Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Вы слышите Глас Божий? – спросил я их.

Скептическая тишина была мне ответом, да сказал кто-то: «Вроде он пьян», и Давыдыч без обиняков поддержал: «Он всегда пьян, но это не мешает ему обыгрывать меня в шахматы».

И что я им мог сказать? Что апостол Пётр считал пророчество Иоиля сбывшимся на апостолах? А тьма, поглотившая мир, – это тьма над Голгофой во время Распятия? Я им говорил про Иоиля, чтобы каждый из них слушал, а не полагался на кого-то. В новостях не скажут: вот, грядёт Царство Божие. Точно не скажут.

И тогда я крикнул им словами Исаии:

– Рыдайте, ибо день Господа близок, идёт как разрушительная сила от Всемогущего.

– Сколько же можно!

– Опять гореть в аду!

– Ты доброго чего скажи!

– Что он может сказать доброго, он могильщик…

И тогда я прочитал им то, что помнил из пророка наизусть: Он будет судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьёт нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина. Тогда волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком; и телёнок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детёныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море…

– Ну прямо рай какой-то, – скривился интеллигент, который один знал, что ему делать и как правильно жить.

Но стоявшая рядом женщина с простым и открытым лицом спросила:

– Что же делать?

И я ответил:

– Тысячи лет прошли с тех пор, как пророк Исайя обратился к людям. Видимо, мало что изменилось, потому что так это похоже на наш мир: И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетённого, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю. Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречётесь и будете упорствовать, то меч пожрёт вас: ибо уста Господни говорят. Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы. Серебро твоё стало изгарью, вино твоё испорчено водою; князья твои – законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них.

– О! Как про Москву, – вставил кто-то…

– Да нет, про Вашингтон!

– Иерусалим…

Но я продолжал:

– Посему говорит Господь, Господь Саваоф, Сильный Израилев: о, удовлетворю Я Себя над противниками Моими и отмщу врагам Моим! И обращу на тебя руку Мою и, как в щёлочи, очищу с тебя примесь, и отделю от тебя всё свинцовое; и опять буду поставлять тебе судей, как прежде, и советников, как вначале; тогда будут говорить о тебе: «город правды, столица верная». Сион спасётся правосудием, и обратившиеся сыны его – правдою; всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся. Они будут постыжены за дубравы, которые столь вожделенны для вас, и посрамлены за сады, которые вы избрали себе; ибо вы будете, как дуб, которого лист опал, и как сад, в котором нет воды. И сильный будет отрепьем, и дело его – искрою; и будут гореть вместе, – и никто не потушит.

– Ну тогда скажи, что по-твоему идёт не так, не по сценарию? – спросил дотошный дядька в робе.

– Я не читал сценарий. Автор поделился им частично устами Спасителя и через пророков. С моей точки зрения, в России апокалипсис не достиг апогея. Хотя всё к тому шло. Бионавигационные чипы ставили добровольно, по желанию. Пока. А должно было быть в обязательном порядке. Ну, и я уже сказал – мёртвые не встали.

– Так что же нам делать?

– Молиться! – ответила за меня благообразная старушка и потянула за руку к воротам храма великовозрастную внучку.

– Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетённого, защищайте сироту, вступайтесь за вдову… – добавил я словами пророка.

– Да мы тут теперь все вдовы, – махнула рукой усталая женщина.

– Пока что из всех нас по словам пророка действовал только этот парнишка-врач.

– Ну так давайте организовывать жизнь, если её сколько-то осталось, – предложил работяга.

И все переключились на Никонова.

– А в магазинах брать что-то можно? Без денег? – поинтересовалась усталая женщина.

– Можно, – ответил Никонов, – но важнее подумать о том, как сохранить хотя бы часть продуктов. Холодильники… Сейчас электрики посмотрят, попытаются что-нибудь сделать… Ещё надо попробовать добраться до соседних городов. Водители с сопровождающими выедут пока в двух направлениях…

Какое-то время мы с Давыдычем помогали ему составлять списки. Получалось, что среди пришедших в это утро сюда не было ни одного человека с чипами, не было ни одного человека ненужной профессии – экономиста, юриста, а если были чиновники, то основной их профессией была, скажем, профессия строителя или инженера. Говоря проще, всех можно было для чего-то задействовать. Из пустословов и пустоделов был разве что Давыдыч.

