Текст книги "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни"

Автор книги: Шэнь Цунвэнь

Глава третья

7

Наступил праздник лета. Цуйцуй с дедом за три дня до того условились, что он останется на вахте у переправы, а Цуйцуй и пес пойдут к дому Шуньшуня смотреть на гуляния. Цуйцуй сперва не соглашалась, но все же уступила. Однако день спустя снова пожалела о согласии, думая, что если идти смотреть, то должны пойти оба, а если бдеть у лодки, то тоже обоим. Дед понял, что в душе ее сражаются желание праздника и любовь к нему. Оказаться препятствием на пути к веселью совсем уж никуда не годилось!

– Цуйцуй, ты чего? – улыбаясь, спросил паромщик. – Мы же договорились, а ты вдруг пожалела, у нас, у чадунцев, так не принято! Сказано – сделано, нельзя, чтобы то одно, то другое. Я не настолько выжил из ума, чтобы не помнить, что ты согласилась!

Хотя было видно, что он понимает, почему внучка передумала, но она была слишком послушным и правильным ребенком, и дед от этого приуныл. Когда дед замолчал, и молчал долго, Цуйцуй спросила:

– Если я уйду, кто останется с тобой?

– Если ты уйдешь, со мной будет лодка, – ответил дед.

Цуйцуй нахмурилась и горько усмехнулась:

– С тобой будет лодка, ха-ха, лодка с тобой будет. Дедушка, ну ты и…

«Все равно однажды ты уйдешь», – подумал дед, но вслух говорить об этом побоялся. Какое-то время ему нечего было сказать, потом он отправился в садик за домом возле пагоды проведать лук, и Цуйцуй пошла следом.

– Дедушка, я решила не ходить. Если надо, чтобы кто-нибудь пошел, то пусть лодка идет, а я вместо нее с тобой побуду.

– Хорошо, Цуйцуй, если ты не пойдешь, то я пойду, возьму с собой красный цветок и притворюсь бабушкой Лю[142]142
  Персонаж романа «Сон в красном тереме».


[Закрыть], которая решила в городе себя показать, да на других посмотреть.

И потом они долго смеялись.

Дед занимался луком, а Цуйцуй вырвала одну большую стрелу и затеяла в нее дудеть. С восточного берега кто-то затребовал переправы, и девочка, не дав деду сняться с грядки, помчалась сама, запрыгнула в лодку и повела ее к пассажиру, тянучи за трос. Переправляясь, она кричала:

– Дедушка, пой, пой!

Но дед не пел, он стоял на высоком камне, глядя на нее и отмахиваясь, не говоря ни слова.

У него на душе лежал камень, тяжелый камень – Цуйцуй выросла.

Цуйцуй росла день за днем, случайно сказав что-то – краснела. Время прошло, и теперь она думала совсем о других вещах. Ей нравилось смотреть на невест с напудренными лицами, нравилось говорить о них, нравилось вплетать в волосы цветы, а еще нравилось слушать песни. И в пении жителей Чадуна она уже могла различить куплеты о любви. Иногда ей будто бы становилось одиноко; она любила сидеть на камне и любоваться облаками. Если дед спрашивал: «О чем думаешь, Цуйцуй?», она, слегка стесняясь, тихо отвечала: «Смотрю, как в реке дерутся утки!» Это местное присловье означало: «Ни о чем не думаю». И в то же время, спрашивая себя: «Цуйцуй, а и правда, о чем ты думаешь?», она сама себе же отвечала: «Мысли все далеко, их много. Но я не знаю, о чем думаю». Она действительно все время думала и сама не знала о чем. Тело девочки созрело, в этом теле уже случалось «странное», естественно пришедшее с возрастом, случалось каждый месяц и тоже повергало ее в раздумья и в мечтания.

Дед понимал, что это значит. Он семьдесят лет прожил на лоне природы, но с некоторыми вещами в ней, да и вообще в мире, не мог совладать. Цуйцуй выросла, и это напомнило ему о делах минувших дней, вытащило кое-какие похороненные под толщей времен события.

