Текст книги "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни"

Автор книги: Шэнь Цунвэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Другие мужчины, вероятно, думали о том, кому достанутся поля вдовы. Им было не по себе, они растерялись перед лицом спокойного самообладания молодой женщины. В самой глубокой части заводи гребцы сложили весла. Лодку повело влево, потом вправо. Все знали, что будет дальше. Кто-то из мужчин постарше произнес:

– Мать Цяосю, мать Цяосю! За каждой обидой стоит обидчик, за каждым долгом стоит должник[98]98
  Кто виноват, с того и спрашивать.


[Закрыть]. Пойми и прими как должное. Если есть у тебя последнее желание, говори!

Молодая вдова, помолчав, тихо сказала:

– Братец Сань бяогэ[99]99
  Букв.: Третий из старших двоюродных братьев (по линии матери).


[Закрыть], сделай доброе дело, не дай им задушить мою Цяосю. Она – продолжение нашего рода. Когда вырастет, не держите на нее зла. Больше ни о чем не прошу.

Все молчали. Вечер был тих и спокоен. Казалось, никто не хотел нарушать красоту сгущавшихся сумерек. Старый глава клана, терзаемый страхом и неуверенностью, с напускной твердостью приблизился к женщине и столкнул ее в воду. Лодка потеряла равновесие, закачалась из стороны в сторону. Оказавшись в воде, женщина боролась недолго – тяжелый жернов на шее потянул ее на дно. Какое-то время на поверхность поднимались пузыри. Потом вода успокоилась. Лодка скользила по течению, медленно покидая место казни. Парни молчали, уставившись в воду. Смерть, унеся с собой позор молодой вдовы, оставила живым память. Вдова просила не таить злобы на ее дочь – но кто сможет забыть о совершенном? Люди, будто покончив с важной работой, развернули лодку. Вдова умерла за свои грехи, но ее смерть легла бременем на каждого из живых. Всем захотелось немедленно поклониться храму предков, запустить петарды, развесить красные шелка и изгнать дух зла. Это показало бы, что их храбрый, решительный и неразумный поступок уже вернул запятнанную честь клана. На самом же деле ими двигало желание избавиться от невысказанной вины, которая в тишине станет разрастаться, поражая совесть и душу. Эта вина четыре года спустя свела с ума главу клана, заставив покончить с собой в храме предков. Что до Цяосю – ее, согласно последнему желанию вдовы, отправили жить в усадьбу семьи Мань, которая располагалась в восьмидесяти ли.

Когда Цяосю повзрослела, двоюродный дядя, который видел печальную участь ее матери и вырастил ребенка – тот самый писарь при штабе, – решил отдать ее в наложницы хозяину усадьбы, командиру отряда самообороны. Так у нее будет и дом, и защитник, решил дядя. Первая супруга командира была слаба здоровьем и бесплодна, поэтому Цяосю, родив детей, вполне могла бы со временем превратиться из наложницы в жену. И командир Мань, и его супруга были согласны. Только старая госпожа, много повидавшая на своем веку горького, советовала не торопиться. Не зная ничего о прошлом своей семьи, Цяосю не хотела становиться наложницей, к тому же она была слишком молода. Дело поэтому на время отложили.

Цяосю часто приходила в штаб к дяде, чтобы чинить его одежду, с посыльным Дуншэном[100]100
  Букв.: «рожденный зимой».


[Закрыть] она тоже была хорошо знакома. Его мать, бедная добропорядочная пожилая женщина по фамилии Ян, всегда хвалила Цяосю в присутствии дяди. Дуншэн вмешивался в разговор, чтобы напомнить ей: «Ма, мне еще нет и четырнадцати». «Четырнадцать в этом году, пятнадцать в следующем – вот ты уже и взрослый!» Они затевали перед писарем небольшую перепалку, которую посторонним было трудно понять. Но только не писарю: он-то знал, что и матери, и сыну нравилась Цяосю.

Побег Цяосю, как и мой приезд, остались в деревне почти незамеченными. Всё шло по-старому, как установлено обычаем; все большие и малые дела, вошедшие в привычку, продолжали совершаться так же, как прежде.

