Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
– Из жалости? – вернулся в обыденность Пантелей.
– Не знаю, – честно призналась Валя, – но поцеловать хочется. Ты такой красивый оттуда вышел. Такой… ну не знаю, как сказать. У тебя есть девушка?
– Нет.
– Хочешь – я буду? – и смутилась. – Что? Некрасивая?
– Почему, очень красивая… Просто как-то неожиданно… Сначала же дружат.
– Тогда давай дружить. Сначала… – и теперь уже улыбнулась.
Вернувшись домой, Пантелей в интернете нашёл всё, что касалось святого целителя, и внимательно прочитал. Потом взял из родительской библиотеки ни разу не открытую Библию. Анатомия и лечебное дело отступили на второй план. Вместе с тем, Пантелей осознал, что в людей заложен совсем иной смысл, чем тот, который они определяют себе сами. Определяют, исходя из данной им свыше свободы. Свободы, которой ни у кого больше во вселенной нет. О своих «открытиях» он написал в тюрьму Саше, рассказал Вале и поговорил с отцом. Сашка ответил длинным, безграмотным, но честным письмом, о том, что на зоне его «окучивает» приезжающий батюшка, наставляя на путь истинный. И хотя говорит он всё правильно, Сашке «западло бить в церкви поклоны», но его очень удивило, что первым в рай за Христом должен был пойти разбойник. Потому Сашка надеялся, что его душа не совсем пропащая. «Не стрелял несчастных по темницам», защищал он себя есенинской строфой. Валя же насторожилась и спросила:
– Ты в монастырь у меня не уйдёшь?
– Я уже выбрал – я буду лечить людей. А хотелось бы исцелять.
– Есть разница?
– Лечить – это устранять последствия, а исцелять – это устранять причины, – пояснил Пантелей, и Валя посмотрела на него не просто с уважением, а так, словно перед ней открывался совсем иной человек.
Отец против нового познания сына ничего не имел. Мол, стояла на этом Россия тысячу лет, значит, в этом что-то было.
– Пап, Христос действительно воскрес, этому есть не только евангельские, но и исторические свидетельства. Даже Марфекант, который дал Иуде тридцать сребреников, об этом писал в «Палестинских древностях». И коллега мой – врач Пилата сириец Эйшу. Его, между прочим, не меньше Гиппократа почитали. А потом почему-то забыли…
Ключевой для отца стала последняя фраза. Он внимательно посмотрел на сына и сказал:
– Всех нас забудут…
– Пап, в том-то и дело, что Воскресение Христово – это путь в вечность, где никто никого не забудет!
– Может быть, кто его знает, – уклончиво ответил отец, – ты только на этом деле с катушек не сорвись. Лоб не расшиби. Нынешний мир жесток к тем, кто смотрит на него как на муляж. Вот у нас ведут речь об объединении всей банковской системы. Будет единая сеть…
– Один из признаков Апокалипсиса, – заметил Пантелей.
– Вслух не трещи! – оборвал отец. – Особенно в нашем доме, – и ушёл в другую комнату, и Пантелей снова переживал, что вдруг заставил отца нервничать.
В своём выпуске Пантелей был единственным, кого научный совет вуза сразу рекомендовал в клиническую ординатуру.
И в это утро Пантелей торопился именно в клинику.
Глава вторая
1
– Куда ты идёшь?
– Туда, куда ты меня определила.
– Куда?
– В милицию.
– Ты что, Олег Никонов, думаешь, они наведут порядок?
– Нет, Анна Бессонова, я думаю, у них там оружие, которое может попасть в любые руки, если там никого нет.
– Оружие? Зачем оно? – Анна остановилась, ей почему-то было всё труднее понимать железную логику этого не в меру спокойного человека.
– Обычно оружие для того, чтобы убивать. А в такой ситуации, – Олег тоже остановился, чтобы театрально развести в стороны руки, – оно просто так и просится в руки.
– И в твои тоже?
– Я уже настрелялся. – Олег двинулся дальше. Отвечал, не оглядываясь: – Но мне не хочется, чтобы какой-нибудь псих начал стрелять в тебя или в меня.
– Ты считаешь, сейчас самое главное – оружие? – Аня семенила, не успевая за его широким шагом.
– Просто я делаю то, что я умею делать. Вот ты, что ты умеешь делать?
– Я? – Аня снова остановилась, точно вопрос её застал врасплох на экзамене. – Я? Готовить умею…
– О! Значит, уже с голоду не помрём, – искренне обрадовался Олег, – будешь зампотыл.
– Кто?
– Человек, который отвечает за обеспечение армии.
– Армия, значит, будешь ты… – иронично отозвалась Аня.
– Да, непобедимая.
– Ты думаешь, в городе ещё кто-то есть?
– А ты думаешь – мы Адам и Ева?
– А ты думаешь о жене?
– И о дочери, – Олег остановился и посмотрел на Анну с вызовом.
– Извини, – потупилась девушка.
– Ничего, – успокоился он, повернулся и зашагал дальше.
В это время где-то по соседней улице промчалась машина.
– Значит, всё-таки не одни, – прокомментировал Олег, Анна же инстинктивно прижалась к его плечу.
– Мне страшно, – призналась она.
«Погасший» город, казалось, был таким же насторожённым, как эта пара на улице. Вся кирпично-бетонно-стеклянная геометрия, из которой вдруг выпотрошили звук, свет и тепло, очень быстро стала напоминать памятник древней цивилизации. Абсолютно беззвёздное, но словно подсвеченное светло-серым маревом небо добавляло пейзажу мистической безвестности. Когда они проходили мимо гостиницы, Олег не удержался и заглянул внутрь.
– Есть кто-нибудь? – спросил он темноту, в которой едва выступала стойка администратора. – Возможно, в номерах и есть люди. Кто-нибудь может просто спать, – ответил он сам себе.
– Пойдём отсюда, здесь жутко, – попросила Анна.
– Сейчас везде жутко, – напомнил Олег.
– Спасибо, Никонов, умеешь успокоить женщину.
– Извини, даже не подумал. Но, в конце концов, ты у меня зампотыл, значит, должна стойко переносить тяготы и лишения воинской службы.
Анна посмотрела на Олега с ироничным недоумением, но он этого не заметил.
– Надо попытаться, где это возможно, включить электричество.
– Чтобы было светло?
– Это во вторую очередь. В первую – холодильники. Уже завтра часть продуктов, особенно в промышленных холодильниках, может испортиться. А от этого зависит, сколько мы протянем.
– Я даже не подумала.
– Тоже мне, зампотыл. Готовить из чего будешь? Я, к примеру, уже есть хочу.
– Ты можешь есть в такой обстановке? Когда у тебя неизвестно куда пропали близкие?
– Могу, должен и буду, – сурово ответил Олег, – мне нужны силы, в том числе чтобы понять, что происходит, чтобы искать их.
В это время с другого конца улицы выбежала свора собак. Впереди – большим чёрным пятном – угадывался вожак. Завидев людей, он, а за ним и вся стая остановились. Но потом он резко бросился в сторону Олега и Анны.
– Назад, давай-ка быстрее назад в гостиницу! – скомандовал Никонов.
– Что? – растерялась Аня.
– Назад! Быстро! – он сначала подтолкнул её, а потом грубо дёрнул за руку.
Едва они успели закрыть за собой большие стеклянные двери, дюжина собачьих морд ткнулись в стекло. Они не рычали, не лаяли, но вид у них был явно недружелюбный.
– Что это? – не понимала Анна.
– Собаки, – процедил Олег, – как-то они рано одичали. Или чувствуют что-то? Вот почему оружие надо.
– Но они же на нас не напали?
– Может, хочешь выйти?
Анна испуганно промолчала.
– Надо было карабин из дома взять… Дурак, – отругал сам себя Никонов.
Собаки между тем, потолкавшись у закрытых дверей, так же неожиданно ринулись дальше по улице.
– Так и дикие звери могут прийти в город? – осенило вдруг Анну.
– Кто ж его знает… Давай-ка быстро, тут пару кварталов до ГРОВД осталось.
– Мне в тапочках бегать неудобно…
– Тьфу! – только сейчас вспомнил Олег, посмотрев на ноги спутницы. – Ну… как сможем.
– А если они вернутся?
– Если – не из нашей песни, – вспомнил армейскую прибаутку Никонов.
До ГРОВД они перемещались быстрым шагом – от подъезда к подъезду. Олег посматривал на мёртвые окна, надеясь различить там признаки жизни.
– Интересно, сколько нас здесь… осталось?.. Почему и для чего? Возможно, кто-то просто спит и даже не подозревает, что с миром что-то не так.
– Весёлое будет утро, – представила Анна.
Будка дежурного была вызывающе пуста.
Олег на всякий случай поднял трубки всех телефонов. Зуммера не было. Никонов со знанием дела стал всматриваться в плакаты на стенах.
– Темнотища. У них-то точно должно быть автономное питание.
– Что мы ищем?
– План эвакуации. Пожарный. По нему можно догадаться, где может быть оружейная комната.
– Да он обычно ближе к лестнице.
– Откуда такие познания?
– В больнице, в милиции, в администрациях всяких, везде, где приходится тупо сидеть и ждать, иногда ничего не остаётся, как бродить вдоль коридора или изучать план эвакуации…
– А ведь точно, – улыбнулся Олег.
В оружейной горел-таки дежурный свет, поэтому первое, что бросилось в глаза, – два старых навесных замка на сомкнутых арматурных дверях.
– Допотопно… – оценил Никонов. – