Текст книги "Иоанниты"

Автор книги: Сергей Жилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

У меня ещё много есть чего сказать поганцу, но его контрвыпад вышиб меня из колеи, обвинения застряли в горле. Словно бы на мгновение стало стыдно так набрасываться на товарища. К тому моменту, как ошибочный стыд прошёл, Рассел зашёлся новой тирадой:

– Да, это ошибка, так нельзя… Но сколько ж можно? Не воровать же. И продал-то какую-то бесполезную вазу! Как будто в Ордене кому нужны цветы! Ты видел в Ордене хоть один цветочек, Август?

– При чём тут цветы? Что ты за оправдания себе ищешь? Думаешь, Франц станет разбираться, мелочь ли ты продал?

– Ты собираешься Францу сказать? – по-настоящему испугался Рассел. – Ты с ума сошёл? Франц же помешан на Кодексе и всей той ерунде, что там написано! Он как узнает, что я сделал… ты же прекрасно знаешь, что я для него стану не лучше Тешмара! Вспомни, что с ним сделали.

– Убивать он тебя не станет.

– Кто его знает, он же принципиальный до безумия! Не смей ему говорить! Ты… ты не докажешь! Кого он станет слушать: тебя, никчёмыша, или меня, второго в Ордене?

– А деньги? – скрестил я руки на груди.

– При чём тут деньги? Я их спрячу, и где тогда будут твои аргументы?

– Вот тогда мы все вместе отправимся в тайник и поищем Вазу Флоры.

Коротышка понимает, что загнан в угол. Поначалу это вынудило его давить на меня. После того, как я выстоял, ему ничего не остаётся, как перейти ко второму варианту: резко погрустнев и сжав свой лоб, он принялся уговаривать:

– Слушай, Август, это же глупость. Не надо этим Францу голову морочить.

– Никакая это не глупость.

– Я понимаю, но… слушай, убивать он меня не станет, но мне не нужны неприятности, я не хочу, чтобы моя репутация пострадала, не хочу всех этих сложностей с Францем. Ты понимаешь?

– Хочешь, чтобы я молчал? – вздёрнул я подбородок.

– Не надо никому об этом знать. Я сделал это всего один раз, больше и не собирался. Схожу в нормальный ресторан, поменяю свою сгнившую рубашку и всё, мне многого не надо. В Ордене всё не слава богу, зачем лишние проблемы на пустом месте? Франц же сам себя накрутит, всех запишет в предатели – он и так нервный последнее время.

Я призадумался. Минуту назад я даже и подумать не мог, что войду в положение Рассела. Наверно, слишком мягок, деликатен. Кто-то скажет «великодушен», но в данном случае я своё поведение не готов оценить с положительной точки зрения.

Чёртово трепло этот карлик.

– Если ещё раз…

– Да ты меня за лавочника принимаешь? Я же сказал, что это не повторится!

– Ладно, никто не узнает, – произнёс я и отвернулся, пока вид Рассела не заставил меня передумать или пожалеть.

Тот облегчённо выдохнул, голос его стал мягким, каким я его никогда не слышал:

– Спасибо, Август, я твой должник. Серьёзно, если возникнут трудности, могу помочь. Может, сейчас что нужно?

– Да не нужно мне ничего от тебя.

– Ладно, но ты не забывай – обращайся.

Золотые, чтоб их, слова.

Мы подъехали к гостинице, где остановились Салли и Истер – она оказалась в паре кварталов от объекта-ипсилон, где всё ещё полыхает. Румяное зарево колыхается меж зданий с обманчивой уютностью. Пожарные отчаянно борются с тремя этажами пожара. Темнеет.

Гостиница в пять этажей, скромная, судя по безликому фасаду. Блёклые огни в окнах, вывеска почти незаметна. Хорошее место, надо полагать. Готов спорить, среди посетителей полно преступников, залёгших на дно, нерадивых должников и неверных мужей, приехавших повидаться с любовницами. А ещё здесь постоялец пытался покончить с собой, однако прыжок с четвёртого этажа окончился переломом обеих ног – парень выжил. Чья это была память?

Мы выгрузились на противоположной стороне улицы и собрались в кучу, чтобы обсудить предстоящие дела без посторонних ушей.

