Текст книги "Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946"

Автор книги: Шарль де Голль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)

Тем не менее, правительство Чунцина не переставало заверять нас в самых добрых к нам чувствах. Еще в октябре 1944 маршал Чан Кайши заявил нашему послу Пешкоффу: «Уверяю вас, у нас нет никаких видов на Индокитай. Более того, если в какой-то момент вам понадобится наша помощь, мы окажем ее, исходя из самых добрых побуждений. Передайте генералу де Голлю, что такова суть нашей политики. И пусть он увидит в ней мое личное перед ним обязательство». Во время моего визита в Вашингтон я встретился с находившимся там же проездом г-ном Т. В. Сунгом. Глава исполнительной власти и министр иностранных дел Китайской республики официально подтвердил мне позицию его страны. Г-н Сунг посетил меня 19 декабря в сопровождении посла Цзень-Тая в Париже, и на мое замечание относительно достойных сожаления действий войск генерала Лу-Ханя пообещал мне, что его правительство «немедленно исправит положение и выведет свои войска из Индокитая». Но ни добрые намерения, ни даже приказы центральных властей не помешали Лу-Ханю прочно обосноваться в Тонкине. [263]

Прибытие наших солдат, эвакуация японцев, уход иностранных войск – таковы были условия, способные дать Франции шанс вернуть утраченные в Индокитае позиции. Но важнее всего было твердое знание целей, которые она перед собой ставила. Я, естественно, не мог выработать в деталях политику, пока ситуация на полуострове была столь запутанной. Но я был достаточно осведомлен, чтобы понимать невозможность установления прежней прямой формы правления. Поэтому в качестве цели могло быть выбрано лишь создание ассоциации, объединяющей Французскую Республику с каждой из стран, входящих в Индокитайский союз. Соглашения надо было заключать с теми, кто наиболее полно представлял государственную власть и население этих стран, причем никого нельзя было исключать из процесса переговоров. Именно эту цель я перед собой поставил.

Что касалось Лаоса и Камбоджи, то наличие в этих странах прочных династий практически снимало все проблемы. С Вьетнамом дело обстояло много сложнее. Я принял решение действовать поэтапно. Леклерку я приказал сначала закрепиться в Кохинхине и Камбодже и лишь затем вводить войска в Аннам. Для вступления в Тонкин он должен был ждать моего приказа. Я надеялся, что со временем ситуация прояснится, население устанет от пребывания китайских войск и между Сентени и Хо Ши Мином установятся деловые отношения. Верховный комиссар д'Аржанлье получил от меня приказ начать выполнение своей миссии с высадки во французских владениях в Индии. Прибыв в Чандернагор, он должен был осмотреться и познакомиться с общим положением дел. Затем, после того, как присутствие наших войск произведет должный эффект, а его помощники наладят связь с различными территориями, ему предстояло перебраться в Сайгон для руководства всеми необходимыми действиями.

На всякий случай я разработал секретный план. Речь шла о том, чтобы вывести из небытия прежнего императора Зуи-Тана, если его преемник и родственник Бао-Дай окажется, по каким-либо причинам, не на высоте положения. Зуи-Тан, свергнутый в 1916 и вновь ставший принцем Вин-Санем, был отправлен на Реюньон, в ходе этой войны, по своему настоянию, служил во французской армии в чине майора. Это была сильная личность. Тридцать лет ссылки не стерли из памяти народа Аннама имя бывшего императора. 14 декабря я встретился [264] с ним, чтобы обсудить в серьезном мужском разговоре наши дальнейшие общие дела. Но с кем бы ни пришлось нашему правительству вести переговоры, для себя я решил лично отправиться в Индокитай, когда настанет час торжественного подписания соглашений со странами полуострова.

Пока же до этого было далеко. На данный момент проблема носила прежде всего военный характер. 12 сентября в Сайгон прибыли первые французские части, 13 числа там же появилось британское соединение, а 23-го вспыхнул первый мятеж. От рук фанатиков погибло несколько европейцев и американцев. Однако союзные части, в числе которых был и французский полк, сформированный из офицеров и солдат, еще вчера томившихся в японском плену, усмирили мятежников. Жану Седилю удалось добиться передышки, и 5 октября генерал Леклерк въехал в столицу под приветственные возгласы 10 тыс. французов, которые в течение семи месяцев подвергались угрозам и оскорблениям. По мере высадки частей Экспедиционного корпуса обстановка улучшалась как в Кохинхине, где с помощью решительных мер был наведен порядок, так и в Камбодже, где прояпонски настроенные министры были заменены надежными людьми. Японцы, к тому же, постепенно полуостров покидали, а адмирал Маунтбеттен вывел с его территории английские войска. 31 октября верховный комиссар Франции занял место во дворце Нородома.

