Текст книги "Тарантул"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

– А что там делает Егорушка? – не понял я.

– Энто... ну как училка... для ево...

Я хекнул – хоть одному из нас удалось воплотить в жизнь свою мечту помацать вдовушкины блинные бока. Правда, нам пришлось нарушить гармонию домашнего уюта и покоя ударами в дверь. После мелкой суеты в доме и вспышек света раздался энергичный голос хозяйки, образно утверждающей, что, ежели она выйдет в огород, то оборвет все бахчевые, мать вашу так, культуры! Петюха ответил артиллерийским залпом по неприятельским редутам. На каком-то незнакомом мне языке. То ли на галльском наречии, то ли на татаро-монгольском арго. Вот что с человеком могут сделать благородные напитки и гены.

Был понят. Двери, как ворота крепости, приоткрылись и нас запустили в святая святых. Как кавалерийский полк на постой в будуар мадам де Блюмандже.

В подобные дома общественного интереса я уже попадал, если вспомнить мои "слободские" похождения. Невероятная и пошлая смесь безвкусных и дорогих вещей. Душный запах щей, лаптей, розового масла, пудры, духов, вагинальных выделений и сперматозоидной склизи. И над всем этим убогим и жалким миром парил буржуинский абажур, пузатенький и самоуверенный, алеющий, как Егорушка. Юный еб... рь сидел под ним, как ангелочек под атомным грибочком. Сама вдовушка была аппетитна и сдобна, как французская пышечка, готовая к употреблению. Мне улыбнулась, как родному, считая, что мое прибытие из столицы в столь поздний час связанно научными изысками в области нетрадиционных способов любви сельских пастушек с животным миром.

Ее ждало разочарование – все мое внимание ушло на пастушка. Егорушка решив, что его хотят кастрировать, не мог взять в толк о ком речь. Алиса? Какая Алиса? Ах, эта, которая в поезде, дак Иван сказал, что это его тетка, и все.

– А ещё что-нибудь Иван о ней говорил?

– Не, – передернул плечиками. – Дальняя такая, смеялся. Как гора японская какая-то... Фу-фу-фудзима?..

– Фудзияма?

– Ага.

Я выматерился: япона мать – лететь над пропастью несколько сот миль, чтобы узнать о священной горке в стране восходящего солнца.

– А сама Алиса ничего не рассказывала?

– Где?

– В купе, – заскрежетал зубами, – к примеру?

– Не, вроде, – шмыгнул носом. – Анекдот разве что?..

– Анекдот?

Что и говорить история, услышанная когда-то юным путешественником была на злобу дня: идет Лиса по лесу. Вдруг из кустиков: Ку-ка-ре-ку! Лиса шмыг – туда. Скоро из кустов вылезает довольный Волк, задергивает ширинку: А все ж таки хорошо иностранные языки знать.

Я снова выматерился (про себя): лететь над пропастью несколько сот миль, чтобы узнать о нечаянной любви лесных братьев наших меньших... Черт знает что!

Нет, это была не моя ночь. Я кинул взгляд на теремочек-ходики, на крыше которого сидели веселой компашкой зайчик, лиса, волк и медведь – мой обратный вылет задерживался.

Вот так всегда, повторюсь, торопишься на свадебку, а тебя встречает ласковый покойничек в гробовой тишине, и ты, как дурак, толкаешься среди опечаленных родственников с розовой коробкой, где радостно громыхает скорым поездом на ж/д переезде чайный сервис на 24 персоны.

– Могет чайчком-с побалуюмси? – услышал я обольстительный голосок вдовушки.

– Нет! – не выдержал издевательства нам русским языком и собой и, проклиная все на свете, и прежде всего себя, метнулся вон из душного сельского борделя.

Я прыгнул в автомобиль и, обнаружив, что Петюха увяз за мной, удивился: почему не остался угоститься вдовушкиным чайком-с?

– Не, Зинка залютуеть страшно, – повинился. – Ещо чаво чрикнеть по сне...

– И угоре, – проговорил я, передергивая рычаг скорости передачи. – А как там тетка Маня?

– Живеть, – вздохнул, – трогаетца маненько умом-то.

– Как это?

