Текст книги "Тарантул"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Они сидели в сумеречной комнате в сладковатом удушливом смоге и говорили о чем-то поэтическом, точнее, о каких-то травах. Тогда не обратил внимания на предмет беседы, теперь понимаю о какой т р а в к е была речь. Вирджиния сидела в своей излюбленной позе, поджав ноги, держала перед собой дымящую папиросину и её лицо было прекрасным и неземным. Выражение моего же лица, верно, было настолько испуганно-телячим, что Санька засмеялся:

– Ты чего, Леха? Павловна – не мой вкус. У меня другие интересы.

– Да, другие интересы, – засмеялась Верка. – Этот мальчик Александр далеко пойдет, если не сломает шею.

– Идите вы к черту, – обиделся я.

На это Сашка, затянувшись угарной горечью, прочувствованно, подлец, попросил:

– Верка, дай ты ему.

– Чего? – улыбалась сквозь синий дым марихуаны.

– Чего-чего... пиз...енки. Жалко, что ли?

– Дам, – пообещала.

– Когда?

Я не выдержал и заорал на Саныча, чтобы он, скотина такая, заткнулся или я его убью. После чего выскочил из дома как угорелый. Впрочем, таким и был.

Не уехал только по причине того, что не выговорил все до конца. Требовательно посигналил – и мой друг вывалился в солнечный день, болтался по дорожке, орал стихи "когда поддатый полубог положит руку на лобок вся от волнения дрожа отпрянет девичья душа но встрепенется через миг и поцелуй задушит крик так полубог вонзит копье и станет богом для нее", наконец плюхнулся на сидение и проговорил:

– Интересно, когда вернусь в эту жизнь снова, застану ли я хоть одно цветущее дерево?

Он произнес это таким странным голосом человека, знающего свое будущее, что вся моя маета мгновенно потеряла всякий смысл.

Разве можно с мертвецом выяснять отношения?

Теперь понимаю, что ничего случайного не происходило. Шла невидимая и напряженная борьба за пакет акций, скажем так, на зарождающемся рынке наркобизнеса. Что там проистекало, трудно даже предположить. Подозреваю, что тоже принял посильное участие в этих мероприятиях.

Можно вспомнить нашу с Вирджинией якобы случайную встречу на перроне Казанском вокзала. Она так промерзла, что не могла говорить, только многообещающе, как блядь, улыбалась. И мы вместе поехали встречать Новый год, чтобы потом оказаться в койке.

Ничего не было случайного. Ни тогда, ни теперь. Не буду удивлен, если майор в юбке и его боевые друзья изыщут способ проявить себя. Столько приложено усилий, чтобы вырвать из прошлого компакт-диск, и на тебе, кто-то другой будет пользоваться сладкими, как манго, плодами.

Между тем мой полет в клетке продолжался и казался бесконечным. Было такое впечатление, что меня посадили на кол и одновременно подожгли костерок. Прожигающая боль начинала раздражать. Чтобы отвлечься от нее, начал материться, и так, что у тех, кто следил за жертвой, должно быть, завяли уши и они окончательно утеряли веру в человека, как доминанту вселенной.

Это дало положительный результат: в окружающей меня затхлой атмосфере бетонных катакомб произошли изменения. Со скрежетом открылась дверь, в её проеме мелькнуло несколько темных фигур. По мою душу?..

Х... й они её получат, решил я, за такие эксперименты над человеком, надо отрывать причинное место без предупреждения. О чем и заявил пришедшим.

Ответ последовал незамедлительно – между моими обвислыми ногами с тугим запевом прошла стрела. Даже показалось, что вижу её легкомысленное, окрашенное в кровь оперение. Я догадался: мне следует сделать паузу.

– Ну, детка, – вышел из тьмы Арсений. – Надумал что полезное для общества?

– Для вашего нет, – признался.

– Плохо, – проговорил "новый особист". – Пристрелю, как собаку.

– Сначала отсоси у слона, моська, – нагрубил, притомившись от полета и неопределенности.

И тут в мертвой тишине услышал смешок – тихий и грудной, спокойный и уверенный. Он был знаком. Мне. И мог принадлежать только одному человеку.

