Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Надо ехать, Эник, – сказала Наташа.

– Я знаю – в храм, – ответил Лю.

– Откуда знаешь?

– А вот этого не знаю. Поехали. – Потом вдруг остановился, упал на колени перед образом Спасителя и сквозь выступившие слёзы прошептал: – Благодарю Тебя, Самый Добрый и Самый Светлый, благодарю за то, что Ты мне дал время. Благодарю Тебя за то, что Ты дал мне моих любимых… Прости меня… грешного.

Наташа смотрела на него с изумлением и любовью.

– Наверное, я уже опоздал? – Лю обернулся к любимой супруге.

– Учись, словно не можешь обрести и будто опасаешься утратить, – неожиданно ответила она любимым изречением Конфуция.

3

«Дорогой мой Михаил Давыдович.

Вот и закончились наши споры-дискуссии. Когда ты будешь читать это письмо, всё уже закончится, и всё уже начнётся. Прости мне грешному мою злую иронию. Просто прости, и ни о чём не спрашивай, как и я прощал тебя. И обязательно приходи ко мне. Спорить нам уже не о чем, а помолчать вместе порой важнее. Помнишь тот уголок в семнадцатом секторе кладбища, где сосновый бор похож на вход в изумрудный грот? Там у самого входа я купил себе земельки и, чтоб никого не обременять, сам вырыл могилку. Не знаю вот только, долго ли придётся там почивать. По-моему, совсем чуть-чуть, даже по нашим меркам.

А помнишь, дружище, как я поставил тебя в тупик в самом начале нашего знакомства? Я просто спросил тебя: готов ли ты умереть за своё знание, за свою истину? И ты растерялся… Ты и не думал умирать за что-то! Для тебя вообще не было ничего, за что можно умереть. Главной твоей самоценностью была твоя собственная жизнь. А я рассказал тебе, как все апостолы, кроме Иоанна, пошли на крест. А ему Сам Господь не велел… Можно и так выразиться… Не то чтобы ты не знал об этом, но ты просто никогда не задумывался: почему они это сделали? Чтобы обмануть миллиарды будущих поколений? Какие блага и богатства они получили за свои гонения и страшную смерть? И тысячи мучеников последовали за ними. Так могли умирать, только владея жизнью. Так могли умирать только видевшие и верившие в Воскресение. А ты ничего не смог мне ответить…

Трудно с вами спорить – с не читавшими Евангелие. Вы ведь если и читали, то с точки зрения научного критического анализа. А читать надо было не только умом, но и душой. Духом. Да и анализ у вас был не критический, да он и не анализ вообще… По принципу: я не читал, но по существу вопроса могу сказать следующее…

Но прости, прости… Ты прочитал. Из друга ты стал мне братом. Но вопросов и сомнений у тебя ещё прибавится. Ты снова вернёшься к своему поиску источников добра и зла. Теперь тебе трудно будет понять – откуда взялось зло, если Бог – это Любовь, если Он благ, если Он напитывает творение добром. И снова будет опасность скатиться в манихейство или застыть в теодицее. Оставь ты этих Лейбницев и Гольбахов на их сковородках. А Вольтера в его котле. Куда им против неграмотного нашего батюшки Серафима, называвшего себя убогим. Убогим, чуешь? У Бога…

И не повторяй за Иваном Карамазовым: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять», – потому что ты, Миша, умнее. Был бы глупее, я бы с тобой разговаривать не стал. Детский это вопрос, почему Бог попускает быть злу, и задают его те, кому то самое зло оправдать хочется, как и собственные грехи. Это в нашей природе: сам сидишь в грязи, мазни другого. И добро можно сделать так, что оно обратится злом. И благими намерениями, сам знаешь, куда дорога вымощена.

С моей гробокопательской точки зрения, всё просто. Зло – не сущее. Зло – приобретаемое качество. Качество, от которого мы не можем избавиться со времён прародителей. Если приводить пример с миром неодушевлённым, то, скажем, так: лежит кирпич, его можно положить в фундамент дома, а можно взять и обрушить на голову человека. Улавливаешь? Но ты скажешь – вернись к живому. Вернусь к человеку. Наглядным примером я бы назвал жизнь младенца. Да и Христос говорил: будьте как дети. Потому как младенцы ещё не обрели целиком этого качества! Вкуса его не знают. Пользоваться им со всеми нашими ухищрениями и самооправданиями не умеют.