И услышал: тетка Манька, когда родился маленький Ванюха, принесла в подарок набор для младенца и костюмчик на вырост. Принесла и принесла, спасибо, как говорится. Только вот беда: на детский костюмчик прицепила медальку за отвагу и мужества своего сынка. Ей попытались объяснить... Да, куда там...

– Бяда, – заключил Петюха.

Беда. Когда-то на нашей уютной и развеселой сторонке были победы, а теперь постоянные беды. Такое впечатление, что отвернулся от нас Господь, проклял богохульников, и напустилась несметная вражья рать на брошенный край. И остановить войско подлое силой никак неможно, разве, что осененным золотым словом. А где-то слово? Сброшено да затоптано невозвратно. Вот отсюда и "угоре", и "бяда".

На пляшущем световом пятачке я притормозил "Гранд Чероки", Петюха вывалился из него, как десантник из БПМ, и побрел по заснеженным местным фудзиямам домой, чтобы жить и верить, что жизнь ему вполне удалась.

Мне же предстоял обратный путь – куда? Вот в чем вопрос. Как не смешно, у меня не было дома, куда я бы мог, вернувшись, забиться под меховую заплатку родного человечка. Вирджиния? Подозреваю, что и для неё я лишь мизерная фигурка на шахматном поле жизни, которую нужно беречь до времени, а после пожертвовать во имя некой цели. Цель понятна – найти компьютерный диск. А потом – бай-бай, малыш?..

На горизонте угадывалась блеклая полоска нового дня. Фордовский мотор напряженно подвывал, словно стремясь опередить невидимое светило, неуклонно карабкающееся из-под горы Фудзиямы.

Не пора ли подводить первые итоги ночной прогулки? Я надеялся, что мой скорый скок (не ход ли конем?) прояснит положение вещей. И что же? Что доказывает "случайная" смерть Ивана? Она подтверждает лишь то, что я уже знал: рядом со мной существует невидимый и опасный мир, куда я всего дважды был допущен. В воспитательных целях.

Думаю, мне надо положиться на Вирджинию, что, кстати, я иногда прилежно и делал, но речь не об этом. Майор спецслужб выполняет некую миссию, и вся моя смута в душе по причине простой: повторяюсь, когда закончится партия, пешка будет шваркнута в ящик стола и мгновенно забыта. Обидно.

Поэтому пешка пытается доказать всем, и прежде всего себе, что она более достойная фигура?

Светлая полоска на небесной промокашке расплывалась все шире и шире. Встречные грузовики, как омертвевшие болиды из иных галактик, мелькали все чаще и чаще.

Я почувствовал – устал. Когда мчишься через тернии к звездам и новой планете, где, по утверждению ученых, есть все признаки биологической жизни, то ради встречи с существами разумными, готов перетерпеть все тяготы путешествия. И вот ты, представитель всего человечества, плюхаешься на твердь незнакомой звезды в трепетном ожидании невидальщины. И что же? Увы, чуда не происходит: ноги утопают в пепеле, на далекой вулканической гряде стекает грязевая магма и алмазная сыпь чужих небес кажется зловещим, как оскал омерзительных скурлатаев, обитающих на гигантской планете ЗМЛ-270197/1901, что в созвездии Черных Маргиналов. И от увиденной апокалипсической картинки безжизненного мира веселый и энергичный запал увядает, как роза на космическом морозе, и появляется единственное желание – лететь к чертовой матери! А лучше, конечно, вернуться на маленький, тепленький и уютненький воздушно-водный шарик с блохастым народонаселение.

Вперед-вперед! Как утверждают любители подъема на заснеженно-сахарную маковку Фудзияма: если екаешь на разъяренном тигре, не останавливайся, япона мать! И они правы – надо перетерпеть, и скотина под тобой сдохнет. Может быть.

Хотел бы я знать, кто выступает в её образе? Общество спасения отчизны "Красная стрела"? Или их противная сторона? Или кто-то третий? Кто "угоре" Ивана? Зачем и где дискета и что на ней? Неведомы сии тайны. Так что помирать нам, Чеченец, ещё рановато. "Не бывалоть", как выражаются русичи, такому, чтобы пасть в могилку, не разгадав великую секрету.

