Текст книги "Тарантул"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– Вот именно, – подтвердила Вирджиния. – Все мы такие расп... здяи, что предугадать ходы невозможно... Но главная суть в том, что и те, и другие хотели ликвидировать Лаптева, считая его предателем.

– А я-то при чем? – все не понимал.

– А ты пешка, мечтающая стать ферзем, – надавила пальцем на мой нос. А место пешки у параши, ясно?

– Подожди, а вся эта романтическая, м-да, история с Алисой? Или она тоже майор?

– Нет, вольнонаемная.

– Как это? Я про жену этого Арсения?

– Она такая жена ему, как я – мать Тереза, – рассмеялась.

– А поездка в Стрелково?! – вскричал в ужасе. – Что там вся деревня агенты?.. А мать Вани Стрелкова? А Иван? А брюхатая невеста Зинка и её жених залипухинский?..

– Все настоящее, – успокоила меня. – Думаю, деликатно обработали одного-двух человек... и легенда готова... о тетке, например.

– Кстати, Иван звонил, поздравлял с Новым годом, – вспомнил, – когда я готовил... эээ... винтовку для акции. Кстати, он хотел приехать и не приезжает, странно?

– Может, уже в пути? – предположила. – И что еще?

– А потом... Алиса нагрянула, как снег на голову?

– Вот-вот, мальчик, запомни: ничего случайного нет.

– Она была искренняя в своих чувствах. Ко мне, – застеснялся я.

Варвара Павловна засмеялась – непритворный в своих чувствах только покойник в гробу и продолжила свой занимательный рассказ о битве двух монстров, порожденных в чаду демократического угара.

Итак, бизнес на белой смерти, выразимся красиво, процветал и давал сладкие плоды всем участникам праздничного стола: от тетки Соньки на ветровском базарчике до государственного мужа, восседающего в кожаном кремлевском кресле, и смотрящего полуслепыми, как у крота, буркалами на мир через усиленные стекла школьных окуляр.

Неожиданно механизм, доведенный почти до автоматического состояния, начал давать сбои. Поначалу решили, что это случайности – когда, например, товар в несколько десятков миллионов долларов исчезал вместе с гонцами и боевиками, их охраняющими; потом был профессиональный скок на один из банков, занимающихся "отмывом черного налика", выражаясь интеллигентным языком урок.

И пришло понимание, что идет серьезная утечка информации. Началась кропотливая работа по розыску ширмужника.

– И Лаптев оказался им? – догадался я.

– Да, – ответила Вирджиния. – Вернее возникли такие подозрения...

– И на кого он?.. Не на общество ли спасения "Красная стрела"?

– Удивительно догадливый мальчиша.

– И что это за "отморозки" в военной форме?

– Сам же видел?

– Видел-то видел, да не понял, – признался я.

Пришлось майору просвещать неуча дальше. Оказывается, один из высших военных чинов, охотник заливать чужие города чужой и молодой кровью, а также любитель импортных тачек цвета столового серебра, решил поправить свое пошатнувшееся материальное положение; более того, чувствуя скорый конец своей головокружительной карьеры, этот пройдоха с генеральскими лампасами решил сделать хапок века.

По роду своей службы был осведомлен о скромном бизнесе демократически настроенной молодежи, которая по каким-то своим интеллигентским и вшивым принципам недолюбливала фигуранта в золотых генеральских погонах; всячески это, кстати, подчеркивая перед заколдованным ими царем-батюшкой.

И генералишко с птичьими мозгами принял решение на базе ГРУ (главного разведывательного управления) создать самостоятельное боевое формирование, действующее полулегально, обозвав его столь романтическим названием, как "Красная стрела".

– А почему все эти события... здесь, в Ветрово? – прервал я сказочное повествование сотрудницы спецслужб. – Если, конечно, не считать, что Лаптев из этой местности?

– Вопрос не в бровь, в глаз, – проговорила Вирджиния. – Надо брать тебя в агенты...

– Упаси Боже, – дурашливо отмахнулся. – Я слишком нервный для работы в тылу врага.

– Ладно, уговорил, возьму тебя в денщики, – и ответила на поставленный вопрос.

