Текст книги "Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946"

Автор книги: Шарль де Голль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 51 страниц)

Однако, несколько дней спустя, когда я собрал всех академиков, я убедился, что если мои успокоительные обещания были приняты легко, то совсем не так обстояло дело с предложениями по обновлению Академии. В итоге Академия, успокоенная восстановлением повсюду порядка, все же вернулась к прежней жизни. Со своей стороны, я радовался тому, что это ценное учреждение вновь оживало, хотя и сожалел, что она не смогла вся целиком на должном уровне воздать почести освобождению Франции.

Так, благодаря прогрессу в социальной сфере, обретению свободы, свершению правосудия и деятельности властей, нация пришла в себя. После всех потрясений войны началось постепенное выздоровление. Однако оно было бы попросту невозможно, если бы страна не восстановилась материально. Если бы в тот момент, когда фортуна начала нам улыбаться, наши финансы иссякли, а наша экономика была развалена, это разрушило бы и статус Франции, и порядок внутри страны, и наше будущее. Если же, напротив, несмотря на ужасающие условия нашего положения, власть сможет обеспечить прочную базу для возрождения, то все остальное со временем восстановится. Речи не было, естественно, ни о каком талисмане или волшебной палочке! Подействовать могли только решительные меры.

Бюджет, разработанный правительством на 1945, беспощадно высветил наше плачевное финансовое положение, каким оно стало за пять лет войны и четыре года оккупации: 390 миллиардов по статье предусмотренных расходов, из них 175 миллиардов на военные цели, против 175 миллиардов текущих поступлений, то есть дефицит составил 55%. Государственный долг возрос до 1 800 миллиардов, что в четыре раза превысило довоенный уровень. В целом, краткосрочный долг составлял 800 миллиардов, и кредиторы могли в любой момент потребовать его выплаты. Поскольку в добавление к этому с 1939 четверть затрат авансировалась Банком Франции, обращение бумажных денег возросло в четыре раза.

Такой рост расходов, долгов и денежной массы в обращении лег на плечи разрушенной промышленности. На начало 1945 производительность труда не достигла и половины уровня [135] 1938, а доходы от внешней торговли равнялись нулю. Вне всякого сомнения, заем освобождения, изъявший из обращения часть наличных средств, помог избежать неминуемой катастрофы, которую вызвал бы внезапный приток такой денежной массы на пустые почти на три четверти рынки. С другой стороны, казна получила необходимые на данный момент средства. Но каким бы спасительным ни оказалось это средство, теперь нужно было совсем другое – долгосрочные меры.

Здесь столкнулись мнения экспертов. Не считая коммунистической системы, которая сочетала принудительное производство с мизерным потреблением, и теории свободного рынка, по которой следовало оставить дела развиваться своим порядком, мы оказались перед следующим выбором. Одни заявляли: «Перед лицом инфляции следует взять быка за рога. Совершим радикальное изъятие наличности, объявив, что находящиеся в обращении бумажные деньги более недействительны и что их владельцы должны срочно обменять их в государственных кассах, но при этом они получат в новых чеках только четверть их авуаров, а остаток будет зачислен в кредит владельцев, но без права его использования. Одновременно с этим заблокируем счета и дадим возможность каждому владельцу снимать с них лишь очень ограниченные суммы. Таким образом, мы снизим покупательную способность и, одновременно, поле деятельности черного рынка. Заблокируем также на достаточно низком уровне цены, чтобы потребители, ограниченные в платежных средствах, все же могли оплатить самое необходимое. Пусть дорожают без ограничений только предметы роскоши. Очевидно, следует принять во внимание, что эти ограничения также скажутся и на ресурсах казны. Во избежание этого следует учредить высокий налог на капитал. Это жесткие меры, но генералу де Голлю стоит применить свою власть для преодоления кризиса». Так рассуждали сторонники силовых методов. В поддержку своей доктрины они приводили пример правительства в Брюсселе, где г-н Камиль Гютт, министр финансов Бельгии, действительно смог стабилизировать бельгийский франк за счет одновременного блокирования обращения бумажных денег, счетов в банках, цен и зарплат.