В Индокитае Франция вновь заняла причитающееся ей достойное место. Конечно, на земле, усеянной препятствиями, и при грозовом небе над головой нерешенных проблем оставалось немало. Но по сравнению с периодом невзгод, изрядно потрепавших наш престиж, огромные изменения бросались в глаза. Еще вчера в Сайгоне, Гуэ, Ханое, Пном-Пене, Луанг-Пробанге нас навечно похоронили. Сегодня же никто не сомневался, что будущее без нас немыслимо.

В Европе, Африке, Азии, где Франции пришлось пережить неслыханное падение, она, ко всеобщему удивлению, встала на ноги и, благодаря необычному стечению обстоятельств, перед ней открылась перспектива сыграть роль, достойную ее национального гения. Что это? Первые лучи восходящего солнца или последние лучи заката? Ответ на этот вопрос даст французский народ. Да, сегодня мы обескровлены. Но при этом крах наших врагов, потери, понесенные нашими прежними конкурентами, соперничество, сталкивающее лбами две самых мощных на [265] планете державы, призыв, обращенный народами мира к Франции, выполнить свою миссию развязывали нам на какое-то время руки.

Что касалось меня, то я знал пределы своих возможностей, ощущал свою беспомощность, понимал, что один человек не может заменить собой целый народ. Но как я хотел вселить в души людей ту убежденность, которая двигала мною! Поставленные мною задачи были трудно достижимы, но достойны нашей страны. Путь, которым я шел, был труден, но вел к вершинам. Бросая клич, я прислушивался к эху. Отклики были горячими, но в общем гуле неясными, неразличимыми. Может быть, мой голос поддержат голоса, раздающиеся на форумах, с трибун ассамблей, с кафедр институтов, с амвонов церквей? Если бы это случилось, народ несомненно пошел бы за элитой общества. Я вслушивался и улавливал сдержанность и нерешительность. Я продолжал вслушиваться и различал в бушующей над страной разноголосице новые, императивные призывы. Увы, эхо доносило до меня лишь пристрастные, партийные лозунги. [266]

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

РАЗДОР

Дорога к величию открыта. Но в каком же состоянии находится Франция! В то время, как во всех депешах со всех концов планеты, во всех переговорах с государственными деятелями, в овациях народов других стран я слышу призыв человечества, в то же время в цифрах, графиках, статистике, проходящих перед моими глазами, в сообщениях служб, при виде опустошений на нашей земле, в ходе заседаний, где министры описывают масштабы разрушений и нехватки средств, я отдаю себе отчет в том, сколь велика наша слабость. Никто за рубежом больше не считает, что мы играем одну из первых ролей в мире. Но и внутри Франции ее состояние можно описать как груды руин.

Треть национального достояния Франции уничтожена. Разрушения коснулись всего и везде. Естественно, наиболее наглядны разрушения зданий. В ходе боев 1940, а затем бомбардировок нашей территории союзниками было полностью разрушено 500 000 домов, 1 500 000 серьезно пострадали. В пропорциональном отношении больше всего было разрушено заводов, что являлось еще одним препятствием для возрождения экономики. Кроме всего прочего, не хватало жилья для 6 миллионов французов. А что говорить о лежащих в руинах вокзалах, взорванных мостах, забитых каналах и разрушенных портах? Инженеры, которых я спрашивал, к какой дате будет завершено восстановление наших сооружений и коммуникаций, отвечали: «Потребуется двадцать лет!» Что же касается земель, то один миллион гектаров выведен из оборота, усеянный воронками от взрывов, начиненный минами, изрытый окопами. Еще 15 миллионов гектаров земли ничего не дают, поскольку в течение пяти лет их не возделывали, как подобает. Везде наблюдается нехватка орудий труда, удобрений, саженцев, хорошего посевного материала. Поголовье скота уменьшилось вдвое. [267]

