисты, отчего я стал болезненно бледным и худым. Единственное, что я мог есть, – это куриная печень, приготовленная на пару с лекарственными травами. В ту пору я уже вместе с двумя старшими сестрами ходил на дом к учительнице для девочек. Поскольку она была наша родственница, а я был совсем мал, я тратил меньше времени на обучение за партой, чем на то, чтобы сидеть у нее на коленях и играть.

Когда мне исполнилось шесть лет, а моему младшему брату – два, мы одновременно заболели корью. Это случилось в июне, и мы днем и ночью страдали от невыносимого жара и не могли спать, поскольку лежа начинали кашлять и задыхаться. Взять на руки нас тоже не могли, это причиняло нам сильную боль. Помню, как мы с младшим братом, завернутые в бамбуковые циновки и похожие на блинчики с начинкой, стояли в тенистой прохладной части комнаты. Домашние уже приготовили для нас два маленьких гроба и поставили их на террасе, но к счастью, мы оба поправились. Для моего брата после болезни пригласили няню, крепкую и рослую женщину, мяо по национальности, и она так хорошо ухаживала за ним, что он удивительно быстро окреп. Меня же болезнь совершенно изменила, с тех пор я никогда уже не был здоровяком.

В шесть лет я самостоятельно ходил в частную школу, где получил свою долю сурового обращения, которое обычно применялось к школьникам. Но поскольку к тому времени я уже знал немало иероглифов, да и память у меня с детства была очень хорошая, я отделался гораздо легче, чем другие. На следующий год я перешел в другую частную школу, начал общаться со старшими мальчиками и научился у этих сорванцов, как себя вести со старомодными учителями и как убегать от книг, чтобы общаться с природой. Тот год заложил основу для формирования характера и воспитания чувств. Я сбегал с уроков и обманывал близких, чтобы скрыть прогулы и избежать наказания. Это приводило в ярость моего отца, однажды он даже пригрозил, что отрубит мне палец, если я снова пропущу занятия в школе и совру. Меня не испугала эта угроза, и я, как прежде, не упускал случая сбежать с занятий. Когда я научился смотреть на все собственными глазами и окунулся в другую жизнь, я потерял интерес к школе.

Мой отец очень любил меня, и одно время я был центральной фигурой в нашей семье. Стоило мне немного заболеть, все домочадцы, не смыкая глаз, дежурили у моей кровати, ухаживали за мной, и каждый по первой моей просьбе готов был качать меня на руках. В то время наша семья была довольно обеспеченной, и, думается мне, в материальном плане я был в более выгодном положении, чем большинство детей наших родственников. Мой отец в свое время мечтал стать генералом, однако на меня он возлагал куда большие надежды. Похоже, он рано разглядел, что я не создан для военной службы, и не надеялся, что я стану генералом, но рассказывал мне много историй об отваге и доблести моего деда, а также о том опыте, который сам получил во время восстания ихэтуаней. Он считал, что какой бы путь я ни выбрал, мне суждено добиться многого и занять положение выше генеральского. Первым, кто хвалил мой ум и смекалку, был именно отец. Но его солдатское сердце было разбито, когда он обнаружил, что я вместе с группой маленьких шалопаев сбегал из школы и целыми днями слонялся без дела и что он не в силах обуздать меня и отучить лгать. В то же время мой брат, младше меня на четыре года, благодаря тому, что присматривавшая за ним мяоская женщина нашла правильный подход к его воспитанию, вырос на удивление сильным, и, несмотря на малый возраст, вел себя спокойно, держался с достоинством и самоуважением. Неудивительно, что члены семьи, разочаровавшись во мне, переключили свое внимание на него. И он оправдал их ожидания, став в двадцать два года полковником пехоты. Отец служил в Монголии, на северо-востоке и в Тибете, нигде себя особо не проявил и на двадцатом году существования республики[176]176
  В 1931 г.


[Закрыть] был лишь полковником, поэтому мечты о генеральском звании он перенес на моего младшего брата. Умер отец на своей малой родине от какой-то пустяковой болезни.