Другие говорили: «Инфляция не столько причина, сколько следствие нарушения финансового равновесия. А оно неизбежно. Во время тотальной войны ничего нельзя сделать для того, чтобы производство пищевых продуктов и товаров народного [136] потребления держалось на нормальном уровне, ведь большая часть сырья, оборудования и рабочих рук используется в совершенно других целях. Также ничего не может помешать правительствам раздавать большому числу людей самых разных категорий крупные вознаграждения. Во всех воюющих государствах мы видим часть населения с собственными средствами, превышающими те, что были раньше, видим и нехватку товаров народного потребления, рост цен, брешь в бюджете. Если ситуация во Франции хуже, чем везде, то это вызвано тем, что наша страна несколько лет была отрезана от внешнего мира, что оккупанты вычерпали ее ресурсы, а их присутствие вызвало остановку или замедление в развитии многих отраслей промышленности. Теперь же нехватка сырьевых ресурсов и оборудования, недостаток импорта и необходимость расходовать большую часть еще оставшихся у нас средств на срочные восстановительные работы – все это тормозит восстановление нормального уровня производства. Все зависит от того, как оно начнет восстанавливаться. Грубые методы усугубят наше бедственное положение, отбив у производителей желание приступить к работе и заставив их потерять доверие к государству. Напротив, надо подталкивать экономику к свободному и самостоятельному росту и развитию. Что касается избытка наличности, то выжмем ее с помощью казначейских бон, содействующих накоплению сбережений и дающих населению чувство, что каждый является собственником. В соответствии с этим следует воздержаться от всякого систематического налогообложения капитала. Нужно попросту конфисковать средства лиц, разбогатевших преступным путем. Этот метод совершенно реален и благодаря вере страны в генерала де Голля приведет нас к возрождению». Окончательное решение оставалось за мной. Я был в курсе дела, получая информацию из административных отчетов, публикаций в прессе, а также узнавая мнения экспертов, различных заинтересованных групп. В Консультативной ассамблее Андре Филип, основной докладчик по бюджету, Жюль Мок{63} и другие делегаты в начале марта начали агитацию за изъятие [137] денежных знаков, счетов и капитала, тогда как Рене Плевен высказывался за совершенно другой план действий. Следует отметить, что по этому вопросу в правительстве произошел раскол. Каждая из теорий имела своего горячего и сведущего защитника. Мендес-Франс, министр национальной экономики, выступал за первую доктрину, Плевен, министр финансов, полностью поддерживал вторую. Поскольку оба были компетентными специалистами и амбициозными людьми, то их соперничество и равная готовность нести ответственность за последствия своего решения, а также тот факт, что их спор касался проблемы, от которой зависела судьба французского народа, привели меня к выводу, что любая грубо проведенная реформа будет напрасна и вредна. После долгих размышлений наедине с собой и споров с ними я высказался за более прогрессивный путь и отказался от блокады цен.

При этом я вовсе не был убежден удачно построенной аргументацией, поскольку, на мой взгляд, в экономике, а тем более в политике или стратегии, не существует абсолютной истины. Но есть обстоятельства. Эта мысль и диктовала мое решение. Страна больна и изранена. В таком случае я предпочитаю, по крайней мере в данный момент, не применять шоковую терапию, тем более, что в ближайшие месяцы положение улучшится. Если бы не было другого способа вытащить ее из этой ситуации, кроме как поставить на карту все, то я бы не преминул это сделать. Но зачем подвергать ее страшным конвульсиям, если она уже готова выздороветь?

Что же касается успешного опыта правительства в Брюсселе, то я не думаю, что он подошел бы Франции. Материальное и моральное положение бельгийцев и французов совершенно различны. Бельгия пострадала от оккупации меньше, чем Франция, изъятие ее ресурсов было довольно ограниченным, бельгийские военнопленные давно уже вернулись домой, в настоящее время участие Бельгии в войне не столь разорительно. Кроме того, у них не было своего режима Виши, подобного нашему, коммунисты там не имеют такого веса, смута и растерянность в стране не так глубока. В этой небольшой стране коммуникации налаживают союзнические армии, контроль администрации осуществляется без затруднений.