Мать Дуншэна в деревне все называли тетушка Ян. Муж, умерший десять лет назад, оставил ей только крошечный домик и участок земли размером с ладонь. Она жила в бедности, но слыла женщиной честной и доброй, про таких обычно говорят: «человек старой закалки». Она верила в богов, доверяла людям и считала, что множество дел в этом мире следовало бы препоручить высшим силам – просто и необременительно. Человек должен решать вопросы, которые богам не под силу. Нет такой беды, с которой люди не могли бы справиться, но, если уж не смогли, не зазорно и к богам обратиться. Как и другие деревенские жители, работавшие на земле, она делала что могла, а в остальном полагалась на судьбу. Тетушка Ян была женщиной простой и темной, но ее жизнь воплощала собой то, что образованные люди именуют Дао[101]101
  Филос. Дао, истинный путь, высший принцип, совершенство.


[Закрыть].

Дуншэн рос под боком у матери. Он ухаживал за буйволами, косил сено, собирал грибы – занимался делами, которыми заполнена жизнь молодых людей в деревне. Он вырос сильным и здоровым, смекалистым и умным. Проведя в начальной школе всего год, он овладел уставным письмом кайшу, а у старого писаря научился некоторым приемам составления официальных бумаг. Платили посыльному немного, но зато ему не нужно было беспокоиться об одежде, питании и жилье. Дуншэн ежемесячно получал корзину просеянного зерна и мизерное жалованье. Зерно он относил домой, и оно сильно облегчало жизнь его матери. Жалованье в деревне кроме него получали всего четыре человека: командир отряда, старый писарь да два школьных учителя. Всем им платили какие-то гроши, но ополченцы из двухсот пятидесяти дворов села были добровольцами, вознаграждения им не полагалось. Так что положение Дуншэна было завидным, другие деревенские парни почли бы за счастье оказаться на его месте. Помимо жалованья и довольствия работа приносила и другие выгоды: освобождение от призыва и относительную свободу от постоянных поборов. Распоряжения о сборе средств, которые исходили то от военных, то от гражданских чиновников из города, распространялись на всех, кроме находящихся на государственной службе.

Взять хотя бы командира отряда по прозвищу Вездепоспел, который занимался устройством всех сельских дел. Всякий раз, как он посылал человека с гонгом и созывал деревенских старейшин в храм Царя лекарств на сход, он заявлял, что дружба дружбой, а служба службой, что богатые семьи возьмут основные расходы на себя, что он со своей мельницей и маслобойней и присутствующие тут владельцы винокурен и мелочных лавок готовы заплатить львиную долю. И тут же, помрачнев, жаловался, что торговля идет плохо и частенько приходиться влезать в долги. Однако каждый раз, отправляясь в город, он привозил оттуда очередную западную диковину: то новую фетровую шляпу, то иностранную авторучку. Подписывая документы, местные в большинстве рисовали крестик или оставляли отпечаток пальца, очень немногие ставили печать, а командир лез в нагрудный карман суньятсеновки[102]102
  Мужской френч, похожий на военный китель, популярный в Китае вплоть до 1990-х гг.


[Закрыть], вытаскивал авторучку – гладкое и блестящее маленькое чудо – и на глазах у изумленных односельчан выводил с ее помощью свое имя. Но больше всего поражала цена. Дороже, чем буйвол! Если это называется бедностью, кто отказался бы быть бедняком? Пять-шесть раз в год командир верхом на белом муле отправлялся в уездный город, и Дуншэн сопровождал его, так что считался в деревне человеком бывалым и повидавшим мир. Матери и сыну удалось снискать уважение односельчан – многие небогатые землевладельцы с дочерьми двенадцати-тринадцати лет желали заполучить Дуншэна в зятья, полагая, что он поможет их семьям крепче встать на ноги.

Деревня находилась в пятидесяти ли от уездного центра и в трех ли от большой дороги. Стратегической важности она не представляла, и войска здесь никогда не размещались. Два источника, не иссякающие уже много лет, круглый год снабжали водой заливные рисовые поля. Террасы со всех сторон были окружены горами, на склонах которых росли тунговые и лаковые деревья, чайные кусты, бамбук. Деревенские правила запрещали беспорядочно вырубать лес, красть воду, отводя общий ручей к себе на участок, или оспаривать право на нее. Здесь так долго царил покой, что успели буквально для всего выработать правила, – это был особый мирок, непохожий на другие, постепенно приходившие в упадок деревни. Освященные веками традиции позволили некоторым семьям разбогатеть, и они утвердились в роли правителей и властителей здешних мест. Другие из поколения в поколение отстаивали право на аренду или нанимались в сезонные работники. Различия между двумя группами были очевидны, но разрыв не столь уж велик: и те и другие тянулись к земле, жили трудом своих рук, и никто не пребывал в праздности.