Показалось, что я невозвратно свихнулся от переутомления и бесконечного падения в никуда. Чтобы убедить себя в обратном, из последних сил дрыгнулся на дыбе и полоумно заорал:

– Вирджиния, сука такая, выходи!.. Ты! Ты, я знаю!.. Выходи, или убью! – Сам уже не понимал, что такое несу: устал от таких перегрузок, как астронавт, застрявший в открытом космосе из-за шуток товарищей, заклинившим люк орбитальной станции.

Арсений осклабился, развел руками, мол, вот какие ещё встречаются нервные и впечатлительные натуры, а из потемок вышла она, Вирджиния, Верка, Варвара Павловна, моя первая и, кажется, последняя женщина. Смотрела на меня, точно натуралист на кролика, с которого нужно содрать живьем шкуру для чистоты эксперимента.

– Ну хватит, чукча! – безумно заорал я. – Что вы мне тут пристраиваете долгую-долгую полярную ночь! Знал бы что, сказал!.. Ну, достали же, сучье племя!..

Варвара Павловна сделала знак рукой – лязгнул замок клетки, дыба начала опускаться...

Через минуту, как посчитал, все было кончено. Однако это был только зачин игры по-Маккиавелли. Нет, поначалу все складывалось прекрасно – меня провели в комнату, напоминающую казенным интерьером дом отдыха для творческих пенсионеров Горки-9: диван, два кресла, столик, ваза с увядшими гвоздиками, псевдохрустальная пепельница, зарешеченное окно и отечественный телевизор. Я плюхнулся на диван и решил, что только смерть меня вырвет отсюда – боль ещё жила в моем теле, требовавшего к себе предупредительного отношения.

Принесли две чашечки сургучного кофе; я тут же выдул одну плошку, потом подумал – и вторую. Хорошо! Теперь можно и пожить, посмотрев, что из этого выйдет.

Что происходит? Кажется, наконец начинаю прозревать и все понимать. Надо сбросить романтический флёр и посмотреть на мир трезвыми глазами.

Не успел сделать – в комнате отдыха появилась та, которую я знал и не знал. Была спокойна и сосредоточена, как будто собиралась принимать у меня экзамен по неорганической химии.

Села в кресло, потянулась за чашкой, чтобы взбодриться перед трудным разговором. Ан нет – пусто, лишь неприятная угольная гуща.

– А я думал это мне, – покаялся, – все.

– Ох, Леха-Леха, – засмеялась тихим смехом. – С тобой весело и скучать не приходиться.

– С тобой тоже, – признался. – Открой личико, а то меня уже мутит от ваших тайн.

– Мутит тебя, скажем, от кофе.

– Отравили, что ли?

– Травил ты меня, – усмехнулась. – Интересно, почему и когда начал подозревать?

– Алиса.

– Ааа, – поняла. – Все правильно, мальчик, мы с ней были очень похожи.

– А зачем все это надо было? – удивился. – Через жопу? Даже всю деревню Стрелково приплели к своим делишкам? Ивана удавили в баньке? И вообще, ты кто? Ху из ху, мать тебя так? Майор ФСБ, под полковником ГРУ или просто блядь! – увлекся. – Что происходит?!

– Спокойно, Чеченец, – сдерживалась; вытянула из кармашка куртки пачку сигарет, закурила. – Ты забываешься, малыш. – Пыхнула дымным облачком. Здесь на вопросы не отвечают, здесь их задают.

– Но, кажись, у нас... э-э-э..., – искал маловыразительное словцо, нестандартные отношения?

– Да, – согласилась, – отношения у нас самые что ни на есть нестандартные. Да, боюсь, тебя огорчить – у меня таких нестандартных отношений...

– Значит, ты у нас почетная и орденоносная чукча?

– А мне долгая-долгая полярная ночь нравится, – улыбнулась. – Все проблемы решаются намного проще.

– Ну и блядь же ты, Верка.

– Я же просила, Чеченец, сдерживай свои чувства, – и молниеносным профессиональным движением руки ткнула сигарету в лоб. Мне. Наверно, не заметила пепельницу на столе?