После чего я почувствовал себя бесповоротным болваном и законченным пентюхом. Где были мои глаза? Должно быть, на известном месте, которым, собственно, я ещё и думаю.

А все предельно просто – ковровая фабрика имени Розы Люксембург выпускает не только изделия из шерсти в 30% , но на её территории функционирует мощный, оборудованный импортной техникой, подпольный цех по обработке наркотических веществ.

– Спецзона "А"! – помнится, полоумно заорал я.

Да, подтвердила товарищ майор, любимое демократической молодежью и оберегаемое, как зеница око, детище торгового дома "Русь-ковер.".

Лучшего прикрытия придумать было трудно. Афганская шерсть проходила литерными составами, запломбированными высочайшими повелениями. Понятно, что шерстяные тюки самая удобная тара для перевозки ширево – наркотиков. Помимо этого, использовались и другие каналы ввоза скоропортящегося, как помидоры, товара. Словом, куда не кинь – всюду торговый дом "Русь-ковер".

– А почему в эту спецзону "А" ничего не проходило, – вспомнил я. – Ни одного транспорта. Может, там подземный ход? – пошутил.

– Угадал, – спокойно сказала Верка. – Там подземка от ж/д вокзала.

– Подземка? – открыл рот.

Майор вложила туда кусок льда и заметила, что я слишком долго отсутствовал. Сейчас каждый день как век. Да, вынужден был согласиться, такое впечатление, что все живут, ожидая конца света.

– Ничего, ещё продержимся, Леха, – подбодрила.

– Как держаться, зажатым с трех сторон? – задал справедливый вопрос.

– А кто третий? – удивилась.

– Вы, товарищ майор.

– Я пока на тебя не налегаю, родной.

– Ага, тебе я нужен, как покойнику духовой оркестр.

– Ты мне всякий нужен.

– Но лучше с дискетой?

– И с дискетой в штанах тоже.

– А почему все так уверены, что я её, проклятую, найду? – возмутился. – Думаете, отчим успел мне подмигнуть, где она находится... когда я, понимаешь...

– Ничего мы не думаем.

– Тогда ищите сами, черт подери!..

– Ищут-ищут, а найти не могут, – сдерживала меня спокойным поведением. – Сам мог убедиться в результатах этих поисков... Сколько там трупов?..

– Много.

– Во-о-от, – смотрела сквозь облачко дыма и её лик казался незнакомым.

– Извини, – не выдержал. – А почему я должен верить тебе... и твоим боевым товарищам?.. Кстати, где они?

– Они уехали, дурашка; меня же есть кому защищать, – усмехнулась. Кстати, в твоем драндулете нашли радиомаячок...

– Чего?

Когда получил внятное объяснение, поник буйной головушкой: меня водили на невидимой привязи, как тявкающую болонку. Разумеется, и усопшая "Нива" была оснащена спецтехникой для оперативной работы.

– А что касается веры, – проговорила Вирджиния, – то хочешь-не хочешь, а сидим мы в одной лодочке... с дырявым днищем...

– ... а вода все прибывала и прибывала. И дождь не кончался... сказал я.

– Ты о чем?

– Прекрасные сказки детства, – и покаялся. – Прости, я так устал. Смертельно.

– Все будет нормально. Главное, выше голову, товарищ гвардии рядовой.

– Это приказ?

– Это убедительная просьба, – и поволокла меня в койку отдыхать душой и телом.

Наш ночной полет в межгалактическом пространстве, надо признаться, проходил отлично: все бортовые системы функционировали согласно штатному расписанию.

Потом перед моими глазами астронавта вспыхнул огненный хвост кометы Шумахера-Лаувазье; и я, успев лишь осознать, что надежный космический отсек лопается, как орех, почувствовал, как плазменный поток вбирает меня... плавит меня... уничтожает меня...

... Падает снег, я это чувствую, хотя окна плотно зашторены. Он новый и чистый, с запахом мяты. Однажды, как рассказывала мама, я, пятилетний, уснул в дачных зарослях мяты, а есть такое поверье, что человек млеет от запаха и засыпает вечным сном. Меня нашел и вынес дед. Теперь неизвестно, кто меня вытащит из нового дурманного запаха?