Мать Цуйцуй была очень похожа на дочь. Длинные брови, большие глаза, яркий румянец, кротость, заслужившая всеобщую любовь. Глазастая, с подвижными бровями, она всегда радовала старших. Казалось, она никогда не покинет гнездо. Но пришло несчастье – она познакомилась с тем солдатом, а под конец бросила старого отца и маленькую дочь – умерла вслед за ним. Старый паромщик говорил, что в этом нет ничьей вины, что за него несет ответственность только Небо. Но, хотя на словах он Небу не пенял, как же горько было у него на сердце! То, что выпало на его долю, по чести сказать, было несправедливо! На словах он забыл обо всем, однако на самом деле не мог отпустить свою боль, не мог смириться с тем, что случилось!

Но еще ведь есть и Цуйцуй. Последуй она сейчас по стопам матери, смог бы дед в свои преклонные годы вырастить еще одного птенца? Человек полагает, а Бог располагает! Он был слишком стар, он хотел отдохнуть, ведь любой добрый деревенский житель получает сполна все отведенные ему невзгоды и тяжкий труд. Будь где-нибудь наверху Бог, и будь у него пара рук, чтобы все распределить, очевидно же, что справедливо было бы забрать первым деда и позволить молодым в новой жизни получить надлежащую долю радостей и горестей, тогда во всем этом был бы хоть какой-то смысл.

Но дед думал вовсе не об этом. Он волновался за Цуйцуй. Иногда он лежал на большом камне у дома и обдумывал свои заботы в компании звезд. Он думал о том, что смерть уже скоро заберет его, и именно то, что Цуйцуй выросла, означало, что он действительно постарел. Во что бы то ни стало нужно было найти ей опору. Раз уж несчастная мать передала ему девочку и она выросла, то теперь он тоже должен передать ее кому-то, только тогда его дела будут завершены! Но кому? Как найти человека, который бы не обидел ее?

Когда Тяньбао Далао переправлялся через реку несколько дней назад и беседовал с дедом, то напрямик сказал ему:

– Дядюшка, Цуйцуй ваша очень красива, прямо как Гуаньинь. Пройдет года два, и если я стану заниматься делами в Чадуне и мне не нужно будет носиться повсюду, как вороне, я непременно буду приходить на берег петь для нее каждую ночь.

Дед наградил его прямоту улыбкой. Переправляя лодку, он разглядывал Далао своими невеликими глазками.

После этого Далао сказал:

– Но Цуйцуй слишком нежная, боюсь я, что она только и умеет слушать, что ей поют мужчины из Чадуна, но не сможет, подобно чадунским женщинам, делать то, что положено жене. А мне нужна любимая, которая бы слушала мои песни, но при этом была хорошей хозяйкой. «Хочу и рыбку съесть, и на мель не сесть», – да, вот уж это сказано прямо про меня!

Дед потихоньку развернул лодку, пришвартовав корму к берегу, и сказал:

– Твоя правда, Далао! Ну, ты сам смотри.

В чем там эта правда, дед не понимал и не знал, как на это следует отвечать. Когда парень ушел, дед, вспоминая его слова, и печалился, и радовался. Ведь если Цуйцуй должна кого-то выбрать, то этот человек должен позаботиться о ней? Если и вправду выбрать его, согласится ли Цуйцуй?

8

Ранним утром пятого числа посыпал моросящий дождик, в верхнем течении прибыло немного праздничной воды, и река стала горохово-зеленого цвета. Дед снарядился в город, чтобы купить кое-каких вещей для праздника, надел «накидку» из листьев, в которые заворачивают цзунцзы, взял корзину, большую тыкву-горлянку с вином, повесил на плечо перекидной кошель со связкой из 600 чохов в нем и ушел. Праздник привел к реке множество людей из маленьких деревень и крепостей[143]143
  Так называли укрепленную деревню.


[Закрыть] с деньгами и добром; все эти люди шли в город покупать и обменивать товар, они отправились в путь довольно рано, поэтому после ухода деда пес остался с Цуйцуй нести вахту у парома. Цуйцуй в новехонькой накидке переправляла пассажиров туда и обратно. Пес сидел в лодке и всякий раз, когда та причаливала, непременно спрыгивал на берег с веревкой в зубах, к радости путников. Многие деревенские ехали в город со своими собаками, ведь, как говорят в народе, «собака не уходит далеко от дома», а если уходит, то, даже сопровождая хозяина, ведет себя смирно. Когда они добирались до переправы, пес Цуйцуй обязательно подходил их обнюхать, но ловил взгляд хозяйки и как будто понимал, что она хочет сказать, и не предпринимал никаких действий. Когда они добирались до берега, он завершал работу с веревкой, видел, что те незнакомые собаки поднимаются в гору, и бежал догонять их. Это влекло за собой сердитый окрик Цуйцуй: «Пес! Ты что бесишься? Еще дел невпроворот, ну-ка быстро сюда!» И тогда пес со всех лап мчался к парому, но по-прежнему обнюхивал в нем всех до единого.

– Что за легкомыслие! – говорила Цуйцуй. – Где ты такому научился? А ну сядь вон там смирно!

Пес, казалось, все понимал, возвращался на свое место и, только унюхав что-то или словно бы вспомнив, тихонько лаял, но совсем чуть-чуть.

Дождь лил без остановки, и река покрылась дымкой. Когда Цуйцуй нечем было заняться в лодке, она прикидывала путь старого паромщика. Она знала, куда он должен сегодня пойти, с кем встретиться, о чем говорить, что происходит в этот день перед городскими воротами, что происходит на улице Хэцзе; «в голове ее был целый том»: она будто видела все собственными глазами. А еще она хорошо знала деда – стоило ему увидеть в городе знакомого из гарнизона, не важно, конюха или повара, он тут же высказывал все полагающиеся случаю поздравления. Скажет: «Поручик, кушайте-пейте на здоровье!», а тот ответит: «Лодочник, ешь-пей досыта». Если дед скажет так, а тот в ответ: «Да что же мне есть-пить? Четыре ляна мяса, две чарки вина, ни наесться, ни напиться!», тогда дед тут же с радостью приглашал знакомого на берег своей речушки – напиться всласть. Если же человек хотел выпить из дедовой горлянки, не сходя с места, старый паромщик не скупился и тут же передавал ему бутылек. Пригубив, солдаты из лагеря закручивали от удовольствия язык, облизывали губы, хвалили вино и тут же получали настоятельное приглашение сделать второй глоток. В таких обстоятельствах вина становилось мало, и нужно было бежать в первую попавшуюся лавку, чтобы наполнить горлянку доверху.

Цуйцуй также знала, что дед пойдет на пристань поболтать с лодочниками, которые день-два как причалили, спросит о ценах на рис и соль ниже по течению, а иногда, сгорбившись, нырнет в трюм, пропитанный запахами морской капусты и кальмаров, запахами масла, уксуса, дыма от сгоревших дров; лодочники добудут из маленьких сосудов пригоршню фиников и отдадут старому паромщику, и спустя какое-то время, когда он вернется домой и Цуйцуй будет на него обижаться, примирение будет достигнуто этими финиками.

Когда дед приходил на улицу Хэцзе, многие владельцы лавок дарили ему цзунцзы и прочее в знак уважения за то, что исправно заведовал переправой, и хотя дед и кричал: «Куда я понесу всю эту кучу, она же раздавит мои старые кости!», он был благодарен за эти подарки. А добравшись до мясной лавки и заподозрив, что продавцы не захотят брать деньги, предпочитал уходить в другое место, не желая пользоваться их великодушием. Тогда мясник говорил: «Дедушка, ну зачем вы так считаетесь? Я ведь вас не плуг в поле заставляю тянуть!» Но нет, паромщик думал, что это кровавые деньги, их нельзя сравнивать ни с чем другим, и если мясник не брал плату, то он сперва точно отсчитывал монеты, а потом метал их в большое и длинное бамбуковое коленце-копилку, хватал мясо и убегал.

Продавцы знали его и, взвешивая мясо, всегда выбирали лучший кусок, да еще и нарочно взвешивали больше, чем он просил; замечая такое, он возмущался: «Эй, эй, хозяин, не надо мне таких щедрот! Мясо с ноги в городе идет на кальмара с мясными нитями, нечего тут надо мной шутить! Мне нужна шея, мне нужно плотное и клейкое мясо, я же лодочник, мне его потушить с морковью да вином запить!» Получив свое мясо и расплачиваясь, он вначале считал деньги сам, потом поторапливал мясника, чтобы тот тоже посчитал, а мясник, по обыкновению, просто бросал деньги в копилку, и тогда паромщик удалялся с прямо-таки очаровательной улыбкой. Мясник и прочие покупатели при виде его лица не могли удержаться от смеха…

Цуйцуй также знала, что дед, будучи на улице Хэцзе, обязательно зайдет в гости к Шуньшуню.