Я вырвал из рук любимой женщины мятую сигаретку и кинул в посудину для этого предназначенную. Помолчали. Как говорится, беседа не складывалась. Тут ещё появился вышколенный костолом, принес на подносе чашечку кофе. Не для меня. И унес использованные мной плошки и пепельницу. От греха подальше.

– Ну, Чеченец, – отхлебнула из фарфоровой чашечки. – Будем искать общий язык или...

– ... опять на дыбу?

– Нет, пулю в лоб. Там уже помечено, кстати.

– Ты всегда была предупредительна, – заметил я. – Но ваши не пляшут.

– Почему?

– Вам нужна дискетка и пока её нет я, как у Христа за пазухой. Вы с меня пылинки... а не тыкать, понимаешь, сигаретками...

– Сам виноват, Чеченец, – по голосу чувствовал, начинает отступление. – Все слишком серьезно, и поэтому давай решать наши проблемы спокойно. Без истерик.

– Да, Бога ради, – всплеснул руками. – Просто хочу понять, что происходит? Даже смертник имеет право на последнее желание.

– И что хочешь знать?

– Если разыгрывается партия, то какую фигурку изображаю?

– Пешку, Алеша, пешку, – осклабилась.

– А ты?

– Офицера.

– ГРУ?

– Какая разница?

– Интересно. Была ФСБ?.. Теперь вот с краснострелочниками? С еб... утыми малость ребятками, согласись? – Помассировал плечи. – Почему с ними? По убеждению или как?

– Много вопросов, Чеченец.

– Ты будешь отвечать на мои, я – на твои. И найдем этот самый... консенсус...

Моя первая женщина смеется – все-таки я неисправимый оптимист и самоуверенный дурень, считающий, что весь мир вращается вокруг его оси. А что же на самом деле?

Все то, что говорил майор ФСБ ночью на дачной кухне, где я пожирал куски льда, правда, кроме одной мелкой детали: она, Вирджиния, является офицером спецподразделения Главного разведывательного управления, занимающегося проблемами наркобизнеса. Какое звание? Какая разница допустим, капитан. Какое отношение к обществу спасения родины "Красная стрела"? Боевая организация, с помощью которой будет поставлен под контроль торговый дом "Русь-ковер".

– А чем вы лучше их? – не понимал я. – Поменяется только вывеска?

– И вывеска, и суть, – отрезала Варвара Павловна. – Они разрушают страну, а мы хотим её возродить.

– С помощью дури? – вздохнул: чудны твои дела, Господи; что-то во всей этой истории не сходилось. И почему я должен верить этой женщине, меня постоянно обманывающей?

Свои сомнения не скрывал. Вирджиния улыбнулась: верь-не верь, в моем положении это не имеет никакого значения, первейшая моя задача – найти дополнительную дискетку. Кстати, где нашел компакт-диск, спросила как бы между прочим. Почувствовав невнятную угрозу, отмахнулся: там, во флигелечеке, порылся в старых книжках со штампом "Библиотека Реввоенкома".

– Нет, Алеша, – улыбнулась и снова закурила; пепел стряхивала в чашку. – В каком-то другом укромном местечке. О котором могли знать только двое, Лаптев и ты. Где?

– Не скажу, – твердо ответил.

– Что-то связано с этой девочкой Юлией? – предположила красивая ведьма, выпуская дым колечками. – Удивительно, почему Лаптев никогда о ней... не вспоминал...

Она это проговорила таким странным голосом, будто находилась в постели, отдыхая после долгой-долгой полярной ночи, что меня пробила нервная дрожь.

Ба! Вот она разгадка. Плавает как дерьмо на поверхности водоема. Нестандартные, говоришь, отношения? Ну-ну!..

И я рассмеялся горьким смехом. Вот что может сделать устрица с меховой подкладкой на наших широких и необъятных просторах. Теперь ситуация чуть проясняется, как родное поле, выплывающее из утреннего тумана, когда ты, проснувшись на верхней полке поезда, пялишься от пустого любопытства в окно.

– В чем дело? – не могла не обратить внимание на мое состояние внимание.

– Трах-трах с Лаптевым? – смеялся. – Трах-трах с его пасынком?.. С кем еще, моя нестандартная?.. Не с Серовым ли старшим?.. Вот это профессиональная работа, накрыла всех пи...дой, как осколочным снарядом! Ха-ха! Снарядом! – меня рвало блевотно-желудочным смехом.