Также у г-на Камиля Гютта есть возможности не допустить того, чтобы блокирование цен и денежных ресурсов населения помешало снабжению страны. Во-первых, бельгийское [138] правительство располагает в Америке крупным запасом валюты от продажи в США через Конго руды, в частности урановой, осуществлявшейся в ходе всей войны. Во-вторых, порт Анвер является пунктом назначения большинства конвоев союзников, а англичане и американцы по политическим и стратегическим причинам хотят облегчить деятельность бельгийских властей, в частности правительство Спаака может импортировать в значительных количествах продукты питания из США и Канады. Таким образом, если бы накануне блокирования цен бельгийские производители прекратили всякие поставки, правительство смогло бы насытить рынки питанием и предметами первой необходимости, купленными в Новом Свете, и имело бы возможность продавать их по низким ценам. Поэтому после некоторых потрясений в стране восстановилось бы равновесие, поскольку гражданам не угрожали бы голод и лишения.

Но что же у нас? Где же наши кредиты? В других странах у нас только долги. Договоры, подписанные когда-то с Вашингтоном и Оттавой по «импортным поставкам в течение шести месяцев», начали осуществляться на деле только весной 1945. Независимо от политических мотивов, по которым наши союзники держали нас в ежовых рукавицах, они не хотели перегружать свои корабли и заставлять их менять курс, чтобы зайти в наши порты, удаленные от полей сражений. В целом, бельгийский опыт не сможет меня убедить принять систему блокирования цен и изъятия денежных средств. Пусть освобожденная нация производит как можно больше! Пусть государство помогает и воодушевляет ее! Пусть в обмен на это она даст ему в виде обычных налогов и сбережений средства, чтобы покрыть расходы, которые оно берет на себя для общего блага! Такое решение я принял в марте 1945.

Это решение я не изменил. До самого конца оно служило руководством в финансовой и экономической политике временного правительства. Однако, помимо обычных расходов, следовало позаботиться об огромном дефиците бюджета 1945 из-за затрат на военные нужды и восстановление страны, прием и возвращение к нормальной жизни военнопленных и депортированных, помощь вернувшимся беженцам, направление по домам демобилизованных, отправку наших войск в Индокитай. Но увеличение поступлений в бюджет, конфискация незаконных прибылей, обмен на 3%-е ренты 4%-х ценных [139] бумаг выпусков 1917 и 1918 и 4,2 %-х бумаг 1932, тем более эмиссия казначейских бон, на которые не перестанет подписываться население, – все это позволило нам выстоять. Конечно, с июня начался обмен банковских билетов, что изъяло в пользу государства эквивалент стоимости старых денежных знаков, которые не были представлены в банки. Но эта операция должна быть произведена из расчета франк за франк. Конечно, в период с января по декабрь будет произведено выравнивание цен и зарплат, но государство должно держать все под контролем и увеличение не превысит 50%. В то же время будет продолжаться рост производства, тем более что в феврале и марте были подписаны договоры с Бельгией, Швейцарией, Великобританией и США и начались поставки по импорту. В итоге к концу 1945 экономическая активность в стране увеличилась в два раза по сравнению с уровнем 1944, а обращение бумажных денег было не больше, чем в момент моего возвращения в Париж. В такое время и в такой области, где нет никаких шансов удовлетворить кого бы то ни было, я не ожидал волны энтузиазма по поводу своего решения. Но меня и это устраивало, поскольку, пройдя по краю пропасти, страна к концу года вышла на дорогу, ведущую к новому расцвету.

Как и ожидалось, Пьер Мендес-Франс вышел по собственному желанию из состава правительства в апреле. Он сделал это с достоинством, и я сохранил свое уважение к этому чрезвычайно ценному сотруднику. Впрочем, если я и не принял проповедуемую им политику, я не исключаю возможности, что когда-нибудь возьму ее на вооружение, если изменятся обстоятельства. Чтобы применить ее на деле, Мендес-Франс должен оставаться верным своей доктрине. В этом смысле для министра уход с поста может оказаться услугой государству. Я слил в одно министерство министерства финансов и экономики, и Плевен стал его главой. Соратник с блестящим умом и широким кругозором, простой служащий, умело и настойчиво решающий сложные задачи, он выполнял свои функции скромно и спокойно, что соответствовало нашему нищенскому положению, но так, что страна продвигалась в нужном направлении в области экономики. Хотя иногда я считал его обходные маневры ненужными, а гибкость чрезмерной, я полностью ему доверял и постоянно поддерживал.