– Привет, соня, – слышу знакомый голос и понимаю, что это Варвара Павловна почистила зубы оздоровительной, противокариесной пастой. Вот так всегда: думаешь о звездных городах, а получаешь борщ на завтрак. Просыпайся...

– Спал, сплю и буду спать...

– Почему-у-у?

Как ответить на этот вопрос? Как ответить: зачем живут миллионы и миллионы двуногих, точно заметил поэт, тварей, которые просыпаются каждое утро, полусонно шлепают к унитазу, молятся над ним, затем включают воющие, как истребители СУ-19, водопроводные трубы, харкают и фыркают над фаянсовым умывальником, потом пьют чай или кофе, или текилу, читают газеты или слушают радио, проговаривают жене и детям пустые слова и с чувством ответственности своей великой миссии отправляются на трудовые места....

И так каждый день, годами, столетиями... живые ходячие трупы... И среди них я, вынужденный отвечать:

– Лучше спать и спать...

– Почему-у-у?

Как ответить на этот вопрос? Как ответить: почему я ещё здесь, в этом странном и потерянном мире, где не осталось никого, кого любил и с кем хотел помолчать в вечерних сумерках, пропахшими терпкими запахами лета.

Все делают вид, что ничего страшного не произошло: веление времени поменять эфемерные, природные запахи на запах денег.

Говорят, они не пахнут. Еще как смердят: российский рубль кровью-нефтью-газом-алмазами-распиз... йством; ам. доллары кукурузой-пластмассой-гамбургерами-искусственными улыбкамисопливым патриотизмом; немецкие марки – пивом-банами-хамским гоготом-потаенным шовинизмом; украинские гривны – салом-чесночной колбасой-горилкой-упертым национализмом; манаты – пловом-солнцем-рабством-масляным туркменбаши... ну и так далее.

Случилась п о д м е н а века, однако почему-то все решили: так как жить лучше – убивать, предавать, делить, хапать, делать благополучие на крови, давиться подачками, покупать любовь девочек и мальчиков...

Что на это сказать? Как это не пошло звучит: каждый народ сам выбирает судьбу. Ну, выбрали на этом историческом этапе лоханку с помойной блевотиной, где плавают разорванные в куски тела ваших сыновей. То есть полностью воспользовались своим конституционным правом отправлять своих детей на войну и получать их в запаянных цинковых коробах. Живите, господа, веря, что жизнь прекрасна и удивительна.

А вот меня увольте от вашей кровавой питательной похлебки. Мной, сообщаю, уже приобретен билет. Куда? Не могу сказать по соображениям деликатным – все равно на всех мест не хватит.

Правда, рейс мой в неведомое задерживается, но уверен, наш экипаж (я и Чеченец) стартует из космодрома Жизнь.

Да, был самоуверен, как павлин, пускающий веером хвост перед посетителями зоопарка. Война так и не научила меня быть стойким и сдержанным в своих чувствах. Я все время обманывался, точно первогодок, которому вместо парашюта подвесили за спину спальный мешок и пинком под зад выкинули из самолетной брюшины.

Как я мог не догадаться, что Соловей-Разбойник и все эти "марсиане", "слободские", "воры в законе" – есть шелуха под сапогами хозяев жизни, выполняющих их волю.

Кому я нужен был – сам по себе? Израненный полупридурок, добровольно загнавший себя на скотобойню под исламским полумесяцем. Никому. Просто меня, как фигурку, хотели использовать на шахматной доске жизни. Иногда и пешка, повторюсь, прорывается в ферзи под умелым руководством мастера, а "конь", галопирующий буквой "г", может так врезать по сусалам свои копытом "королю", что тот будет готов отдать пол-королевства за покой души своей и физическую благость.

Да-да, Его Величества тоже люди и тоже слабы и грешны. По мнению Вирджинии, странная дачка от фабрики "Русь-ковер" – есть культурный центр под условным названием "Серп и молот", где отдыхают венценосные особы, позволяющие себе иную сексуальную ориентацию, чем все остальное, замордованное ими, население.

– Чего позволяют? – не понял я.

– Это и позволяют, – засмеялась Вирджиния. – Мальчик с мальчиком, ну?..