Обретя свободу вне семьи, на улице, дома я чувствовал себя скованным ревностной заботой обо мне, поэтому, когда родители предоставили мне возможность быть самим собой, меня это вполне устроило. Человеком, который подтолкнул меня к прогулам занятий, оторвал от книг, чтобы я мог радоваться солнечному свету, любоваться необыкновенными цветами и всеми остальными формами жизни в этом мире, был мой старший двоюродный брат по фамилии Чжан. Для начала он привел меня поиграть в сад их семьи, где росли апельсины и помело, затем мы стали бродить по окрестным горам, играть с деревенскими мальчишками, купаться в реке. Он научил меня обманывать (для семьи придумывать одно, для учителей – другое) и все время сманивал бродить с ним по разным местам. Когда мы не прогуливали, учитель, чтобы помешать нам во время обеденного перерыва купаться в реке, на левой ладони красной тушью писал иероглиф «большой», но мы, высоко подняв над головой руку, все равно подолгу плескались в реке – этот способ тоже придумал мой двоюродный брат. Я был впечатлительным ребенком, и влияние чистой воды, которая, подобно моим чувствам, течет, не останавливаясь, было действительно огромно. Мое детство – необыкновенная пора, большая его часть неотделима от воды. Можно сказать, моей школой был берег реки. Вода открыла мне глаза на красоту и научила думать самостоятельно. А подружил меня с водой тоже мой двоюродный брат.

Оглядываясь назад, я понимаю, что от рождения я не был бесшабашным, не умеющим вести себя ребенком. Я не был болваном. Среди моих родных и двоюродных братьев, кажется, только Чжан был умнее меня, а я был умнее всех остальных. Но с тех пор, как он научил меня прогуливать школу, я стал своенравным. Как ни пытались меня вразумить и дисциплинировать, я настолько не хотел учиться, что в глазах учителей, членов семьи и родственников стал непутевым. Зато в то время я преуспел в умении лгать, разнообразно и изобретательно. Мне просто необходимо было сбегать из школы на волю, а потом уворачиваться от наказания, поэтому я научился придумывать разные небылицы сообразно обстоятельствам. Я испытывал постоянную потребность в новых звуках, новых красках, новых запахах. Мне хотелось узнать другую жизнь, непохожую на мою. Для этого нужно было получать знания прямо из жизни, а не из правильных книг и мудрых заповедей. Вероятно, именно по этой причине во время учебы в школе прогулов на моем счету было больше, чем у кого бы то ни было.

Когда я бросил частную школу, чтобы перевестись в начальную школу нового образца[177]177
  Начальные школы, появившиеся после проведения реформы образования в конце правления династии Цин.


[Закрыть], я продолжал вместо книжных знаний усваивать то, что находилось за пределами школьных стен. Позже, когда я покинул отчий дом и начал жить своим трудом, я ничему не научился ни на одном месте работы. Двадцать лет спустя я был недоволен текущим состоянием своих дел, тянулся к свету и краскам современной жизни, скептически относился ко всякого рода устоявшимся нормам и представлениям и часто задумывался о будущем. Такое отношение к жизни, без сомнения, сформировалось в результате детской привычки прогуливать школу и, очевидно, повлияло в дальнейшем на мои произведения.

Когда я приобрел привычку пропускать занятия, меня заботило только одно – как бы сбежать из школы.

Если невозможно было пойти в горы из-за плохой погоды, то я вместо уроков в одиночку отправлялся в храмы за городом. В крытых галереях перед каждым храмом всегда были люди, которые скручивали веревки, плели бамбуковые циновки, делали благовонные свечи, а я наблюдал, как они работают. Если кто-то играл в шахматы – я смотрел, как играют в шахматы. Если кто-то дрался – я смотрел, как дерутся. Даже когда кто-то ссорился, я все равно смотрел, как обмениваются ругательствами и как разрешаются потом конфликты. Прогуливая, я отправлялся туда, где меня никто не знает, и предпочитал храмы подальше от города. Как посторонний, я слушал все, что говорилось, наблюдал за всем, что происходило, а когда нечего было слушать и не на что смотреть, придумывал способ вернуться домой.

В школу я должен был брать корзинку с книгами. Корзинка была тяжелая, и странно было бы, прогуливая занятия, таскать ее за собой. Так делали только глупые дети – а их было немало. Сбежав из школы, они слонялись без дела, и одного взгляда на них было достаточно, чтобы взрослые все поняли и сделали им внушение: «Эй, прогульщик, марш домой! Будет тебе трепка! И поделом, нечего здесь шататься». А если корзинки не было, нравоучений можно было избежать. Поэтому мы нашли способ прятать корзинки с книгами в храме Бога земли; хотя там не было смотрителя, о своих вещах можно было не беспокоиться. Мы, дети, искренне уважали Бога земли и доверяли его деревянному идолу заботу о наших корзинках в его алтаре. Одновременно таких корзинок набиралось штук пять-восемь, на обратном пути каждый забирал свою, и никто не брал по ошибке чужую. Не припомню, сколько раз оставлял там свою корзинку, но почти уверен, что делал это чаще, чем любой другой мальчишка.

