Текст книги "Тарантул"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Сурок, мать твою так, – говорю, – если там, вылезай.

– Нет там никакого Сурка, – вопит слободская Помпадурша. – Чегось надо?

– А кто есть? – шаркаю ногой и как бы невзначай извлекаю топор. Из-за спины.

– Идиот! – орет не своим голосом потаскуха. – У меня клиент!

– Покажись, клиент, – требую.

Из-под ложа раздается обреченный вздох и миру появляется упитанный и потной представитель из солнечной Средней Азии. В тюбетейке.

Я добродушно улыбаюсь ему: свободен, любитель медово-блядского кишмиша. И он снова уползает под защиту балдахина. Тамара закатывает глаза, я пожимаю плечами: дети солнца, они такие незатейливые, и спрашиваю о Суркове.

– Не знаю, – рычит невеста, – уехал со слободскими. Трое их было.

– Трое?

– Двое молоденьких, а знаю только Кутю.

– Кутя, – вспоминаю. – Есть такой.

– Еще чего надо? – смотрит с ненавистью: испортить такой прекрасный и многообещающий вечерок.

– Счастливого Рождества, – ухожу.

– А топор положь на место, мерзавец! – орет в спину и ещё какую-то непроизносимую тарабарщину; по-моему, на языке своего благодетеля.

Я пробежал по снежному жестяному настилу, прыгнул в машину, включил печку и поскрипывающие по стеклу "дворники".

Ничего не понимаю: если это невеста Сурка, тогда кто я? Создается впечатление, что я угадал в пургу, и все мои попытки выбраться на столбовую дорогу пусты. Лишь иногда призраки приобретают очертания людей, чтобы потом раствориться в метели. Я хожу кругами близ теплого овина, не понимая, что нахожусь рядом с местом, где можно укрыться от непогоды и решить все свои краткосрочные проблемы.

Проблема у меня одна – найти ниточку, чтобы размотать весь клубочек. Преждевременный уход отчима повлек за собой другие смерти. Самая необъяснимая – это гибель Алисы. Но и здесь возникли вопросы. А если она тоже входила в эту подозрительную во всех отношениях "Красную стрелу"? Выполняла боевой приказ, знакомясь со мной? Случайная встреча в скором поезде Москва-Стрелково? Однако этого не может быть, потому что не может быть. И где Иван, обещал приехать и нет его?.. Эх, где ты, теплый овин, пропахший коровками и сеном?.. Занесенные снегом, сарайные постройки угадывались за стеклом автомобиля, к сожалению, это были не мои овины.

Скоро путешествие прервалось – я знал, где искать Кутю.

Это был известный перекупщик краденного и ростовщик; проживал в большом и каменном особняке, выстроенном на проценты от ссуд. Территория в соснах была окружена высоким и крепким забором. Пространство у ворот и калитки простреливалось двумя телеметрическими камерами. Не долго думая, снежками залепил недремлющие ока, чтобы потом совершить марш-бросок к дому. Затаился у бронированной двери и не обманулся – из дома выпал телохранитель в китайском пуховике и отечественных валенках, легкой трусцой поспешил избавлять тепличную аппаратуру от снега.

Чеченец, шмыгнув в щель двери, закрыл её на мощный засов и укрылся под защиту теней. Прислушался: странный звук – будто по дому топали механические существа с бесчисленным количеством ножек. Потом догадался часы, вспомнив, что у Кути имелась странная слабость: он скупал старинные напольные часы, словно желая владеть мгновениями прекрасного прошлого.

Грубые удары в дверь и вопли нарушили музейный покой дома телохранитель не хотел превращаться в пингвина. Неудивительно, что на столь отвратительные звуки явился ещё один хранитель тела и музейных раритетов. Он был приземист, что помогло Чеченцу отправить его в глубокий аут ударом рукоятки финки по плотному загривку. Потом такой же оздоровительный удар в лоб заслужил "пингвин" в китайском пуховике, неосмотрительно тиснувшийся в дверь. В таких случаях говорят, звезды брызнули из глаз, но это был лучик от фонаря, выпавшего из "пингвиньих" ласт. Фонарь мне самому пригодился – с его помощью обнаружил бельевую веревку и связал неудачников, как сиамских близнецов.