Так же я относился и ко всем другим министрам, придерживаясь в их отношении той особой позиции, какой от меня [140] требовало мое положение арбитра, но веря в их способности и ценя их дружбу. Сегодня, после стольких лет и стольких перемен в отношениях, я не могу вспоминать без волнения единство нашей команды и поддержку, которую ее члены оказали мне в свершении исторической задачи. Какими бы разными ни были мои двадцать соратников, нас до самого дня победы объединяла одна и та же цель. Конечно, большинство из них принадлежали к разным партиям, но память о недавних бедах страны и вера в мои силы не позволяли никому из них даже думать об игре в одиночку. Быть министром – это значило нести ответственность перед де Голлем и только перед ним одним, а из этого следовало, что для осуществления власти необходимо было единство, без которого невозможно восстановление порядка в государстве и в стране.

Я часто советуюсь со строгим и осмотрительным Жюлем Жанненэ. Министр в правительстве Клемансо во время Первой мировой войны, он не хотел более служить никому. Теперь Жанненэ мой министр, всецело преданный общественному делу, он делился с нами своими юридическими знаниями и политическим опытом, благодаря чему я доверил ему подготовку проектов по созданию новых институтов власти. Никто более бывшего председателя Сената не был убежден в необходимости полного преобразования старого режима. Я постоянно обращался к трем «военным» министрам. Андре Дьетельм – я считаю, что нет более верного товарища и более сознательного служащего, – с боевым настроением, имея дело с совершенно разным человеческим материалом и с огромной нехваткой средств, организовал, подобрал кадры, экипировал армию, которая стала победоносной. Луи Жакино умело действовал так, что несмотря на пушки, стреляющие в противоположную сторону, разрушенные или потопленные корабли и лежащие в руинах арсеналы, французский Военно-морской флот постепенно и неуклонно возрождался. Шарль Тийон, человек напряженный и подозрительный по природе, тем не менее эффективно восстанавливал отрасли промышленности, обеспечивающие ВВС. Каждый день я работал с Жоржем Бидо, министром иностранных дел. Уже много лет он сталкивался с теми проблемами, которые сейчас должны были решаться на практике; уже горя желанием летать на собственных крыльях, он все же старался не удаляться от начертанной мной политической линии; полностью занятый министерской работой, одновременно [141] он умудрялся уделять внимание руководству политическим движением, которое собирался возглавить. Все эти противоречия он преодолевал благодаря своей тонкой и умной политике. С Адриеном Тиксье я много раз встречался по поводу проблем общественного порядка. Никакие перипетии не влияли на равновесие духа министра внутренних дел. Однако, у него в распоряжении было недостаточно сил, поэтому его ведомство постоянно осаждали люди, требующие мщения, или, напротив, от него безвинно пострадавшие, люди, просящие правительство о прощении и снисхождении к их поступкам во время оккупации. Помимо всего, он инвалид войны, который умер всего лишь через год после освобождения.

Время от времени возникало недовольство и другими министрами: Франсуа де Ментоном, министром юстиции, в задачи которого входили спешное создание судов, палат по гражданским делам, Высшего суда и обеспечение их политической независимости; министр информации и прессы Пьер-Анри Тетжен, молодой, красноречивый и полный идеалов, также попадает под шквал недовольства. Правда, те, кто его атакуют, без ответа не остаются. Ничто не колеблет здравомыслие Робера Лакоста, министра промышленности. Следует сказать, что у него неблагодарная задача. Идет ли речь об оснастке, сырьевых материалах, шахтах, металлургии, текстильной промышленности, энергетике, бумаге, всюду он сталкивается лишь с дефицитом, проблемами и тупиками. Но без лишнего шума он выполняет большую работу, и его корабль никогда не садится на мель. В Министерстве труда Александр Пароди терпеливо и умело разрешает проблемы величины заработной платы. Возвращение военнопленных подготавливает Анри Френэ. Политические партии заранее преувеличивают требования, которые они собираются выдвинуть от имени 2 миллионов избирателей, поэтому над моими министрами сгущаются тучи. Но из всех членов моего правительства самым изнурительным трудом занимался Поль Рамадье, министр снабжения, он был совершенно уверен в том, что не сможет удовлетворить чаяния всех и каждого. Я назначил его на этот пост в ноябре, и он мужественно и методично взялся за работу и постепенно собрал, а затем распределил скудные пайки того времени, противопоставляя насмешкам свое каменное спокойствие, но все-таки чувствуя себя задетым их несправедливостью. [142]