Варвара Павловна с брезгливой миной смотрела на меня, точно на разложившийся жидкий труп в гробу. Ненавидела. Но и это не могло остановить меня – продолжал смеяться.

Она ушла, когда поняла, что её подопечный сошел с ума. И надолго. Может быть, навсегда. Это был бы выход. В первую очередь для меня. Увы, повторю, не всегда наши надежды сбываются.

Я остался. Почему? Во-первых, смеялся как недорезанный, а во-вторых, некуда было идти. В том мире, из которого меня насильно извлекли, ничего не осталось: мертвая обугленная планета. Под ногами вулканическая магма, горячий пепел и хрустящие кости несбывшейся любви.

Наконец успокоился – лег на диван, кинув ноги в армейских бутсах на валик, покрытый казенной мешковиной чехла.

Вот тебе, Леха, и занавесочки с рюшечкой, сказал себе. Вся наша жизнь устроена так, что её суть всегда находится под мешковиной защитного чехла. Эту простую истину я плохо понимал и понимаю.

Может, поэтому так часто вспоминаю детство – там был на солнечной и сияющей стороне, пока не наплыла тень смерти Ю.

Девочка ушла в вечность, а я остался жить каждым днем в придуманном и лживом мире, прикрытым плотной мешковиной.

Думаю, пришло время сдирать её и открыто смотреть, что под ней находится.

Что там? Смелее, гвардии рядовой жизни. Ты же из бесстрашной бригады "тарантулов"?

Пора-пора сдирать декоративные рюшечки со своей жизни, как с дивана чехлы. Долой позолоченную мишуру и вышитые крестиком мертвые цветочки.

Посмотри, Алеха, как это не банально звучит, правде в глаза, а выводы будешь делать потом.

Когда-то давно я с мальчишками (нам было тогда лет по одиннадцати-двенадцати) ходили воевать на городскую свалку. Это было огромное и смердящее пространство с истерическими криками степных чаек, остервенелым лаем бродячих псов, стелющим над ним ядовитым дымом и гулом мусорных машин да тракторов, трамбующих подвижные прелые пласты отходов человеческой деятельности.

На этой свалке жили люди, если их можно было так назвать. Они были покрыты коростой дерьма и походили на странных и отвратительных животных. У них не было лиц – опухшие, заросшие морды, скалящиеся беспричинными ухмылками. Они строили убежища в мусорных терриконах, жрали рвотные помои и любили сидеть ночью у костров.

Мы их почему-то называли скуралатаями. Не знаю, кто первым придумал это прозвище? Возможно, Сашка Серов или кто другой, это не важно. Мы ненавидели скурлатаев и сражались с ними. Почему ненавидели и дрались – на этот вопрос не могу дать верного ответа. Наверно, когда есть враг, так проще жить и за счет его поражений утверждаться.

Мы вооружались металлическими прутьями, велосипедными цепями, самодельными дубинками с пробитыми насквозь гвоздями и шли военным походом на обитателей свалки.

Поначалу все походило на веселую и дурную игру: скурлатаи, скалясь и матерясь, отбивались палками-"кашкадерками", на концах которых опасно блёкали металические зубья, зачищенные от постоянных тыков в мусорные терриконы.

Потом пролилась первая кровь и шутиха превратилась в кровопролитные побоища.

Тактика наших действий была проста и подла – группой в несколько человек мы окружали скурлатая-одиночку и пытались своим оружие его как следует "обтрепать", пока ему не приходила помощь со стороны подельников.

Естественно, каждый хотел выжить в этой бессмысленной бойне, и поэтому скурлатаи защищались с исступлением и яростью. Частенько в дымном угарном воздухе мелькали перед нашими глазами металлические крюки... До сих пор не понимаю, как удалось избежать смертоубийства на нашей стороне. Ведь довольно было одного удачного замаха и на крюк без вопросов насаживалась бы разлохмаченной капустой чья-нибудь шкодливая головушка. Подозреваю: за коростой нечисти скурлатаи хранили свои души и не могли позволить себе переступить некую запретную невидимую черту.