Хотя наглядно менее заметные, значительно более обширными и тяжелыми были потери из-за расхищения собственности. Это разграбление проходило, если так можно сказать, на регулярной основе. В договор о «перемирии» немцы внесли пункт о том, что «расходы на содержание оккупационных войск лежат на французском правительстве». Пользуясь этим, враг присвоил огромные суммы, благодаря которым не только содержал свою армию, в Германию было отправлено бесчисленное количество оборудования и масса товаров народного потребления. Кроме того, по так называемому «соглашению о компенсации» из французской казны была изъята сумма, соответствующая разнице между стоимостью экспортных поставок, идущих в Германию, и стоимостью импорта угля и сырьевых материалов, за счет которого Рейх снабжал наши заводы, которые работали на него же. Поскольку такого экспорта на деле не было, а импортные поставки были значительными, «соглашение» нанесло нам тяжелый ущерб. Помимо этого, расцвет «черного рынка», частичные реквизиции, местные налоги, введенные немцами, и, наконец, откровенный грабеж, довершили разорение Франции. А как оценить те миллиарды рабочих дней, к которым принудили французов на пользу врага, а не на благо отечественного производства, тот упадок физических сил нашего народа из-за недоедания, тот факт, что за пять лет у нас износилось все от сложного оборудования заводов до личной одежды, а мы не имели возможности осуществить ремонт и обновление? В целом, оккупация обошлась нам в 2 000 миллиардов франков в ценах 1938, то есть в 80 000 миллиардов в расчете на сегодняшний день. Мирное время застало нашу экономику лишенной большей части своих средств производства, финансы, раздавленные колоссальным государственным долгом, бюджет, обреченный еще долгое время нести огромные расходы на восстановление страны.

Потеря ресурсов и орудий труда была тем более разорительна, что мы еще не оправились от опустошений Первой мировой войны. Ведь за двадцать лет, истекших между окончанием Первой мировой войны и началом Второй мировой, мы не успели восполнить потери наших богатств. В частности, масса капиталов, которыми французы обладали в стране и за рубежом до 1914, таяла по мере того, как в течение пятьдесят одного месяца рвались 500 миллионов снарядов от Соммы до Вогезов. Затем для восстановления всего, что было разрушено, для [268] выплат пособий раненым, вдовам, сиротам, обеспечения огромных военных заказов мы были вынуждены постоянно делать займы, прибегать к девальвации франка, отказаться от расходов на модернизацию производства. Таким образом, в 1939 в войну вступила крайне обедневшая и плохо экипированная Франция. И вот в ходе новых испытаний она увидела, как исчезает большая часть тех средств, которые еще у нее оставались. Теперь же, чтобы еще раз подняться из развалин, у нее нет ничего, кроме ничтожных ресурсов и сведенного к минимуму кредита. Что же делать, если мы хотим обойтись своими малыми средствами? Как сохранить независимость, если нам придется прибегнуть к чужой помощи?

В этой области, как и во всем, наша нехватка до определенной степени может компенсироваться человеческими ресурсами. Но и их мы потеряли много. Из погибших на войне 635 000 французов 250 000 были убиты в боях, 160 000 пали под бомбардировками или были уничтожены оккупантами, 150 000 стали жертвами расправ в концентрационных лагерях для депортированных, 75 000 умерли в лагерях для военнопленных и на принудительных работах в Германии. Помимо этого, 585 000 человек стали инвалидами. По отношению ко всему населению доля погибших французов не достигла доли погибших у немцев или у русских, но она превосходила процент потерь у англичан, итальянцев, американцев. Особенно печален тот факт, что потери нашего народа были большими, чем об этом могут сказать цифры. Ведь смерть собрала свою жатву среди и так немногочисленной молодежи. Да и в Первую мировую войну у нас было вдвое больше жертв, чем у любой из воюющих стран, и это в то время, когда процент рождаемости у нас был самым низким. В итоге французский народ, у которого очень высока доля пожилого населения и с начала века смертность постоянно превышала рождаемость и который в 1939 совершенно не заполнил демографическую пустоту, образовавшуюся после предыдущей войны, лишился своей самой активной части населения. Те, кого мы потеряли, были самыми деятельными, самыми благородными, самыми лучшими из нас.