Несколько министров были избавлены от нападок общественного мнения. Это касалось Поля Жакоби, человека с быстрым умом и горячим сердцем, который сменил Плевена на посту министра по делам колоний и в этом качестве занимался проблемами Индокитая. Франсуа Бийу, который руководил здравоохранением, работал достаточно ровно, без спадов, но и без успехов. Франсуа Танги-Прижана, министра сельского хозяйства, пытающегося организовать и объединить работников этой отрасли, также миновала сия чаша. То же относится и к мудрому Огюсту Лорану, возрождающему почту, телеграф, телефон, выведенные из строя войной. В обстановке относительного политического спокойствия эффективно выполняли свои обязанности Рене Капитан, Рене Мейер, Рауль Дотри. Первый смело и удачно предпринял попытки обновить структуру и методику народного просвещения. Второй, ответственный за транспорт, нашел средства для срочного восстановления разрушенных войной железных дорог, портов, мостов, автотрасс, каналов и верфей. Третий, богатый идеями и знакомый со всеми видами техники, направлял и координировал работу Министерства реконструкции, которое я создал в декабре. По просьбе Дотри я включил в сферу деятельности министерства и градостроительство, чтобы наши города восстанавливались по определенному плану. В целом, видя как работают все мои коллеги, каждый в своей области, я убедился, что Сопротивление подарило стране людей с большими политическими и административными способностями, главное, чтобы при этом у руля государства был разумный капитан.

Поскольку нам нужно было сделать немало трудных дел, правительство должно было действовать по установленным правилам. За исключением секретных операций или срочных дипломатических вопросов, все важные решения принимались на Совете, который собирался в среднем два раза в неделю. Это не было слишком часто ввиду избытка проблем и необходимости одновременно решать вопросы законодательного и исполнительного порядка. Все заседания тщательно готовились. Подбор досье, связь канцелярии с министерствами и Государственным советом была на попечении генерального секретариата под руководством Луи Жокса. Немногословный, спокойный и в основном держащийся в тени Жокс обеспечивал бесперебойную работу этого механизма, от которого многое зависело. [143]

Совет заседал во дворце Матиньон, – аскетический зал с голыми стенами должен был способствовать объективности обсуждений. Каким бы важным или волнующим ни было заседание, оно проходило по раз и навсегда установленному порядку. По каждому из обсуждаемых пунктов соответствующий министр делал доклад по своему усмотрению. Тем из членов собрания, кто считает своим долгом сделать замечания или предложения, всегда предоставлялось слово. Моя же обязанность состояла в том, чтобы полностью выяснить положение, задавая необходимые вопросы. Затем, если речь шла о крайне важной проблеме, я консультировался с остальными членами Совета. Однако, как я мог заметить за пять лет, принципы нашей политики редко приводили к необходимости вступать в дискуссии. Действия войск, цели войны, выработка позиции относительно союзников, превращение империи во Французский Союз, правосудие для коллаборационистов, обязанность поддерживать порядок, необходимость осуществить широкую социальную реформу – все эти вопросы не вызывали никаких споров. Но как только вопрос касался конкретных мер, то есть затрагивались чьи-либо интересы, тут же начинались дебаты. Так, в частности, обстояло дело с проектами экономического и социального плана, с вопросами финансовой деятельности, снабжения, вопросами о конкретных личностях, порядке голосования, праве быть избранным. Когда же речь шла о конкретных людях, споры достигали апогея.

В ходе дебатов я всегда настаивал, чтобы мнения высказывались без всяких оговорок. В конце я высказывал свою точку зрения. Часто между мной и остальными членами собрания было полное единодушие и на этом все заканчивалось. Если согласия не было, я принимал решение, которое находил верным, и оно являлось решением Совета. Во всех случаях я старался принять решение быстро и четко, поскольку ничто не обходится так дорого, как нерешительность правительства.