Скоро джип, прорвав темную ткань уходящей ночи, оказался в сером и будничном тумане, похожем на разбавленный кисель в доме творчества работников искусств Горки-9; ещё через два часа я уже имел честь лицезреть в утренней дымке гигантский мегаполис, окаймленный тепловыми станциями с их огромными бетонными трубами, из которых валил ватный пар.

Вот почти и все – я и Чеченец позволили себе маленькую шалость; слава Богу, что она не привела к летальному исходу одного из нас. Знаю – Чеченец бессмертен, пока искривленный нож полумесяца проявляется на ночном своде. А вот я – Алеха Иванов? Бессмертен ли я? Не знаю, как ответить и на этот вопрос.

Наше ослепительное и победное светило так редко мелькает в прорехах низких облаков, что мы позабыли его яркий и мягкий свет; свежие ветры протухают над городскими свалками, над которыми треплются визжащие мусорные чайки, похожие на летающих крыс; наша карминная кровь отравлена лютой ненавистью друг к другу. Мы уходим с полей битв, оставляя на них окровавленные куски боевых товарищей мародерам со значками, где полощется трехцветный значок, навеселе поспешающим за разгромленной армией. Мы теряем теплые моря и флоты. Как поется в модной песенке: "Мертвецы в гробу лежат, корабли в порту стоят... Корабли без капитана, капитан без корабля, надо заново придумать некий смысл бытия...".

Как обрести бодрость, скажем так, духа, веселость характера и веру в свое бессмертие? Трудно. Практически невозможно. И, кажется, нет надежды?

Моя первая женщина спала в полумраке спальни Людовика XYI. Я освободил окно от штор, открыл форточку – снег был чист и не загажен чужими следами, что радовало: значит, за время моего отсутствия, здесь не лазили вражеские лазутчики.

Я присел на кровать – красивое лицо Вирджинии было покойным и бледным, как на полотне старой, выцветавшей картины.

Я почувствовал себя калифом на час, которому случайно досталась такая краса. Прохрипят часы, чары падут и я вновь превращусь в суетного халдея. Но делать нечего – и я аккуратно шлепаю по щекам:

– Эй, подъем!

Продолжала спать – я взял руку, нащупал ниточку пульса на запястье: сердце трепыхалось, как утверждал великий русский писатель И. С. Тургенев, будто перепелка в силках. Спорить с великими дело некорректное – перепелка, так перепелка, главное, что трепыхалось.

– Эй, Вирджиния! Трум-бум-ля-ля! Труба зовет!..

Никакой положительной реакции – дрыхла, как спящая красавица в хрустальном, бздынь, гробу. Я занервничал – в кухне нашел бутылку минеральной. И опрыскал женское лицо, как дачник грядку.

– Тьфу! – проговорила Вирджиния. – Что такое?! Дождь, – зрачки просветлели. – Ты что, с ума сошел?! Прекрати...

– Извини, ты так спала.

Ой, мама, – сделала попытку подняться, – голова какая тухлая! Отобрала бутылку. – Мы вчера пили?

– Пили чай.

– Да? – внимательно и с подозрением осмотрелась. – И во рту горько, как кошка накидала? – Пила из бутылки, похожая на вспыльчивого, как пионерский костер, горниста: трум-бум-ля-ля!

– Мы же вчера накувыркались, – предположил я, – в юрте.

– Который час, чукча?

Я ответил: без четверти десять. Майор спецслужбы взялся (взялась?) за голову: что происходит, черт возьми, уже час как должны были выехать? Нашла на столике свой портативный телефончик, подключила его. Нервничала, точно школьница, застигнутая завучем за чтением любовного письмеца от учителя физкультуры.

Я удалился на кухню якобы приготовить кофе, слышал оправдывающий голос Вирджинии, мол, задерживаемся по причине технической – машина барахлит, сейчас все в порядке и мы выезжаем. Я хмыкнул про себя: оказывается, и майор могут лгать генералам. Что тогда говорить о нас, гвардии рядовых жизни?

Правда, я не мог предусмотреть, например, что Вирджиния обратит внимание на замызганный видок джипа и четкие следы от колес на снегу. Я засмеялся – какая бдительность, товарищи; поутру уехал заправить драндулет – и все дела, а что такое?