Она повторяла про себя все, что видела и слышала во время обоих праздников, и в сердце ее зацветала радость, как будто ее что-то ожидало; это чувство было словно неосязаемые подсолнухи, которые видишь, зажмурив глаза ранним утром на кровати, – как будто ясно стоят перед глазами, но не можешь толком рассмотреть и ухватить. «Неужели в Байцзигуане водятся тигры?» – подумала она, сама не зная, почему неожиданно вспомнила это место. Оно находилось на реке Юшуй больше чем в двухстах ли от Чадуна! А потом подумала: «Тридцать два человека на шести веслах, а если ветер попутный, то ставят большой парус – штуку, сшитую из ста полотнищ белой ткани; сперва на такой лодке плывут через озеро Дунтинху, как же смешно…»

Она не знала, сколь велико это озеро Дунтинху и никогда не видела таких больших лодок, а всего смешнее, что она даже не представляла, почему задумалась об этом!

Явилась целая толпа путников, а с ними коромысло с ношей, были люди, похожие на тех, кто ездит по казенным делам, а еще были мать с дочкой. Мать была одета в крепко накрахмаленное синее платье, на щеках девочки рдели два намазанных красным кружка, а сама она была наряжена в новую одежду, которая не слишком удачно сидела на ней; обе ехали в город поздравить родственников и посмотреть на гонки. Когда вся компания расселась в лодке, Цуйцуй, разглядывая девочку, стала перегонять паром на другой берег. Она предположила, что девочке лет тринадцать-четырнадцать, вид у нее был очень изнеженный, наверняка еще никогда не уезжала от матери. На ногах девочки красовалась пара остроносых, подбитых гвоздями и натертых маслом башмачков, на которые налипло немного желтой грязи. Штаны были из зеленой ткани с фиолетовым отливом. Увидев, что Цуйцуй разглядывает ее, девочка уставилась на нее в ответ; глаза ее блестели, как два хрустальных шарика. Она была чуть стеснительна, чуть скованна, и в то же время, сразу видно, невероятно избалованна. Женщина, вероятно, ее мать, спросила, сколько Цуйцуй лет. Цуйцуй хихикнула, с неохотой ответила и в свою очередь спросила, сколько лет девочке. Услышав, что тринадцать, она невольно засмеялась. Мать с дочерью явно были из состоятельной семьи, весь их вид говорил об этом. Разглядывая девочку, Цуйцуй заметила, что у той на руке посверкивает серебряный браслет с узором-косичкой, и капельку позавидовала. Когда лодка причалила и пассажиры один за другим начали сходить на берег, женщина достала монетку, вложила ее в руку Цуйцуй и ушла. В тот момент Цуйцуй напрочь забыла дедушкины правила – не поблагодарила ее, денег не вернула, а только в оцепенении смотрела на девочку в толпе. Но когда пассажиры почти скрылись за вершиной горы, Цуйцуй неожиданно сорвалась, догнала их и уже на самом верху вернула монетку женщине.

– Это тебе в подарок! – сказала та.

Цуйцуй не ответила, только с улыбкой покачала головой и бегом вернулась к лодке.

Добежав до переправы, она услышала, что ей кричат, и повела паром на другой берег. Во второй раз переправлялось семь человек, среди них две девочки, тоже по случаю лодочных гонок одетых во все новое, но они были совсем не так прекрасны, и мысли Цуйцуй все время возвращались к той, что переправлялась до них.

Сегодня паром требовался многим, и девочек было больше, чем обычно. Цуйцуй тянула трос и разглядывала их, поэтому все увиденное – красивое, удивительное, странное – надолго запечатлелось в ее памяти. Когда некого было перевозить, оставалось только ждать деда и вновь и вновь вспоминать ту девочку. Поглощенная своими мыслями, Цуйцуй тихонько напевала:

– В Байгуаньцзи пришел тигр, хочет съесть командира дочек… На старшей – золотые цветочки, на средней – серебряные браслеты, только на мне, младшей, ничего нету, в ушах круглый год соевые росточки…

Из города возвращался деревенский, который видел старого паромщика на улице Хэцзе перед винной лавкой; старик настоятельно предлагал молодому лодочнику свою горлянку с только что купленным ханшином – все это он пересказал Цуйцуй по ее просьбе. Девочка засмеялась – пылкая щедрость деда не знала ни времени, ни места. Переправившийся ушел, и она на лодке тихонько замурлыкала песню колдуна, которую исполняли в декабре, благодаря духа за внимание к просьбам людей.