Никогда не посещал музеев, это печальный факт из моей короткой биографии, теперь же с лихвой наверстывал упущенное. Стены были облеплены оригинальными картинами, на полках стояли произведения прикладного искусства и фарфоровые безделушки. На полу лежали персидские ковры, по которым удобно было передвигаться не только тени, но и её человеку.

Владелец музея на дому дрых в глубоком кресле перед телевизионным экраном, где герои с торсами с азартом дубасили друг друга, как хозяйки тесто в кастрюле.

Господину Кутепову было лет сорок; трудное детство и такое же отрочество наложили отпечаток на его облик. Он был лысоват, мешковат, плюговат, что ничуть не мешало ему дружить со всеми, кто имел возможность влиять на ход исторического развития общества в отдельно взятом районе.

Он сладко посапывал. Так спит ребенок после веселого денечка, проведенного с друзьями. Будить было грешно ростовщика, а что делать? Пришлось взять на душу и этот грех, щелкнув безопасной плоскостью финки по медной лысинке.

Всхлипнув, заимодавец открыл глаза. Зашлепал ими, как дети по мелководью. Потом остановил взгляд на лезвии, отражающего ложный мир экрана.

– Ыыы, – потерял дар речи.

– Здорово, Кутя, – сказал я. – Не зарежу, если ответишь правду, и ничего кроме правды.

– А ты кто? – выплюнул вопрос.

– Я – Чеченец.

– Ааа, – с явным облегчением перевел дух. – Наслышан о твоих подвигах, поганец такой.

Не люблю, когда меня оскорбляют. Словом. Легким движением вырезал на пергаментном лбу врага вот такой полумесяц: ). На вечную память. Подсвеченная экраном кровь, блёкая, залила лицо дурака-говоруна.

– Ааа! – заорал от боли и страха, подставляя ладони под капель. Гад-гад! На кого руку поднял?!

– Еще одно некрасивое слово и отрежу язык, – предупредил. – И то, что ниже.

– Я истекаю кровью, – жаловался, прикладывая подушечку к черепу. – Что за дела: сразу резать? Я – не полено. Можно же договориться, да?

Я был вынужден согласиться: Кутя – не полено, в следующий раз буду более приветлив.

– В следующий раз? – сполз по креслу, потеряв навсегда чувство юмора.

Я успокоил господина Кутепова как мог: если ответы будут правдивы, я мгновенно исчезну из его беспечальной жизни.

При этом в его интересах было бы замечательно, чтобы о наших ночных посиделках никто не узнал. Телохранители пребывают в депрессии, их можно уволить по статье о несоответствии своим служебным обязательствам.

– Да-да, молодой человек, – морщился ветровский нувориш. – Я отвечу на все вопросы, только вы не понимаете...

Я прервал его: понимаю все, лучше пусть припомнит сегодняшний праздничный обед в "Эcspress" с юным Сурковым. Там было ещё двое? Кто они? О чем говорили? Куда потом отправились?

Мой собеседник с облегчением вздыхает: Господи, он-то думал, и начинает изливать душу: в ресторане оказался по своим мелким коммерческим делам, Сурок женихался к Тамарке, известной давалке, и наклюкался до горизонтального состояния, плакаясь всем, что утром потерял пятьсот тысяч баксов на трассе; увезли его, недееспособного, друзья Куркин и Потемкин; его, Кутю, подбросили домой, а куда дальше троица сплавилась этого он не знает и знать не желает.

– А имя Джафар что-нибудь говорит?

– Джафар? Это наркота, я к этому ни-ни, – испуганно оглянулся на ночные окна.

– Джафар уже с Аллахом, – не выдержав, похвастался. – Не без моей помощи. Так что не бойся, Кутя.

– Али-бека тоже к Аллаху?

– А кто такой Али-бек ?

– Это старший брат Джафара.

– Старший брат? – задумался. – Вот этого не знаю: улетел он или нет?

– Чеченец, – проникновенно проговорил мой новый знакомый. – Можешь заказывать панихиду по самому себе.

– Почему?

– Кровная месть. Если они знают, что ты Джафара...

