Текст книги "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни"

Автор книги: Шэнь Цунвэнь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

В апреле, если моросил небольшой дождь, в горах, на межах, разделявших рисовые поля, буквально повсюду стрекотали сверчки, и от такой радости можно было сойти с ума. В эту пору учеба в школе казалась еще более скучной, я не мог усидеть на месте, приходилось пускать в ход все средства, лишь бы прогулять занятия и убежать в горы ловить сверчков. Если не во что было их посадить, первого пойманного я держал в одной руке, а второй рукой ловил следующего, и держал, пока не слышал стрекот третьего. У нас сверчки появляются дважды в год, весной и осенью. Весной большинство из них прячется в траве на илистых полях; осенью их можно найти в трещинах скал или в разбросанном рядом с домом щебне. Теперь, когда сверчки сидели в слое грязи, если в каждой ладони у меня уже было по одному, я всегда мог выгнать третьего, и, если он был крупнее, чем пойманные ранее, выпустить одного и освободившейся рукой схватить нового, повторяя это снова и снова, чтобы за целый день поймать только двух сверчков. Около трех часов дня, когда белый дым от очагов окутывал крыши домов, а на улицах начинали звенеть колокольчики продавца керосина, я со всех ног бежал в мастерскую к старому столяру, резчику по дереву, и взволнованно сообщал:

«Мастер, мастер, я сегодня поймал настоящего чемпиона!»

Плотник притворялся, что его это совершенно не интересует, и, не глядя на меня, возясь со своими инструментами, говорил: «Так не пойдет, нужно проверить в бою».

Я предлагал: «Если проиграет, я буду вместо вас точить ножи, годится?»

«Нет, только не это! Ты в прошлый раз, когда точил, испортил мне стамеску».

Это было справедливо. Испортив стамеску, я не мог настаивать на том, чтобы точить нож. Я предлагал:

«Мастер, тогда одолжите мне глиняный горшок, а я сам проверю, кто из этих двоих лучше, хорошо?»

Я говорил это самым дружелюбным тоном, чтобы он обратил на меня внимание, потому что, если он не согласится, это поставит меня в тупик.

Подумав немного, плотник нехотя отвечал: «Если я дам тебе горшок, ты отдашь мне неудачника в качестве платы за аренду».

Я охотно соглашался: «Договорились!»

Только тогда он отрывался от инструментов и великодушно давал мне глиняный горшок, и у меня в мгновение ока оставался только один сверчок.

Видя, что пойманные мной сверчки не так уж плохи, плотник предлагал: «Давай сыграем. Если выиграешь, я одолжу тебе горшок на целый день, если проиграешь, ты отдашь мне этого сверчка. Справедливо?»

Это было именно то, чего я хотел, и я соглашался: «Справедливо!» Плотник на минуту заходил в мастерскую, выносил своего сверчка и подсаживал к моему, чтобы они дрались. После нескольких схваток мой, естественно, проигрывал.

Как правило, его сверчок оказывался тем, которого я проиграл ему накануне.

Видя, что я расстроился, узнав своего сверчка, плотник, опасаясь, что я в досаде разобью горшок, поспешно забирал его у меня и, ободряюще посмеиваясь, говорил:

«Дружище, приходи завтра! Иди подальше в поле и обязательно поймаешь сверчков получше. Приходи завтра, приходи завтра».

Я ничего не отвечал и, грустно улыбаясь, выходил из мастерской и шел домой.

Пробегав целый день по размокшим от дождя полям, я возвращался домой обычно весь в грязи, и родные конечно же с первого взгляда все понимали. Излишне повторять, что, по заведенному порядку, я снова должен был стоять на коленях, пока горела палочка благовоний, а затем меня запирали в пустой комнате, не разрешали плакать и не давали есть. Однако старшая сестра, естественно, все-таки приносила мне еды. Съев тайком принесенную мне еду, я засыпал, обессиленный от усталости, в пустой и холодной комнате, где сновали крысы. Как я потом оказывался в своей кровати, я никогда не понимал.

Хотя меня наказывали и дома, и в школе, я все равно прогуливал, когда мне этого хотелось, и совершенно не испытывал страха перед наказанием.

Иногда, прогуливая уроки, я просто поднимался в горы, чтобы украсть из чужого сада сливы или мушмулу. Когда хозяин, схватив длинный бамбуковый шест, с проклятиями устремлялся за мной, я со всех ног пускался наутек, а отбежав подальше, поедал украденные фрукты и распевал народные песни, чтобы позлить его. Хоть я и был маленький, однако бегал очень быстро, мог проскользнуть в любую щель, и никто бы меня не поймал – это было интересно, я наслаждался такими выходками.