Рвали одежду и тела, да не убивали. А что же мы, малолетние стервецы? Теперь понимаю – все были нацелены на убийство. Мы хотели переступить черту, неосознанно понимая, что тогда будет проще жить.

Мы тыкали своим страшным оружием визжащие окровавленные лохмотья, исступленно смеялись, потом бежали домой, на ходу бахвалясь своими боевыми подвигами, целовали родителей, ели на ночь полезную перловую кашу, чистили новые коренные зубы маленьких людоедов и ложились спать, чтобы утром пойти в школу и там прилежно учиться.

И вот однажды, когда мы снова веселым тимуровским отрядом направлялись к свалке, то увидели в придорожном кювете скурлатая. Он лежал, накрытый красноармейской рваной и пропитанной черной кровью шинелью. На ней была твердая кольчуга, уложенная из звеньев изумрудных мусорных мух.

Мы остановились – был летний умиротворенный полдень. Где-то там, за перелеском, тарахтели тракторы, в небе расплывался инверсионный след истребительной птички, над репейниками трудолюбиво гудели полногрудные мохнатые шмели...

Мы постояли в растерянности, понимая, что игра закончилась, и у каждого из нас выбор либо переступить черту, либо отступить от нее.

– Ну? – сказал Соловей. – Поглядеть надо... чего там?..

– Тебе надо, ты и гляди, – ответил Сашка. – Этого я помню, мы вчера того... озверели... – и плюнул себе под ноги. – Я больше не играю.

– А вроде живой? Шевелится, – предположил Соловьев, осторожно подступая с палкой к разлагающейся зловонной массе.

– То мухи, – сказал я. – Как кольчужка.

– Не-е, поглядим, что тут... – наш упрямый приятель по прозвищу Соловей, зацепив палкой с гвоздями шинельку, начал её стаскивать...

Я увидел: пухнет от неудовольствия красивая переливающая всеми цветами радуги жужжащая мерзкая тьма... а после увидел: оскал мертвеца, на лицевых костях которого пенилась малиновым вареньем перезревшая и перетухшая на жаре плоть...

От ужаса все разбежались, чтобы потом сделать свой выбор: или идти на свалку уничтожать себе подобных и себя, или остаться с самим собой.

Многие выбрали первый путь более легкий для жизни, доступный и удобный, Сашка Серов – второй. Возможно, поэтому, мы живем, а его уже нет.

И вот нынче обстоятельства складываются таким образом: хочу я ли нет, но должен взглянуть на то, что до сих пор было прикрыто тряпьем моего малодушия и страха.

Как и предполагал, прекрасная Вирджиния с умопомрачительной вихляющей и блядской походкой появилась в нашем запендюханном донельзя городке Ветрово не случайно.

На то была серьезная причина. Думаю, именно в то время зарождался бизнес на чуме*. И её организация решила взять или под контроль, или войти в долю с теми, кто непосредственно начинал занимался этой выгодной коммерцией.

* Чума – кокаин; здесь – наркотик (жарг.).

Тогда все прошлое понятно и складывается в мозаичный и четкий узор. Пока я бредил на яву, мечтая о высокой любви, офицер спецназначения выполнял (выполняла?) задание отчизны на койке во всех мыслимых и немыслимых позах Кама-сутры.

Проклятье! Ведь чувствовал и понимал, что существует другой потаенный мир, где мне нет места, и я вместо того, чтобы туда вторгнуться... Я сбежал... на войну...

Вот она, истинная причина! Лаптев, меня покупающий с потрохами, лишь внятный предлог. На самом деле, ощущая чудовищный обман, совершающий за моей спиной, я не захотел принимать в нем участие. Я решил вырваться из лживых и липких пут, поменять систему координат, разрезать, выражусь красиво, пуповину времени. И что? Ровным счетом ничего. Я, опаленный войной, вернулся туда, откуда и уходил.

Нет, я поменялся – мир же остался прежним, подлым и суетным, напоминающим шевелящуюся мерзкую биологическую тьму на пропитанной кровью солдатской шинели.

Стоило мне предпринять слабую попытку затронуть интересы этого мира, и он начал смрадно колыхаться, точно болото от падения останков ракетного организма, неудачно запущенного с космодрома Плесецк.