– У меня очень чуткий сон, – размышляла вслух. – Но я ничего не слышала. Странно?

– Свежий воздух, природа, секс, – закричал я, открывая ворота, тишина!

– И петушок сдох, – задумчиво проговорила.

– Во! Анекдот про "ку-ка-ре-ку", – вспомнил я и рассказал драматическую историю, которая приключилась с доверчивой лисой и волком-полиглотом.

Очевидно, решив, что, действительно природа подействовала на неё столь благотворно, Варвара Павловна успокоилась, закурила, позволив тем самым мне несколько расслабиться.

Все-таки ювелирные партии не про мою честь, мне бы что-нибудь попроще – свернуть челюсть, пальнуть из базуки, сигануть без парашюта...

Поездка прошла без чрезвычайных происшествий – было такое впечатление, что все заинтересованные стороны заключили мораторий на временное перемирие, чтобы его тут же нарушить, когда бздынкнет час "Ч".

Я предполагал, что конечный пункт нашего назначения: Лубянская площадь. Ан нет! Штурман указал мне другой путь – по кольцевой дороге, и я поймал себя на бредовой мысли: а вдруг мы направляемся в Стрелково? Этого бы не пережил ни я сам, ни мои добрые сельские друзья, включая пастельную-постельную простушку Груню Духову.

К моему облегчению, был дан приказ рулить на проселочную дорогу, выложенную бетонными плитами. За деревьями угадывалась запретная зона с казенными строениями. Вирджиния посчитала нужным меня предупредить, чтобы я ничему не удивлялся, был сдержан в своих эмоциональных выражениях и не хамил ученой публике.

– А что это?

– НИИ.

– Это говорит о многом, – хекнул я. – Главное, если будут резать по живому, скромная просьба – под наркозом.

– Анестезия нынче в дефиците, – отшутилась. (А, может, и нет?).

– Тогда прошу считать меня кроликом.

За шутками не заметили, как подкатили к воротам с будочкой КПП. Вирджиния сказала, чтобы я подал звуковой сигнал. Я это сделал – и ворота, как в сказке, открылись. Кажется, мою спутницу здесь хорошо знали?

Проехав по чистенькой территории, мы остановились у здания, напоминающего школу, построенную немецкими пленными в 1947 году, о чем утверждали эти цифры на фасаде.

Я не испытывал никаких чувств и по одной причине: хотел спать. То есть интересы испытуемого полностью совпадали с целями естествоиспытателей.

Нас встречали люди в белых, простите, халатах. Я понял, что живым отсюда не выйти. Только идиотом. Шучу, конечно, потому, что натуралисты были молоды, симпатичны и верили в успех своего предприятия. К Вирджинии они относились с подчеркнутой учтивостью.

В медицинском и холодном кабинете меня на скорую руку обследовали: сняли ЭКГ, проверили давление, заставили присесть, всмотрелись в мои честные глаза, пощупали швы на брюхе. У меня даже возникло смешное предположение, что идут напряженные поиски... Чеченца.

Разумеется, ничего и никого не нашли. Один из натуралистов заметил, что таких, как я, берут в космонавты. Я сказал, что готов хоть сейчас стартовать в неведомые межгалактические миры. Нет базара, порадовали меня, скоро ключ на старт...

На этом реальный мир прекратил существовать – меня попросили переодеться в теплый костюм, похожий на спортивный, оснащенный какими-то датчиками и металлическими заклепками.

– Костюмчик смертника, – пошутил я удачно.

Но на меня, кролика, никто не обращал внимания. Вирджиния исчезла; у неё были другие неотложные дела, и я был предоставлен самому себе.

Наконец сумятица вокруг Тела (моего) прекратилась, о чем было сообщено по связи невидимым руководителям – исследователям человеческого Макрокосма. Было получено добро на эксперимент, и я был переведен в полутемную и теплую комнатку. Там по центру возвышалось удобное кресло для старта в незнакомое. Сама комната была заставлена всевозможной компьютерной и прочей аппаратурой. Если бы все это не происходило со мной, никогда бы не поверил, что ещё существуют краснознаменные трудовые коллективы, занимающиеся подобной хреновиной.