Если я не прогуливал занятий, в школе меня наказывали меньше, чем одноклассников. Я не был прилежным учеником, но у меня всегда получалось ответить урок, когда надо было читать наизусть. Я несколько раз пробегал глазами текст в последний момент, а потом умудрялся прочитать наизусть, не пропустив ни слова. Очевидно, из-за этой не бог весть какой способности ко мне не относились как к плохому ученику, что только усиливало мое презрение к школе. Дома не понимали, почему я не хочу хорошо учиться, ведь у меня есть способности, а я не понимал, почему они хотят только одного, чтобы я хорошо учился, и не позволяют мне играть. Сам я всегда считал учебу слишком легкой – что такого необыкновенного в запоминании иероглифов? Мне были интересны другие люди, чье обычное поведение было таким необычным. Почему мулу, вращающему жернов, нужно закрыть глаза? Почему раскаленный докрасна нож твердеет при погружении в воду? Как резчик превратил кусок дерева в статую Будды, и как у него получилось нанести такой тонкий слой золота? Как мальчик-подмастерье в кузнице проделал такое круглое отверстие в листе меди и вырезал узоры так симметрично? Таких загадок было очень много.

Жизнь была наполнена вопросами, на которые я должен был сам найти ответы. Я так много хотел знать и так мало знал, что иногда падал духом. И именно поэтому дни напролет бродил, осматриваясь, прислушиваясь, нюхая – запах мертвой змеи, гнилой травы, тела мясника, запах печи для обжига глиняной посуды после дождя – хоть в то время я не мог эти запахи передать словами, я легко узнавал и различал их. Крик летучих мышей, вздох быка, когда мясник перерезал ему горло; шипение больших желтобрюхих полозов, прячущихся на обочинах полей; тихий всплеск рыбы, что прыгает ночью в реке, – все звучало по-разному, и все это я отчетливо помнил. Когда я возвращался домой, ночами мне снились необыкновенные яркие сны. Даже сейчас, почти двадцать лет спустя, такие сны мешают мне спать и возвращают в пространство моего прошлого, уносят в мир фантазий.

Мир, открывавшийся передо мной, был достаточно широк, но, похоже, мне нужны были еще более широкие просторы. Знания, полученные в первом мире, я должен был применить во втором. Мне приходилось сравнивать, чтобы отличать хороших людей от плохих. Меня влекло неизведанное, я хотел своими глазами увидеть множество вещей и событий и понять их смысл, расспрашивая других или используя собственное воображение. Поэтому когда я мог пропустить школу, – я ее пропускал, когда не мог – мечтал об этом.

В наших краях считалось, что вольный, убегающий гулять в одиночку ребенок должен быть достаточно смелым. Если гуляешь, где вздумается, можно наткнуться на дикую собаку или злого человека. Не сможешь отразить нападение – не сможешь свободно бродить по округе. Вольный мальчик должен носить с собой маленький нож и заткнутую за пояс заостренную бамбуковую палку. Когда идешь смотреть кукольный спектакль, нужно быть готовым к драке. Если ты настолько смел, что ходишь всюду в одиночку, всегда найдется тот, кто вызовет тебя на бой. Когда окруживших тебя хулиганов оказывалось слишком много, ты мог выбрать одного, примерно равного тебе по силе, и бросить ему вызов:

«Хочешь драки? Подходи! Я с тобой разберусь!»

Выходил только этот мальчишка. Если он сбивал тебя с ног, ты получал сполна – оставалось только лежать, пока он тебя бьет. Если ты его опрокидывал – так ему и надо. Хорошенько намяв ему бока, ты мог свободно уйти, и никто тебя не преследовал. Разве что скажут напоследок: «Ну, погоди! В следующий раз…»

Если же ты трус, то куда бы ты ни пошел, даже не один, а в компании друзей, тебя непременно вызовут на бой, который ты точно проиграешь, а если откажешься, над тобой будут смеяться и враги, и друзья – себе дороже выйдет.