– Ааа, – догадался. – Серпом по яйцам – и девочка; то-то там такие персоны... Тьфу!..

Посмеялись – черт знает что: педерастия широко шагает по стране, развиваются голубые хоругви и победно трубят нижние трубы*.

* Труба – анальное отверстие (жарг.).

Словом, мир изменился до такой степени, что блядь Анджела считается св. Магдалиной, блядские казенные людишки – благодетелями человеческими, а властолюбивые выблядки – пророками отечества.

Все изменилось, кроме Алешки Иванова, которого даже Чеченец не в состоянии переубедить в том, что уже давно нет места романтических вздохам под липами, которые когда-то росли на пустыре, потом их пустили под нож бензопилы "Дружба", чтобы на очищенном месте воздвигнуть панельные дома для счастливого проживания трудового населения.

Эх, Леха-Леха, как жить дальше? И зачем? Лучше спать и видеть сны о прошлом. Вирджиния не дает мне такой возможности – запах кофе, сигарет и голос:

– Граф, вас ждут великие дела!

– Графиня, идите вы... – не выдерживаю.

– Если бы я знала, куда...

– Думаете, я знаю куда, господа? – зеваю. – Хоть убейте, не понимаю, почему я?

– Что ты?

– В качестве коккера-спаниеля?

– Алеша, ты сколько знаешь... – поправилась, – знал отчима?

– Не знал и знать не хочу, – отрезал и взорвался по причине того, что залил живот горячим кофейным сургучом. – Ё-мое!.. Вы что? Все сговорились?! Ну, не знаю я ничего...

– Надо искать, – села на кровать, поджав под себя ноги.

– Ну вы, блин, даете: "искать"! – возмутился я. – Иголку в сене и то проще...

– Алеша, – и погрозила пальчиком.

И я запнулся, словно углядел привидение. Бог мой, я уже видел эту сцену: женщина в атласном халате, грозящая мне пальчиком и... Больше не помню, что-то она ещё делала? И это происходило то ли во сне, то ли в другой жизни?... Чертовщина какая-то?..

– Что с тобой? – знакомый голос возвращает меня в суровую реальность быта.

– Контузия, – отшучиваюсь; как я ещё могу объяснить, почему лезут из орбит глаза?

И пока прихожу в себя, майор безопасности в милом домашнем халатике, пожимая плечами, мол, связалась на свою голову с младенцем, предлагает свой план действия: встретиться с моей мамой.

Я несказанно удивляюсь: зачем, мало ей своих забот? Надо принести соболезнования, объясняет Вирджиния, мы с ней мило так дружили. И что дальше, не понимаю я. А дальше будет видно, как сказал слепой глухому.

– Стоп! – говорю. – А был ли мальчик?

– Ты о чем, милый друг?

– А кто сказал, что дискета имеет место быть? Вообще?

– Лаптев и сказал.

– Кому?

– Госпоже Литвяк, а это значит всем.

– Так и сказал? – не верю я.

– Алешка, ты даже не представляешь, что плетут мужики в койках...

И я чувствую: Чеченец заполняет мои клетки темной и неукротимой злобой и, не выдержав, выплевываю сгусток ненависти:

– Теперь понимаю, чем ты, блядь, заработала свое высокое звание...

Неожиданный и хлесткий удар по щеке ещё больше бесит Чеченца. Рыча, он заваливает женское и тренированное тело и между ними вспыхивает ожесточенная схватка. Как верно заметил поэт: "Они сошлись. Волна и камень.... лед и пламя..."

У меня возникло впечатление, что я нахожусь на пылающей в огне льдине и сражаюсь с белым медведем. За право первым зачавкать рыбину.

В конце концов победила дружба и любовь между мальчиком и девочкой. Мятный запах сбил агрессивность, и я снова превратился в Алеху Иванова. Прости, сказал своей женщине, я тебя люблю и не хочу, чтобы твоей пиз...ой пользовались, как заслонкой.

– Дурачок, – засмеялась. – Она моя, что хочу, то и делаю.

– И почему же ты майор?

– Потому, что муж был генерал, – призналась. – Да, и сама я вроде не дура.