Если учителя или домашние обнаруживали, что мы прогуливаем занятая, нас наказывали и в школе, и дома. Учитель заставлял нас придвигать скамьи к ритуальной табличке с именем Конфуция и наклоняться, подставляя тело под бамбуковую палку. После такого наказания надо было еще поклониться этой табличке, чтобы выразить раскаяние. Часто нас наказывали тем, что ставили на колени до тех пор, пока не выгорит курительная свеча. Стоя на коленях в углу класса, я вспоминал случаи из прошлого, и воображение, как на крыльях, уносило меня к самым захватывающим событиям моей жизни. В зависимости от времени года я вспоминал то пойманного и бьющегося над водой окуня, то небо, полное воздушных змеев, то иволгу, поющую в холмах, то усыпанные фруктами деревья. Увлеченный этими видениями, я забывал о боли и не замечал времени. Таким образом я не испытывал чувства обиды. Я не думал, что со мной обошлись несправедливо. Напротив, я был благодарен этим наказаниям, которые позволяли мне, отрезанному от природы, тренировать свое воображение.

Дома, естественно, об этом не подозревали и винили учителя за чрезмерную снисходительность; поэтому меня снова перевели в другую школу. Конечно, я не мог протестовать против этого. Сейчас, оглядываясь назад, я благодарен своим родителям, потому что прежняя школа была слишком близко от дома, и я частенько ходил обходным путем, но это не всегда было интересно, а если я заходил так далеко, что опаздывал, – мне нечего было придумать в свое оправдание. Новая школа находилась очень далеко от дома, идти в обход было не нужно, мой путь и так пролегал через множество интересных мест. По дороге в новую школу была лавка игольщика, перед входом в которую всегда сидел, склонившись над иглами, старик в огромных очках. Еще я проходил мимо лавки, где продавали зонтики: двери нараспашку, дюжина подмастерьев трудится не покладая рук – увлекательное зрелище. Потом был обувной магазин, где в жаркие дни толстый сапожник с клочками волос на грязном животе пришивал подошвы к ботинкам. Была и цирюльня, в ней сидел какой-нибудь посетитель с деревянной чашечкой в руках и, замерев, ждал, пока его побреют. В красильной мастерской здоровенные рабочие, мяо по национальности, оседлав каменный пресс в форме люльки, раскачивали его, прижимая ткань. Еще были три лавки, в которых мяосцы делали соевый творог тофу. Там стройные белозубые женщины в ярких тюрбанах тихо пели песни, убаюкивая привязанных за спинами младенцев, и одновременно яркими медными черпаками разливали соевое молоко. Я проходил мимо мастерской по производству соевой муки, и издалека уже был слышен скрип жернова, вращаемого мулом. Вся крыша мастерской была устлана белой лапшой, которую сушили на солнце. Мой путь лежал мимо мясных лавок, и я видел, как куски мяса только что заколотых свиней все еще подрагивали. А еще я проходил мимо лавки, где делали погребальную утварь и сдавали в аренду свадебные паланкины. Там были фигуры белолицего У-чана[178]178
  Дух, забирающий души в царство мертвых.


[Закрыть] и Яньло-вана[179]179
  Владыка ада, верховный судья потустороннего мира.


[Закрыть] с синим лицом, изображения рыб и драконов, паланкины, картинки с золотым отроком и яшмовой девой, и было сразу понятно, сколько в этот день свадеб и похорон, что из заказанного уже сделано, какие новые образцы появились. Задержавшись подольше, можно было увидеть, как изделия покрывают позолотой и раскрашивают. Я мог стоять там часами.

Я любил наблюдать за всем этим, и я многому научился у этих людей.

Каждый день я отправлялся в школу, как обычно, с бамбуковой корзиной и потрепанными книжками в ней. Дома меня заставляли обуваться, но как только я выходил за ворота, я тут же скидывал ботинки, брал их в руки и шел босиком. Что бы ни случилось, у меня всегда был запас времени, и для развлечения я шел в школу каждый раз по новому маршруту. Когда мой путь лежал через западную часть города, я проходил мимо тюрьмы, из которой рано утром выводили преступников в кандалах и через ямынь строем вели на работы в каменоломню. Иногда я шел мимо площадки для казней, и, если тела убитых накануне не были убраны, то видел, как бродячие собаки тащили их к ручью; я тоже шел туда посмотреть на разорванные собаками останки, подобрав камешек, стучал по грязному черепу или тыкал в него палкой, чтобы посмотреть, будет ли он двигаться. Я заранее набирал в корзинку с книгами камни, чтобы при необходимости отбиваться от бродячих собак, деливших добычу, и просто наблюдал издалека, прежде чем идти дальше.