Источником этого качества является в основном гордыня. Что ещё? Зависть и недостаток смирения. Как у нас с тобой. Странный мы народ: нам показали дорогу к Свету, а мы начинаем искать источник темноты. Ну что ж, хорошо, ищем. Везде ищем. Только не внутри себя. И меряем мы всё своим маленьким человеческим мерилом, своей коротенькой жизнью. И не ропщем, а кричим с упрёком в небо: а почему у нас тут младенцы умирают?! Ась?! И никогда не поймём со своей материалистической кочки, что лучше для младенца: успеть нагрешить, как мы, или пополнить число близких Богу?

Нет, я тебе не говорю, чтоб ты перестал мыслить. Но ты вспомни, как ты уравнял добро со злом и что с тобой было. Ницше своего любимого вспомни. Сумасшедшему путь назад заказан. Можешь представить себе покаяние умалишённого? То-то же.

И всё же проще вторить Сократу: я знаю, что я ничего не знаю… Но есть те, кто и этого не знает.

В последнее время всё труднее было говорить с людьми о Боге. Они были не просто слепыми и глухими, они отвергали Его. Земля превращалась в детдом. Нет, в интернат для сложных подростков. Безотцовщина. Точно так же, как бытие Божие было очевидным для меня, для них было очевидным его отсутствие. И вся эта огромная машина пропаганды, льющая грязь в небо…

И всё равно нужно было любить людей… Я так и не научился. Я, наверное, больше их жалел. Сколько любви помещается в жалости? Можно ли назвать жалость частью милосердия? Я и на кладбище пошёл жить и работать, чтобы научиться любить людей…

Помнишь, Миш, ты у меня спрашивал, что произошло с китайцами? Всё забывал тебе рассказать. На Алтае мне рассказывали такую то ли легенду, то ли историю… К главному китайскому генералу пришёл русский монах-старец. Пришёл с упреждением. «Вы, – говорит, – из-за того, что вашей земли стало меньше, решили пойти на Россию, взять то, что вашим никогда не было. Так вот, знайте: придёте как враги, умрём все, но не сдадимся, придёте как православные христиане, встретим как братьев в беде и поделимся всем, даже последним. Христос приходил спасти не только Иерусалим, не только нас, но и вас…» Говорят, генерал попросил, чтобы старец пересказал ему Евангелие, и был очень поражён услышанным. «Насколько ты веришь, старик, что Иисус воскрес?» – спросил он. «Настолько, – ответил старец, – что готов умереть за это прямо сейчас. А ты, – в свою очередь спросил старец, – готов умереть за идею убить как можно больше людей и гореть в вечном огне? Прямо сейчас?» Генерал не испугался, не робкого десятка был, умирать их учили, но крепко задумался. Говорят также: генерал ответил ему словами Конфуция: «Когда кого-либо все ненавидят, это требует проверки; когда кого-либо все любят, это требует проверки». И старец улыбнулся и сказал: «Если бы я мог своей смертью здесь доказать что-то, как это доказывали первые христианские мученики, то вот он я, в твой власти. Но вспомни другие слова великого философа, которого ты процитировал: «Не уступай возможности быть человечным даже своему наставнику». Если ты прольёшь реки крови, то ты прославишься как полководец в своей стране. Если ты победишь без войны, и победишь, в первую очередь, самого себя, то ты прославишься как мудрый правитель во всём мире». Генерал улыбнулся и снова процитировал Конфуция: «"В делах под небесами благородный муж ничем не дорожит и не пренебрегает, но следует тому, что справедливо". А ты – хитрый старик, и лицо у тебя при этом отнюдь не доброе, а суровое…» «"Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица", – вновь ответил словами Конфуция старец и добавил: – Вот видишь, я знаю, с чем ты можешь прийти, Маркса или Мао цитировать не буду. Почему бы тебе не знать, куда ты собрался идти?»