А потом я увидел свет из открытых дверей Воскресенского храма…»

4

– Пойдём-ка в храм, – тихо позвала Дашу Галина Петровна, – пойдём, – и потянула за руку.

– Баб, надо тут знать, что делать.

– Тут без нас разведут, а там на Господа будем полагаться.

– Баб, ну реальные дела делать надо!

– Вон, – повела головой бабушка, – реальных сколько, а молиться кто будет?

– Ну…баб…

– Так ты идёшь или нет? – Галина Петровна уже готова была отпустить Дашину руку и пойти одна. – Может, ещё с кем потанцуешь?

– Иду, иду, – обиженная напоминанием Даша послушно двинулась за ней.

В этот раз Галина Петровна не ограничилась троекратным крестным знамением, а встала на колени и зашептала «Царю Небесный, Утешителю…».

В порыве её не было ничего показного. Даша, хоть и встала рядом, но не могла сосредоточиться, и потому то и дело оглядывалась на людей, толпившихся у колокольни.

Потом они вошли, и Даша заметила, как уверенная в себе бабушка растерялась в гулкой пустоте. Смотрела то на образ Спасителя, то на Матерь Божию, достала из кармана плаща маленький молитвослов и стала его листать, щурясь и прикладывая к языку указательный палец. Достала зажигалку, подошла к подсвечнику, но не решилась зажечь свечи и огарки, которые в нём стояли. Двинулась к одной из лампад, но замерла на полпути и снова беспомощно посмотрела на Спасителя. Потом, вздохнув, в простоте своей попросила:

– Господи, да не знаю я, что делать! Ты укажи, Ты направь! Куда мне грешной разуметь, что тут происходит и какое в том вразумление… Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистым Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй нас. Аминь.

Даша сначала даже не поняла, что произошло. Механически, вслед за бабушкой опустилась на колени. Все лампады и свечи зажглись одновременно. И не с хоров, а откуда-то из-под самого купола многоголосно зазвучало:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…

Полифония, гармония, полёт голосов в этом пении были такие, что умиление и покой охватывали душу, и она начинала существовать в теле совершенно обособленной сущностью. Даже, можно сказать, со своим собственным сознанием.

– Бабушка, что это? – прошептала Даша.

– Тише… – только-то и сказала бабушка.

– Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение… – голоса, разделённые по высоте и каноном с опозданием на половину, может быть, такта, набирали силу.

Галина Петровна тихо произнесла:

– Думала сначала, в прелесть впала… Но мы же в храме… Ты видишь у царских врат?..

– Нет, я не вижу. Только слышу.

– Ангелы, – с содроганием в голосе, но твёрдо определила Галина Петровна.

– Иже Херувимы тайно образующе, и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе…

– Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних! – ответила хору бабушка, и на вопросительный взгляд внучки ответила: – Так надо, так еврейские детишки Христа при входе в Иерусалим приветствовали.

– Двери, двери, премудростию вонмем! – лёг поверх хора мужской голос.

И в этот момент со стороны входа прозвучал вопрос Никонова:

– Господи, что это?

И хор умолк. Свечи погасли так же неожиданно, как загорелись. Только запах ладана оставался под гулкими сводами.

– Принесла нелёгкая, – вздохнула Галина Петровна.

На пороге стояли, ошарашенные и смущённые, Никонов, увешанный оружием, Михаил Давыдович с широко открытым ртом, озадаченный Эньлай и Макар, который опустился на колени, склонив голову. Он и заговорил первым:

– Не вовремя мы.

– Это из-за меня всё прекратилось, – решил Никонов.

– А может, из-за моей китайской рожи… – поддержал Эньлай.

– Может, и из-за вас, – сказала Галина Петровна, но покосилась при этом на Михаила Давыдовича.