– Ты умненькая...

– Ах ты, подлизуля!..

– Ааа, понравился моя язычок?..

– Ага, как перчик, ха-ха...

Все мы живые люди, включая спецагентов и гвардии рядовых (в широком смысле этого слова); все хотят получить от физических, телесных утех максимум душевного удовольствий.

Закон природы – от него никуда, мать её старушку во вселенскую кадушку!..

Только когда напольные часы пробасили полдень, мы вернулись с райских, выражусь красиво, островов любви на измаранный материк, окутанный едкими миазмами испражнений. Нет, кажется, это я увлекся красным словцом.

И этот мир тоже был прекрасен – мы выпали на крыльцо и ахнули: новый снег накрыл ели и они стояли, подсвеченные солнцем, точно хрустальные пирамиды. Меж сияющими пирамидами гуляла тишина; снег гасил все звуки и мне даже показалось, что я её вижу – т и ш и н у.

– Эгей! Сарынь на кичку! – неожиданно вскричала Вирджиния и тишина, как птаха, метнулась в глубь леса.

Я хекнул и потрусил к заваленному снежком джипу, схожему на огромные фигурные санки. Подарочек, еть, от господина Соловьева. Расточительный у меня оказался приятель – одаривал автомобильчиками с секретками, как Дед-мороз тумаками пьяную, ик, снегурочку на праздничной елке в ДК "Серп и молот".

Ох, веселые игры у нас проходили; к примеру, можно припомнить историю с "Вольво", когда она лопнула консервной банкой от взрыва. Вот твоя смертушка, помнится, проговорил Соловей-Разбойник.

Наивные людишки; они надеялись приостановить таким образом хаотичные, как сейчас понимаю, метания идиота. Таких, как я, останавливает либо пуля, либо получасовой минет, либо доброе и ласковое словцо-ебдрицо. Так что господин Соловьев совершил печальную ошибку в своей жизни, решив сыграть на чужом поле.

Сучьи морды, то бишь предатели, надеются, что никто не узнает их роли в истории развития человечества. В этом их главное заблуждение – и поэтому раньше или позже они будут биты до состояния мешка, где плавают в кровавой каше сколки костей и утерянных иллюзий.

Пока я прогревал мотор и очищал драндулет, Верка, смеясь, забрасывала меня снежками. Я уворачивался и орал, что месть моя будет ужасна. Со стороны казалось – влюбленная парочка собирается в столицу, чтобы посетить ГУМ, ЦУМ и Мавзолей.

Потом я побегал за Вирджинией, чтобы уткнуть её голову в сугроб, но без результата – она носилась, как лосиха. О чем я ей и сказал. И получил достойный ответ:

– От лося и слышу.

Наконец праздник закончился – мы загрузились в джип и отправились в гости к моей маме, которая нас не ждала. Я хотел позвонить ей по телефону, да товарищ майор предупредила, что этого лучше не делать – всюду торчат вражеские уши. Я присмотрелся – точно за брустверами шоссе торчали уши лазутчиков и зайчиков. Вирджиния обиделась: дурачок, не понимающий всей серьезности своего положения.

– Ничего, у меня ещё вечность впереди, – отвечал я.

С этим утверждением согласилась моя путница: встреча с вечностью неизбежна, но переживи, милый, разницу, когда ты сам туда, или когда тебя ломят взашей...

Я и не спорил: разница приметная и спросил: неужели все пространство находится под неусыпным оком? И получил утвердительный ответ в том смысле, что научно-технический прогресс далеко шагнул за невидимые горизонты и никто толком не знает, что от него, сукиного сына, ожидать.

– Слушай, родная? – спросил я. – А можно посадить человека сегодня.

– В каком смысле?

– В обыкновенном. Любого посадить? Даже самого безгрешного?

– А зачем тебе, Леха?

– Интересно?

– По закону нет, – передернула плечами. – А при желании сколько угодно. И кого угодно. Зачем тебе все это?

– Для общей, понимаешь, картины нашего миропорядка.

– А-то ты, дружок, её не знаешь?

За столь содержательной беседой мы не заметили, как въехали на ветровские улицы. Деревья здесь тоже были затрушены снегом и казалось, что наш автомобильчик плывет по коралловому осветленному мелководью.

Я решил, что мама, как всегда, трудится над очередной полутрупной тварью, мечтающей без проблем отвалить от причала жизни, и на удивление ошибся.

Когда проник в коридор, где стены были пропитаны болью, гноем, визгливым матом, поносной кашей, застиранными халатами и шарканьем тапочек, наткнулся на Летту. Девушка в накрахмаленном медицинском халате толкала перед собой коляску, в которой сидела полоумная, костлявая старушка с глазами, разъеденными базедовой болезнью. И пока мы объяснялись с Леттой, необыкновенно, кстати, смутившейся, эта бабулька недорезанно надсаживалась, что её, мол, хотят зарезать, как курицу, а зачем резать её, несущую золотые яйца!.. То есть старуха находилась в другом измерении, неведомом нам, но своим шалым ором и ударами клюкой мешала, как всплывший ветошью утопленник препятствует юным и романтическим натуралистам любоваться прикрасами и вольными просторами Волги-матушки.

Тем не менее мне удалось узнать, что мама ушла по причине, скажем так, отсутствия активного поступления на операционный стол искалеченного материала.

– Это затишье перед бурей, – позволил себе пошутить, расставаясь с милой и рдеющей, как знамя революции, медсестричкой.

Уходил прочь из больничного гнойника, когда у двери меня настиг рев проклятой старухи, потрясающей своей клюкой:

– Молодой человек, не ищите легких путей!.. И не делайте вид, что не понимаете о чем речь!

Оглянулся – было такое впечатление, что источенная болезнью старуха на коляске сама отъезжает в темную и страшную глубину коридора, вперив на прощание вспухшие белки невидящих глаз.

Я хватил дверью приемного покоя с такой силой, что дежурный охранник из бывших метелок*, проснувшись, потянулся к ручному пулемету Дегтярева, решив, что "братва" штурмует больничный бастион в поисках аспирина УПСА (США).

* Метелка – милиционер (жарг.).

Черт знает что! Не жизнь, а бесконечные удары судьбы ниже пояса. Издевается, сука. И о чем-то предупреждает. О чем? Не знаю. Не искать легких путей? У нас в априори (словцо-то какое смешное, похожее на пук) нет нетрудных путей, если и есть путь, то тернист и через пористую смердящую жопу повседневности.

– Что такое? – удивилась Вирджиния; что-что, а чувства свои так и не научился скрывать. – Видок такой, будто смерть свою увидал?

– Ха, – тут же успокоился. – Это она и была. Красавица!

– Кто? – не поняла.

– Костлявая, ты же сказала.

– Алешка, иди ты, – не выдержала всей этой галиматьи.

И я её прекрасно понимал: нужно быть материалистом и не верить во всю потустороннюю чертовщинку.

Основной принцип нашей жизни какой? Пришел-нагадил-ушел. А живые, чтобы ты не дай Бог, не вывалился из подземного царствия Харона, приваливают могилку твою бетонной плитой, мол, не рыпайся, дорогой друг, мы о тебе помним и продолжаем бессмертное дело, то есть делаем друг дружке всевозможные пакости и гадим в души, как можем. На том и стоим. В смысле, живем. Аминь!

... Мама крайне удивилась моему явлению, как очарованный народ Христу. Да быстро нашлась; тем более Вирджиния пришла в неописуемый восторг от её фруктово-овощной маске на лице. Они тут же принялись обсуждать рецепты, помогающие приостановить старение плоти и даже омолодить её до состояния младенческой попки.

В другой давней жизни мама и Варвара Павловна познакомились на одном из школьных вечеров и каким-то чудным образом поддерживали свои дамские отношения. Потому, что лопотали они необыкновенно активно, как две амазонские мартышки. (Уж пусть простят, дорогие, за столь фамильярное сравнение, это я любя.).