– Итак, надо разобраться, где в окрестностях Фанека может быть тот дирижабль, – взяла слово Салли. – В гостинице должна быть карта, можно спокойно посидеть и изучить её.

– Толково, – прохрипел Роде.

– А я всё-таки хотел попробовать добраться до нашей берлоги и посмотреть, что стало с Буревестником, – высказался Адам, всю дорогу от Божьей Иглы прыгавший, как будто на муравейник сел. Вот что его занимало.

– Хочешь пойти туда один? Сейчас? – недоверчиво проронила Виктория.

– Попробую.

– А как же рука?

– Бог с ней, справлюсь и так.

Бестия посмотрела в дали тёмных переулков, пытаясь высмотреть все опасности, которые Адам может встретить по пути. Дней пять назад она бы не просто отпустила его – сама бы приказала идти.

– Ладно, только осторожнее. Увидишь, что кто-то вертится возле убежища – не рискуй, сразу уходи.

– Без проблем.

И Адам ушёл. Спешные шаги чуть не перерастают в бег.

Занялась пауза – все молча провожают бандита взглядом. Нарушила молчание Виктория, в голове которой созрел подобающий план дальнейших действий:

– Так, значит, Салли, Истер, вы займитесь картой. Роде, надо избавиться от экипажа – это ты берёшь на себя. А у меня есть личные дела… Август, составишь мне компанию?

– Да, конечно.

– Хорошо, тогда разделимся пока. Салли, прошу прощения, какой у вас номер?

– Тридцать седьмой, на четвёртом этаже. Думаю, встретимся там.

– Договорились. Ладно, пойдёмте.

Роде влез на козлы и повёз экипаж с глаз долой. Истер устало приобнял Салии, и вместе они пошли в сторону гостиницы. Мы же отправились вверх по улице в направлении догорающего дома на улице Ауруминга. Честно говоря, понятия не имею, что за личные дела появились у Виктории, но, раз она не рассказывает, то спрашивать будет нетактично. Наверное… интересоваться делами дочери, с другой стороны, правильно.

А ещё моя голова занята дирижаблем. В фигуральном смысле занята, в буквальном он в мою голову не поместится, либо это будет очень маленький дирижабль. Кого я пытаюсь рассмешить этим детским юмором? Сам себя, не иначе.

Но где, во имя всех святых из Книги Истины, можно спрятать летающего исполина? Какие бы лесные дали не выбрал Монарх, сигарообразная махина будет там слишком заметна. Лесник, грибник, заблудившийся в лесу – кто угодно может наткнуться на дирижабль и разнести весть.

Мне это кажется странным. С другой стороны, покупка была совершена не так давно, так что какое-то время, в самом деле, скрывать летательный аппарат возможно.

Всё равно, нужно построить посадочную станцию, нужен экипаж, обслуживание… Посреди леса такие изыски немыслимы – поблизости должно быть что-то… загородная вилла, коттедж. Богатые любители уединения могут состряпать себе резиденцию глубоко в лесу. Но всё равно туда ведёт широченная дорога, а об этих местах хорошо известно.

Стоит прощупать их? Или мне поймать ещё пару крупных рыбёх и выведать у них точное место? Подумаем…

Я пытаюсь думать о тайных лесных убежищах. Представляю себе тёмный густой лес, хвоя и дубы, за которым вдруг открывается прогалина огромных размеров, на ней высокий забор, ровный газон, усеянный фонтанами и скульптурами, а в центре особняк. На заднем фоне припаркован дирижабль.

Чужая память молчит. Была догадка, что Молох что-то знает на этот счёт. К сожалению, даже прочитав человека, пользоваться его памятью почти невозможно. Воспоминания случаются вспышками, нужен повод, нужно подвести к требуемому фрагменту памяти. Образно выражаясь, чужая память – не болтливый рассказчик, это молчаливый истукан, которому нужно уметь задавать правильные вопросы.

Наверное, следовало объяснить это раньше. Последовательность моих рассуждений оставляет желать лучшего.

На углу мы поймали экипаж. Виктория попросила отвезти нас в доки. Ага, начинаю вспоминать…

Дочь так и не предложила обсудить место, куда мы направляемся. Если я правильно помню, у неё там дела, в которые она не посвящала даже членов своей банды. Собирается отправить ещё одно письмо или, наоборот, едет забирать почту.

В любом случае, я буду стоять снаружи и ждать, так и не прикоснувшись к этой тайне.

Уютно устроившись и прикрыв глаза, словно собирается заснуть, дочь криво улыбнулась. В улыбке есть что-то виноватое и стыдливое. Не знаю, не уверен, но выглядит именно так.

– Пока ты ходил к мужу той дурочки, – усталым голосом зашептала Виктория. – Роде рассказывал, что жандармы посадили тех ребят, которые рыли ход к посольству Валарии. В газетах об этом писали.

– Думал, они постараются скрыть это от газетчиков. «Нуиси Орлей» поработала?

– Нет, газета другая. Как-то они докопались, так что скандала избежать не удалось. Реакция Валарии последует незамедлительно: Каледония может всё-таки ввязаться в войну, придётся впутываться Альбиону, а тогда…

– Тогда без дела не останутся и все остальные, – тяжело проронил я, словно мне самому предстоит мёрзнуть в окопах. – Мне это кажется странным: музей и подкоп – это почти наверняка работа Монарха. Так зачем ему ввергать в пучину войны государство, в котором расположены основные его производственные мощности?

– Не всё так просто, – прибавилось в голосе дочери бодрости, – согласно статье, за подрывом стоят цалагские[33] экстремисты. Якобы те действовали на территории Каледонии, чтобы рассорить две державы.

– То есть, Монарх вздумал натравить Валарию на Цалагию, которая пытается натравить Валарию на Каледонию. В результате крайней оказалась Каледония. Слишком у него запутано, так своего не добьёшься.

– Кто знает, если бы «цалагцам» не помешали взорвать посольство, всё могло пойти в пользу Монарха.

Я полу-хохотнул полу-крякнул, нервно, конечно же. Сдвинул шляпу назад и откинулся на сиденье.

– Получается, разоблачив тех подрывников, я вместо ссоры двух держав дал Континенту крупномасштабную войну? Иронично.

– Брось, до войны дело не дойдёт.

– Не сказал бы. То же Альбион будет рад пустить в ход свои пулемёты и аэропланы.

– Не так уж и рад, потому что аэропланы есть не только у них. Слышала, в Валарии уже строят свои.

– И в Валарии? Слышал про славинского инженера, но и в Валарии?

– Если верить газетам, чертежи выкрадены с Альбиона. Точнее, история в том, что валарийский конструктор устроился на завод Альбиона и смог запомнить конструкцию основных деталей.

– Запомнить? – недоверчиво приподнял я брови. – Это ж каким надо быть уникумом…

– А вот у него получилось. После этого он просто уволился, вернулся на родину и воссоздал всё необходимое. Прочие детали доделать оказалось вопросом времени.

– Смахивает на газетную байку.

– Сомневаюсь, – ухмыльнулась Виктория, – у бумагомарак туго с воображением.

Очередные разговоры о войнах. Якобы, страшное вооружение не даст странам воевать, потому что все слишком напуганы последствиями. Сомневаюсь, что это действительно так. Войны всегда идут в стороне от тех, кто их развязывает, так что чего им переживать? Погибнут тысячи, миллионы – плевать, главное, что политиканы получат свои трофеи и будут счастливы. Политиканы не боятся войны: противник понимает, что они слишком ничтожны, чтобы тратить на них пули, так что в самой яростной сече они останутся неприкасаемыми.

Таково моё видение войн. Я слишком долго живу, чтобы дойти до истины, но и слишком долго живу, чтобы окончательно запутаться. Истинна же где-то посередине… или где-нибудь ещё.

Наступила морозная ночь. Мелкие лужицы покрылись корочкой льда, похожей на паутину. Предчувствуя зиму, звёзды должны разгораться, как угли под сильным ветром. Вот только их не видно за облаками. Небо в предвкушении: тучи затолпились, растворились друг в друге, всё заволокло их рыхлой тёмной простынёй. Замёрзли молнии, заледенел гром, дождь застыл – небеса приготовились разверзнуть хляби небесные, но медлят, ждут какого-то сигнала или готовят нечто необычное.

Мы добрались до порта. Дальше два слоя улиц принадлежат далёкому нам и необычному братству мореходов. Причалы для гигантских судов, начиняемых алмазами, углём и железом, причалы для пассажирских посудин, причалы для рыболовецких лодчонок. Гордые корабли богатых компаний, государственные суда, подозрительные баржи контрабандистов – всё это перемешано, запутано и неотличимо друг от друга.