– Это что было, чудо какое-то? – спросил профессор.

Ему никто не ответил.

– Мне показалось, я слышал голос отца Сергия, – задумчиво сказал Олег.

– Мне тоже, – подтвердил Макар.

– Ты его знал?

– А кто, по-твоему, при кладбищенской часовенке ему помогал? У меня и ключи от неё.

– Вот как…

Галина Петровна подошла к Никонову в упор и спросила:

– Ну раз ты у нас командир, говори: чего нам с внучкой для общего блага делать?

Олег явно растерялся. Не готов был сейчас к такому вопросу. Зато Макар спросил вдруг совсем о другом:

– А вы, простите, не знаю, как вас?..

– Галина Петровна.

– А вы, Галина Петровна, часом не из тех, кто на все службы ходит, все посты соблюдает и среду и пятницу чтит?

– А что в этом такого? Нельзя, что ли? – насторожилась Галина Петровна.

– Бабушка и меня приучает, только я… – хотела вставить Даша.

– Помолчи, внучка… На все службы-то здоровья не хватало. Болела когда. Тебе зачем знать?

Макар улыбнулся недоверию старушки.

– Да нет, ничего, хорошо, что такие люди есть. Особенно, что есть среди нас, – повернулся и направился к выходу.

Галина Петровна пожала плечами: мол, чего хотел?

– Нет, вы мне скажите, что сейчас было? – не унимался Михаил Давыдович. – И почему прекратилось?

– Ты ноги перед входом в дом вытираешь? – резко, почти сквозь зубы процедил Макар.

– Н-ну… – неуверенно подтвердил профессор.

– На этих ступенях точно так же с душой поступать надо.

– Я же сегодня вроде добрый… – обиженно сказал Михаил Давыдович.

– Бабушка, а что всё это значило? – неожиданно поддержала Даша вопрос Михаила Давыдовича.

– Да всё просто, – остановилась Галина Петровна. – Таинства, таинства должны быть! Они только ко спасению служат. И если люди в храме не служат, то Ангелы за них это делают. А когда и они уйдут, вот тогда и наступит мерзость запустения…

– Точно, – крякнул Макар.

– Ну, сейчас вы ещё про ИНН и чипы эти несчастные начнёте, – отмахнулся Михаил Давыдович. – Никто ж силой их вживлять не заставляет. Всё честно. Хочешь – ставь, хочешь – не ставь.

– Да чипы-то тут при чём?! Чипы – это последняя стадия! – взбеленился вдруг Макар. – Это уже откровенное признание! А началось всё куда как раньше! Взятку берёшь рукой? – спросил он всех, и ответил сам: – Рукой. А одобрение этому движению откуда идёт?

– Из головы, – быстро сообразил Никонов.

– Из головы, – дотронулся до лба Макар. – Хищение рукой совершается? – продолжал он. – Рукой. Но ведь она не сама по себе. Сначала вот здесь, – он снова дотронулся кулаком до лба, – или не так? Когда не даёшь просящему – рукой, то где твоё решение созрело? А?

– Ты хочешь сказать?.. – начал было Михаил Давыдович.

– Да, – запальчиво перебил его Макар, – я хочу сказать, что клеймо дьявола давно уже у нас. У многих! У большинства!

– А смыть это клеймо… можно? – робко спросила Даша.

– По воле Божьей всё можно, – выдохнул Макар. – Живи по заповедям, само смоется.

– А кровь? – спросил вдруг Никонов и посмотрел на свои руки.

– Кровь? – Макар не ожидал такого вопроса, задумался, но потом уверенно сказал. – Важно, чтобы это не была кровь невинных. Да и не мне судить. Не мне… – он вдруг весь ушёл в себя.

– Про клеймо-то правильно сказал, – покивала Галина Петровна, вновь повернулась к храму и медленно перекрестилась.