Однако на фоне перемен, происходивших в большом мире, неравенство порождало необузданных одиночек, которые становились сельскими бунтарями. В том, как они появлялись и формировались, прослеживались определенные закономерности. С детства они были непослушными озорниками, которые нарушали правила при любой возможности: рубили на удочки чужой бамбук, лазили в чужие сады за мандаринами и помело; выпускали воду из чужих рисовых чеков, чтобы тайком ловить рыбу; забирали дичь из не ими поставленных силков. С малых лет узнав, как легко жить, не работая, они, и повзрослев, не упускали случая обмануть. Такой образ жизни казался им романтичным. Из крестьян-тружеников они неизбежно превращались в гуляк и бездельников. Жизнь в деревне шла свои чередом по заведенному некогда порядку – таким героям негде было развернуться и проявить себя. Они могли лишь открывать небольшие сельские магазины, зарабатывать шулерством на игре в кости да заниматься ростовщичеством.

Они много знали о жизни деревни – знали, у кого сила и власть, знали, кто попал в затруднительное положение, знали, как выманить деньги у богатой вдовы без наследников. Постоянного дохода у них не было, и в поле они не работали. Зная, когда и где в округе проходят ярмарки, они шли туда и везде играли на деньги. В каждом селе на сорок ли вокруг у них были дружки, с которыми можно было весело проводить время и которые были готовы выручить их из неприятностей. Когда продавался скот, они были тут как тут, «помогая» заключить сделку, – чтобы потом потребовать комиссию, которой как раз хватало на выпивку. Когда в деревне устраивали представления пекинской оперы, они непременно участвовали в торжествах. Знакомый глава труппы в начале и конце празднества приглашал их на банкеты с обильным – ешь не хочу – угощением; их чествовали на церемонии открытия, называя имена, чтобы они внесли свое пожертвование в маленьком красном конверте вместе с другими благотворителями. Начинающим актерам в амплуа даньцзяо – юношам, играющим женские роли, – приходилось общаться с этими молодыми людьми и поддерживать с ними хорошие отношения, в противном случае их могли забросать камнями и освистать при появлении на сцене. Но если эти гуляки попадали в беду – наносили обиду местному воротиле или теряли лицо, столкнувшись с серьезными затруднениями, им приходилось как кораблю, который меняет пристань в непогоду, – бежать из родного дома, прихватив лишь узелок с пожитками. В большинстве они, следуя примеру Сюэ Жэньгуя, записывались в армию, и след их терялся, что вполне естественно, – рано или поздно они становились пушечным мясом.

С женщинами было иначе. Пока девочки были маленькими, их характер и склонности никак не проявлялись. Всё менялось, когда девочки подрастали и в них начинала просыпаться женщина. Если традиционный порядок подминал их под себя и им не удавалось освободиться от его оков, они сходили с ума или кончали жизнь самоубийством. Если же им суждено было прорваться через все видимые и невидимые преграды и выбрать собственный путь, то это обычно означало побег. Но и побег неизбежно заканчивался трагедией.

Однако период перемен, затянувшийся на два десятилетия[103]103
  Речь идет о двух десятилетиях начиная со второй половины 1910-х гг.


[Закрыть], непримиримая гражданская война, разделение страны на отдельные милитаристские вотчины разрушили традиционный сельский уклад. Исторические события коснулись и этой деревни. Стоило деревенским авантюристам разобраться в новой реальности, как в деревне, где было меньше трехсот дворов, обнаружилось несколько десятков стволов разнообразного огнестрельного оружия, десяток отставных капитанов и лейтенантов и два-три офицера чином повыше, точное звание неизвестно. Эти люди принадлежали к новому классу, они жили, не занимаясь физическим трудом, и мало чем отличались от паразитов. Те, кто имел собственные поместья, становились местными царьками, те, у кого не было ни кола ни двора, превращались в бродяг и бандитов. Всех их объединяла выраженная отчужденность от людей, земли и производительного труда, что с лихвой возмещалось особой ловкостью и жестокостью, особенно среди тех, кто научился использовать современное оружие, но не имел достаточно честолюбия и возможностей, а также денег, чтобы добиться более высокого положения. В деревне они могли разве что заняться мелкой торговлей, которая не требовала значительного начального капитала. Под свой способ существования они подвели целую философию, служившую вполне практическим целям. Этой неписаной философии следовали все те, кто умел извлечь максимальную выгоду из любых обстоятельств. «Я был вынужден», «Что мне оставалось делать», – так они объясняли и похищение людей ради выкупа, и производство опиума. Упадок нравов, порожденный тем, что они «вынуждены» были делать, усугублялся и распространялся.