– Война – ху... ня, главное – маневры, – ответил я. – Я на своей территории.

– Боюсь, что Али-бек и сорок его разбойников считают эту территорию тоже своей, – заметил Кутя.

. – Надо их переубедить в этом.

– Тогда мне остается пожелать удачи, Чеченец, – развел руками человек с окровавленным мусульманским знаком во лбу. – Жаль, что не поняли друг друга сразу. Вот что мне говорить любимой мамочке?

Я рассмеялся: смешные люди, сначала они молят, чтобы им сохранили жизнь, а после переживают, как будут выглядеть на светском фуршете.

Мы расстались друзьями, напоследок я получил дополнительную информацию, где можно быстро обнаружить троих загулявшихся приятелей.

Ночка выдалась веселой. Я чувствовал себя блохой, перепрыгивающей из одной промерзлой собачьей шкуры на другую.

И все только потому, что причудился странный сон. Если с Сурком ничего не случилось и он самым хамским образом находится в теплом овине, то ледяной промоины ему не миновать. Своими руками затолкаю туда, предварительно кастрировав за треп.

Путеводный свет холодной луны привел меня в тупик "Первомайский", здесь, в одном из развалюх, как утверждал ростовщик, находился притон бабушки Федоры, где у каждого страждущего была законная возможность назюзюкаться до красножопых дьяволят и нанюхаться до воздушных замков, из бойниц которых удобно улетать в небытие.

Чтобы не вспугнуть любителей эфирных полетов и вредных чертей, я оставил джип у магазинчика "Товары для дачников" и проковылял по глубокому снегу в тупичок.

Местный дом культуры имени бабы Федоры, обнаруживавшийся в кособокой хатке, просвечивался праздничными огоньками; оттуда слышались вопли, мат и здравницы в честь Рождества.

Появление Чеченца на празднике жизни осталось незамеченным. Дым стоял коромыслом. И в нем плавали призраки – кажется, моя мечта осуществилась: наконец угодил в царствие теней. Правда, некоторые блевали и мочились, как живые, что никак не меняло сути происходящего.

Как догадался, "слободская" братва низшего пошиба отдыхала после праведных трудов, чтобы в новом году с новыми силами продолжить битву за урожай в закрома родины, то есть в "общак".

Многие были знакомы по детству, когда мы бились до первой крови и не били лежачих. Теперь времена и законы изменились: враг упал, добей его или он выпустит из тебя кишки.

Мне удалось извлечь на мороз Долгоносика, с которым мы, помнится, дружили; у него был знаменитый на всю округу шнобель и по этой уважительной причине строптивый характер. Приятель брыкался в снежной вихре, не понимая, что от него требуют, затем, протрезвев, признал меня.

– Леха, сука такая, ты из меня пломбир ладишь?

– Ищу Сурка или Куркина, или Потемкина?

– Не так быстро? Кого ищешь?

Я повторил имена. Долгоносик повел простуженным клювом и сказал, что конфиденциальная информация нынче стоит деньжонок. Я тиснул ему в зубы зеленый хруст и он сообщил, что Сурка не видел лет сто, Потемыч пробегал мимо ещё вчера, а Куркин отвалил к бабенке на хазу.

– К Тамарке? – рявкнул.

– Не, – удивился моему предположению, – к Орлихе.

– Где живет? – отчаянно взвизгнул, понимая, что этот бесконечный лабиринт по простуженным улочкам и переулочкам слободки не закончится никогда.

– Так это, – неопределенно отмахнул рукой в ночь, – тама.

Я понял, что нужно действовать более решительно, чтобы вырваться из блокады. Ухватив за шиворот орущего приятеля, поволок к машине.

Скоро нам удалось поладить, особенно, когда ещё два вечнозеленых листа залетели в карман Долгоносика.

– А чего такой спех, Леха? Говорят, городские хочут нас подломить? А мы в огороды... запартизаним...

– Кому нужны, отпетая шайка? – огрызался, выкручивая руль. – Сами брызните из огородов, когда Соловей прилетит.

– И на птаху силок найдеца...

Старик Эзоп кусал бы локти, услышав нашу столь веселую болтовню. К его счастью, мы прибыли к дому, где, по утверждению моего спутника, проживала полюбовница Куркина.