– Знаете, – вспомнил вдруг Никонов, – я много вариантов Концов Света в интернете читал. То там вспышка на солнце и всё оборудование остановится, то астероид упадёт, то ещё что-нибудь… И всё к тому, что жизнь, как она шла, продолжаться не сможет. То есть, как бы это правильнее выразиться, я бы назвал это даже не Концом Света, а концом комфорта, который постоянно наращивало человечество. Причём комфорт для немногих за счёт большинства. А Конец Света, по-моему, это что-то другое…

Эньлай, который всё это время молчал, лишь часто оглядываясь на двери храма, позволил себе сказать:

– Если хочешь прочитать будущее, изучай прошлое…

– Конфуций, – тут же определил Макар.

– Конфуций, – улыбнулся Эньлай.

– Прошлое – это урок, – зацепился за мысль Макар, – мы эти уроки очень плохо усваиваем. Если принять за отправную точку мысль Конфуция, то, что с нами сейчас происходит, может быть уроком. От того, как мы его поймём, заучим, какие дадим ответы, зависит… – Он не договорил, потому что до конца не знал, что от этого зависит.

– Мы пойдём в больницу, – заявила Галина Петровна, прерывая все размышления, – к этому мальчику-врачу, может, сможем чем помочь. Я до пенсии всё же медсестрой была.

– Все решили собраться утром здесь же, – напомнил Никонов.

– А я и так приду, – Галина Петровна указала ему на храм. – Священника надо. Настоящего.

– Надо… Настоящего… – повторил за ней Олег. – Где взять?

– Скажите, что мне сделать, чтобы вернуть детей и Наташу? – взмолился вдруг Эньлай и, не сдержавшись, зарыдал.

– Держись, парень, – взял его за плечи Макар, – ещё неизвестно, стоит ли их сюда возвращать. Понимаешь?

– Понимаю, – согласился Эньлай. – Но хочу их видеть!

– А где Аня? – спохватился Никонов.

– По-моему, вон она, – Даша показала на проем в колокольне. – Что она там делает?

– Только этого нам не хватало! – догадался Никонов, и добавил шёпотом: – Щас прыгнет – или у нас есть время?.. Так, я полетел наверх, отвлекайте.

– Постойте, – попросил Михаил Давыдович, – сегодня я должен делать добрые дела. Позвольте, я попробую с ней поговорить.

Никонов посмотрел почему-то на Макара, тот одобрительно кивнул:

– Давай, профессор.

5

– Аня, подождите, я должен прыгнуть с вами, – хватая воздух после подъёма, прохрипел Михаил Давыдович, – обязательно с вами.

– Вам-то это зачем? – холодно спросила Аня.

– Меня тоже не возьмут в рай, – спокойно и уверенно, если не считать сбитое дыхание, ответил профессор. – Точно не возьмут.

Анна посмотрела на Михаила Давыдовича с некоторым интересом. Так смотрят на непонравившуюся картину, на которую всё же надо обратить внимание.

– Понимаю, не верите, – опередил её профессор.

– Вот только психологии не надо, – скривила губы Анна. – Из-за меня покончил с собой человек, с которым я могла прожить жизнь. Понимаете?

– Понимаю, ей-богу, понимаю, – поторопился заверить Михаил Давыдович, и фраза прозвучала фальшиво.

– Ничего вы не понимаете! Потом у меня была куча мужчин. Взвод! Или сколько там – рота! Но они меня не любили! Секс, ужин, взаимное удовольствие – вот, что им от меня было надо. А единственный человек, который меня любил, покончил с собой. Я – ему – должна! – она отбила последние три слова, точно три аккорда в коде.

– Я тоже был поводом, а может, причиной смерти, – несуразно, но зато честно сказал профессор. – И у меня тоже не было настоящей любви. Почти. Я пользовался тем, что под руку подвернётся. Я охмурял таких красивых девушек, как вы, Анна. Студенточек… Цветочки срывал! – Михаил Давыдович обессиленно сел на мраморный пол, привалившись спиной к стене. – Самое милое дело – первокурсниц охмурять.

– И что? Они потом все выпрыгивали из окон? – ухмыльнулась Анна.