Впрочем, на себе беру слишком большую ответственность. Предполагаю, произошли какие-то принципиальные изменения, повлекшие за собой сбой в коммерческой деятельности двух колоссов. То ли не поделили прибыль, то ли кто-то кого-то обидел, то ли просто идет, повторю, борьба за право безраздельно владеть наркорынком.

Можно допустить, что мой отчим был глубоко взят на прихват хлюпающей устрицей Варвары Павловны ещё в те романтические времена, и с усердием работал на две конторки. Затем по прошествию времени, когда набил полную мошну и набрал вес, самонадеянно решил: отныне он сам может распоряжаться своей судьбой и "общаком". И, очевидно, начал какие-то подозрительные телодвижения, в результате коих насторожил своих двух господ.

Фигаро здесь, Фигаро там – не получился. Пуля в лоб – и, казалось, проблем все решены. Ан нет! Подложил, ломщик – мошенник, мину замедленного действия.

Что в этом злосчастном компакт-диске? Думаю, златые горы, иначе нет причин всем так убиваться. Или компрамат на врага? Такое уж время, что за идею никто и пальцем не пошевелит, а за ломаный центик душу будут трясти, как грушу. Или подвесят на дыбе.

Боюсь, что в этом смысле перспективы у меня самые розовые. И логику членов общества "Красная стрела" понять можно: если я обнаружил компакт-диск, следовательно, могу найти дополнение к нему – дискетку.

Я бы сам хотел знать, где эта полезная в хозяйстве вещичка? Надо отдать должное отчиму, он действовал по всем законам детективного жанра упрятал напыленный золотишком диск практически на видном месте. Фото на стене. И удобно для личного пользования, и никто не догадается. Значит, этот же принцип мог использоваться при хранении дискетки. Где она может быть? Где?

Нет, чувствую, Леха не ответит на этот вопрос. А если обратиться с ним к тому, кто обитает в царствие теней и мертвых – к Чеченцу.

Он сидит, вижу, в кресле, и с равнодушием поглядывает на дремлющего человека, то есть на меня. Он чувствует превосходство надо мной, да не понимает, что тоже зависит от ненадежной телесной плоти.

– Ну, родной, – спрашиваю. – Где предмет?

– Не знаю, родной, – пожимает плечами.

– Все ты знаешь, – не верю. – В мире теней нет никаких тайн.

– Все тайное становится явным, – позволяет себе шутить.

– Вот именно, – говорю я. – Дискеткой спасем безгрешную душу, а сами вырвемся из этой западни.

– Безгрешных не бывает, – рассуждает. – Человек уже своим фактом рождения грешен.

– Не забывайся, Чеченец, – предупреждаю. – Ты при мне...

– Иногда и ты при мне, хозяин. Тем более все грехи твои беру на себя.

– А если так, помоги, прошу по-человечески.

– По-человечески? – хекает от удовольствия. – Уговорил, сердечный, делает в сумерках пасс, как иллюзионист Кио, и я вижу в руке фотографию в рамочке, мне знакомую: жизнелюбивый Лаптев на фоне мраморного склепа мавзолея. – Понял, родной?

– Спасибо, родной.

– Всегда можно договориться, Алеша.

– Это верно, Чеченец.

На этом наша беседа прервалась – заскрипела дверь в комнату и наверху вспыхнула люстра. Пришлось открывать глаза – ба, Варвара Павловна, какая неожиданная встреча? И вздохнул – оказаться бы сейчас с ней на побережье теплого океана в долгую-долгую полярную ночь, валяться под цветущими кипарисами, отбиваясь от настырных ласок любимой... Увы, прошла любовь, увяли кипарисы.

Вирджиния снова села в кресло, в её руках находилась папочка; такие папки обычно приносят длинноногие секретарши своим патронам на размашистую подпись.

– Ну-с, продолжим, Алексей Николаевич, – проговорила со всей официальной ответственностью.

– А здесь жрать дают, Варвара Павловна, – решил сбить торжественность момента.

– Кто не работает, тот не ест, – оригинально ответила злодейка.

– Тогда кролик сдох. Без морковки, – развел руками. – Эксперимент закончился неудачей.

– Прекрати, – поморщилась. – У нас мало времени.