Еще немного и моя голова пойдет кругом от этого бесконечного круговорота дерьма в зимней природе. Если и есть круги ада, то выглядят они именно так: полночь, фонарь, снег, пьяный лепет:

– Все, я тебя, Леха, не видал. А Куркин злой, ежели с бабы ссадить, и очередной случайный человечек, превращаясь в бестелесное, исчезает в поземке.

Черт знает что! Если эта ночь когда-нибудь закончится, пойду и поставлю свечку в церковь.

Открываю калитку. Дачный скромный домик с уютно освещенным восковым окошком. Пробегаю по двору, не обращая внимания на глухой лай пса из конуры. Вырываю дощатую дверь из петель и, проникнув сквозь прелый запах ветхих вещей, залетаю в теплую горенку, заставленную мастодонтными шкафами, столами, стульями и деревянной кроватью, схожей на танковый полигон.

Нет, это был не мой день, вернее, ночь. Мало того, что я сам болтался в проруби, скажем так, вечности, но и мешал другим культурно отдыхать. На танковом полигоне двое изображали в натуральном виде случку собак. Жирноватая тетка с мощным, как у трактора "Беларусь", задом, ляжками и отвисшими до пола животом и сиськами в азарте погони за счастьем повизгивала, точно породистая бульдожка. Это была Орлиха. Бр-р-р! На любителя.

Над ней трудился в поте лица и то, что ниже, юноша лет семнадцати. Они были так увлечены собой, что меня не приметили.

Зрелище было тоже на любителя. И не оно застолбило меня. Я узнал юнца – это был праправправнук Ивана Сусанина, который, как известно, плохо кончил. В смысле, в болотных топях родного края, погубив заодно и отряд наивных и доверчивых шляхтичей.

Малолетний защитник отечества попытался было последовать примеру старшего поколения. Неожиданно увидев меня, он так дернулся, будто хотел сгинуть в просторной воронке любимой, не понимающей, что происходит – кто это пытается в неё полностью десантироваться.

– Куркин!? – гаркнул я, окончательно ломая позицию № 1345, если считать по "Каме-сутре".

– Ааа! – исступленно взревела Орлиха от обиды за сломанную судьбу.

– Куркин!? – наступал, как армия.

Стыдливо затягивая себя одеяльцем, юноша признался, что он тот, кого я так искал весь зимний вечер. Судя по испуганному виду, меня не ждали увидеть в этот час полночный. И вообще увидеть. Живым.

Я принялся задавать вопросы по существу волнующего меня дела, да тут вмешалась мадам Орлиха, вспомнившая свои права и обязанности. Она так возмущалась, что пришлось забить кляп в хайло и повязать, как временно умалишенную. А, как известно, ничто так у нас не постоянно, как временное.

Когда проблема с сальной строптивицей, не получившей животного удовлетворения, была решена, возникла другая – Куркин попытался выпрыгнуть в окошко. В чем мама его родила. С перепугу посчитал, что на ветровские земли накатило знойное лето.

Его поведение было подозрительным. Я успокоил юного натуралиста ударом ноги в копчик; да, больно, а что делать? Не каждый праздник заканчивается оргазным фейерверком, случаются и непредвиденные сбои, как в расписании движения поездов.

Поначалу разговор не складывался, однако угроза лишиться самого главного мужского достоинства сделала моего собеседника бойким на язык. Выяснилось, что от Шмарко по мобильной связи был получен приказ: узнать и найти тех, кто пустил под откос БМВ с Джафаром и его командой.

В "Эсspess" Куркин и Потемкин наткнулись на проспиртованного Сурка, который проплакался им о безвозвратных потерях на скоростной магистрали.

– И где этот мудак?

– Отвезли к дедам.

– Туда, где были?

– Да.

– Зачем?

– Сказали, чтобы привезли...

– Джафар дружил со Шмарко?

– У них бизнес, – передернул плечами. – Я не знаю... Честно...

– Собирайся, Сусанин, – сбросил его одежды.

– Куда?

Я не утрудил себя ответом. Чувствовал, что наконец цапнул за ниточку. Теперь не порвать бы её и не упустить.