 
Горный дух, дух святой, глянь, народ у нас какой,
Он и честен, он и млад, он здоровием богат,
Взрослый пить горазд и спать, и работу выполнять,
Дети могут вырастать, хлад и голод обуздать,
Тянет плуг охотно скот, яйца курица несет,
Жены сыновей растят, песню спев, мужей пленят.
 

 
Горный дух, дух святой, с двух сторон приди постой,
Под Гуань Юем[144]144
  Военачальник царства Шу эпохи Троецарствия и один из главных героев классического романа «Троецарствие».


[Закрыть] мчит скакун,
Хлыст стальной взял Вэй Чигун![145]145
  Дух-охранник дверей.


[Закрыть]
Горный дух, дух святой, с облаков в наш мир спустись!
Чжан Голао[146]146
  Один из восьми даоских бессмертных.


[Закрыть] на осле,
Ли Тегуай[147]147
  «Ли Железная клюка» – даосский бессмертный, непременным атрибутом которого был железный посох.


[Закрыть], не оступись!
 

 
Нам подарен божеством
Дождик, счастье, ветерок
В авангард – еду с вином,
Свин с барашком над огнем!
 

 
Хун Сюцюань[148]148
  Лидер Тайпинского восстания – крестьянской войны против империи Цин и иностранных колонизаторов.


[Закрыть], Ли Хунчжан[149]149
  Политический деятель, прославившийся подавлением Тайпинского восстания.


[Закрыть],
Каждый прежде был тиран,
Убивал и жег огнем,
Хоть и праведным притом, —
Приходите ж пировать!
 

 
Вдоволь ешь, вдоволь пей,
Под луной – через ручей.
Пьяным под руку домой,
А я с песнею своей!
 

Мягкая мелодия этой песни была радостной и в то же время немного печальной. Допев, Цуйцуй ощутила легкую тоску. Она вспомнила, как в конце осени благодарили духов, и в поле беспорядочно мелькали огни и пели рожки.

Вдалеке уже послышался барабанный бой; она знала, что лодки с нарисованной на боку длинной киноварной полосой уже спустили на воду, а мелкий дождик все не прекращался, и поверхность речки была окутана дымкой.

9

К обеду вернулся дед, увешанный всякими разностями; взойдя на горку, он тут же позвал Цуйцуй, чтобы та пригнала лодку.

А та, видя, сколько народу собралось в город и понимая, что с лодки ей никак не уйти, заслышав голос деда, разволновалась и пронзительно закричала:

– Дедушка, дедушка, я сейчас приплыву!

Старый паромщик забрался с пристани в лодку и разложил по дну вещи, которые нес на плече, после чего стал помогать Цуйцуй переправляться и смеялся, словно маленький ребенок, застенчиво и скромно:

– Цуйцуй, так сильно волновалась?

Цуйцуй вообще-то хотела упрекнуть деда, но ответила:

– Дедушка, я знаю, ты на улице Хэцзе кого-то выпить с тобой подбивал, и тебе было очень весело.

Цуйцуй знала, что сам поход на улицу Хэцзе порадовал деда, но скажи ему об этом – раскричится от стыда, поэтому слова, готовые вылететь, остались за сомкнутыми губами.

Девочка рассмотрела все разложенное по дну, не нашла горлянки с вином и хихикнула.

– Дедушка, а ты щедрый, пригласил поручика и лодочников с тобой выпить, так даже горлянку съели!

– Да где уж там, мою горлянку Шуньшунь забрал, – смеясь, поспешил разъяснить дед, – когда он увидел, что я всех угощаю, сказал: «Эй, Чжан Хэн-лодочник[150]150
  Персонаж романа «Речные заводи».