Не знаю, что в этой истории правда, а что – вымысел. Но результат тебе известен. Они крестились целыми армиями. И я тоже вспомнил Конфуция: «Далека ли человечность? Едва к ней устремлюсь, она ко мне приходит». И вспомнил батюшек, которые учили китайский язык, а над ними потешались. Зачем? – спрашивали их. А они отвечали: а как бы без Кирилла и Мефодия мы узнали о Спасителе? Слово в начале было, помнишь?

Знаешь, я похож на деревенского дурачка, которому в руки упал с неба алмаз, а он бросил его в навозную кучу. Потом пожалел о нём и перерыл всю эту кучу, чтобы найти драгоценный камень. Можно ли при этом не вымараться?

Ты всё спрашивал меня: в чём квинтэссенция всех моих убеждений? И что я мог ответить человеку, не слышавшему в себе слов Спасителя? А теперь вот отвечу просто и ясно. «Господи, милостив буди мне грешному». Вот и всё. Дальше иди сам.

Ты, конечно, нервничаешь. Ты думаешь, я знал, чем всё это кончится, во что выльется? Сценарий не мой, не забывай об этом. Если посмотришь предсказания старцев, то, с одной стороны, ужаснёшься, с другой – останется надежда. Загляни в Ветхий Завет. Там есть книга пророка Ионы. Небольшая в сравнении с другими. Зачем? Чтобы узнать и помнить: Ниневия была помилована… Чтобы не путать данность, предопределение и милость Божию.

Многое хочется тебе сказать, дорогой Михаил Давыдович. И всегда кажется, что не сказал главного. Хорошая мысля, как говорят в нашем народе, приходит опосля. Хорошо, если вообще приходит. Ну, мне пора…

Найдёшь меня в морге с тремя пулевыми отверстиями. Не признавайся, что ты меня знаешь. Замучают досужими допросами. Незачем это. Письмо это я отправил тебе тремя днями раньше по обычной почте. Единственное: попроси у них мою тетрадь, якобы для изучения. Не хочу, чтобы записи мои толковали превратно недалёкие журналисты. Смеяться – пусть смеются, к этому я привык. Да вот не до смеха скоро будет.

И помолись за меня. Ты же знаешь, помолиться за меня некому. А я там за тебя буду. Не потеряй, что обрёл.

Твой Макар».

4

– Колокол! Бабушка, колокол! Слышишь?!

Галина Петровна не торопясь села в кровати.

– Ночь вроде.

– Бабушка, нас учили, что раньше на Руси у людей часов не было, вся страна жила по колоколам.

– Ну да, ну да…

– А чего ночью звонят?

– Это не Феодосий звонит. Точно не Феодосий, – насторожилась та. – Неумёха какой-то звонит. Не поймёшь, набат или благовест. Скорее набат.

– Зачем?

– Если набат, значит, созывают всех.

– Мы туда пойдём? И что? – Даша напряглась, ей очень не хотелось идти куда-то ночью.

– Зовут – стало быть, пойдём.

– Сейчас?

– Сейчас. Историю изучала, знаешь, что просто так звать не будут. Давай-ка хоть помолимся чуток и отправимся…

– Я спать хочу.

– Ну так, в интернете висела или с Артёмом разговаривала?

– Ба-аб…

– Пойдём к иконам. Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…

– Баб, мне кажется, это уже было, – поделилась Даша сомнениями, когда они уже шли по улице.

– Кажется – крестись, – буркнула Галина Петровна, которую и без того мучили тревожные мысли.

– Надо было такси вызвать.

– Всё бы вам с комфортом. Такси нынче десять буханок хлеба стоит.

– Ты бы всё экономила!

– Войну переживёшь – тоже экономить будешь.

Так, препираясь, и шли по пустынной улице. Обе старались не обсуждать растущее с каждым шагом тревожное состояние.

– Ба-аб, – Даша потянула «а», чтобы придать значимость вопросу, – а папа действительно в Бога верил?

– Верил – даже не то слово. Он точно знал. У него научные доказательства были. И он говорил о них.

– И что, он все заповеди соблюдал?