Оказался прав: ходил близ да около, ведомый призрачными видениями. Но ситуация пока остается запутанной донельзя.

"Воры в законе" работают в одной связке с группировкой Али-бабы? А не был ли я использован в качестве идиота, руками которого они избавились от конкурента? Тогда будет понятна гибель и близких подручных отчима Грымзова и Литвяк. В эту схему подпадают и железнодорожные менты; они перестарались, выполняя заказ хозяев, за что и поплатились. Военизированная "Красная стрела" наказала их за смерть Алисы, разгромив передовой отряд врага на даче красного командарма Иванова.

Могу и заблуждаться: женщина – жертвоприношение, шваркнутое в огонь войны. А вся эта смертельная кутерьма происходит из-за дискеты, где таится некая сверхважная информация.

Возможно, Лаптев, предчувствуя скорую гибель, оставил потомкам послание, способное взорвать нынешний властный миропорядок?

Многое бы отдал, чтобы найти компакт-диск. Даже жизнь? Вот насчет этого не знаю. Не уверен. Однако то, что с каждым шагом приближаюсь к вратам преисподней, откуда смердит, как из общественного привокзального клозета, нет никакого сомнения.

... Веселенькая рождественская ночка продолжалась. Не ошибусь, предположив, что для кого-то она будет последней. Надеюсь, что не для меня.

Мысли о вечности посещали и голову моего пленника, сидящего кулем на переднем сидении. Срывающим голосом он указывал дорогу. Джип переваливался на проселочных ухабах – впереди угадывалась деревенька, где проживали "Ленин" и его друзья.

Какая встреча ждет впереди? Вожди всегда были экстремистам и необходимо приготовиться к любым неожиданностям. Вплоть до огнестрельного противоборства.

Нет, еду к ним с самыми сердечными пожеланиями за горячим самоварчиком задать всего несколько вопросов. И мы найдем общий язык, особенно, когда дедульки приметят лезвие финки у прыгающего туда-сюда кадыка внука.

Понимаю, что травмирую юношу, да выбирать не приходится: такие жестокие правила игры. Если их можно назвать правилами.

– Хочешь выжить, слушай меня, – предупредил внука, когда остановились за несколько домов от прибежища "вождей".

– Да-да.

– Я не один, – проверял АКМ. – За нами будет идти Чеченец, мой лучший друг.

– Чеченец? – не понял, оглядываясь.

Я засмеялся – ищи ветра в поле, и мы выбрались из теплой машины. Медленно начали перемещаться, продавливая ветер грудью.

"Вожди" вели экстренное заседание – сквозь плотные разводы мороза на окнах просачивался негасимый свет будущих радикальных преобразований.

Тихо открыв дверь в холодные сенцы, я и внучек продвинулись вперед. Конечно же, под моими ногами, как и в прошлый раз, рвануло еб... ное ведро с колодезной водой. Матерясь, я затолкнул молодого Сусанина в горницу первым.

Все мои предостережения оказались напрасны: на столе горел золотом медный самовар, искрились слюдяные сахарные головки, гнулись баранки, топали на водопой мраморные слоники, то есть все было без изменений, за одним маленьким исключением: два заседателя встретили нас с преступным равнодушием в остекленевших взорах. Пулевые отверстия 5,45 мм в стариковских телах и пятна крови на льняных рубахах полностью оправдывали их небрежность поведения.

Я снова не ошибся: эта веселенькая рождественская ночь сказалась для них конечной остановкой. Интересно, кто тот кондуктор, ссадивший столь грубо дедков с трамвая Жизни? У них ведь был надежный билет, дающий права бесплатного проезда?

Позабыв обо мне, внучек бросился к бездыханным телам. Я же проник в соседнюю комнатушку, откуда доносился странный и ритмичный стук. Заметил на тахте и полу следы крови, похожие на куски ржавчины. Открытые створки окна гуляли от порывов ветра.

Мной опять упущен шанс поприсутствовать в центре интересных событий. Оно и к лучшему. Потому, что сражаться с фантомами трудно.

Тот, кто поднял руку на "воров законе" либо до крайности силен, либо безумен. Кто? Али-бек и его разбойники? Краснострелочники? Или ещё кто-то? И где Сурок, из-за которого в аккурат я здесь нахожусь?