– Нет, конечно, но жизнь я им портил. Да и был один случай… Был… – Михаил Давыдович опустил голову. – Почти как у вас. Девушка полюбила меня по-настоящему. Как говорится, не за зачётку и госэкзамен…

Профессор словно забыл про то, что Анна стоит в проёме стены на высоте шестидесяти метров.

– Сейчас трудно себе это представить. Она полюбила меня не за что-то, а просто так. Ну, может, за мозги. На лекциях я так выкладывался, что нынешняя неначитанная молодёжь принимала меня, пожалуй, за сервер, у которого жёсткий диск загружен самыми разными данными. Печально, что ценили они не мудрость, а информированность. Я очень хорошо помню ту группу… Таня была такая тихая. Знаете, есть такой тип девушек: сами себе на уме. Но одновременно она была очень красивая. Обычно как: заходишь в группу – и как будто в галерею современной живописи попал: от обилия макияжа и тату в глазах рябит. А Таня в этом смысле была белой вороной. Буквально. Блондинка и без макияжа. Поэтому я её сразу заметил. Мужчины на таких реагируют больше, чем на размалёванных куриц. В аудитории такие девушки почему-то всегда садятся на последнюю парту. Причём в полном одиночестве. И Таня так сидела. У неё был серый с поволокой задумчивый взгляд. Казалось, она меня никогда не слушает. Но на семинарах она всегда отвечала точно. Кратко и точно. Смотрит куда-нибудь в окно, будто и не в аудитории находится, и определяет абсолютно точные параллели сущности и существования в трудах Ибн-Сины и аль-Фараби… У остальных рты открываются от удивления. Они Платона от Маркса отличить не могут. А голос у Тани – грудной, но тихий. Вкрадчивый такой. И эти плывущие где-то над миром серые глаза…

– Вы так рассказываете, что, похоже, были в неё влюблены, – Анна сама не заметила, как села в проёме, и теперь внимательно слушала Михаила Давыдовича.

– Теперь уже думаю – да. А тогда… – профессор обхватил голову руками и заныл куда-то в согнутые колени: – У-у-у… Это же она первая заметила мне, что я впадаю в манихейство! – вспомнил вдруг Михаил Давыдович.

– Манихейство? Это что – извращение какое-то?

– А? – не понял профессор.

– Ну, – смутилась Анна, – сексуальное извращение?

– Извращение, только не сексуальное, а духовное. Меня Макар за него уже три раза по лицу бил.

– Макар? – Анна с интересом посмотрела вниз, где терпеливо стояли и ждали остальные.

– Ну да, похоже, у него очень серьёзное образование. Он просто прикидывается гробокопателем. А манихейство – это еретическое учение одного перса. Его Мани звали. Он считал, что добро и зло в мире уравновешены и зло неистребимо… Да… – снова погрузился в себя Михаил Давыдович. – Если понимать мир так, как понимает его Макар, то Таня была последним шансом, который мне был дан. После смерти жены.

– Вы её обманули? Отвергли?

– Не совсем так. Или совсем не так. Хотя это мало что меняет. В любом случае, я убил её. – Профессор несколько секунд молчал, взвешивая собственное признание. – М-да… Получить экзамен по философии – это как сопромат сдать у инженеров или анатомию в медакадемии.

– Высшая математика?

– Да. Поэтому для многих современных девушек, не замороченных на вопросах нравственности, прийти вечерком к профессору было оптимальным решением. Многотомные труды для них легко помещались в пакетик с презервативом. Каламбур: он защищал их не только от инфекций и беременности, но и от знаний. Догадываюсь, что на следующий день они делились друг с другом. Представляю: одни говорили, что я ещё ничего, другие, что мой отвислый животик их даже заводит, третьи, что еле вытерпели мою бороду, четвёртые, что и такое надо попробовать… Простите, зачем я это всё вам рассказываю! По́шло… Гадко… – смутился Михаил Давыдович.