– Ну… – приостановилась Галина Петровна, – праведником он не был, но за Истину готов был на всё.

– Потому его преследовали?

– Потому.

– Он не боялся?

– Боялся. Кто ж не боится? Но знание Истины даёт такую силу!

– А мама?

– А мама верила ему.

– Почему они меня к тебе отправили?

– Я уж сто раз тебе говорила – боялись за тебя. Для себя-то они всё решили, а ты должна была решить для себя.

– Я помню, когда маленькая была, папа пришёл домой и выпил целую бутылку водки…

– Ну, – вздохнула бабушка, – это по-русски… Он иной раз и две мог.

– Я спросила у мамы, зачем он так сделал, а она ответила: потому что он устал разговаривать со слепыми и глухими. Я тогда ничего не поняла… А папа… Он порой взрывался… Но потом успокаивался, обнимал меня, пытался мне что-то втолковать.

– Отходчивый…

– Ага… Я на него похожа?

– Похожа. Но лучше бы ты была похожа на свою терпеливую мать. Это для женщины важнее.

– Да ну! Не буду я всю жизнь поддакивать!

– Смотря чему.

– Да хоть чему!

– Опять начинаешь?

– Да не начинаю я ничего.

Обе замолчали. Даша демонстративно перешла на другую сторону улицы и вдруг сообразила, что в обычный день сделать это было бы непросто из-за потока машин. Бабушка шла впереди и что-то шептала себе под нос: то ли ругала внучку, то ли молилась. Возможность не разговаривать с Галиной Петровной Даша использовала для того, чтобы осматриваться. Она пыталась найти присутствие жизни за оконными занавесками домов, во дворах, в офисах… Совершенно внезапно услышала из проулка музыку. В известном ночном клубе бархатно ухал сабвуфер. Поверх «бум-бума» тараторил что-то через синтезатор певец.

– Ба-аб! Слышишь?!

– Чего?

– Музыку!

– Какую ещё музыку?

– Точно! Это было! – теперь Даша была уже уверена. – Постой-ка…

– Ты куда?! Не ходи туда!

– Да подожди, баб, я проверю…

Даша смело шагнула за двери клуба, не обратив внимания на то, что на входе не дежурят, как водится, плечистые охранники. Музыка в зале оглушала. У барной стойки толпился народ. В центре зала лениво «выламывалась» молодёжь.

– Как будто ничего не случилось… – сказала себе Даша.

– А что должно было случиться? – к ней тут же подошёл обаятельный молодой человек, чуть старше её.

– Ничего. Просто колоколов здесь не слышно.

– Зато слышно хорошую музыку.

– Фрутимер… – вдруг вспомнила Даша какое-то странное слово.

– Ты меня знаешь?

– Слышала.

– Фрутимер – это типа кличка. Потому что мой отец заведует всеми фруктово-овощными базами. Тупо, наверное, звучит, да? Девчонки называют меня Фрутик.

– Ладно, привет девчонкам, Фрутик. – Даша повернулась к выходу и собралась уходить. Её не оставляла мысль, что она забывает нечто очень важное.

С бабушкой столкнулась в дверях, запнулась, чуть не сшибла её с ног. Хотела по привычке выругаться на порожек и на всё заведение в целом, но неожиданно для себя удержалась.

– Это точно было! – вспомнила Даша.

– Ух… – бабушка успела заглянуть внутрь. – Раньше хоть танцы были, а теперь точно пляски бесовские.

– Не грузись, баб, пойдём быстрее.

– Пойдём…

И тут Дашу вдруг осенило.

– Баб? – девушка остановилась. – Вот если что-то там случилось, мы-то идём, а как те, которые в больнице?

– Гм… – остановилась следом Галина Петровна. – Ну, службы же всякие есть. Эм-че-эс.

– Думаешь, кто-то вспомнит?

– Не знаю, – растерялась бабушка, – для начала надо узнать, чего это по ночам в колокола бьют.

– Баб, а если это Конец Света?! – спросила вдруг Даша.

Галина Петровна пожала плечами, внимательно посмотрела на внучку, так, будто раньше чего-то в ней не замечала.