Сверх того, снижение жизненного уровня населения и, следовательно, мощи Франции между двумя мировыми войнами лишь усугубило упадок, который она переживала в период, равный двум человеческим жизням. В начале прошлого века – совсем недавно по меркам истории – наша страна была [269] самой населенной в Европе, самой сильной и самой богатой в мире, слава которой не имела себе равных. Но бедствия лишили ее этого господствующего положения, толкнули к упадку, и она все больше скатывалась вниз в каждом поколении. Лишенная части территории, предназначенной ей самой природой, отрезанная от трети своего населения, имеющего с ней одни корни, Франция жила в течение ста тридцати лет в хроническом состоянии немощи, беззащитности, горечи и упадка. Большое значение для индустриального развития стран имели ресурсы полезных ископаемых. Тогда как экономическая мощь великих наций строилась в основном на угле, у Франции его не было совсем. Затем перевес стал за нефтью, но у Франции не было и ее. В то же время население удвоилась в Англии, утроилось в Германии и Италии, выросло вчетверо в России, и в десять раз – в Америке, при том, что у нас оно оставалось на том же уровне.

Физический упадок шел рука об руку с моральной депрессией. Бедствия положили конец политике господства, начатой Революцией и Наполеоном I, позднее поражение страны под ударами Пруссии и ее германских сателлитов охватило французов такой волной унижения, что они с тех пор стали сомневаться в себе. Правда, победа в 1918 оживила на какой-то момент веру нации в себя. Но она обошлась так дорого и принесла стране такие горькие плоды, что ее внутренний стержень сразу сломался под ударом 1940. Еще немного, и умерла бы душа Франции. Благодаря подъему Сопротивления и чуду нашей победы, страна выжила, но еще не пришла в себя и как бы застыла. Впрочем, эти беды и тяготы не могли не нанести ужасающие раны единству нации. С 1789 в стране сменилось пятнадцать режимов, каждый из которых приходил к власти благодаря мятежу или государственному перевороту, ни один не обеспечил политическое равновесие, все были сметены катастрофами и оставили после себя глубокий раскол в обществе.

И вот сегодня я во главе страны разрушенной, обезлюдевшей, растерзанной, окруженной недоброжелателями. По моему призыву она смогла объединиться, чтобы идти к своему освобождению. Затем она смогла принять порядок, установленный до тех пор, пока не закончится война. Между тем она охотно восприняла реформы, позволяющие избежать гражданской войны и начать восстановление хозяйства. Наконец, Франция позволила мне вести внешнюю политику так, чтобы вернуть себе [270] прежний международный статус. Это много по сравнению с теми несчастьями, что чуть было не поглотили ее. Но этого мало, если сравнивать со всем тем, что ей предстоит еще сделать для того, чтобы вновь обрести былую мощь, без которой она потеряет со временем все, включая смысл своего существования.

Я составил себе план, исходя из простого здравого смысла. То, чего нам так долго не хватало, то есть источники энергии, мы должны получить во что бы то ни стало. Поставки угля из Саара, ради чего практически уже совершено объединение с Саарской областью, а также ежегодные поставки из Рурского бассейна в 50 миллионов тонн, которые мы скоро получим, обеспечат нас количеством угля, в два раза превосходящим его добычу на наших шахтах. Что касается нефти, то есть основания думать, что только что созданное учреждение для разведки и исследования этого полезного ископаемого, скорее всего, обнаружит месторождения «черного золота» на принадлежащих Франции просторах, поскольку нефть находят в каждом крупном регионе мира. В области зарождающейся атомной энергетики мы располагаем большими запасами урана и крупными научными и промышленными ресурсами, что дает нам возможность достичь высочайшего уровня в этой области. Верховный комиссариат, созданный для этой цели, займется развитием данной отрасли. С другой стороны, в каком бы нищенском положении мы сейчас ни находились, осуществление решительной политики в области модернизации оборудования и производства изменит к лучшему наш обветшалый промышленный комплекс. Этим также занимается специальный верховный комиссариат. Но из всех государственных инвестиций самой важной является та, что призвана содействовать увеличению населения Франции. Уже принят ряд мер, в частности, введены социальные пособия, поощряющие рождаемость. Наконец, следует добиться спокойствия в обществе путем объединения капитала, труда и техники, а также защищать национальную независимость от кого бы то ни было, чтобы создать во Франции обстановку, способствующую появлению чувства национальной гордости за свою страну и дальнейшему развитию усилий для ее возрождения.