Право, я не понимал цели нашего приезда. Эту квартиру я знал, как свою. Трехкомнатная, стандартная, улучшенной планировки. Знаю, что маме от больницы выделяли однокомнатную, но тут в дело подступился Лаптев, дав кому-то на лапу, и мы получили царские, по тем-то временам, хоромы. Помню незнакомый запах комнат, готовых к трудовой жизни: они были пусты и гулки и было удобно бегать. Мама смеялась, пытаясь поймать меня. А я скользил по навощенным половицам, как солнечный зайчик, и поймать меня не было никакой возможности.

А потом мы с мамой услышали, как сопят и матерятся грузчики на лестнице; им было тяжело под новой мебелью из моренного дуба и они помогали себе, как могли. Откуда-то снизу доносился вопль отчима: осторожнее-осторожнее, мать вашу так растак!..

И как-то само собой наши с мамой "пятнашки" закончились, и я пошел смотреть, как грузчики будут втаскивать мебельных мастодонтов в стандартную дверь. Втащили – и комнаты потеряли свободу, как и люди в них проживающие.

Теперь-то понимаю: мы обречены терять свободу, как только рождаемся, а точнее, когда осознаем, что нас, как новую мебель, внесли в четыре стены мироздания. Из них никуда, пока тебя, как продавленный стул, не выкинут на свалку вечности.

Я проник в кабинет Лаптева. Кабинет как кабинет. Стеллажи с кирпичными книгами классиков марксизма-ленинизма. На столе в траурной рамке жизнерадостный усопший на фоне кремлевского мавзолея.

Как часто не замечает издевательских ухмылок судьбы. Все-таки сам по себе человек – самоуверенное до идиотизма существо, не способное до конца осознать свое ничтожество и жидковатое состояние в выгребной яме вселенной.

Кабинет давно погиб и походил на мертвый астероид, прибившийся к такой же мертвой карликовой планете W-302997 в созвездии Z. Сколько себя помню, отчим никогда не любил здесь работать (если то, чем он занимался, можно так назвать). Я даже не знаю, зачем этот кабинет существовал, с таким же успехом здесь мог находиться филиал ресторана "Эcspess".

Я сел в кресло, покачался, как на ветке. Взгляд снова невольно обратился на фотографию, обрамленную в траурную рамку. Парадоксальна наша жизнь – я, убийца, сижу в кабинете мной же убитого и никаких чувств сожаления не испытываю.

О мертвых или хорошее, или ничего. А если они оставляют за собой головоломки и шарады? Все-таки Лаптев был большой пройдоха, прости Господи, если сумел подставить две такие могучие группировки. Может, он готовил какую-то акцию? Какую?

"Барон" хотел прорваться в "короли"? А почему бы и нет: такое время кто обладает информацией, тот и имеет королеву во всех удобных позициях. Что-то он нарыл, покойничек? Не братскую ли могилу для всех участников торжественного мероприятия?

Будучи главным бухгалтером, чего только не узнаешь интересного о своих боссах, вплоть до цвета меховой заплатки их любовниц. (Говорят, рыжеватый цвет меж девических ляжек нынче в моде на политическом, понимаешь, олимпе.).

Никто не знает своей судьбы, вот в чем дело. Знали бы – думали, прежде чем напуститься на якобы податливую, как тесто, деваху. Это я про Судьбу. Мнут её, тороватую на телеса, щиплют ляжки, тискают титьки и, глядь, уж свои проказливые ручонки по локотки, как гинекологи, пускают в её субтропическую расщелину, и вроде вот оно, счастье – вот-вот брызнет сладко-кисловатым фонтанчиком любви прямо в весноватую харю фартовому...

Ан нет! Бздынь! От ворот – поворот и даже более того, о чем лучше умолчать. Потому, что говнецо – оно и в кремлевских палатях это самое.

Да, я такой же, как и все: во фраке и в дерьме по самые уши. Но я-то понимаю это двусмысленное положение вещей и хочу исправить ошибку.

Нет, не могу возродить к жизни почившего в бозе, а вот остановить его уходящую тень, думаю, Чеченец сможет. Сумел же принц Датский узреть тень отца? Я не принц и не Датский, и живем мы во времена общего среднего образования, и тем не менее... Что-то должно произойти? Что?

Я вздохнул: происходило то, что ничего не происходило.

Поднимаясь из-за стола, заметил: моя тень скользнула по стеклу траурного фото, точно тень престарелой аэропланой этажерки У-2 по глади летнего и теплого озера...