После того, как я успокоил внучка утверждением, что смерть дедулек была резва, как Орлиха в любовном угаре, мы осмотрели сарай и погреб. Поиски наши завершились удачей. Если то, что мы нашли, можно назвать так.

Я тиснулся в погреб и увидел в мертвящем свете лампочки кадушку, огромную и старую, в потеках рассола.

В кругу льда лежал темный вилок капусты. Это я так подумал, но, когда присмотрелся, понял – голова человека.

Сон в руку. Создавалось впечатление, что Суркова затолкали в бочку и заморозили, пытаясь привести в чувство.

Нет, это было не так: обезглавленное туловище горбатилось, кинутое в угол.

Я не испытывал никаких чувств, как естествоиспытатель, утвердивший себя в мысли, что эксперимент раньше или позже закончится именно так, а не иначе.

Возникает вопрос: почему моего юного друга уничтожили столь экзотическим способом? Для устрашения живых? И кто это сделал? Не удивлюсь, если это работенка янычар Али-бабы, ослепленного кровной местью.

Думаю, Чеченца уже ищут по Ветрово и его окрестностям. Скорее всего, Суркову предложили обмен: жизнь на информацию, и он поверил. А когда рассказал о наших приключениях на трассе, лишился головушки, как предмета, не представляющего никакой ценности для окружающего мира.

Остается только понять, что произошло потом? И где господин Шмарко? Не он ли махнул в окошко в горячечном желании спасти свою шкуру?

Не успел сделать шаг в нужном направлении, мгла снова укрывает путь. Необходимо во что бы то ни стало найти Шмарко. Живым или мертвым. Лучше обнаружить его в первом состоянии; трупы, повторюсь, угрюмы и молчаливы.

Я попытался узнать у внучка о местоположении "вора в законе", тщетно: Куркин был настолько опечален, что не мог сосредоточиться и ныл – он ничего не знает.

– Надо ехать, – сказал я, – если не хотим, чтобы на нас повесили дедков.

– Куда повесили?

– Сюда, – и сдавил юношескую шею, чтобы привести в чувство. – Им не помочь, а нам ещё пожить надо и не у параши.

Дедки продолжали смотреть на нашу суету с безразличием – остывали вместе с домом. Я удивился: внучек, почему глаза им не закрыл? Боюсь, признался тот. А жить не боишься, и протянул руки к лицам, ощутив на миг их погребной холод.

Эх, Сурок-Сурок! Его душа поймет и простит меня: разъезжать с обезглавленной и промерзлой куклой в багажнике не самая удачная затея. И я оставил куклу в погребе. Для диссертационных работ судмедэкспертов.

Пробившись к джипу, мы с юным Сусаниным загрузились и неспеша покатили в родной городок. Не торопились. Торопиться было некуда. Какая может быть гонка со смертью? А то, что костлявая, скрывающаяся за снежным саваном, поджидала одного из нас, сомневаться не приходилось.

Мечта идиота исполнилась – я проснулся в теплом овине, пропахшем овцами, молоком, коровьими лепехами и уверенностью, что наступающий день будет более удачным, чем тот, который сгинул, как путник на зимних ночных просторах.

Возвращаться домой и на дачу мне было не с руки – Али-бек ждал меня, как любовник ждет первого свидания.

Притомился, охотясь за призраками, и желания вступать в ближние бои с превосходящими силами неприятеля не возникало.

Переговорив с печальным внучком, отправились к его дружку Потемкину. Тот оказался малым понятливым и домовитым, не имеющий к роду царевых фаворитов никакого отношения из-за своей природной хлипкости, скуластости и конопатости.

Обо мне был наслышан, и поэтому хотел проявить самое сердечное радушие. Плач младенца в дому помешал это сделать немедленно. Я спросил про овин и получил подтверждение – он имеет место быть в хозяйстве. Туда и поспешили, за исключением младенца и супруги.

В сараюшке жили три овцы и корова. Мы нарушили аграрную идиллию: овечки затолкались, будто почувствовав волка, а пеструха шумно вздохнула и покосилась на нас большим солидоловым зрачком. Пока мы разбивали походный бивуак на духовитом сене, хозяин без лишних слов нациркал в цинковое ведерко молока.