Наша страна в состоянии достичь этих целей при условии, что она останется сплоченной и будет действовать под четким руководством государства. Иначе как же она сможет добиться их, будучи разъединенной и неуправляемой? Но по мере того, [271] как она становится свободной, я с горечью отмечаю, что различные политические силы стремятся отдалиться от меня и осуществлять свою политическую программу. Казалось бы, мне вполне дозволено продлить своего рода монархическое правление, которое я некогда взял на себя и которое затем получило единодушное одобрение. Но французский народ таков, какой он есть, и иным быть не может. Если он не захочет этого, никто не сможет ему навязать свое решение. На какие потрясения я обреку его, навязывая ему на неопределенное время свою абсолютную власть уже после того, как исчезла опасность, которая и вызвала потребность в ней? Во время войны все мои заявления, и я делал это намеренно, никогда не давали повода для сомнений в моем желании передать право решать этот вопрос народу, как только обстоятельства позволят организовать выборы. Если моя власть была постепенно признана, то в большой степени благодаря этому обязательству. Теперь же отказаться выполнить его означало бы поставить на моем деле печать мошенничества. Это также восстановило бы против меня страну, которую уже не интересовали бы благие причины такого самоуправства. Коммунисты, находившиеся на вершине популярности и своего влияния на народные массы, встали бы во главе оппозиции и одновременно назначили бы себя моими преемниками.

Тем более, что, за исключением периодов угрозы государству, не может быть диктатуры, которая продержалась бы длительное время, если только какая-нибудь фракция в парламенте, нацеленная на подавление других, не поддержала бы ее. Кроме того, являясь руководителем Франции, а не какого-либо класса или партии, я не стану возбуждать ненависть к кому бы то ни было, и у меня нет окружения, которое служило бы мне, чтобы я служил ему. Даже многие представители Сопротивления, хотя и остаются сентиментально верными идеалам, объединившим их, в области политики уже отошли от меня и каждый действует уже сам по себе. Одна армия могла бы предоставить мне средства для поддержания порядка в стране и заставить упорствующих смириться. Но такое военное всемогущество, установленное силой в мирное время, было бы неоправданным в глазах всех.

По сути, на чем всегда держалась и может держаться диктатура, если не на великой национальной амбиции или же боязни народа, которому угрожают? Франция пережила две империи. [272] Она приветствовала первую в то время, когда чувствовала себя способной покорить Европу и когда больше не могла выносить беспорядки и смуту. Она согласилась на вторую, желая забыть унижение договоров, закрепивших ее поражение, и тревогу недавних социальных потрясений. И чем же закончили эти режимы, напоминавшие о временах правления Цезаря? Сегодня ни завоевания, ни реванш больше не привлекают граждан; массы не боятся ни вторжений, ни революций. Временную диктатуру, которую я осуществлял во время войны и которую я не побоюсь продлить или восстановить, если родина окажется в опасности, сейчас я не хочу поддерживать, поскольку спасение государства уже свершившийся факт. Итак, как я это и обещал, я передам право решения народу путем всеобщих выборов.

Но, отклоняя мысли о моем собственном правлении, я тем не менее остаюсь в убеждении, что нация нуждается в режиме, при котором власть будет сильной и прочной. Существующие партии неспособны дать ей такую власть, исключая коммунистов, правительство которых при необходимости опиралось бы на уже готовую организацию и которые нашли бы внутри страны решительную поддержку части населения, не считая помощи Советов, но при этом поставили бы Францию в зависимое положение. Я считаю, что ни одна из политических группировок сейчас не в состоянии руководить страной и государством. Хотя некоторые из них и могут получить на выборах значительное количество голосов, нет ни одной, которая, как она заявляет, представляла бы всеобщие интересы. Впрочем, каждая из них соберет лишь меньшинство голосов. Кроме того, многие избиратели отдадут в пользу какой-то из них свои бюллетени не потому, что голосуют за нее, а потому, что голосуют против других. Короче говоря, ни одна организация не располагает ни достаточным количеством членов, ни доверием народа, которые позволили бы ей претендовать на влияние в национальном масштабе.