– А вот и стул смертника, – пошутил я снова столь удачно.

– Ничего, живы будем, не помрем, – традиционно успокоили меня и, усадив в креслице, принялись опутывать проводами задумчивое Тело.

Вскоре я почувствовал, что кролик сдох, и его достойное место заняла неосторожная муха, угодившая в липкую сеть паутины. Что называется, влип по самые уши! Радует лишь одно, что родная мама не видит сына в таком интересном и неожиданном состоянии.

– Готовность один! – услышал голос по "громкой" связи.

– А чего делать-то? – удивился я.

– Ровным счетом ничего, – улыбнулся некто, держащий в руках шприц с тоненьким жалом иглы.

– Э-э, – успел проговорить. – Мы так не договаривались...

– Поехали, – сказал некто, и я почувствовал искусственный укус в области шейных позвонков. Вот так всегда, думаешь, что стартуешь в небесные сферы, а выясняется, что тебя стравливают в ад. И поздно орать: караул!

Я почувствовал тепловую волну, окатившую меня с головой. Она накрыла меня ангельским покоем и я как бы оказался в серебристом коконе. Если это смерть, то очень приятная.

Хор-р-рошо!

Неожиданно кокон лопается и я проваливаюсь в темный и страшный коридор... И там, в конце этого коридора, вижу визжащую на инвалидной коляске старуху. Пуча глаза, она колотит клюкой по полу и что-то торжествующе вопит...

Я делаю попытку остановиться, да тщетно – неудержимая сила затягивает меня в воронку небытия и я уже лечу по мрачному коридору, из стен которых рвутся гуттаперчевые, искаженные морды вурдалаков со знакомыми мне чертами... И понимаю, когда-то это были люди, которых я встречал в земной жизни – по какой-то причине (не за грехи ли?) они задержались в этом странном туннели, где на тронной инвалидной коляске восседала богомерзкая старушка, являющейся привратницей у входа... Куда?.. В рай? В преисподнюю?..

– Молодой человек, волшебное слово! – визжала она и, казалось, от такого надсада её перезревшие глазные яблоки рванут, как Ф-1. – Волшебное слово, мать твою так! Волшебное слово!..

Дикий и ликующий ор вурдалаков усиливался, возникало впечатление, что меня прокручивает в бобине бетономешалки... Еще немного, почувствовал, и моя живая душа влепится навечно в стену туннеля Обреченных...

– Не знаешь волшебного слова, поганец, ха-ха! – хохотала старуха, готовя клюку, чтобы ею испепелить мою душу в ничто... В прах и тлен...

– Ю! – закричал в исступлении и по Божьему наитию.

Ю – и мир изменился . Я увидел, как конвульсии ненависти и лютой злобы разрывают мерзкую базедовую старуху в прах и тлен, как впереди светлеет даль и как наступает благостная тишина...

Потом я (или моя душа?) выскользнула из туннельного выхода и поплыла в беспредельном просторе, окрашенном мягкой лазурью. Я находился в состоянии неземного покоя; так себя чувствует облако на летнем и теплом небе.

Не знаю, сколько по времени я находился в таком подвешенном, в буквальном смысле слова, состоянии. Было такое ощущение, что Высший разум рассматривает меня, точно естественник бациллу в пробирке.

Наконец было дано Высочайшее добро – и меня медленно стало относить к темнеющей кромке. Мама родная! Я уже здесь был. Увидел морской мелководный берег – по нему пританцовывал старичок в домотканой рубахе, напевающий песенку о раскудрявом парне... И этот старик был чрезвычайно похож на красного кавалерийского рубаку Алексея Иванова, моего деда, именем которого меня, собственно, и назвали.

Я хотел крикнуть, мол, вот и я, дедуля, пожаловал личной персоной, однако старичок хихикнул и бодреньким шажком засеменил по воде, аки по суше, исчезая в пронзительной морской синеве.

Я пожал плечами с удивлением обнаруживая, что облечен в летнюю десантную форму 104-ой, родной дивизии ВДВ. Осмотрелся – песчаный берег, дюны, степные колючки, встречающие только на юге. Странно, но это местечко мне тоже знакомо. Там дальше петляющая тропинка, ведущая в поселок рыбаков, где, помнится, мы отдыхали весь летний сезон. Мы – это мама, я и Ю.

Было тепло, хотя солнце не наблюдалось; я снял китель и в тельняшке побрел вдоль берега. Шел долго – тропинка не встречалась. Впереди в полуденном мареве сияла странная горная гряда. Она была слишком далеко и я не мог понять, что там такое? Устал и решил сделать привал. Куда спешить? Если я прибился в другой мир, то, думаю, здесь можно и не торопиться.

Присел над бегущей волной. Плеснул солоноватой водой на лицо – море было необыкновенно чистым, как слеза. Волею случая я угадал в незнакомый мир, который вместе с тем был и знаком... Странно?.. Рай мне представлялся чуть воздушнее, что ли?..

Неожиданно я почувствовал чужое присутствие. Оглянулся и узнал девочку в линялом платьице... Однажды у нас была встреча. В далеком нашем детстве. Тогда она сожрала мою черешню. У девочки было умытое лицо, окаймленное неестественным свечением.

– Привет, – без выражения проговорила она. – Ты кто? Солдат?

– Солдат.

– А это кто? – потянула за рукав китель. – Что за зверюшка?

– Это тарантул, – понял вопрос.

– Ааа, знаю. Они себя могут ужалить...

– ... в минуту опасности.

– А ты куда? – спросила. – В город Бессмертных?

– Город Бессмертных? – искренне удивился я.

– Там, – отмахнула рукой в сторону сияющей гряды. – Там много солдатов...

– Солдат, – поправил. – А ещё кто?

– Не знаю, – передернула плечом, – всех много...

– И ты в этом городе?

– Не... Мне нельзя...

– Почему?

– Я братика... маленького... Борю, – вздохнула. – Он плакал, кричал... Я подушечку на него... И Боря больше не кричал, и не плакал...

– Да, – проговорил я. – Бывает.

– Ага, – напялила мой китель. – Здорово?

– Нормально.

– Ой, а что это? – выудила из кармана зажигалку.

– Это детям нельзя, – сказал я. – Да, и подарок друга...

– А такой тарелочки нет? – сделала круговое движение рукой.

– Тарелочки?

– Ну, не тарелочка... – Попыталась объяснить. – Такая плоская-плоская, круглая и легкая, как перышко, её бросаешь – и она летит, летит... Красиво так...

– Летит?

– Ага... мы с Ю играли... Тарелочка это ее...

– Ю? – поднимался на ноги.

– И никому не отдает тарелочку... Насовсем... Играть, пожалуйста... А вот...

– Ю?! – и сделал шаг к сияющей гряде Города. – Ю!!! – и побежал по берегу моря; бежал и видел, как сквозь радужное качающееся марево прорастает прекрасный и незнакомый город со средневековыми сторожевыми башнями, крепостью, бойницами, домами с черепичными крышами, под которыми жили те, кого я знал и любил... Я бежал к городу, где не было боли, ненависти и смерти... где была любовь... и лишь ослепительный свет... свет, выжигающий глаза...

Вспышка света – и... ба, знакомые все лица естествоиспытателей, гомон их деловых голосов, комната, напичканная аппаратурой и я... в качестве подопытного кролика.

– Как самочувствие, космонавт? – спрашивают меня, освобождая от пут.

– Нормальное, – потираю шею. – А куда я летал-то?

– Туда, – отвечают.

– Куда "туда"?

– Это не к нам... – смеются. – Это выше... – и показывают на потолок.

– К Господу, что ли?

– Ближе, малыш, ближе...

Наконец меня под бледны руки вытащили из кресла. Комната качнулась, как прогулочная палуба злополучного лайнера "Титаник", напоровшего на притопленный айсберг.

Ничего себе прогулки в неведомое!.. И куда меня носило?.. Ничего не помнил – лишь осталось ощущение полета в огромном и беспредельном пространстве...

Потом с меня содрали костюмчик астронавта, как шкуру со скотины, и я переоделся в свое и родное. Как прекрасны заляпанные армейские башмаки с рантом и на кожаной рифленой подошве, жеваные свитерок и джинсы, куртенка... Ни на что больше их не променяю!.. К черту все эти полеты во сне и наяву!..