Как быстро бегут часы! Как мало их в сутках! Эти заседания правительства нужно было готовить, но и помимо них существовало много дел: национальная оборона, экономика, финансы, социальная сфера, Индокитай, Северная Африка – эти вопросы рассматривались сначала узкими комитетами, в которых заседали соответствующие министры со своими заместителями и я председательствовал. Помимо этого, я должен был беседовать с членами правительства по обсуждаемому [144] вопросу, я часто обращался за необходимыми консультациями к экспертам, выяснял мнение Рене Кассена, вице-председателя Государственного совета, регулировал с Луи Жоксом вопросы о порядке проведения заседаний, подписывал распоряжения, декреты, решения, являющиеся итогом всей этой деятельности.

О том, что происходило каждый день, мне докладывали мои непосредственные сотрудники. Палевский приносил мне телеграммы, письма, отчеты в области политики и дипломатии, анализ сообщений французской и зарубежной прессы, сообщения, приходящие из всех точек Франции и мира. Жуэн держал меня в курсе военных событий и передавал мне рапорты и просьбы из армии. После этого я писал письма, депеши и указания, подписывал почту, подготовленную секретариатом.

Аудиенции, которые я давал, были сведены к необходимому минимуму, но и тогда они отнимали массу времени. Я принимал послов и проводил совещания с членами союзнических правительств, прибывающих на переговоры в Париж: в ноябре прибыли гг. Черчилль и Иден, в январе г-н Хопкинс, в феврале г-н Спаак, в марте г-н ван Клеффенс и сэр Джон Андерсон, в апреле гг. Форд и Иветт. Меня постоянно посещали гг. Дафф Купер, Богомолов, Кеффри, также монсеньор Ронкалли, г-н Моравски, барон Гийом, генерал Ванье, г-н Бургхардт. Ко мне всегда был открыт доступ крупным военачальникам союзнических и французской армий. Периодически я вызывал в Париж комиссаров Республики, чтобы выслушать их отчеты и дать общие инструкции. Когда в Париже бывали проездом наши представители за рубежом, они также отчитывались мне о порядке выполнения своей миссии. При необходимости я принимал управляющего Банком Франции, генерального секретаря Министерства иностранных дел, префекта полиции, директора службы разведки. Мне нужно было поддерживать контакт с различными важными иностранными персонами и известными французами: президентами ассоциаций, академиками, прелатами, руководителями предприятий, главами профсоюзов и т.д. Естественно, члены бюро Консультативной ассамблеи, руководители политических группировок, некоторые делегаты всегда были приняты мной по их просьбе.

До дня победы я тридцать раз был на заседаниях Ассамблеи, двадцать раз я выступал на ней. В тот же период я часто обращался к народу по радио. Речи, приветствия, пресс-конференции [145] позволяли мне держать страну в курсе, говорить ей о том, чего я ждал от нее, а также дать миру услышать голос Франции. В некоторых случаях мне приходилось импровизировать во время своих выступлений. Тогда, дав себя увлечь рассчитанной эмоции, я без подготовки бросал слушателям идеи и слова, возникавшие в моем сознании. Но чаще я писал текст заранее и произносил его затем не читая, к чему меня подвигали забота о точности, самолюбие оратора, да и простая необходимость – моя память меня не подводит, а пишу я не очень разборчиво. Я часто ездил по стране: одиннадцать поездок в армию, объезд всех провинций, путешествие в Россию через Ближний Восток с возвращением через Северную Африку. За восемь месяцев я семьдесят дней отсутствовал в столице, а по возвращении увидел горы скопившихся просьб.