– А Таня? Вы же говорите, она…

– Да-да, – опередил Михаил Давыдович, хватаясь будто за луч света в тёмном царстве, – она-то как раз эти знания легко усваивала. Она пришла ко мне… даже не знаю почему. Да и не в холодильнике рылась, не глянцевые журналы листала, а бродила вдоль книжных полок. Помню – на ней были классические голубые джинсы, обтягивающие и чётко определяющие талию. Не такие, как в моде, что сваливаются с мягкого места, а точнее, с жалкого подобия этой важнейшей части женской фигуры. Ну, знаете, у нынешних девушек, какие-то они мальчиковые, угловатые. Простите за натурализм. Смотреть не на что. В общем, квадратные какие-то нынче девушки… И красивых всё меньше. Ещё обвешаются пирсингом, татуировку влепят, и штаны эти… А! – раздражённо махнул рукой профессор. – А Таня… будто из моей молодости пришла. Джинсы, джемпер, волосы, собранные в хвост… И руки! Ах, какие у неё были руки! Настоящие! Представляете, никакого лака, никакого маникюра! Естественный цвет ногтей на длинных красивых пальцах! Прямо девятнадцатый век! Девушка из дворянской усадьбы! Томик Тургенева в руки… Зачем я ей был нужен? Полагаю, первое, что её ко мне привело, – жалость. Она меня жалела. И ещё – она верила в любовь. «Вам, Михаил Давыдович, – говорила она, – нужна любовь, иначе вы пропадёте».

Профессор снова замолчал, прокручивая в памяти воспоминания. Лицо его заметно преобразилось: просветлело, озаряясь чуть заметной улыбкой. Что-то давно забытое, щемяще-сентиментальное появилось в его взгляде.

– Знаете, Аня, в первый вечер она поджарила картошку. Да-да, просто поджарила картошку. Я сто лет не ел жареной картошки. А тут – целая гора! Мы уплетали её прямо со сковороды. Чёрный хлеб и жареная картошка! Никакого спиртного. По стакану молока! Мы чокались этими стаканами и беседовали о пределах познания. Мы по-разному понимали «бритву Оккама».

– Бритву? – не поняла Аня.

– Не ломайте голову, это философская категория. Уильям Окхэм, которого у нас почему-то сделали Оккамом, жил в четырнадцатом веке, спорил с папой римским…

– Давайте лучше про Таню.

– Да, про Таню, – осёкся Михаил Давыдович и сразу погрустнел. – Она пришла и на следующий день. Прибралась в квартире. Никто этого не делал. Даже я. Предпочитал нанимать женщин с улицы. Соседку нанимал, чтоб мыла и убирала. В общем, Таня вернула мне то, что у меня когда-то было и что я не умел ценить. После смерти жены… Жену я тоже, собственно, в могилу, которую Макар рыл, загнал. Об этом разговор отдельный, – профессор опять опустил голову, одно воспоминание затмило другое.

– И вы стали с Таней жить? – напомнила Анна.

– Да. Прямо-таки само собой всё получилось. И мне никого не надо было. Правда, моё отношение к ней вылилось опять же в безумную страсть. Ну, как бы вам сказать, Аня… Это когда объект, если позволите так выразиться, который находится с вами рядом…

– Вам её постоянно хотелось раздеть, – ухмыльнулась Аня и, опережая удивление Михаила Давыдовича своим попаданием, объяснила: – Жила я тут последнее время с таким. Он мне еду приготовить толком не давал, хватал от плиты и тащил в постель. Говорил, что любит очень. Правда, жениться не хотел, у него семья была в Азербайджане. Даже не знаю, плохо или хорошо – такая страсть.

– И я не знаю. Но жениться я был согласен. Её родители из провинциальной глуши приехали. Отец – моего возраста. Конечно, никакой особой радости они от нашего совместного проживания не высказали. Успокаивало их то, что я готов был жениться, был материально обеспечен, квартира опять же… В общем, смирились они как-то. А Таня уже беременна была. Да-да! Что вы так на меня смотрите? У нас с первой женой детей не было. А тут… И я, Аня, этому ребёнку не радовался. Нет, я не был против, но и радости особой не проявлял. А Таня его любила с того самого момента, как о нём узнала.