– Ну… если Конец Света, значит – Конец Света. И за это – слава Богу. Отмучились, значит. К тому всё и шло.

– Баб! Ты так говоришь, как будто сериал посмотрела и в конце дождалась, что главного злодея прищучили!

– Может, и так…

– А жить-то когда?!

– Так, может, жизнь только начинается.

– Баб, да что ты такое говоришь! А любовь?!

– Там, что ли, любовь? – бабушка кивнула на дверь ночного клуба.

– Ну что ты меня всегда такой… даже не знаю какой выставляешь…

– Вот видишь, – обняла Галина Петровна внучку, – опять ругаемся. Уж чего нельзя, если Конец Света, так это ругаться.

– Не, баб, не ругаемся, – прижалась к ней Даша.

– Не ругаемся, – со вздохом согласилась Галина Петровна.

5

Михаил Давыдович понял, что его разбудил колокол. Утро? Да нет… За окном – ночь. Да что там у них?

Отжался от подушки и почувствовал под рукой книгу. Приблизил к глазам – Новый Завет. Было твёрдое осознание, что он прочитал её целиком. Неужели получилось? Если спал – кем проснулся? В голове – как будто остатки странного сна. И самое неожиданное – жуткое, давящее чувство – как будто наступили последние времена. Откуда оно пришло? Из споров с Макаром? О чём напоминает колокол? По ком звонит?

Профессор подскочил с кровати и вырвал из ровного ряда с полки томик Хемингуэя. Зачем? Чтобы вспомнить, по ком звонит колокол. Открыл наугад в конце, будто гадал, и стал думать вместе с умирающим Джорданом: «Как ты думаешь, кому легче? Верующим или тем, кто принимает всё так, как оно есть? Вера, конечно, служит утешением, но зато мы знаем, что бояться нечего. Плохо только, что всё уходит. Плохо, если умирать приходится долго и если при этом очень больно, потому что это унижает тебя. Вот тут тебе особенно повезло. С тобой этого не случится». Почему так явственно казалось, что Джордан, остающийся один на один с врагом, жертвующий собой ради друзей, живёт где-то внутри?

Метнулся в начало и выхватил глазами знаменитый эпиграф из Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по тебе».

– Кто станет сберегать душу свою, тот погубит её; а кто погубит её, тот оживит её…– слова апостола Луки любил повторять Макар. Профессору показалось, что и сейчас не он повторил их, а Макар, который находился где-то рядом.

По ком звонит колокол? Представилось вдруг: в комнату входит жена… потом Таня… потом маленький мальчик…

Захотелось выброситься в окно. На то самое место… Потому что уровень причинённой близким людям боли резко зашкалил. Профессор даже присел на корточки от такого удара в самое сердце. Совесть не высказалась, совесть выкрикнула. И вспомнились ещё полные аудитории, и внимающие ему студенты, и он – велеречиво уравнивающий добро со злом, Христа, в муках жертвующего Собой, с теми, кто кричал: распни Его, распни!..

– Разве можно такое искупить? – с горечью спросил Михаил Давыдович у Макара, которого представлял рядом.

И только знаемый теперь страх иудиной смерти сдерживал его от полного отчаяния.

Поднимаясь с охами и ахами на ноги, зацепил рукой дистанционный пульт телевизора. Случайно нажал. И в дом метнулась с экрана жуткая ночная жизнь города. «Криминальный курьер» равнодушно перечислял убитых, раненых, избитых, кражи, аварии… Профессора передёрнуло от плеча до плеча, он хотел было выключить телевизор, но вдруг замер. Дикторша почти нараспев сообщала:

– Кладбищенский копаль Макар, известный в городе как юродивый, предрекавший скорый Конец Света, был найден мёртвым на въезде в город, недалеко от кладбища. Он был убит тремя пулями из пистолета «Макаров»…

Профессор медленно опустился на постель.