[Закрыть], так не пойдет. У тебя же нет винокурни, можно ли так? Дай-ка мне это, пригласи меня, я все выпью». Он правда так сказал: «Пригласи меня, я все выпью». Я и отдал ему горлянку. Но я думаю, что он со мной шутку разыграл. Неужто в его доме ханшина мало? Скажи, Цуйцуй…

– Дедушка, ты думаешь, он и правда хотел твоего вина, вот и шутил с тобой?

– А как же тогда?

– Успокойся, он наверняка удержал твою горлянку, потому что ты людей направо и налево угощал. Он просто не хотел, чтобы ты без вина остался. Подожди, увидишь, он пришлет ее тебе. А ты и не понял, вот же…

– Ишь ты, а ведь и правда!

За разговором они причалили, Цуйцуй постаралась первой схватить что-нибудь и помочь деду донести, но достался ей только рыбий хвост – дедов перекидной кошель. Денег в нем не осталось вовсе, зато был сверток сахару и сверток маленьких кунжутных лепешек. Стоило им донести покупки до дома, с другого берега запросили переправы; дед поручил Цуйцуй приглядывать за мясом, чтобы его не стащили дикие кошки, а сам отправился к реке заниматься делом. Скоро он шумно вернулся в компании человека, которого перевозил. Оказалось, что тот привез тыкву-горлянку с вином.

– Цуйцуй, ты угадала, – услышала девочка, – мне горлянку привезли!

Цуйцуй не успела отойти к очагу – дед зашел в дом в компании широкоплечего молодого человека с загоревшим дочерна лицом.

Девочка с гостем смеялись, пока дед рассказывал что-то свое. Гость с улыбкой разглядывал ее, а она, осознав, почему он разглядывает, смутилась и ушла к очагу разводить огонь. С реки вновь затребовали переправы, и девочка поспешила к лодке. Сразу после этих очень кстати подоспели другие путники. Хотя с неба и падал мелкий дождик, пассажиров было больше обычного, ей пришлось переправлять их в три захода. Занятая делом, Цуйцуй все же думала о дедушкиной радости. Почему-то тот, кто явился из города с горлянкой, показался ей знакомым, но она никак не могла вспомнить, кто же он такой.

– Цуйцуй, иди сюда, отдохни! – крикнул ей дед со своего камня. – Посиди с гостем.

Девочка хотела пойти в дом, к очагу, когда перевезет последнего пассажира, но после крика деда на берег не вернулась.

Гость спросил деда, пойдет ли он в город смотреть на гонки, и старый паромщик ответил, что нужно присматривать за переправой. Они поговорили еще. Только после этого гость перешел к делу:

– Дядя, ваша Цуйцуй взрослая уже, красавицей выросла.

– Ты прямо как брат твой старший говоришь, – засмеялся паромщик. – Так же без обиняков. Эрлао, здесь только тобой восхищаются, – подумав, добавил он. – Все говорят, что ты красивый! «Леопард с горы Бамяньшань, золотой фазан с реки Дидиси». Эти красивые слова как раз про тебя придумали!

– Преувеличивают!

– Вовсе нет! Я слышал, как на пристани рассказывали, что, когда ты в прошлый раз вел лодку, за Саньмэнем у порогов Байцзигуань беда случилась, и ты из бушующих волн спас трех человек. А в ту ночь на порогах вас увидели девушки из деревни и всю ночь у вашего навеса песни распевали, правда?

– Да не девушки пели всю ночь, а волки выли. То место и знаменито тем, что там полно волков, они только и мечтали улучить момент и сожрать нас! Мы развели огромный костер, чтобы их отпугнуть, только тем и спаслись!

Старый паромщик рассмеялся:

– Ну и того лучше! Верно люди говорят. Волки едят только девушек, детей, восемнадцатилетних красавцев, а стариков, таких, как я, есть не хотят.

– Дядюшка, – сказал Эрлао, – вы здесь уж столько лет прожили, вот все говорят, что у нас тут место годное, по фэншую здесь должны рождаться великие люди, но я понять не могу, почему до сих пор никого великого не объявилось?

– Ты имеешь в виду, что раз все по фэншую, то должны рождаться знаменитые люди? Я думаю, такие в нашем захолустье не родятся, но и не страшно. У нас есть умные, искренние, храбрые, трудолюбивые молодые люди, большего не нужно. Вот такие, как вы с отцом и братом. Вы уже принесли много славы нашим краям.