В три часа ночи случился легкий ленч. С беседами по душам. Потемкин мгновенно уяснил возникшую неприятную для многих ситуацию и поинтересовался, чем он может помочь?

– Найти Шмарко, – сказал я. – И лучше живым.

– Поищем, – последовал неопределенный ответ.

Потом я уснул. Спал без сновидений, чутко, слушая дыхание животины и ветра. Затем на минуту сорвался в душистую сеном бездну, и очнулся от скрипа калитки и снега. В оконцо прорастало утро. Дыша на морозные узоры, я ощутил запах арбузных корок. Такой запах возникает от выпавшего за ночь снежка и предчувствия удачи.

И не ошибся – ранняя прогулка Потемкина по окрестностям дала результат. Меня ждали, но с одним условием – время разговора не больше пяти минут.

– Почему?

– Помирает Шмарко, – получил равнодушный ответ.

– Как это?

– Так, вчерась ж стрельнули, – сказал Потемкин. – И поморозился страшно.

Пришлось торопиться – госпожа удача грозила повернуться крутым бедром. Джип за ночь промерз, не машина – холодильная камеру. Плюхнувшись за руль, почувствовал себя пингвином на льдине.

Но, думаю, находился в более благоприятном состоянии, чем "вор в законе". Что произошло прошлой ночью в деревеньке? Узнаю ли? Зачем врать тому, кто готов предстать перед своим Создателем?

Мы выехали из дремавшей слободки на трассу. Утренний холодный диск солнца, мелькающий в черных деревьях, где ещё путалась ночь, напоминал колесико лимона, которое плавало в стакане чая, оставленного с вечера. Поля и небесная сфера сливались в единое целое, насыщенное свободным дыханием зимы.

Наша поездка была недолга, завернули на проселочную дорогу и пробились к новой деревеньке, тонущей корабликами домиков в снежных заносах.

Я полагался, что молва о бездыханности Шмарко преувеличена. И с этим мнением заступил в неказистый домик, скрипящий от дряхлости. Запах лекарств, крови и боли напомнил мне военный госпиталь в Ханкале.

На высокой койке со стальными набалдашниками лежал вор в законе, трудно узнаваемый из-за муки на лице. Дышал тяжело и порывисто. Сельский коновал наблюдал за пациентом. В углу сидела старушка в платочке и жевала пряник.

– Пять минут, – предупредил дедок-коновал, делая инъекцию умирающему. – Очень плох-с: почки, печень... И поморозился, бедолажный.

– Комара-то тридцать семь попов хоронили, три дня в колокола все звонили... – вдруг прошамкала старушка. – Отходит душа, так налейте нам вина...

Дедок в досаде отмахнулся на нее, а я увидел, как разлепились веки мертвеца, и плавающие во впадинах глазниц протухшие зрачки просветлели.

– Чеченец, – просипел, – ты ещё живой, братан?

– Живой.

– А я уже нет.

– Кто?

– Не знаю, – напряженно дышал. – Может... бобики*... в масках были... Кто-то чужой... Как ниндьзя...

* Бобик – милиционер (жарг.).

– Али-бек?

– Не... мы дружим... дружили...

– А Сурка сдали зачем?

– Джафара... замочили... Зачем?

– На войне как на войне, – ответил. – Как Али-бека найти?

– Он тебя сам... – попытался улыбнуться. – Ты, Чеченец, даже больше труп, чем я.

– Меня подставили с Лаптевым?

– Чуток, – на губах лопнул кровавый волдырь.

– Как это "чуток"? – не понял.

– Это к Хозяину, – сделал движение рукой к тумбочке. – От Шмарко, скажешь, от дубаря*... Сдох, скажи, и ничего не нашел... Чужие, скажи, ходют...

* Дубарь – покойник (жарг.).

Я увидел на тряпичной салфетке листок в клетку из школьной тетрадки, на ней – каракули цифр телефона.

– А кто Хозяин?