– Здо́рово… – видимо, позавидовала Аня Тане.

– Ну да… Ну да…

– И у вас родился малыш?

– Нет, не родился… – в этот момент Михаил Давыдович уже плакал и не стеснялся своих слёз, Анна спустилась с проёма и села рядом с ним, привалившись к стене.

– Не родился, – повторил профессор, заливаясь слезами, – я смотрел на то, как растёт у неё живот… Нет! – поторопился заверить он, всхлипнув. – Я не стал любить её меньше! Но я стал всё больше приходить к выводу, что между нами появляется третий. Странная какая-то, нелепая ревность. И, простите за откровенность, она по понятным причинам стала сторониться меня в постели. Однажды я не выдержал и сказал ей об этом. Она посмотрела на меня, как на чужого человека. Она убила меня таким взглядом. Пригвоздила… Ну как ещё сказать?.. «Неужели ты не понимаешь: это мы?!», – сказала она, показав на живот. «Мы, – возразил я, – это несколько минут слияния ночью, а это, – я тоже показал на живот Тани, – это он… или она, и мне кажется, ты его или её любишь больше…» – «Ты ревнуешь к собственному ребёнку? Если он тебе не нужен, значит, не нужна и я…» После этих слов она в слезах выскочила на улицу. Нужно было ринуться следом. Нужно было… Её сбила машина прямо под окнами. Всё так стремительно… Так нелепо…

– Господи… – прошептала Аня.

– Но моя подлость на этом не кончилась. Не-ет… Когда приехали её родители, я ничего им не сказал про наш разговор. Ничего! Весь их гнев, вся боль вылились на придурковатого молодого парня, который мчался на БМВ по нашей улице. Знаете, из этих обезбашенных, которые ставят специальные глушители, чтобы машина рычала, и носятся по ночным улицам. У него и алкоголь в крови обнаружили…

– Значит, он тоже виноват.

– Мне от этого не легче… – выдохнул Михаил Давыдович и теперь уже зарыдал.

– Плачешь? – этот вопрос задал поднявшийся на колокольню Макар. – Плачешь – это хорошо. Это путь к исцелению. – Потом обратился к Анне: – Аня, у нас есть много дел. Вы туда всегда успеете, если только нам вдруг не придётся оказаться там всем вместе. А вместе веселее, правда, Давыдыч?

– Вам, в этом случае, надо быть последним. Вы хоть нас всех зароете, – хмуро ответила Анна.

– Он про Таню не знает, – прошептал сквозь слёзы профессор Анне, – он её не хоронил, родители увезли её на родину. Я ему не рассказывал, только вам.

– Ага, значит, исповедовался, – уловил Макар.

– Ты не думал, что ты очень жёсткий человек? – вскинул взгляд Михаил Давыдович.

– Посмотрим, какой завтра ты будешь, – едко ответил Макар. – Давайте, ребята, спускаться.

6

Вернувшись в больницу, Пантелей первым делом побежал в палату реанимации, где оставил маленького Серёжу. Застав его одного, он всплеснул руками:

– Он же обещал присмотреть за тобой!

– А он и присмотрел. Дедушка погладил меня по голове и сказал, чтобы я уснул. Он сказал, что будет рядом, даже если его не будет видно. Я и уснул. Мне снился очень хороший сон.

– Даже если не будет видно… – повторил Пантелей. – Хороший сон?

– Да. Солнечный день. И очень, очень, очень красивый город. Люди в белом. Не в таком, как у вас, халате. И мама с папой. А где мама?

– Мама?

– Папа на буровой. Я знаю. А мама?

– Она, наверное, уехала к папе.

– Это вы меня так успокаиваете? Чтоб я не плакал?

– Да… – признался Пантелей. – Сейчас придут люди, которые мне будут помогать. С тобой кто-нибудь обязательно будет.

– Я сразу понял, что что-то произошло. Все так быстро исчезли, а мне было так больно, я даже испугаться не успел.

– Не бойся, всё будет хорошо, – заверил Пантелей.

– Вы точно знаете?