Помню, как я и Ю бултыхались на озерном мелководье, а мама сидела на берегу и листала журналы мод... Ю ковыляла в тряпичных трусиках, в панамке, смеялась от брызг, словно внутри у неё был упрятан серебряный колокольчик, и смешно так кричала:

– Алеф-ф-фа!

Это она так меня называла – была маленькая и ей, понятно, было трудно правильно выговаривать все буквы алфавита.

И вдруг в чистых выцветевших небесах зародился странный, трескучий звук – все праздное население от мала до велика вскинуло головы: по васильковому воздушному полю влек свою нелегкую судьбу старенький "кукурузник". С его инвалидной помощью опрыскивали соседние колхозные поля, однако неожиданно из дряхлого самолетика потянулся вибрирующий шлейф – все дети открыли рты от удивления, а потом, завопив ура, кинулись ловить листовки.

Если не ошибаюсь, в них было бюрократическое предупреждение не разжигать огонь в лесу и беречь таким образом богатство родины. Не это было главным для юного поколения – мы оказались счастливыми участниками представления, сбившего сонный и привычный ход жизни, и поэтому полоумно метались по берегу и на воде, визжали и ловили пустые, как тогда казалось, бумажки.

Теперь понимаю – это были пропуска для всех нас в Эту жизнь. А Ю не удалось поймать листочек в будущее, хотя радовалась нежданному происшествию, как все, смеялась, прыгала и хлопала в ладоши. И её тряпичные трусики смешно обвисали до колен, а панама куда-то укатилась.

Мама, помню, закричала, чтобы я нашел панаму для ребенка и подтянул трусы. Я отмахнулся – был со всеми занят делом: мастерил из листовок самолетики и пускал их над озером, и скоро вся его поверхность покрылась бумажным ненадежным льдом.

И сейчас думаю: жаль, что я не нашел утерянную панамку для Ю. Она бы тогда жила, несмотря даже на то, что ей не удалось заполучить квиток в счастливое завтра.

Услышав требовательный паровозный свист чайника, вернулся на кухню. Дамы были так увлечены друг другом, что мне пришлось самому заняться домашним хозяйством. И в одном из ящиков наткнулся на портативную аптечку, скорее машинально покопался в ней и обнаружил пузырек с мелкими таблетками. Нет, это был не цианистый калий, как того хотелось, а чуть попроще. Я пожал плечами, авось, пригодится, и закинул аптечный стеклянный бочонок в карман. Потом нашел пачку чая с картинкой индийских слонов, прущих на пролом на водопой к сточным водам священного Ганга.

Хорошо там, где нас нет. И почему я не индус на слоне? Хотя подозреваю, что у него своих проблем выше баобаба; я имею ввиду, конечно, человека, а не домашнее животное, похожее на Т-34 (вид сверху).

Пока рассуждал о райских краях, где нас, к радости для коренного населения, нет, приготовил чай и крикнул дамам, чтобы они прекращали, в натуре, базар и шли в тошниловку, то бишь на кухню. Признаюсь, был раздражен, как слон от обезьяньего галдежа.

Был услышан. Мама возмутилась: фи, Алексей, где культура речи, а Варвара Павловна сказала, что я очень возмужал. На её взгляд. И не только на взгляд, милочка моя, промолчал я.

Вот так всегда – думаешь, что это ты кого-то трудолюбиво трахаешь в позе № 16745 Кама-сутры, да выясняется, что очень даже наоборот.

Парадоксы нашей жизни, где верить нельзя никому. И себе тоже.

Чаепитие удалось. Мама и майор безопасности говорили обо мне только хорошее и скоро я почувствовал себя агнцем Божьем, в смысле, покойником, приготовленным для кремации.

Мама-мама, любовь застит ей глаза и она живет в придуманном мире, где её сын обаяшка, милашка, дурашка, которого всяк может обидеть.

В конце концов я не выдержал, лег на диван, закрыл глаза и сложил руки на груди. Мама сказала, чтобы я прекратил дурачиться, и начала рассказывать внимательной собеседнице о своих маленьких хитростях в области кулинарии.