– Узнаешь, Чеченец, – на губах лопались кровавые пузыри. За спиной зашаркал дедок. – Может, он тебе и подарит жизнь... Еще раз, как Господь наш... – зрачки покрывались мутной пеленой. – Все, кажись, пиз... ц... – И вздернулся. – Ах, колесико... колесико...

– Мил человек, – услышал дедка. – Дай отойти ему, сердешному.

Взяв листок, поднялся с табурета. Я узнал многое и не узнал ничего. Хотя в руках находилась прочная, похоже, ниточка. У двери оглянулся – дедок тормошился у пациента, впрыскивая очередную инъекцию в надежде обмануть смерть, да её навязчивое присутствие чувствовалось. Показалось, что тень костлявой прочно заняла табурет, на котором только-только сидел я.

Последнее, что заметил: старушка в платочке, слюнявя пряник, беспричинно улыбается себе, как младенец погремушке.

У сарайчика хозяйственный Потемкин рубил дрова. Свежая щепа летела в стороны и вонзалась в снег.

– Помирает, – сообщил последнюю новость.

– Все там будем, – меланхолично заметил дровосек. – Кто прежде, кто позжее. Суета все, – и выудил из кармана предмет, мне знакомый: "колесико" из пяти тысяч долларов. – Вот такая вот история народов СНГ.

Вот о каком колесике припомнил покидающий этот мир. Интересно, о чем буду думать я, вляпавшись в подобное мероприятие?

Однажды моя душа улетала на берег вечности, по которому ходил легонький старичок, напевающий песенку о раскудрявом пареньке...

Когда эта нечаянная встреча случилась? Бог мой!.. Почти год назад, без нескольких дней.

Год назад я, мертвый, лежал под чужим холодным небом, где в прорехах облаков мелькало сырое исламское солнце. И снег был черный от сажи и молодой крови. И была неистребимая боль и мечта отдать жизнь за кусок чистого, утреннего, подмосковного снега.

Я присел у забора, слепил снежный комок и уткнулся лицом в него, словно желая стереть память о прошлом.

Год прошел как один день. И что могу вспомнить хорошего? Ни-че-го. Такое впечатление, что нахожусь на поле битвы и рядом со мной замертво падают те, кого любил, с кем дружил, кто должен жить и жить.

Мы обречены вечно находиться в пограничной зоне между светом и тенью. И не каждый способен сладить со своей тенью. Я почти научился сдерживать Чеченца от радикальных поступков, однако нет никаких гарантий в том, что он и впредь будет терпеть подобный контроль.

Мы с ним заступаем на другой уровень игры; если все происходящее можно так назвать. Уровень этот куда сложнее и опаснее. Такой, что все прошлое покажется детскими потешками.

И неведомо, как себя поведет Чеченец в сверхъестественных условиях, равно как и бывший десантник, всегда помнящий, что он из 104-й героической дивизии и бригады "тарантулов". А тарантул в условиях безысходности способен уничтожить сам себя.

Куда ни кинь, всюду клин. Остается лишь надеяться, что нашей сладкой парочке удача осклабится и мы достойно вырвемся из всех подлых ловушек.

Я сел в джип, повернул ключ зажигания – куда? Ехать в столицу на войну был не готов. Искать по телефону Хозяина тоже. Устал, что казалось, и тень моя притомилась и просит сделать паузу между боями.

Когда выкатил на скоростную магистраль, понял: нахожусь близ городка, где проживает отец, мной благополучно забытый. Как он там ладит с женщиной по имени Маша? По-прежнему любовь до гробовой доски? И батя для общего успокоения нервной системы считает считалочку? Не заехать ли к ним, чтобы куснуть кусочек домашнего счастья? Почему бы и нет? Куплю рождественского гуся на местном базарчике и ввалюсь в гости. Даже приговоренный к смерти имеет право на исполнение последнего желания.

... Дальний городок, неустойчиво плавающий в промороженной утренней изморози, был покрыт инеем и казался хрустальным. Жаль, усмехнулся я, что в нем не живут хрустальные душой люди.

Там, где появляемся мы, петляют в никуда расшибленные, ржавые от песка дороги, разрушаются дома в помоечных заржавелых подтеках, текут отравленные, заржавленные нечистотами реки и в свободное небо тянется ржавчина дыма.