Имеется ли хоть какой-нибудь результат?.. Обидно, такие страдания и зазря.

Вскоре любопытство испытуемого было полностью удовлетворено. Появилась Вирджиния, на лице которой я не заметил никаких чувств, взяла меня за руку, как маленького, и провела в новый кабинет.

Здесь раньше проводили партийные заседания – в углу пылились тяжелые бархатные с кровяным отливом знамена. Т-образный стол был заставлен компьютерной аппаратурой. В кабинете, помимо знамен, находились несколько руководящих лиц. Если судить по генеральским лампасам и лысинам, отсвечивающим, как экран дисплея.

– Как самочувствие, космонавт? – вопрошало Самое Главное Лицо, с трудом двинув лицевые мышцы. В этих стенах это было традиционное приветствие испытуемого.

– Нормальное, – не был оригинальным и я.

– Садись, боец-молодец, – показал рукой на стул. – Варвара Павловна, прошу вас!

Вирджиния села напротив меня – была строга, как завуч, заставшая врасплох ученицу, читающую любовное послание от учителя физкультуры, кандидата в мастера спорта по акробатической гимнастике.

Каюсь, в эту решительную и суровую минуту для всего трудового народа я самым бесстыдным образом представил ее... свою любимую женщину, разумеется, под собой с раздвинутыми раструбами красивых ног, но на столе, покрытым для удобства тел бархатными знаменами.

Картинка соития настолько была явственна, что я почувствовал: мой веселая штучка поднимается, как покойник из могилы. Вот что значит экспериментировать на живых людях! Я не выдержал и признался, что чувствую себя, как чукча в юрте. Самый главный руководитель вздернул бровью, а Варвара Павловна кашлянула и начала задавать мне вопросы. Обо мне же.

Ф.И.О., где родился, свои первые сознательные впечатления, мочился ли в кроватку, когда пришло понимание, что у девочек ямка, куда можно затолкать свой совочек и так далее. Я обстоятельно отвечал, хотя мне казалось: кто-то из нас слетел с рельс сознания, да делает вид, что движение экспресса идет по штатному расписанию.

– Кто такая Ю? – задала новый вопрос.

– Ю?

– Да, – смотрела напряженным и незнакомым взглядом.

Я ощутил опасность – её не было: я спокойно брел по перрону и вдруг мусорный ветер швырнул в лицо семечную шелуху.

– Ю? – переспросил. – Буква алфавита.

– Я спросила: "кто"?

– Что "кто"?

– Кто такая Ю?

– Не помню.

– Надо помочь, – ожило Самое Главное Лицо, – вспомнить товарищу.

Майор мгновенно щелкнул (щелкнула?) клавишей, и на всех вспыхнувших экранах мониторов я увидел – Ю. Точнее невыразительную копию фотографии, которая находилась в рабочем кабинете отчима.

– Ааа, – сглотнул полынную слюну. – Это Юлия. Я её называл – Ю.

– Юлия? – переглянулись все мои собеседники и начали задавать соответствующие вопросы. Я отвечал то, что считал нужным. Потом меня спросили. – И где её можно найти?

– Кого? – не понял я.

– Юлию, твою мать!

– Там, – вскинул голову и увидел люстру; она, пыльная и старая, как мир, плыла под потолком, и её рассеивающий свет напомнил мне... сияющую гряду...

и поднимается из руин мечта о городе который здесь был о городе который здесь будет которого нет.

Был вечер, когда мне соизволили вернуться на дачу красного командарма Иванова. Как подопытный кролик Леха не сдох остается загадкой, как для него самого, так и для хреновых экспериментаторов.

Из всего происшедшего я понял одно: научно-технический прогресс настолько шагнул за горизонты, что человек стал невольником всех этих компьютерных и прочих систем. Если раньше эскулапы со скальпелем наперевес могли только проникнуть в мозг, сердце, легкие и прочие человеческие органы, то теперь люди в белых халатах поимели возможность вторгаться в души и препарировать их, как печень или мочевой пузырь.