– А куда все торопятся? Вот мне, например... – и замолчал.

На то была причина. Вирджиния невозмутимо раскрыла папочку и я увидел рисунок. Он был мне знаком. На этом рисунке гуляла кошка сама по себе, зеленела летняя лужайка, кособочился дом с трубой, на гамаке качался белый медведь, превратившийся в бурого... и ещё был легкий образ девочки по имени Юлия.

– Думаю это тебе поможет, дружок... с памятью, – оскалилась. – Как видишь, мы быстро исправляем свои ошибки.

– Где Ю? – спросил и не узнал своего голоса.

– Спокойно, Чеченец. Ничего страшного не происходит. Пока. Девочка в детском садике, ест перловку.

– Я тебя убью.

– Все это пустое, Алешенька, – отмахнулась, – эмоции. Научись себя сдерживать и тоже будешь есть перловку. С морковкой.

– Что надо?

– Тебе рисунок, а нам – дискетку, – закурила, смотрела сквозь дымовую вуаль. – По-моему, обмен выгоден для всех. Если неправа, поправь.

– Я с удовольствием поправлю ленточку венка на твоей могиле, сука, проговорил не без некоторой патетики. От растерянности. И сдерживался, как меня тому учили.

– Ну, это мы ещё посмотрит, кто у кого, что будет поправлять, захихикала.

Веселилась, и я её прекрасно понимал, приятно распластать на прозекторском столе чужую душу и препарировать её как тихое и холодное тело. Да, ей удалось то, что никогда бы не случилось у головорезов, костоломов и трупоукладчиков. Вместе взятых.

Она вновь запустила руку в мой "комод", пошарила там своими тонкими интеллигентными пальчиками вурдалака и нашла самую потайную вещичку. За обладание которой я...

Почувствовал смертельную усталость. Никогда не подозревал, что человек может так устать. Вот и все! Партия закончена. Пешке так и не удался ферзевый гамбит. Жаль. Невозможно играть на поле, где все клетки выкрашены в бледные цвета бесславия и национального позора.

– А какие у меня гарантии? – не сдавал партию.

– А в чем дело? – удивилась. – Ты нам не веришь? Вот, пожалуйста, рисунок, – придвинула лист ватмана ко мне. – Ты талантливый мальчик. Помнишь, ты нарисовал под стожком двух человечков?

– Мне бы и не помнить. И что?

– Талантливый человечек он во всем талантлив, – рассмеялась. Особливо, в койке.

– Ты много говоришь, – и взял в руки рисунок. – И не о том. Где гарантия, что вы получите дискетку, а я не пулю?

– Гарантий никаких, Чеченец. Сам знаешь, кто их только дает.

– Кто?

– Похоронное бюро "Светлый путь" – и рассмеялась своей, как ей казалось, удачной шутке. У неё был странный смех, так, по всей вероятности, глумятся гамадрилы в далеких амазонских лесах над незадачливым путешественником.

На заснеженные поля находили фиолетовые сумерки. Буржуазный "бьюик" уверенно тянул по скоростной трассе. За рулем находился Арсений, рядом с ним курила Вирджиния, а я был зажат на заднем сидении двумя костоломами, любителями анекдотов и антрекотов.

Я сперва подивился малочисленности нашей группы, да решил: мои противники уверены, что партия закончилась, можно снова смешать фигурки и бросить их в стол.

Когда согласился на обмен, Варвара Павловна тут же спросила: где дискетка? На что я ответил: мое единственное условие, передам её из рук в руки.

Здесь, в западне "Красной стрелы", у меня не было никаких шансов, там, в квартире, где я когда-то бегал по новым, свободным от мебели комнатам, ничтожный шанс имелся.

Перед отъездом в неизвестное аккуратно сложил лист ватмана и спрятал в нагрудной карман. Как талисман. Дай Бог, он убережет меня от всех напастей.

Милый сердцу городок Ветрово выплыл из сумерок, был похож на теплый, освещенный островок полярников, дрейфующих меж антарктических льдов.

Я поймал себя на мысли, что смотрю на знакомые улицы, на пряничный обливной ж/д вокзальчик, на закопченные стены депо, на ресторан "Эсspess" с праздными шлюхами у входа, на магазины и ларьки как бы в последний раз.