Лишь местные разберутся, что к чему. Посторонний обречён.

Напоминает Чудо-город, если бы в нём жило побольше богатеев и было чуть больше порядка.

На заповедные две улицы вдоль побережья кучер соваться не стал. Просто там всего три проезда, где могут разъехаться повозки, а в остальных ходах не развернёшься. Возница получил свои деньги и ещё долго не мог оторвать от нас взгляд. В итоге он представил судьбу одноногого и молодой девушки довольно бесперспективной в порту, поэтому решил пожелать удачи.

Без удачи в портовой части Фанека делать нечего, в этом он прав.

– Мы здесь надолго? – спросил я, пройдя всего десяток ярдов по спокойной, но какой-то неродной улице.

– Мне надо передать всего одно послание. Это быстро. Не нравится тут?

– Такое чувство, что неприятностей здесь можно нахватать больше, чем в Чудо-городе.

– Это не так, успокойся. Через три квартала на запад, в самом деле, начинается бог весть что: грабят там ежедневно, чёрных рынков полно. Есть даже так называемые «подводные чёрные рынки».

– Господи, что это ещё такое? – спросил я, огибая нагло раскорячившегося на тротуаре толстяка, пялящегося в никуда.

Пришлось догонять чуть оторвавшуюся вперёд Викторию.

– Это когда сидит рыбак в лодке неподалёку от берега и раскинул сразу пять-шесть удочек. К нему подплывают, спрашивают товар – он сворачивает на одной из удочек леску, а там на конце оказывается, скажем, дурь.

– Удобно, жандармы таких никогда не додумаются проверить.

Мы идём дальше. Стойкие запахи моря и всего, что с ним связано, бьют по ноздрям с сокрушительной силой. Кто-то, бесспорно, назовёт их близкими сердцу, прекрасными, бурлящими морской романтикой. Для меня же это просто вонь, причём очень сильная.

Впереди обозначились доки. Цокающие удары молотками гремят на далёкие дали, входя в резонанс (то же относится к разговорам рабочих, состоящим наполовину из ругани). В ряд тянутся несколько колоссальных зданий, внутри которых ремонт судов не прекращается с приходом ночи.

А неподалёку от доков притаилось низенькое здание, где ночью начинается самая жизнь. Кабак «Маяк», название несложное. Мы остановились прямо у дверей.

– Тебе сюда? – прислушиваясь к обыденным для питейного заведения звукам, спросил я.

– Да.

Я огляделся по сторонам, убедившись, что не так много народу вокруг. Особенно тех, кто будет пихать мне заточку в печень.

– Ладно, подожду тебя здесь.

– Заходить не будешь? – невозмутимо уточнила Виктория.

– А мне разве можно?

– Почему нет?

– Просто я спрашивал о твоих походах в порт, – совсем не ожидав такого доверия, я растерялся, – мне сказали, что никому не доверяешь, держишь свои дела в тайне. Вот я и решил, что мне там не место.

– Ну, тебе я довериться могу. Пойдём.

Это не потому ли, что я умру через пару дней? Будет справедливо, хоть и очень обидно.

Виктория открыла дверь и помогла мне преодолеть высокий порог. Нас встретили без особого интереса: не узнав в нас своих знакомых, моряки продолжили резаться в карты и травить байки. Удивительно, но я среди них единственный одноногий. Одноглазых, впрочем, найдётся парочка.

Так, к слову.

Виктория сразу направилась к хозяину заведения. Уж он-то узнал гостью и глаз с неё не сводил, пока она приближалась. Подарив мне короткий, ничего не значащий взгляд, он вернулся к Бестии с лицом самого серьёзного в мире дельца. Поправив глупую треуголку, одетую для антуража, он учтиво пробасил:

– Письмо он ещё не получил.

– Догадывалась, это даже к лучшему, – ответила дочь, облокачиваясь на стойку. – Хочу кое-что изменить. Новый адрес.

– Я слушаю.

– Когда получит письмо, пусть приходит не в «Рыбу-кружку», а на пятьдесят два по Булыжной улице, квартира три.

– Булыжная улица пятьдесят два, квартира три, – опустив глаза, басисто повторил хозяин. – Я обязательно передам.