Это я понял, когда увидел на экранах бледный отпечаток прошлой счастливой жизни. Я позволил посторонним влезть в святая святых. Солдафонскими сапогами в чистенький и опрятный комод с потайной дверцей, где хоронилась любовь к серебряному колокольчику по имени Ю.

И теперь, когда все закончилось, меня не покидало чувство, что я предал Ю. По глупости и недомыслию. Но предал. Как я мог предать ребенка солнца? "Дети солнца строят корабль, чтобы уплыть на небо. Там, где небо, там и свобода, там где небо, там и любовь".

Прости, Ю, сказал я ей, и помоги, если это в твоих маленьких силенках; помоги мне, убийце, вновь увидеть сияющий город мечты...

... Слепили фары встречных грузовиков – великая страна, разломавшаяся на куски, как Атлантида, погружалась во мрак бездны, беды, беспамятства.

Мертвые считали себя живыми, и проявляли исступленную страсть к тому, чтобы выкупить право на счастливую загробную жизнь. Эти мертвецы, набивая свою мошну, жили одним днем, теша надеждами о собственном бессмертии...

Они были обречены на вечное забвение и гниение в отхожих ямах истории, но беда была в том, что они опошляли своим существованием весь мир, суя свои руки, покрытые трупными пятнами, в чистые и молодые души... (Пусть простится патетика этих слов.).

Кто-то верно заметил: власть развращает, абсолютная власть абсолютно...

Не каждая шишка способна прорасти могутной и державной елью... Чаще всего – выхоленные елочки с рыже-голубым окрасом, стоящие рядком на кремлевском погосте.

Беда-беда на всем белом свете... Впрочем, уже был вечер и я, повторяюсь, возвращался на дачу. Один. (Если не считать малолитражки с двумя головорезами, выписанными лично мне по высшему предписанию.)

Дело в том, что майор неизвестной спецслужбы выказал (выказала?) ряд претензий к моему поведению, и я был вынужден на неё наорать: поступаю так, как считаю нужным, блядь-блядь-блядь!..

В чем же дело? Была такая любовь, да вдруг... бздынь!.. амур отбросил копыта. Нехорошо.

Нехорошо травить людей, сказали мне, и продемонстрировали стеклянный бочонок с лекарственными шариками, о котором я совершенно позабыл. Это первое. Второе – куда меня носило всю ночь? И третье – дискета.

Первое, отвечал, нехорошо шарить по чужим карманам и душам, во-вторых, ездил туда, куда надо, и последнее – с этой еб... ной дискетой вы меня все достали до самых до сердечных корч!

В чем дело, родная, не понимал я. Ищите сами, а я отдал все, что имел... Если мечтаете получить ещё и тело, то при малейшей возможности перешлю его заказной бандеролью!..

Милые бранятся, только тешатся. Опасаюсь, в данном случае мне скоро будет не до потешек. О чем посчитала предупредить меня Вирджиния:

– Чеченец, ты хочешь быть трупом, ты им будешь, но сначала будешь долго-долго жить в аду...

– Утю-тю-тю, – сложил губы бантиком. – Как долго? Как полярная ночь?

– Дольше, – смотрела с ненавистью. – Ты даже не представляешь...

– Да, пошла ты, блядь!.. – прервал свою первую и, чувствую, последнюю женщину. – Я тебя имел во все дыры, и всех остальных буду иметь!..

– Я тебя предупредила, дурак. Не делай резких движений, – и, развернувшись, пошла прочь от машины, где мы выясняли свои позиции.

Приятно, когда голая баба залепляет тебе рот своей мокрой, дезодорированной и тугой устрицей, прячущейся меж её же тренированных ног, и неприятно, когда баба в погонах (угадываемых) угрожает тебе физической компрометацией. И поэтому мой ор был вполне объясним. Я надрывался так, будто меня кастрировали без анестезии. Солдатский мат по сравнению с моими проклятиями был бы детским лепетом в песочнице, залитой янтарным светом солнца.

– ... ...! ... ..., ...! ... ... ... ..., ...! – ну и так далее.

Блажил от бессилия, что так дурно и просто отдал свою мечту о бессмертии. Визжал от ненависти, что позволил ковыряться в своей трехграммовой, как хлопковый бутон, душе. Выл от гневного исступления, что потерял серебряный колокольчик по имени Ю.