За лозунгами еще пока не видна в полной мере тенденция к упадку этих партий. Страсть к созданию доктрин, бывшая когда-то крайне привлекательной стороной партийной деятельности, в эпоху материализма, равнодушную к идеалам, уже не приносит прежних дивидендов. Не вдохновляясь более принципами, не горя желанием привлекать все новых сторонников, современные партии неизбежно опустятся и сократятся [273] до групп, представляющих интересы какой-либо категории населения. Если же власть вновь окажется в их распоряжении, то можно быть уверенным, что их руководители, делегаты, их партийный актив превратятся в политиков-профессионалов, делающих карьеру во власти. Борьба за государственные посты, влиятельные должности, места в администрации поглотит правящую партию до такой степени, что ее деятельность будет проходить в области, которую политики называют тактикой, но которая является лишь практикой компромисса, а иногда и отказа от своих принципов. Будучи партиями меньшинства, они будут вынуждены для обеспечения доступа к командным постам делить их со своими противниками. Отсюда вытекает двойное следствие: перед гражданами они будут противоречить сами себе, лишаясь их поддержки и элементарного самоуважения, при этом постоянное противостояние внутри правительства представителей оппозиционно настроенных групп приведет лишь к немощи власти.

Я же, зная нынешнюю политическую реальность во Франции и, с другой стороны, осознавая весь размах и сложность задач, стоящих перед государством, составил себе ясное представление о том, какими должны быть его институты. Чтобы прийти к такому плану, я учитывал, естественно, урок, полученный во время народного бедствия, последствия которого были исправлены с таким огромным трудом, свое знание людей и дел, понимание той роли, которую мне во многом диктовали обстоятельства в установлении Четвертой Республики.

По моему мнению, необходимо, чтобы у государства был глава, то есть руководитель, в котором нация могла бы видеть человека, ответственного за основу государства и гаранта ее судьбы. Необходимо также, чтобы осуществление исполнительной власти, служащей исключительно интересам всего сообщества, не происходило от парламента, объединяющего представителей разных партий, выражающих интересы узких групп. Эти условия требуют, чтобы глава государства не принадлежал ни к одной партии, назначался народом, сам назначал министров и имел право консультироваться со страной, либо путем референдума, либо путем учреждения ассамблей, и, наконец, чтобы он имел полномочия в случае опасности для Франции обеспечить целостность и независимость страны. Помимо обстоятельств, при которых президент обязан вмешаться, правительство и парламент должны сотрудничать, [274] парламент имеет право контролировать правительство и смещать его, но при этом высшее должностное лицо страны является третейским судьей и имеет возможность прибегнуть к суду народа.

Я ясно понимал, что мой план столкнется с единой оппозицией большинства партий. Некоторые из них, по убеждению или из предосторожности, еще не решились выступить против де Голля. Другие, высказывая критику и предостережения, еще удерживаются от открытой борьбы. Даже коммунисты при всем изобилии мелких выпадов с их стороны остерегаются скрестить шпаги. Но очевидно, что в глобальной дискуссии, которая скоро разразится, раскол неизбежен. Под различными предлогами все партии на деле стремятся к тому, чтобы будущая конституция благословила режим, где властные структуры будут зависеть непосредственно и исключительно от них и где де Голлю или ему подобным не будет места, если только они не согласятся стать статистами. В этом плане уроки прошлого, существующая реальность, угроза будущего абсолютно ничего не меняют в их видении мира и в их требованиях.

Хотя Третья Республика постоянно находилась в состоянии полной неуравновешенности и закончила тем, что рухнула в пропасть, политические партии видят в этом удобную возможность сваливать вину на других, а вовсе не необходимость отказаться от своих прежних заблуждений. Хотя Франция не может воспрянуть без единения всего народа и без главенства признанной и прочной власти, эти принципы совершенно чужды их кругу. Для них, наоборот, речь идет о борьбе с конкурентами, возбуждении тех страстей и требований, в которых они находят поддержку, захвате власти не для того, чтобы служить стране в целом, но для осуществления своей частной программы во благо поддерживающей их группировке. Мысль о том, чтобы де Голль, преуспевший в объединении нации и руководстве ее спасением, продолжал оставаться во главе страны, их не устраивает. Да, они стараются расточать ему похвалы. Сегодня из привязанности, а завтра из предусмотрительности они допускают, что его уход потребует перемен. Они даже пытаются представить себе, на какой бы декоративный пост его можно было отодвинуть. Но никто из них не предусматривает того, чтобы управление делами оставалось долгое время в руках лица, одно присутствие которого было бы несовместимо с их представлениями о власти. [275]