Именно тогда инстинкт самосохранения заставил богатые семьи самостоятельно взяться за защиту своей собственности. Они отправляли сыновей и племянников в военные училища и собирали деньги на покупку оружия – как бы для безопасности домочадцев и деревни в целом, но, по сути, для защиты своего привилегированного положения. Конечно, две эти группы вступили в конфликт. Кровавые стычки могли вспыхнуть в любое время и в любом месте, вражда передавалась из поколения в поколение. Но в эти двадцать лет, когда распадался деревенский уклад и изменялась вся жизнь общества в целом, еще сохранялась надежда на достижение временного равновесия. Одни держались за землю и усадьбы, маслобойни и винокурни, вторые уходили в горы разбойничать. Обе стороны по-прежнему признавали представителей другой стороны «своими», и это сглаживало конфликты и трения между ними, позволяя и тем и другим идти своим путем и жить так, как они считали нужным.

Такое положение дел могло показаться странным, но было широко распространено и являлось характерной приметой усугубляющихся в обществе противоречий. В большинстве планов по восстановлению мира и спокойствия в стране эти особенности никак не учитывались и не анализировались, что привело к череде трагедий, подливших масла в огонь войны. Деревенька, о которой идет речь, находилась в изолированном недоступном месте на границе Гуйчжоу – Хунань, где «особые товары»[104]104
  Здесь – опиум.


[Закрыть] были строго запрещены, но при этом облагались налогами. В таких условиях противостояние между двумя привилегированными группами часто исчезало благодаря «равному распределению прибыли». Деревня, находившаяся в стороне от правительственного тракта, как нельзя лучше подходила для контрабанды; незаконный оборот опиума и соли[105]105
  Соль тоже облагалась особым налогом, поэтому ее провозили контрабандой.


[Закрыть] помогал поддерживать здесь равновесие сил. Да, это было шаткое равновесие между противниками, но оно поддерживалось с обеих сторон. По крайней мере, для тех, кто оказывался в этих местах по делу, безопаснее было не иметь при себе оружия. Визитная карточка с именем нужного человека оказывалась полезнее, чем пистолет.

Служба Дуншэна в штабе ополчения порой вынуждала его сопровождать и защищать мелких торговцев с небольшим грузом опиума или соли. Дорога пролегала по контролируемой территории, так что работа была несложной. В три часа пополудни ему предстояло провести по проселочным дорогам двух торговцев особым товаром до границы с другим районом. Перед тем как Дуншэн отправился в путь, я завел с ним разговор о Цяосю. Он, приладив на ноги обмотки из пальмовой коры, попросил меня поправить завязки его соломенных сандалий и закрепить их на задниках, пропустив через специальные «ушки».

– Дуншэн, когда Цяосю сбежала, почему командир не послал тебя вернуть ее? – поддразнил его я.

– Человек не ручей – если захочет сбежать, плотиной не удержишь. Человек есть человек! Гоняйся, не гоняйся – не поймаешь.

– Вот именно что человек! Как она могла забыть, что сделали для нее командир и его мать? А старый писарь? А мельница, а запруда, на реке? Они же ей как родные. Вот ты – разве ты бы смог со всем этим расстаться?

– Мельница ей не принадлежит. Тебе все это нравится, потому что ты городской, а мы по-другому смотрим. Пора пришла, вот Цяосю и сбежала с мужчиной. За зло злом, за добро добром – всем придется платить рано или поздно.

– А может так случиться, что она вернется?

– Вернется? Хорошая лошадь не ест траву, оставшуюся позади; река Янцзы не течет вспять.

– Готов поспорить, что она сейчас где-нибудь на пристани ниже по течению. Не могла же она улететь на край земли. При желании ее можно найти и вернуть.

– Она треснувший кувшин, кому она теперь нужна?

– Никому не нужна? Может, тебе ее и не жалко, а мне очень жалко. Мне кажется, она хороший человек. Не просто глупая девчонка!