Смелость я унаследовал от отца. Хоть я и был мал, я бесстрашно ходил повсюду. Когда меня окружали и драка была неизбежна, я выбирал мальчика примерно моего роста и почти всегда побеждал, мне помогали ловкость и смекалка. Если удача отворачивалась и меня сбивали с ног, выручал испытанный трюк – извернуться, взобраться на противника верхом и прижать его к земле. Однажды я потерпел поражение не от мальчика, а от злой собаки, которая повалила меня на землю и укусила за руку. Я никого не боялся. Несколько раз я менял частные школы и везде находил одноклассников, вместе с которыми прогуливал занятия, и товарищей у меня было больше, чем я мог сосчитать, поэтому мне не часто приходилось драться. Но после того, как меня повалила собака, я стал бояться собак.

У взрослых в этих краях уличная драка на ножах или палках была обычным делом. Когда она начиналась, матери, чьи дети играли на улице, предупреждали их: «Держитесь подальше, озорники! Не подходите близко!» Хотя в драках солдаты нередко убивали друг друга, коварные убийства из-за угла не одобрялись. Среди искусных в открытых поединках бойцов были и военные – младшие члены «Общества Старших братьев»[180]180
  Тайное антиманьчжурское общество, возникшее в Китае в конце XVII в.


[Закрыть]. Это были свободно мыслящие, великодушные, скромные и отзывчивые, обладавшие чувством долга и сыновьей почтительности люди, которые мстили за своих друзей. Но такие военные были сформированы своим временем, и после образования республики они постепенно исчезли. Хотя некоторые молодые армейские офицеры еще сохранили остатки прежнего духа, свободу и легкость, отличавшие их предшественников, стала все больше ограничивать армейская дисциплина.

У меня было трое дядьев по отцовской линии, которые жили в деревне примерно в сорока ли к югу от города. Место называлось форт Хуанлочжай, жили в тех местах отважные люди и дикие звери. Моего отца, когда ему было три года, там чуть не утащил тигр. Мне было года четыре, когда в первый же день, едва приехав в деревню, я увидел, как четверо сельских жителей несут в город убитого тигра. Это произвело на меня неизгладимое впечатление.

Еще у меня был старший двоюродный брат по материнской линии, он жил в десяти ли к северу от города, на заставе под названием Чанниншао. Примерно в десяти ли оттуда находились мяоские деревни. У брата было румяное лицо, он служил в форте. Когда мне было четыре года, он взял меня туда на три дня, и спустя двадцать лет я все еще помню звуки барабанов и рожков, раздававшиеся на рассвете в этом маленьком форте. Этот мой двоюродный брат имел некоторое влияние на людей из деревень мяо, если бы он послал за ними, они пришли бы на его зов. Каждый раз, когда он приезжал в город, он привозил мне боевого петуха или какой-нибудь другой подарок. Он так рассказывал истории о мяо, что я никогда не хотел его отпускать. Мне он очень нравился, он был интереснее, чем дядья из деревни.

1934 г.

ОДИН УРОК СИНЬХАЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Как-то раз из деревни снова пришел мой старший двоюродный брат, встреча с ним меня очень обрадовала. Я расспрашивал его о водоподъемных колесах, о мельницах – обо всех деревенских вещах, какие только знал. Но почему-то в этот раз он совершенно не обращал на меня внимания, был неласков. Целый день он покупал белые повязки, купил так много, что не сосчитать, да еще попросил моего четвертого дядю купить столько же. В нашем доме он сложил два тюка белых повязок и сказал, что этого мало. А еще они с моим отцом все время что-то обсуждали, и, хотя я все слышал, мне было непонятно, о чем идет речь. Среди прочего они решили отправить моих братьев, старшего и младшего, вместе с няней по имени А-я в мяоскую деревню, а двух старших сестер спрятать в горных пещерах неподалеку от места, где жил двоюродный брат. Отец сразу начал осуществлять этот план, мать, по-видимому, тоже согласилась, что это удобно и безопасно. В тот же день четверо детей покинули дом, отправившись в путь вместе с двоюродным братом. Уходя, он взвалил на плечи коромысло с двумя тюками белых повязок, и я предположил, что он собирается открыть лавку, поэтому их нужно так много.

Когда двоюродный брат и все, кто шел с ним, тронулись в путь, отец спросил его:

– Завтра ночью придешь?

Тот ответил:

– Не приду, как мне все успеть? У меня еще слишком много дел!

Я полагал, что одно из его многих дел – принести мне разноцветного петуха, он давно обещал. Я вмешался:

– Приходи, только не забудь принести, что обещал!