– Не забудешь?

– Булыжная улица – несложно запомнить. Номер дома тоже не забуду – мне сейчас ровно пятьдесят два. На этом всё?

– Ещё два абсента.

На столешнице оказались два стакана, на дно каждого из которых колоритный хозяин заведения брызнул немного зелёной жидкости. Видимо, чтобы не привлекать внимания, здесь Белой Бестии приходится пить людские дозы.

Второй стакан она протянула мне. Пришлось чокнуться и хлебнуть горькой пакости. Этот абсент, впрочем, не так плох, даже чем-то хорош. Кеннерский, разумеется, лучше его стократ, но тоже пить можно.

Распрощавшись с трактирщиком, Виктория повела меня скорее к выходу. После натопленного «Маяка» ходить по мёрзлым улицам нет совсем никакого желания. Я укутался поплотнее. Рана на спине просто-таки льдом покрывается, леденит не по-божески.

Ярдов двадцать прошли в молчании. Я склонил голову и, как ребёнок, занялся крошением льда на лужицах. Трость для этого отлично подходит.

– Ты же догадался, о ком речь? – намекая, что хотела бы избежать вопросов, проронила Виктория.

– Догадался, дело несложное, – не сказал бы, что сам жажду вдаваться в детали. – Всё думал, куда ж он запропастился…

– Он тоже, так сказать, на скользком пути.

– Пират? – получилось у меня посередине между вопросом и утверждением. – Бывает.

Разговор на эту тему не задался. Мне неудобно говорить об этом, Виктории, почему-то, тоже. Не знаю, при каких обстоятельствах они разошлись, при каких обстоятельствах жили.

– Он с тобой видится в «Рыбе-кружке»?

– Да, изредка туда наведывается. Кстати, а ты как узнал, что меня можно найти именно там?

– Случайно вышло, – пожал я плечами, – следил в газетах за тобой, прознал, что ты опекаешь заведения в Чудо-городе. Зашёл в первый приличный кабак.

– Ну, это единственный приличный кабак, – рассмеялась Виктория. – Гм, когда расползётся слушок, что от моей банды ничего не осталось, начнутся грабежи, рэкет. Чёрт, я раньше и не осознавала, как нужна людям.

Меня повеселило. Да, всегда так бывает, что в какой-то момент находится человек, который жить без тебя не может. У всех такой есть. Ну, за редкими исключениями.

Я вспомнил Арику. Возможно, она гуляет там с Хорисом, держит дом в порядке, играет на рояле и тоскливо ждёт нашего возвращения. Быть может, навещает старых друзей. Они же должны у неё быть.

А, возможно, Чёрный День уже прикончил… не надо об этом думать.

В Фанеке Чёрный День можно приобрести у Ноэля…

Голова идёт кругом. То совсем худо, что я перестаю слышать и чуть не падаю, то почти незаметно. Если часто моргать и дышать глубже, становится легче.

Виктория увидела, что меня немного пошатывает и тревожно прошептала:

– Всё в порядке?

– Абсент в голову ударил, – криво ухмыльнувшись, отшутился я.

– Я серьёзно.

– Голова немного закружилась. Уже прошло, всё нормально.

Я попытался изобразить, как бойко я могу идти да с какой гордой осанкой. Дочь это ни капли не убедило.

– Это ведь плохо? Я в смысле, что очень плохо?

– Эх, да, врать тебе не стану, это паршиво. Совсем скоро, наверно.

Отличный момент, мать его, замолчать. Мы погрузились в свои мысли (я уже не уверен, что именно в свои). Никто о хорошем не думает – не получится.

Свернули. В свете уличных фонарей Виктория выглядит болезненно бледной, прямо неживой. Господи, за что же ты дал ей такую судьбу? Моя это вина.

Смотреть, как Виктория погрязает в тоске, стало невыносимо. Я спросил первое, что пришло на ум:

– А дом пятьдесят два на Булыжной улице – что за место?

– Там квартира Дюкарда, – охотно рассказала Виктория.

– У него была квартира?

– Да, перешла по наследству от родителей не так давно. Он рассказал о ней только мне. Сам в неё возвращаться никогда не хотел, да и приглашать туда тоже не собирался никого. Что-то у него там осталось, неприятные воспоминания. Надеюсь, он будет не против, если я с Адамом и Роде какое-то время там поживём…

– И хорошая квартира? – спросила я без интереса. Чисто поддержать разговор.