– Точно. Ты полежишь? Мне надо к другим больным.

– Они что – не исчезли?

– Не все, – улыбнулся Пантелей. – Некоторые остались, им нужна помощь.

– А дети есть?

– Нет, ты один.

– Значит, все обо мне будут заботиться? – как-то по-взрослому спросил Серёжа.

– Конечно. А сейчас постарайся ещё поспать. Ты мало поспал.

– Я маленький, у меня сны короткие, – объяснил Серёжа.

Пантелей улыбнулся, погладил мальчика по голове.

– У вас такие же добрые руки, как у дедушки Луки.

Когда Пантелей уже вышел в пустой полутёмный коридор, он услышал вслед голос Серёжи.

– А что такое предназначение?

Пришлось снова вернуться в палату и переспросить:

– Предназначение?

– Да. Я спросил у дедушки, почему я здесь один, а он ответил: у каждого своё предназначение. Я ещё переспросил: у каждого-каждого? А он сказал: у каждого-каждого, но не каждый об этом хочет знать.

– Ну, и какое у тебя предназначение? – задумчиво спросил Пантелей.

– Я хотел стать волшебником и помогать людям. Вот попал кто-нибудь в беду, а я – тут как тут. И помогаю этому человеку. А он даже не знает, что я ему помогаю. Детей бы спасал. Я по телевизору много раз видел, как погибали дети, и сильно плакал. Дети не должны погибать. Ведь правда?

– Правда. Дети не должны погибать. – Пантелей почувствовал, как к глазам подступили слёзы, отвернулся в сторону: – Ты поспи всё же, Серёжа, а я проведаю других больных. Ладно?

– Ладно. Идите. Я не буду бояться один. У вас же своё предназначение.

– Ага…

В приёмном отделении на него буквально налетел китаец:

– Вы – доктор? Я там пациента с огнестрелами привёз.

– Это от храма?

– Да. Помощь нужна?

– У меня там несколько женщин, две готовят еду в столовой, мужчины запустили в подвале аварийный генератор, пока разбираются с городской сетью. Есть ещё одно отделение. Самое сложное. Онкология. Это соседний корпус. Там ещё никто не был…

– Я пойду, – решительно заявил Эньлай.

– Имеете отношение к медицине?

– Почти.

– Во всяком случае, узнаете, что там. Я буду в операционной.

После того как Пантелей сделал перевязку раненому, тот заметно оживился и начал вводить свои порядки:

– Слышь, лепила, мне путную хату организуй, чтоб с комфортом и чтоб тунгусов рядом не было.

– Тунгусов у нас нет, – спокойно ответил Пантелей, – палат свободных много, выбирайте любую.

– А китаец чё – не тунгус? Ты фуфло не гони, каталка где?

– Вы можете ходить?

– Ты, чертила, работу свою делай, ампулу мне подгони, похавать, и чтоб ящик был, у меня все цифры здесь, – он гордо кивнул на правое запястье.

– У вас чип?

– Это у вас чип, а у нас тут – бабосы! Я плачу – понял?!

– Деньги здесь не важны. У меня даже нет считывающего устройства.

– Я тебе очки попишу, лепила, ты кому гонишь? Я чё, зря в городе Катаеве этот чмель поставил?

– В каком городе?

– В Абвере ставили, на зоне…

– Ах, как я сразу по речи вашей не понял, что вы из тюрьмы.

– Ах, бах, в пах! Да меня из ямы только потому и выпустили, что я на эту хрень согласился! Я на заимке не один месяц гнил!

– А мой друг не согласился…

– Друг? Чалится, что ли?

– Да, опять сидит где-то. Он меня спрашивал, ставить ли ему чип, а я написал, что это от дьявола.

– Чё? Какого дьявола? Ты чё пунишь?

– Саша сначала тоже так думал…

– Какой Саша? Чё ты лепишь?

– Сажаев Саша, у вас там его Саженем зовут.

Раненый схватил воздух ртом и какое-то время не мог выдохнуть. Он заметно покраснел, а на коротком ёжике волос выступили крупные капли пота.