Когда мои старшие сестры, старший и младший братья вместе с няней, мяо по национальности, собирались отправиться в деревню, отец спросил меня:

– Ты как? Пойдешь с А-я или останешься со мной в городе?

– А где будет веселее? – Я лишь имел в виду, что хочу туда, где будет интереснее.

– Не говори так! Я понимаю, ты хочешь повеселиться в городе. Тогда можешь остаться.

Я очень обрадовался, что остаюсь с отцом в городе. Ясно помню, как вечером следующего дня мой дядя, младший брат отца, с красным от напряжения лицом при свете лампы точил ножи – это было весьма занятно. Я бегал то в кладовую, смотреть, как дядя точит ножи, то в кабинет – там отец чистил ружья. Из дома ушло немало людей, он вдруг стал казаться намного просторнее. Вообще, я не был храбрецом, но в тот день мне было совсем не страшно. Я не понимал, что именно должно случиться, но чувствовал, что в скором времени произойдет какое-то важное событие. Я ходил по всему дому, крутился возле отца и слушал разговоры; лица у всех были не такие спокойные, как обычно, каждый говорил, с трудом подбирая слова. Несколько человек, проверяя огнестрельное оружие, обменивались загадочными улыбками, я тоже улыбался вместе с ними.

Днем они работали, а вечером, при свете ламп, что-то обсуждали. Долговязый четвертый дядя то выбегал на улицу, то возвращался и что-то тихо рассказывал, я притворился, что не обращаю внимания, и стал считать, сколько раз он выходил из дома. В тот день он выбегал девять раз, и в последний раз я пошел за ним в галерею.

– Дядя, что это? Вы готовитесь сражаться?

– Цыц, малец, не спишь еще? Оглянуться не успеешь, как тебя кошки съедят!

Одна из служанок тотчас утащила меня в верхнюю комнату, где, положив голову на колени матери, я уснул.

Что происходило ночью в городе и за городом, я не знаю. Проснувшись как обычно, я увидел только, что лица у взрослых были белее снега и они что-то тихо обсуждали. Меня спрашивали, слышал ли я что-нибудь прошлой ночью, я отрицательно качал головой. Людей в доме стало меньше, я подсчитал; дядьев не было, из мужчин остался только мой отец. Склонив голову, он молча сидел в своем кресле с резной спинкой. Я вспомнил про оружие и спросил:

– Папа, папа, так ты сражался?

– Малыш, молчи! Ночью мы потерпели поражение! Всех наших уничтожили, погибло несколько тысяч человек!

Тут вернулся мой долговязый дядя, весь в поту. Заикаясь, он рассказал, что к ямыню от городской стены уже принесли четыреста десять голов, целую связку человеческих ушей, семь штурмовых лестниц, ножи и еще всякие другие вещи. У реки убили еще больше, сожгли семь домов, сейчас еще не разрешают подходить к стене смотреть.

Услышав про четыре сотни голов, отец сказал дяде:

– Иди посмотри, есть ли среди них Лэнхань. Скорее, скорее!

Лэнхань – это как раз тот мой смуглолицый старший двоюродный брат; я понял, что он вчера тоже участвовал в бою за городской стеной, и разволновался. Когда я услышал, что перед ямынем так много человеческих голов, а еще и связка ушей, я вспомнил истории о том, как убивали длинноволосых[181]181
  Восстание тайпинов в Китае (1850–1864) – крестьянская война в Китае против маньчжурской империи Цин.


[Закрыть], которые мне рассказывал отец, разом обрадовался и испугался, побледнел и не знал, что делать. Умывшись, я вышел из дома. Погода была пасмурная, как будто собирался дождь, было темно и мрачно. На перекрестке, где обычно раздавались зазывные крики продавцов сладостей и других торговцев, сегодня было на удивление тихо, как после празднования Нового года. Я хотел улучить момент и пойти посмотреть на человеческие головы – они больше всего меня интересовали, я ни разу в жизни их не трогал. Вскоре такой момент подвернулся. Долговязый четвертый дядя прибежал обратно и сообщил отцу, что головы Лэнханя он не обнаружил. Тем временем людей перед входом в ямынь становилось все больше, все лавки приказали открыть; дедушка из семьи Чжан тоже вышел на улицу поглазеть. Отец спросил меня:

– Малыш, ты не боишься отрубленных голов? Если не боишься – пойдем со мной.

– Не боюсь, я хочу посмотреть на головы!

На площади перед входом в ямынь я увидел гору грязных, окровавленных человеческих голов; на оленьих рогах над воротами и на воротах ямыня – головы были повсюду. С городской стены принесли несколько штурмовых лестниц, все они были сделаны из свежесрубленного бамбука: длинные жерди с привязанными к ним многочисленными ступеньками. На ступеньках этих лестниц тоже висели головы. Увидев все это, я растерялся: зачем нужно было убивать столько людей? За что им отрубили головы? А потом я еще обнаружил ту самую связку ушей. Это было что-то! За всю жизнь мне не довелось видеть более дикой вещи. Дядя спросил:

– Малыш, тебе страшно?

Я отлично держался, ответил:

– Не страшно.

Я слышал немало историй про сражения, где часто встречались слова: «горы голов, реки крови», я смотрел театральные представления, где тоже звучало: «несметные войска разделились на победителей и побежденных». Однако, кроме как на сцене, в пьесе «Цинь Цюн плачет над отрубленной головой» – там деревянная голова каталась по ярко-красному блюду, – мне не доводилось видеть отрубленных голов. А сейчас передо мной была действительно гора окровавленных, отделенных от человеческих тел голов. Мне не было страшно, но я не мог понять, почему эти люди позволили солдатам себя обезглавить, я подозревал, что это какая-то ошибка.

Почему им отрубили головы? Что было нужно тем, кто их убивал? У меня было много вопросов. Когда мы вернулись домой, я задал их отцу, тот сказал что-то про «мятеж»; он тоже не смог удовлетворить мое любопытство. В то время я считал отца великим человеком, знающим все на свете, и вдруг (невозможно себе представить) он тоже не понимает, что произошло, – это казалось невероятным. Сейчас-то я понимаю, что в мире всегда было много вопросов, на которые ребенку никто не может дать ответ.

О готовящейся революции с самого начала знали шэньши[182]182
  Представители влиятельного сословия в императорском Китае. К нему принадлежали лица, выдержавшие экзамены на ученую степень, которая давала право занимать государственные должности.


[Закрыть], и, чтобы одолеть два ямыня, перед штурмом города сговорились с иноземными торговцами. Но оттого, что они не смогли договориться с военными, когда пришло время действовать, все пошло не так.

Мятеж был уже подавлен, но истребление только начиналось. После того как войска организовали оборону города, в деревни направили отдельные отряды солдат для поимки мятежников. Задержанным задавали несколько вопросов и сразу вели к городским воротам, чтобы обезглавить. Обычно казни проводились за западными воротами, но так как в этот раз мятежники напали с севера, с осужденными расправлялись на речной отмели у северных ворот. Каждый день казнили сто человек, по полсотни за раз; проводивших казнь солдат было человек двадцать, зевак – не больше тридцати. Иногда крестьян даже не били и не связывали веревками, а просто сгоняли на отмель. Бывало, что осужденных, стоявших чуть дальше, чем другие, солдаты принимали за зевак и забывали увести. Схваченные в деревнях люди, совершенно сбитые с толку, шли прямо на отмель и, только когда им приказывали встать на колени, начинали понимать, в чем дело, и в панике, с жалобными воплями, пытались убежать, а палачи догоняли их и разили наповал своими саблями.

Бессмысленное истребление продолжалось около месяца. Стояли сильные холода, поэтому никого не волновали разлагающиеся трупы – если не успевали закопать, то и не закапывали. Или тела выставляли для устрашения? Так или иначе, на речной отмели изо дня в день лежало по четыреста-пятьсот тел.

В конце концов, похоже, всех, кого схватили и привели из северо-западных поселений мяо, уже казнили. В официальном докладе городских властей на имя генерал-губернатора говорилось о мяоском бунте, который в соответствии с законом был подавлен.

Количество задержанных увеличивалось, приговоренные к смерти были слишком беспомощны, чтобы спастись, но убийцы немного поубавили пыл. Местные влиятельные шэньши тайно держали связь с людьми в деревнях, но только с теми, о ком не знали официальные власти. Они также обращались с просьбой к властям об ограничении количества казней и проведений их выборочно, чтобы наказывать только виновных, а остальных – отпускать. Каждый день приводили по сто-двести задержанных. Практически все они были ни в чем не повинные крестьяне. Отпустить их почему-то было нельзя, но и рубить головы всем подряд рука не поднималась, поэтому решать, кого казнить, а кого миловать, доверили почитаемому местными жителями Небесному Владыке. Задержанных тащили на площадь перед храмом, где они перед статуей божества бросали бамбуковые палочки для гадания: одна лицом вверх, другая лицом вниз – большая удача – отпустить; обе лицом вверх – энергия светлая – отпустить; обе лицом вниз – темная энергия – обезглавить. Бросок палочек определял, жизнь или смерть. Те, кому выпадала смерть, шли налево, помилованные направо. Шансы выжить – два из трех, азартная игра! – проигравшие молча опускали голову и не роптали.