Однако, хотя я и не жду стихийной поддержки партий, мне кажется вполне ясным, что расположение ко мне страны и ее доверие, которое она до сих пор мне выказывает, выражаются достаточно ясно, чтобы «политики» были вынуждены идти с общим потоком. Мое дело спросить у француженок и французов их согласия на строительство того государства, каким, по-моему, оно должно быть. Если они ответят утвердительно, партиям придется согласиться с этим, и я приму участие в создании новой Республики. Если же нет, я не премину сделать свои выводы.

Но если я с самого начала рассчитывал, что решение в последней инстанции останется за народом, то тем не менее я ощущал сомнения и тревогу за то, каким будет исход. Под волнующими свидетельствами восторга, которыми меня осыпает народ, выражающими столько же отчаяния, сколько и искренних чувств, не кроется ли усталость, разочарование и раскол? Все эти огромные свершения, упорный труд для создания сильного государства, усилия, которые я предлагаю сделать, не превышают ли они его возможности и желания? А я, есть ли у меня достаточно способностей, умения, красноречия, необходимых, чтобы зажечь народ в то время, когда пропадет его энтузиазм? Однако каким бы ни был однажды ответ страны на вопрос, который ей будет задан, на мне лежит обязанность использовать всю данную мне власть, чтобы управлять ею.

По правде говоря, в первые дни после капитуляции Германки можно было подумать, что настанет новый подъем политического единения вокруг меня. На короткое время пресса рассыпалась в похвалах в мой адрес. На заседании Консультативной ассамблеи 15 мая единодушными овациями, пением «Марсельезы» и восторженными криками «Да здравствует де Голль!» была встречена речь, которую я произнес об уроках, какие следовало извлечь из войны. Виднейшие деятели Франции демонстративно осыпали меня знаками расположения, в частности, бывшие председатели Совета министров, которых немцы держали в заложниках и которые вернулись на родину. Первым шагом гг. Поля Рейно, Даладье и Сарро стал визит ко мне с уверениями в их преданной поддержке. Леон Блюм, как только он был освобожден, заявил: «Франция воскресает благодаря генералу де Голлю. Нам повезло, что у нас есть такой генерал де Голль. В застенках моей тюрьмы я всегда надеялся, что моя партия сможет оказать ему поддержку. [276] Вся Франция доверяет ему. Его присутствие является для нашей страны незаменимой гарантией внутреннего согласия». Эдуар Эррио, освобожденный русскими и будучи проездом в Москве, выступил там по радио со следующими словами: «Я убежден, что страна объединилась вокруг Шарля де Голля, в чье распоряжение я отдаю себя безоговорочно». Но не у всех этих жестов и слов было будущее.

На деле в общественной жизни в тот момент доминировали политические пристрастия и предвыборные заботы. Пищей для них служило, во-первых, обновление муниципалитетов. Действительно, чтобы постепенно запустить в действие демократический аппарат, правительство приняло решение начать с муниципалитетов. Муниципальные советы, избранные в 1937, подверглись сначала незаконным вмешательствам режима Виши, а затем пострадали от потрясений освобождения. Сейчас же они возвращались к своему источнику – выборам путем голосования граждан. Хотя следовало учитывать многие обстоятельства на местах в обоих турах голосования 29 апреля и 13 мая, в целом основные претенденты уже определились. Те партии, что располагали сильной развитой структурой и кичливо называли себя «движениями» – коммунисты, социалисты, народные республиканцы, – завоевали много голосов и мест в ущерб различным направлениям умеренных и радикалов. Для баллотирования после первого тура объединились две категории марксистов. Наконец, все партии поставили на тех из своих кандидатов, которые приняли активное участие в борьбе с врагом; решение, которое, впрочем, избиратели охотно одобрили.