– Он один раз приводил меня посмотреть. Честно говоря, я напросилась. Там очень уютно, мило. Его родители хорошо зарабатывали, он, вообще, из приличной семьи.

– Что его тогда сподвигло стать преступником?

– Насколько я знаю, его выгнали из дома. Не знаю, что он натворил, но его пятнадцатилетним ребёнком просто взяли и выгнали. Наверно, это было сделано его родителями в сердцах, они, скорее всего, хотели его тут же вернуть, а он воспринял всё слишком буквально и побрёл скитаться по улицам.

– То есть, стал бандитом по недоразумению? – тупо переспросил я.

– Это всего лишь моя догадка. Дюкард лишь вскользь упоминал этот момент. На самом деле, так со всеми: у каждого в банде было столько скелетов шкафу, о которых я не подозревала. Приходилось доверять людям, о которых я знала… у некоторых только имя.

– Роде говорил, что у многих имена ненастоящие, – вспомнил я эпизод откровенности разбойника на снайперской позиции.

Виктория поджала губы и согласно покивала.

– Да, есть и такое. Чего пенять на них, я и сама меньше четырёх лет назад раскрыла своё имя. До этого была просто Белой Бестией. «Бестия» – слово-то хорошее: в нём и дикость, и хитрость, и свирепость. Но невыносимо становится, когда так тебя зовут даже близкие люди. А у тебя, пап, были прозвища?

Надо подумать. Чёрт, не помню такого. Вроде как, не слишком это хорошо: настоящего уважения, якобы нет, раз нету прозвища.

– Нет, но был в Ордене один человек, он меня постоянно называл по фамилии. Бесило жутко. Да и не ладили мы с ним, так что я вообще еле это терпел.

– Тебе не нравится наша фамилия?

– Нет, она неплохая, но имя-то для чего?

Мы перешли улицу. Город кажется пустым, но не от того, что наступила ночь. Какое-то запустение чувствуется в домах, за углами, в темноте переулков. Словно жители испарились, словно они знали что-то такое и поспешили уехать подобру-поздорову. Я смотрю вокруг, вижу одного-двух припозднившихся прохожих, и эта идея не кажется мне неправдоподобной.

Ряды горящих фонарей, но их свет не падает никому на плечи. Одиночество впервые не успокаивает меня.

– А мне наша фамилия кажется какой-то… хриплой, – продолжила Виктория прерванный разговор. – Звуки глухие, невыразительные.

– На альбионский манер звучит лучше, – уточнил я.

– У твоих друзей фамилия Шорш, верно?

– Да.

– Это совсем странная фамилия, не звучит совсем. Как будто не слово, а звук какой-то, словно кто-то чихнул. А у девичья фамилия у Салли как?

– Фер. Ф-е-р.

Виктория, услышав краткую и лаконичную фамилию детектива, почему-то ничего не ответила. Может, ей нечего сказать, но мне, почему-то, первым в голову пришла неприязнь дочери к супруге Истера. Не желает при мне демонстрировать отношение к ней.

В том, что они сильно не поладили, сомневаться не приходится.

И в этой ситуации мне немного стыдно за обеих.

Господи, как же холодно! Мы не взяли экипаж лишь потому, что они словно растворились. Протопав не меньше полумили, не встретили ни одни колёса.

– Тебе не холодно? – спросил я, уже переставая чувствовать пальцы на ноге.

– Немного, – приврала дочь.

– Я совсем окоченел, – а затем ляпнул бог знамо для чего. – Так, говоришь, квартира у Дюкарда знатная?

– Ещё бы, там у него кресла старинные, сейчас такие уже не делают, картины красивые – его мать занималась живописью. Там картин с дюжину: все очень красивые, но одинаковые какие-то. Всегда поля: либо пшеница, либо подсолнухи. И много урн с прахом. Урны не подписаны, а Дюкард толком не помнит, в какой из них какой родственник. Слушай, а давай я тебе покажу?

– Сейчас? Нас же ждут, да тут ещё и экипажи куда-то запропастились.

– Не страшно, мы ненадолго. Да и крюк будет совсем небольшой.

Как я выяснил позже, крюк просто огроменный.