– Многим известны проповеди этого кладбищенского служителя, с которыми время от времени он являлся в город, призывая людей к покаянию. В остальном, он вёл жизнь отшельника и мало с кем общался. В его каморке на кладбище найдено большое количество пустых ёмкостей из-под алкоголя, что ещё раз подчёркивает степень его заболевания, Библия, а также тетрадь с какими-то записями. Их сейчас исследуют следственные органы. Для подробного изучения записей этого человека потребуются, как сообщили нам в пресс-службе УВД, специальные знания. Но, по сути, они напоминают проповеди религиозного фанатика, коим являлся человек, известный в городе как кладбищенский Макар. В агентстве ритуальных услуг сообщили, что Макар был ответственным, исполнительным работником и нареканий к нему никогда не было. Версий убийства пока две: юродивый стал случайным свидетелем преступления или знал что-нибудь о тайных захоронениях организованной преступности.

Кадр прыгнул, и профессор увидел на шоссе растерянного человека в свете фар патрульной машины.

– Другой удивительный случай сегодняшнего вечера: на пригородной трассе был задержан заместитель главы администрации города Леонид Яковлевич Садальский. Он находился в состоянии явного аффекта и не мог объяснить, как он здесь оказался, а главное – откуда в его руках пистолет «Макаров» с пустой обоймой. В данный момент стражи порядка проводят баллистическую экспертизу этого оружия, чтобы определить его принадлежность. Господину Садальскому оказывается необходимая медицинская помощь. А у нас следующий сюжет…

Профессор выключил телевизор. Пустота заполняла собой пространство. Она множила сама себя. Она набухала и распирала стены. Мир вот-вот должен был взорваться. Или хотя бы треснуть и развалиться на части. Новый большой взрыв был чреват пустотой. Чёрная материя обретала качество.

– Откуда берётся зло, если Бог благ? – спросил профессор пустоту, и очень хотел услышать ответ Макара.

– Бом-м-м! – ответил колокол, и пустота отступила, звонкий баритон буквально прибил её к полу и расплющил.

– Бом-м-м!

Нужно было идти туда. Михаил Давыдович вдруг вспомнил, с какой надеждой рассказывал Макар о том, как Господь чудесным образом соберёт в последние дни верных.

– Бом-м-м!

А может, так и соберёт? Колокольным звоном?

– Бом-м-м!

Неровно как-то бьёт. Аритмия. Оттого тревожно…

– Бом-м-м!

Спускаясь по лестнице, профессор заметил конверт, который торчал из его почтового ящика. Почтальоны теперь специально так делали, чтобы редкие письма не залёживались, потому как люди почти перестали выписывать журналы и газеты и уж совсем не писали друг другу писем. Эсэмэсили. Емылили. Михаил Давыдович потянул конверт и узнал почерк Макара.

– Бом-м-м!

Пустота отступала. Профессор ещё раз посмотрел на конверт. На глаза выступили слёзы.

– Нет пророка в отечестве своём, – повторил древнюю истину Михаил Давыдович.

– Бом-м-м! – ответил колокол.

6

Они сидели за столом в небольшой избушке. Иоанн и Пантелей. Ели ржаной хлеб, выпеченный Иоанном, и запивали клюквенным морсом из деревянных кружек. В доме не было ничего, что напоминало бы о современной цивилизации. Русская печь, пара лавок, много разве что табуреток – дюжина, и длинный стол, за которым они и сидели.

– А почему морс, отче? – спросил Пантелей.

– Потому что здесь не растёт виноград, – улыбнулся Иоанн.

– А как работать в темноте?

– Есть свет, который не нуждается в энергии.

– Свет… – задумчиво повторил Пантелей. – Им было страшно, ведь они принимали такую мученическую смерть? – вдруг спросил он.

– Было больно и страшно. Но они слышали прямо от Него: Да не смущается сердце ваше и да не устрашается.И слышали другое: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.

– А я боюсь больше всего…

– Я знаю, – тихо улыбнулся старец, – больше всего ты боишься обидеть людей…

– Наверное, я трус, – тоже улыбнулся Пантелей.

– Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю, – напомнил Иоанн слова Нагорной проповеди.

– Наследуют землю, – повторил Пантелей, – значит, земля будет?

– Новая земля и новое небо…

– А трудно это – говорить на всех языках? – Пантелей смущался своих детских вопросов, но у него их было очень много, и все получались детскими.