Твою мать, дернулся я, рано себя хоронить, Леха. И на этой положительной мысли получил тык в ребра – "боинги" решили привести меня в чувство. И правильно сделали, потому что я вспомнил:

– А если дома мама?

– Она на работе, Алешенька, – улыбнулась Верка, повернув ко мне чуть голову. – Не волнуйся, мальчик. Все будет хорошо.

– Лучше некуда, – с угрозой просипел Арсений, не забывший моего профилактического удара армейским башмаком.

Мог бы и простить меня, грешника. Подозреваю, что у него свои виды на мое будущее. Увы, нас, заблудших, прощает только Господь наш. Все остальные слишком злопамятны, немощи духом и мечтают за счет других процветать в бренной среде своих зоологических желаний.

Храни, Господи, наши души, молчу я.

Храни и спаси души тех, с кем дружил и с кем был на войне.

Храни их хрустальные души, Господи, а мою, искромсанную и грешную, прости, если сможешь.

И пока я, атеист от рождения, таким образом молился, буржуазный "бьюик" подплыл к подъезду дома, откуда я, помнится, шагнул в этот яростный и беспощадный мир.

В окнах тлели светильники и мелькали тени людей, которые были обречены на смерть, а многие из них уже были мертвы, но этого не знали и делали вид, что живут.

Один из костоломов был оставлен в машине, второй – у двери, а мы ( я, Арсений и Вирджиния) проникли в квартиру. Проблем с замком, естественно, не возникло. Какие могут быть проблемы у ГРУ?

Проблемы были у меня. Каким таким сказочным образом вывернуться из этой патовой ситуации? Если не дают никаких шансов себя доблестно проявить, а дуло пистолета с глушителем в руках "нового особиста" постоянно утыкается в левое, пятое по счету, ребро. Неприятно, когда выказывают такое недоверие.

– Желаете чайку-с, – решил проявить радушие и гостеприимство как в лучших домах города Засрацка.

– Чаю? – осклабился Арсений. – А зачем? Скоро тебя угостят... в другом местечке... – И указал на старенький диван, где я совсем недавно под женскую трепотню плавал в воспоминаниях. – Сядь и не врякай.

– А лечь можно?

– Ляжешь, – многозначительно пообещал.

– Верка, так не играем, – обиделся я. – Не вижу смысла находить дискетку.

– Это он так шутит, – проговорила та. – Не обращай внимания. – И укоризненно. – Арсений, не пугай мальчика, а то мальчик все забудет на свете.

– Ты слишком добра к нему, милая, – ухмыльнулся "новый особист".

– И с этим у тебя... неординарные отношения? – ахнул, тараща глаза на любвеобильную бабенку. – Ну ты, мать, даешь?..

– Алеша, будь проще, – поморщилась. – Давай заканчивать эту канитель. – Взглянула на часы. – Детки в садиках уже ждут своих мам...

Я скрипнул зубами и сказал: дискетка там. Где там? В кабинете, признался, под глумящимся над живыми Лаптевым и мавзолеем. Где?

Пришлось изъясняться более подробно. Вирджиния хмыкнула и, сделав знак боевому другу сдерживать себя, покинула наше общество.

– Все, Чеченец, – сказал Арсений и щелкнул предохранителем. – Ты труп.

– А вдруг дискетки нет, – смотрел в черный монокль пистолета, пытаясь предугадать момент до выстрела, чтобы успеть увернуться от первой пули, а дальше, как Бог даст. – Ее нет, а мы тут дурака валяем, – заговаривал врага. – Аккуратнее, дядя, зачем нервничать, не торопи события.

– И не надейся, Чеченец, – отступил к серванту. – Это не твой день, парень.

Так оно по всему и выходило. Денек выдался не совсем удачным. Совсем плохим выдался денек, если взять во внимание расстояние между мной и шпаером в руках "нового особиста".

Даже Чеченец не был в состоянии перемахнуть эту незримую пропасть между двумя вечностями. Первая – эта та, которую мы с ним имеем, а вторая вечность – та, которую будет иметь. После выстрела. Обидно погибать без боя в свои младые годы, не успев порадовать родину своими трудовыми и ратными успехами.