Тогда мне уже разрешили гулять одному, и при первой возможности я шел на городскую стену наблюдать казни на берегу реки. Если я опаздывал и людей уже обезглавили, мы с другими детьми соревновались в зоркости: один, два, три, четыре – загибая пальцы считали, сколько там было трупов. А не то шли в храм Небесного Владыки смотреть, как бросают жребий. Я наблюдал, как деревенские жители, зажмурившись, с силой бросали бамбуковые палочки, и, уже выиграв свободу, все никак не решались открыть глаза. Другие, кто должен был умереть, вспоминали оставшихся дома детей и телят, поросят, ягнят… То душевное опустошение, те упреки богам я никогда не смогу забыть.

Я только-только вступил в жизнь, и первое, с чем я столкнулся, были именно эти события.

В марте следующего года революция[183]183
  Речь идет о Синьхайской революции 1911 г.


[Закрыть] в наших краях одержала победу, повсюду вывесили белые флаги с иероглифом «хань» – «Китай». Поддержавшие революцию солдаты маршировали по улицам города. Командир гарнизона, начальник округа и начальник уезда покинули свои посты. Благодаря поддержке местных шэньши мой отец стал важным лицом в наших краях.

К тому времени мои братья, старший и младший, и две старшие сестры вернулись из мяоской деревни. В нашем доме было много военных, во дворе – толпы народа. В толпе я заметил своего смуглолицего двоюродного брата. Он не погиб, за спиной у него висел кинжал, на ярко-красных ножнах из бычьей кожи два золотых дракона. Он беседовал с кем-то о ночи, когда штурмовали стены города. Я тихо сказал ему:

– Я ходил в храм смотреть, как бросают жребий, высматривал тебя среди задержанных, но не увидел.

Двоюродный старший брат сказал:

– Они до меня не добрались, руки коротки. Теперь моя очередь разделаться с ними.

В тот день жители города отправились в храм Небесного Владыки на собрание. Мой отец как раз выступал с речью, когда старший двоюродный брат взобрался на трибуну и врезал по лицу начальнику уезда. Все захохотали, и уже не было смысла продолжать речь.

Революция принесла перемены в нашу семью. На выборах в совет представителей города Чанша отец проиграл кому-то по фамилии У, в нем взыграла обида, и он в порыве гнева уехал в Пекин. После его отъезда мы только раз виделись с ним в Чэньчжоу, когда через двенадцать лет после этих событий, покидая Западную Хунань, я отправился вниз по реке, – и больше не виделись.

Когда отец, потерпев поражение на выборах, уехал из родных краев, моей самой младшей девятой сестре было всего три месяца от роду.

После революции в наших краях мало что изменилось. Режим зеленознаменных войск[184]184
  Войска Зеленого знамени – китайские войска, перешедшие на сторону маньчжур во времена завоевания Китая. Они не входили в Восьмизнаменные войска и располагались по всей стране мелкими гарнизонами (обычно численностью не больше тысячи человек).


[Закрыть] и система колонизации окраинных земель остались прежними. В местах, где сохранялась воинская повинность, как и раньше, каждый месяц сами военные или члены их семей шли в гарнизон получать довольствие и жалованье, солдаты гарнизона несли службу и в назначенное время выходили на построение у ворот ямыня. Каждый вечер на городской башне, как прежде, звучали горны и барабаны. Но система размещения оборонительных войск стала немного другой, оружие в армии было полностью заменено, местный командный состав тоже изменился. Начальником уезда стал уроженец здешних мест, командира гарнизона тоже заменили на местного. У входа в каждый дом, принадлежавший военному, прибили табличку со сведениями о нем; таблички были разные, поскольку разной была воинская повинность.

Если говорить о моих детских впечатлениях от революции, то единственное, что отчетливо врезалось мне в память, это картины убийства тысяч безвинных крестьян.

На третий год после революции у нас открылась начальная школа нового образца, а на четвертый год я пошел учиться в эту новую школу.

1934 г.