– Хорошо сказано, дядя, я тоже так думаю. Если где-то не родятся плохие люди, а родятся хорошие, вот как вы, хоть и в годах, а крепкий что махил, выносливый да уверенный, к тому же и серьезный, и щедрый, это редко бывает.

– Я уже старик, о чем тут говорить. Много дорог исходил под солнцем и дождем, нес тяжкое бремя, бывало, чревоугодничал, бывало, голодал да замерзал, – получил все, что мне отведено, скоро уже буду лежать в этой холодной земле и кормить червей. Все, что в мире есть, вам, молодым, осталось, трудитесь хорошенько, и время будет ваше. Но и вы время не упустите!

– Дядюшка, глядя на ваше трудолюбие, мы, молодые, не посмеем время упускать!

Выпалив это, Эрлао засобирался уходить, и паромщик вышел к дверям покричать Цуйцуй, чтобы она развела огонь, вскипятила воды и приготовила поесть, а он бы подменил ее на лодке. Цуйцуй отказалась сходить на берег, однако гость уже сел в лодку, и, когда Цуйцуй повела ее, дед с напускной укоризной сказал:

– Цуйцуй, ты не поднялась к нам, неужели хочешь, чтобы я в доме за жену был и стряпней занимался?

Цуйцуй покосилась на гостя и, увидев, что он пристально разглядывает ее, тут же повернулась спиной, закрыла рот и сосредоточенно потянула за трос, медленно перегоняя лодку на другой берег.

– Цуйцуй, как поешь, пойдешь с дедушкой смотреть на гонки?

Цуйцуй от смущения не могла вымолвить ни слова, но потом все же выпалила:

– Дедушка сказал, что не пойдет, если он пойдет, то некому будет за лодкой приглядывать.

– А ты?

– Если дедушка не пойдет, то и я не пойду.

– Ты тоже приглядываешь за лодкой?

– Я за дедушкой.

– Давайте я один вместо вас двоих за лодкой пригляжу, согласны?

Лодка причалила, ткнувшись носом в земляную насыпь. Эрлао спрыгнул на берег и, стоя на склоне, сказал:

Цуйцуй, прости за беспокойство! Я вернусь домой и пришлю человека подменить вас, быстрее ешьте и приходите к нам домой на лодки смотреть, сегодня народу много, настоящий праздник.

Цуйцуй не поняла добрых намерений этого незнакомца. Почему ей обязательно нужно идти к нему домой смотреть на гонки? Поджав губки, она улыбнулась и потянула лодку обратно. Доплыв до домашнего берега, она увидела, что тот человек все еще стоит на маленькой горе на противоположном берегу, как будто чего-то ждет, и не торопится уходить. Девочка вернулась домой, подошла к очагу развести огонь и, закладывая в него немного отсыревшую траву, спросила у деда, который как раз пригубил из принесенной гостем горлянки:

– Дедушка, тот человек хочет вернуться домой и прислать кого-то тебе на смену, хочет, чтобы мы с тобой пошли на лодки смотреть, ты пойдешь?

– А ты хотела бы пойти?

– Если мы вдвоем пойдем, то с радостью. Этот человек очень хороший, и я как будто знаю его, кто это?

«Вот уж верно, он тоже считает тебя хорошей!» – подумал дед, а вслух, смеясь, сказал:

– Цуйцуй, а ты не помнишь разве, два года назад на берегу реки тебе человек сказал, что тебя рыба съест?

Цуйцуй поняла, но по-прежнему притворялась, что не понимает, и спросила:

– А кто он?

– Ну, подумай, угадай.

– В книге «Сто старых фамилий»[151]151
  Рифмованный список китайских фамилий, составлен ок. X в.


[Закрыть] народу много, я ни за что не угадаю, кто он такой.

– Эрлао из семьи Шуньшуня, заведующего пристанью, он тебя знает, а ты его нет!

Дед хлебнул из горлянки и, будто бы хваля вино, но в то же время словно хваля и человека, тихонько сказал:

– Хорошо, на редкость хорошо!

Внизу у насыпи закричали искавшие переправы, и дед, приговаривая «Хорошо, хорошо…», поспешно спустился в лодку и отправился работать.