– Нетрудно, – Иоанн встал, закрыл глаза и возложил ладонь на чело Пантелея, – и у тебя получится… Просто говоришь, и всё. Язык условен, смысл не условен. Доброе на всяком языке звучит как доброе.

И Пантелей вдруг почувствовал, как его окатило мощной тёплой волной – с головы до ног, тёплым лучом пронзило сердце и внутри стало необычайно светло. Так светло, что можно было смотреть внутрь себя. И заглянув туда, Пантелей запоздало спохватился:

– Меня любит девушка и хочет выйти за меня замуж.

Иоанн вздохнул и перенёс руку на плечо молодого доктора.

– Люби её как сестру. Ты же и сам знаешь, вы с ней – не одно.

– Ей будет больно…

– Будет больней, если не будете как одно.

– А та, которая пришла сейчас? – Пантелей стыдливо опустил глаза.

– Поступай так, как говорит твоё детское сердце. С тех пор как ты принёс птицу, ты нисколько не изменился.

– И вы, отче… Нет, вы даже будто помолодели, – засомневался Пантелей.

– Мне Бог не велел, а ты сам смог.

Тихая их беседа длилась бы и длилась, но вот где-то не так далеко ударил колокол. Раз, ещё раз…

– Это в том монастыре? – прислушался Пантелей.

– Нет. Это зовут тебя, – ответил Иоанн. – Пора…

– Мы ещё увидимся?

– Мы все увидимся.

Пантелей встал и робко обнял старца. Закрыл глаза. Уходить не хотелось. Здесь был ни с чем не сравнимый покой. Единственный, который даёт понимание гармонии мира, её чувство. Но колокол звал.

Пантелей встрепенулся, вскочил с дивана и осознал себя в ординаторской. Осмотрелся, как в чуждом мире, и от неожиданности сел. Бой колокола пробудил его снова. Сердце сжалось: а вдруг не получится успеть?

Он выбежал в коридор и чуть не сбил с ног маленького мальчика.

– Колокол! – сказал тот.

– Серёжа?!

– Ага… Зачем звонит колокол? Ночь ведь. Темно.

– Колокол звонит к свету, – успокоил его, присев на корточки, Пантелей. – Сейчас мы что-нибудь придумаем. С кем бы тебя оставить? С кем?.. – Он только начал оглядываться, кого бы позвать, но знакомый голос опередил его.

– Со мной. – В коридоре стояла Даша с детской книгой в руках.

– Даша?!

– Я не понимаю, что, как, где, как ломаются время и пространство?.. – торопливо начала говорить девушка.

– Это не важно, – перебил её Пантелей. – Важно… что ты… что я…

– Беги, – теперь она перебила его. – Ты лучше всех знаешь, что делать.

Пантелей моргнул в знак согласия и, потрепав Серёжу по голове, помчался вниз. Он выбежал из больничного парка на улицу и чуть не попал под огромный двухэтажный автобус.

– Ты что, доктор, по своей больнице соскучился?! – из-за руля спрыгнул на асфальт раздосадованный водитель-кавказец.

– Нам нужен автобус, чтобы перевезти больных, – сказал на лезгинском доктор, а водитель, в свою очередь, потерял дар речи. Он был уверен – перед ним типичный славянин.

– Ты откуда? – наконец смог сказать Тимур.

– Отсюда. Так что с автобусом? Вы поможете?

– Вообще-то я рейсы между городами делаю. У нас с братом фирма…

Тимур всё больше терялся. Теперь он всматривался в доктора, и черты его лица казались ему знакомыми.

– Знаешь, мне надо Селиму позвонить, – он стал хлопать по карманам, пытаясь нащупать мобильный телефон.

– Не надо. Он бы помог не думая. Ведь так?

– Куда ехать?

– К приёмному.

– А куда везти?

– К храму. Слышишь – звонят.

– Что, сегодня праздник, что ли, какой-то у христиан? Постой, мне кажется, я тебя уже возил. Точно возил! – Тимур прищурился, пытаясь в темноте рассмотреть лицо Пантелея.

– Если кажется – надо креститься, – улыбнулся Пантелей.

– Э-э! Я – мусульманин! – напомнил Тимур.