Мой рабочий кабинет находился на улице Сен-Доминик. С утра до вечера я работаю здесь и здесь же принимаю посетителей. Тут проходят президентские приемы: вручение верительных грамот, прием делегаций, официальные обеды и т.д. Здесь собираются межведомственные комитеты, а иногда и Совет министров. Для проживания я не захотел выбрать Елисейский дворец, показав тем самым, что заранее не подыскиваю себе место в будущих органах власти. Впрочем, тот образ жизни, какой навязало бы генералу де Голлю размещение в Елисейском дворце, дорого стоила бы государственной казне и выглядела шокирующим среди общей нищеты. По тем же причинам я никогда не жил в Рамбуйе. Я снял как частное лицо особняк на опушке Булонского леса по дороге к Багатель. Там жили моя жена и я, с нами были две наши дочери, мой сын находился в армии. Зимними и весенними вечерами за нашим столом иногда сидели приятные гости, как французы, так и иностранцы. После их ухода мои ночные бдения были заполнены просмотром досье, правкой речей, изучением, наедине со своей совестью, просьб о помиловании. По воскресеньям я просил отвезти меня в ближайший к Парижу лес и гулял там несколько часов.

На моем посту для меня не существовало во Франции ничего тайного и неизвестного. В рапортах, во время аудиенций, инспекций, церемоний я видел тысячи знамений, говоривших мне, что страна возрождается, а при непосредственных контактах с населением я чувствовал, что постепенно водворяется порядок, который предотвратит раскол нации. [146]

Такое впечатление сложилось у меня в Нанте, куда я прибыл 11 января в сопровождении министров Дотри и Танги-Прижана для передачи в руки мэра Кловиса Констана креста Освобождения. В Анжере, куда я поехал затем, я увидел выражение тех же знаков доверия и спокойствия. Председательствуя в Париже на открытии университета, я был поражен радостной атмосферой, окутавшей Сорбонну. 27 и 28 января я проехал по парижским пригородам. Жители городов Булонь-Бийанкур, Монруж, Со, Иври, Сен-Мор, Ножан, Нейи, Аньер, Сен-Дени, Обервилье, Венсенн видели, как я прошел по их шумным мощеным улицам, и принимали меня в своих мэриях. На фоне горестей войны тем более волнующей выглядит радость населения. Я несколько раз привозил в Эльзас свидетельства уважения всей Франции. 11 февраля я был в Меце. Крики народа, фанфары, речи префекта Ребурсе, губернатора Доди, мэра Окара, епископа монсеньора Хайнца говорили о том, что триумф Франции находит здесь самый горячий отклик. 4 марта вместе с Тиксье и Лакостом я отправился в Лимож, где нам был оказан замечательный прием. Хотя провинцию Лимузен потрясали крупные волнения, порядок был установлен. Комиссар Республики Бурсико теперь полностью осуществлял свои полномочия, при поддержке префекта Шэнтрона. Мэр Шодье добился согласия в муниципальном совете. Во имя Франции я совершил паломничество в Орадур-сюр-Глан. На следующий день мы совершили длительную поездку по гасконским деревням. В Периге путешествие завершилось блистательным приемом, на котором жители демонстрировали свои патриотические чувства.

В Париже 2 апреля завершилась серия манифестаций, посвященных грядущей победе над врагом. Утром на площади Согласия, украшенной Лотарингскими крестами, в присутствии правительства, представителей государственных органов, Ассамблеи и дипломатического корпуса я торжественно вручил 134 знамени и штандарта командирам вновь созданных полков. Затем от Триумфальной Арки, под сводами которой развевалось гигантское знамя, и до площади Республики вдоль Елисейских полей, улицы Руайаль, по Большим бульварам продефилировало 60 000 человек и состоялся парад военной техники. Это были новые соединения, а также части, прибывшие с фронта. Невозможно описать патриотический порыв населения, видящего возрождение наших военных сил. [147]

Во второй половине дня на крыльце Ратуши Андре Ле Троке принял из моих рук крест Освобождения, вручаемый городу Парижу. Перед этим я выступил с речью в ответ на красочное приветствие председателя муниципального совета, обрисовав наши обязанности. «Франция, – сказал я, – ясно видит, какое усилие нужно ей сделать, чтобы залечить раны, нанесенные ей в этой войне, которая длится уже почти тридцать лет... Мы возродимся только через упорный труд, соблюдая жесткую национальную дисциплину... Никаких политических требований различных партий!» Упомянув о «суровом мире, в котором живет наша страна», я заявил: «Хорошо, что реальность жестока и некомфортна. Для такого народа, как наш, отталкивающего отвратительные ласки упадка, крутые подъемы лучше гладких и мягких спусков».