Мои слова лишь наполовину были правдой, однако Дуншэна они задели. Он ответил мне в том же духе, как будто бы всерьез:

– Как ее встречу, обязательно передам, что она тебе нравится. Она прекрасная рукодельница. И мешочек на пояс вышьет красиво, и тыквенных семечек, нащелкав, в него положит. Что ж ты раньше не сказал, ее дядюшка мог бы вас сосватать!

– Не сказал раньше? Я ее и видел-то только раз, в первый день как приехал. А на следующее утро она сбежала! Где мне было ее искать?

– А почему бы тебе сейчас за ней не пойти? Ты знаешь все пристани вниз по течению. Иди и ищи ее, как Сяо Хэ, который преследовал Хань Синя[106]106
  Речь идет о древнем историческом эпизоде, связанном с ранний периодом династии Хань. Генерал и стратег Хань Синь (231–196 до н. э.) в гневе ушел, когда основатель династии Хань Лю Бан дал ему военное командование, недостойное его талантов. Сяо Хэ, порекомендовавший Хань Синя Лю Бану, преследовал его, умоляя вернуться.


[Закрыть].

Я приехал к вашему командиру поохотиться, думал только про оленей, лис да зайцев. Мне и в голову не приходило, что в горах можно найти такую красивую зверушку!

Естественно, все это было сказано в шутку. Писарь, чей возраст приближался к пятидесяти, наверняка лучше оценил мое остроумие, чем Дуншэн, которому не исполнилось и пятнадцати. До сих пор писарь молчал, но теперь вмешался:

– В любом деле понимание приходит только со временем. Много воды утечет, пока вы научитесь распознавать здешние деревья и травы. У всех у них разный нрав. У разбитого сердца ядовитые листья, буйволы хорошо понимают, что их есть не надо. Огненная крапива жалит руки. Будьте осторожны, чтобы они не сделали вам больно!

Примерно через час после того как Дуншэн ушел, в штаб явилась тетушка Ян. Ее соломенные сандалии были выпачканы в грязи. Мы с писарем рассматривали только что вылупившихся цыплят – насчитали двадцать пушистых комочков, черных и белых. Одного взгляда на грязные ноги и содержимое корзины матушки Ян было достаточно, чтобы понять: она только что вернулась с рынка.

– Тетушка, ты ходила за покупками к Новому году? Твой Дуншэн ушел по, делам. Он переночует в Хуньянькоу и вернется только завтра. А ты зачем пришла?

– Да так, – сказала матушка Ян, ощупывая пакет со сладостями в своей корзине.

– Твоя коричневая курица[107]107
  Порода суньцяо (букв.: очистки бамбуковых побегов) – одна из лучших на юге Китая, окрас оперения напоминает чешуйчатую внешнюю оболочку побега бамбука.


[Закрыть] уже высидела цыплят?

– Моя коричневая курица уже отправилась в город на обед.

Тетушка Ян поставила корзину на колени и пересчитала свои покупки: один цзинь новогоднего печенья из зимних фиников, цзинь свинины, чтобы принести жертву предкам; пара черных тканевых заготовок для обуви; благовония, свечи, ритуальные жертвенные деньги, а также гирлянда петард. Она показала все это писарю.

Спросив, для чего, мы узнали, что Дуншэну в этот день исполнилось полных четырнадцать лет. Тетушка Ян заранее посчитала на пальцах и запомнила, что день его рождения выпадет на даты, когда ярмарка будет у лагеря Ялаин. Несколько дней женщина пребывала в нерешительности, потом набралась смелости, взяла из гнезда двадцать четыре белоснежных яйца, которые ее курица должна была высидеть, и осторожно положила в корзину поверх слоя рисовых отрубей. Потом поймала свою коричневую несушку, надела соломенные сандалии и пошла на рынок, чтобы подороже продать ее горожанам. Хотя тетушка Ян приняла решение и уже прошла все пять ли до рынка, она вела себя так, будто явилась только поглазеть да повеселиться, а никаких других дел у нее нет. Для сельчан куры – практически члены семьи. Их особенно любят одинокие старушки: домашние птицы, как незатейливые и простые сны, вносят в жизнь разнообразие.

Поэтому тетушка Ян, добравшись до рынка и толкаясь среди забрызганных грязью людей и лошадей в ожидании покупателя, все еще не могла поверить в то, что делает. Когда кто-то спросил, сколько стоит ее курица, она намеренно назвала цену вдвое выше рыночной и твердо стояла на своем:

– У вас деньги, у меня – товар, вы не покупаете, а я не продаю. – Как будто действительно не собиралась уступать.