– Так поедем ещё раз? – испугался Пантелей, что обидел человека.

– Поедем, сказал же. Откуда язык знаешь? У тебя родственники в Дагестане?

– Братья.

– Братья? – озадачился Тимур. – Издеваешься?

– Нисколько. Будем говорить или поедем?

– Да поедем, поедем! Но я тебя точно знаю! Точно!

– Надо помочь…

– Надо – поможем…

7

– Батюшка, зачем звонят-то? – спрашивали прихожане отца Сергия. – Всполох или что?

– Зачем звонят? – переспросил батюшка. – Яко да вси слышащие звенение его, или во дни или в нощи, возбудятся к славословию имени Святого Твоего… Другого не знаю. Или сами не знаете, отчего на Руси в колокола звонят? Верных собирают.

– Кто хоть там?

– Что за человек? Не Феодосий это… Феодосий вон только пошёл.

– Никонов там, – угадал батюшка. – Олег Николаевич.

Олег в это время отпустил язык большого колокола. Гул последнего удара ещё полнил собой пространство, но какой-то мужичок из соседнего дома, едва дождавшись долгожданной тишины, высунувшись в окно, крикнул:

– Э, клерикалы! Фанатики! У вас что, не все дома?! Какого долбите?! До Рождества ещё как до морковкина заговенья! Народ спит, между прочим! Лицензию на звон получили?! Я щас сам позвоню куда надо!

Никонов с явным непониманием посмотрел в его сторону. В действительности, он не всё слышал. Только какие-то обрывки. В ушах ещё звучал баритон праздничного колокола. Он посмотрел вниз. Площадь перед храмом была забита людьми.

Сколько прошло времени?

Пытался разглядеть внизу Ксению и Алёну. Не увидел. Зато увидел отца Сергия. И на миг усомнился. А вдруг ошибся? Что тогда скажет этим людям?

В это время на стоянку перед храмом въехал двухэтажный туристический автобус. Прошипел тормозами, словно сдулся. Сначала из двери выпрыгнул на землю мальчонка. Кудрявый. Было видно даже с высоты звонницы. А вот из водительской дверцы насторожённо спустился кавказец.

– Званые… верные… – забурчали, заталдычили. – Батюшка, глядите, тут случайные люди, – запричитали ревнительницы – храмовые старушки.

– Когда это у Господа что случайного было? – враз осёк отец Сергий.

– Это в современной науке всё случайно, – поддержал его приходской староста.

– Что делать-то, батюшка? – не унимались некоторые.

– Ночь-полночь, зачем звали?!

Отец Сергий внимательно смотрел на колокольню, а Никонов тревожно смотрел на горизонт.

– Что делать, что делать, – спокойно, но очень громко сказал иерей, – раз собрались – молиться.

– Зря, что ли, пришли? – крикнул ещё кто-то с дальних рядов.

– Если кто пришёл зря, идите домой, – отрезал батюшка. – Владимир Иванович, идите, храм открывайте, – обратился он к старосте, – а мы пока здесь начнём. – И возвысил голос: – Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…

И площадь подхватила…

Никонов увидел, как на юго-востоке полыхнуло огромное зарево, много больше и ярче зарницы, огонь вмиг охватил небо, и стало светлее, чем днём. Казалось, что всё вокруг горит, не горит даже, а само становится огнём, и лишь купола – золотые луковки храма – рассекают всепоглощающий свет-огонь, и он зонтом рассыпается на миллиарды корпускул, но на тех, что стоят на площади и возносят молитву, они не падают.

– Господи, помилуй! – отвечало многоголосие молитве священника.

– Это Конец или Начало Света? – изумился пожилой растрёпанный бородач, поднявшийся на звонницу раньше Феодосия.

Михаилу Давыдовичу человек в камуфляже показался похожим на Макара, и он бросился по ступенькам наверх. Никонов оглянулся, и запыхавшийся профессор вдруг понял, что этого человека он тоже знает.

– Увидим, – ответил Олег.

– А мёртвые встанут?

– Что?

– Мёртвые встанут? Макар говорил, что мёртвые встанут.

– Это не Макар говорил.