Так я добирался до ручья. Если в это время он был полноводным, я закатывал штаны и, одной рукой придерживая корзинку с книгами на голове, а другой – штаны, брел вниз по течению, вдоль основания городской стены, до тех пор, пока вода в ручье не доходила до колен. Школа находилась недалеко от северных ворот города, я же выходил из города через западные ворота, а входил в южные, чтобы дальше идти прямо по главной улице. На речной отмели у южных ворот я смотрел, как забивали быков, и, если везло, видел, как падали эти добрые и покладистые домашние животные. Поскольку я наблюдал это каждый день, я скоро знал всю процедуру и расположение внутренностей у быка. Немного дальше, на боковой улице, располагались лавки, где продавали бамбуковые циновки; перед входом на стульчиках сидели старики, которые дни напролет стальными ножами с толстым обухом вырезали бамбуковые планки, а рядом на корточках сидели два мальчика и плели циновки (точно так же делали циновки у ворот моей школы, и мне кажется, что я знаю об этом ремесле больше, чем о писательстве). Была на пути и кузница с железными печами и мехами, которые занимали все помещение. Двери всегда были широко распахнуты, и если прийти пораньше, то можно было увидеть мальчика, раздувающего мехи, – он наваливался на них всем телом, те издавали протяжный рев, из печи вырывался поток едкого дыма и красные языки пламени. Когда раскаленное темно-красное железо вытаскивали и клали на наковальню, мальчишка начинал энергично работать молотом с тонкой рукоятью, широко замахивался из-за спины и обрушивал его перед собой, выбивая искры при каждом ударе. Иногда он ковал нож, иногда – сельскохозяйственный инструмент. Я наблюдал, как он стамеской снимал с ножа окалину, прежде чем опустить его в воду, или добавлял сталь в ковкое железо. Время шло, и я получил точные знания о процессе ковки любого металлического изделия. А еще на боковой улице была маленькая закусочная. Перед дверью стоял большой деревянный цилиндр, набитый бамбуковыми палочками для еды; на прилавке для привлечения покупателей были выставлены глиняные чашки с соленой рыбой и овощами. Казалось, они шептали: «Съешь меня! Съешь меня! Вкусно!» Каждый раз, вдоволь насмотревшись, я чувствовал себя, как в поговорке: «Как прошел мимо мясной лавки, так в животе и заурчало».

Мне нравилась дождливая погода. Если начинал накрапывать дождь, а у меня на ногах были матерчатые тапочки, даже в середине зимы я снимал обувь и носки под предлогом, что не хочу их промочить, и шел по улице босиком. Но самое замечательное развлечение начиналось после сильного дождя улицы были затоплены, во многих местах из переполненных сточных канав фонтаном била вода, никто не мог никуда пройти, я же специально заходил босиком в самые глубокие места. Если уровень воды в реке повышался, то вниз по течению несло большие деревья, мебель, тыквы и другие предметы, и я спешил на мост, пересекающий реку, чтобы на все это поглазеть. Там уже были люди, которые, обвязав себя длинной веревкой, сидели на предмостье, смотрели на воду и ждали. Заметив, что поток несет большой кусок дерева или другую достойную спасения вещь, кто-нибудь одним махом прыгал на бревно или в воду рядом с плывущим предметом, привязывал к нему веревку и быстро плыл к берегу ниже по течению. Люди на берегу помогали ему выбраться из воды, после чего вытягивали веревку и привязывали ее к большому дереву или большому камню, в то время как следующий человек уже шел к мосту отслеживать очередную добычу. Мне нравилось наблюдать за рыбаками, заходившими в бурный поток тянуть сети, в которых прыгала рыба размером с ладонь. Всякий раз, когда в реке поднималась вода, можно было наблюдать эти захватывающие вещи. Согласно семейным правилам, когда шел дождь, нужно было надевать подбитые гвоздями ботинки, но я ненавидел эти неуклюжие штуковины. Приятно было послушать их грохот поздно ночью на улице, но днем они были мне совершенно ни к чему.