Цена была так непомерна, что городские торговцы птицей только погладили курицу по спине и отошли. В ответ матушка Ян, конечно, изобразила презрение к покупателям, которые не могут распознать хороший товар: поджала губы и отвернулась, как бы не обращая на них внимания. Торговцы птицей хорошо знали деревенских женщин – по одной только одежде они могли определить, с кем имеют дело. Им было понятно, что игра только началась, и покупать они не спешили. Поскольку цена была чересчур высока, они решили позлить женщину, предложив в ответ слишком низкую.

– Что же это за сокровище, которое так дорого стоит! – подначивали они.

Тетушка Ян за словом в карман не полезла и отбрила их без церемоний:

– За такие деньги вы только плошку тофу купите! Вот за ним и идите!

Всем своим видом показывая, что предложенная цена оскорбила не только ее, но и почтенную курицу, тетушка Ян погладила ей перья и голову, будто желала успокоить: «Мы никуда не торопимся, еще четверть часа – и пойдем домой. Я и пришла-то сюда просто проветриться, как я могу тебя продать». В сознании своей важности, словно понимая настроение хозяйки, курица закрыла красные глазки и тихо закудахтала, очевидно, соглашаясь. Они обе, казалось, думали: «Ничего, скоро отправимся домой. Вот хорошо-то будет. Все пойдет как раньше».

Когда ей стали предлагать разумные цены, желая помочь, вмешался хороший знакомый: «Накиньте немного, и она продаст. Курица красивая, жирная, вскормлена фасолью и кукурузой, покупайте, не пожалеете!» Едва покупатель отвернулся, он шепнул тетушке Ян: «Если хотите продать, сейчас самое время. Сегодня на рынке полно городских, они дают хорошую цену. Вы даже в городе таких денег не выручите». Благонамеренный совет ей не понравился:

– Хотите продавать – продавайте, а я не собираюсь. Я в деньгах не нуждаюсь.

Кто-то вставил:

– Зачем же пришла, если в деньгах не нуждаешься? Заняться больше нечем? Или не терпится утиные бои посмотреть? Что-то у тебя за плечами ничего нет – может, жернова не хватает?

Тетушка Ян не распознала болтуна в толпе, да и не желала вступать в перепалку. Она только тихо выругалась:

– Ублюдок, твоим бы матери и бабушке жернова на спину повесить! Вот бы все посмеялись!

Со смерти матери Цяосю прошло уже пятнадцать или шестнадцать лет, так что история о жерновах осталась в прошлом, и даже в деревне уже мало кто помнил о случившемся.

…Кто под холодным зимним ветром потащит курицу на рынок, если ему не нужны деньги? Тетушке Ян повезло: горожане как раз покупали подарки на Новый год. Ее затея оказалась на удивление удачной – курица принесла больше денег, чем ее хозяйка могла представить себе в самых смелых мечтах. Продав ее, тетушка Ян обошла все торговые палатки – с бесчисленными курами, утками, овцами, кроликами, котятами и щенками, с орущими, яростно торгующими людьми. Она нашла и, поторговавшись, купила всё, что было у нее в корзине. Даже четыре куска тофу – словно желая посмеяться над собственным упрямством. И со смешанным чувством сожаления, усталости, радости и смутного предчувствия она поспешила домой в деревню.

По пути она встречала других жителей деревни: одни гнали поросят по дороге, крепко обмотав их шеи лозой, другие – несли в бамбуковых корзинах на спине. Это напомнило ей о женитьбе Дуншэна. Когда ему исполнится двадцать, на свадьбу понадобятся четыре свиньи. Это случится всего через шесть лет. Сейчас она навестит его в штабе, угостит новогодним печеньем и измерит ногу, чтобы проверить, достаточно ли материала для новой обуви. Затем она отведет его домой на праздничный ужин. Перед тем как сесть за стол, они зажгут благовония и свечи, будут бить поклоны предкам. Отец Дуншэна умер ровно десять лет тому назад.

– Наследнику семьи Ян четырнадцать лет, – любила похвастаться тетушка Ян. – Вы-то, поди, думаете, что цыплят вывести легко! Его отец оставил нам только серп да цепь… знали б вы, как мне тяжко пришлось! – Тут глаза ее начинали краснеть и наливаться слезами.

Кто-нибудь брался ее утешать:

– Будет вам, тетушка Ян, у вас ведь сейчас все хорошо. Было много невзгод, но вы их преодолели! У Дуншэна большое будущее, командир отряда обещал отправить его в школу. Когда вернется, тоже станет командиром! Единственный сын двух родов[108]108
  Если из двух братьев только у одного есть сын, то он считается продолжателем рода для обоих братьев, поэтому каждый из них подыскивает ему отдельную жену.


[Закрыть] получает двойное наследство и может жениться на двух женах. За дочерью начальника бао в лагере Ялаин дают приданое из восьми наборов постельного белья. Будет кому набить вам трубку и налить чай. Лучшие времена впереди, так о чем печалиться?

Какое-то время тетушка Ян стояла возле курятника писаря, с улыбкой глядя на его цыплят. Возможно, она все еще оплакивала судьбу курицы и двадцати четырех яиц, которые только что продала, и улыбалась, чтобы не выдать своих чувств. Было уже поздно. Снег таял. На рынок пришло так много людей, что дороги превратились в слякоть – ни пройти, ни проехать. Храм Царя лекарств находился в половине ли от деревни, за полями, между которыми бодро неслись два ручья, питаемые талым снегом, и через каждый из них был перекинут узкий, из одной доски, мостик. «Дуншэн не сможет добраться до штаба сегодня вечером, так что и домой не вернется», – подумала тетушка Ян. Она немного поколебалась, не следует ли ей оставить большой пакет печенья из зимних фиников в штабе для писаря, но, потоптавшись в нерешительности, в конце концов взяла корзину и отправилась домой. Мы стояли за каменной оградой перед входом в храм и смотрели, как пожилая, раньше времени сгорбившаяся женщина идет между мокрыми полями. Уходя, она не забыла напомнить:

– Дороги скользкие. Будьте осторожны, не упадите в воду. Работник принесет вам еду!

Примерно в половине шестого из всех труб в деревне повалил дым от очагов. Сначала появились отдельные столбы, которые поднимались прямо вверх, не смешиваясь друг с другом. Затем произошло удивительное: столбы под давлением холодного воздуха будто обрушились, и дым потянулся над домами, образуя слои молочно-белого тумана. Скоро туман полностью окутал деревню. Как тетушка Ян готовила ужин в тот день? Ее кухня опустела: уже не было курицы, которая запрыгнула бы на разделочную доску, чтобы клюнуть ее шпинат. В привычное для кормления время тетушка Ян, как всегда, зачерпнула горсть зерна для курицы – и вспомнила, что птица уже продана. Но она и представить себе не могла, что в тот самый день, в тот самый час, в пятнадцати ли от деревни, в Хунъяньли, Дуншэн и два торговца опиумом были схвачены.

В тот вечер мы с писарем сидели при свете масляной лампы и обсуждали «Описания удивительного из кабинета Ляо». Он считал эти истории древними фантазиями и никогда не боялся ни привидений, ни оборотней. После чарки вина его язык развязался. Зная о моей мечте увидеть Цинфэн или Хуанъин, а также о другой моей слабости, он рассказал мне историю матери Цяосю. Слово за слово, и вот он уже начал убеждать меня бросить учебу. Сидеть в простой лодке, считал он, куда лучше, чем жить в высокой башне: больше возможностей увидеть чудеса, от которых бешено забьется сердце двадцатилетнего юноши. Тем самым он хотел сказать, что я должен посмотреть мир, а не приковывать себя к одному месту, не ограничиваться одним кругом занятий и не вспоминать всё время ту лодку, в которой и он когда-то сидел и которой давно уже нет.

Я почти видел, как лодка гребет к середине водоема, почти физически ощущал себя в ней. Вот кто-то упал в воду, вот лодка поворачивает назад… Небо и вода спокойны, все кончено.

Ничто не вечно, лишь одно незыблемо среди непрочности этого мира: то, на что смотрела своими яркими, нежными, всепрощающими глазами молодая вдова, так любившая жизнь, – нежная тишина вечерних сумерек, отражение облаков и звезд в воде, разбитое двумя веслами. Две недели прошло, как сбежала Цяосю, и шестнадцать лет с тех пор, как утонула с каменным жерновом на шее ее мать.

Но это был еще не конец. Это было только начало.

1947 г.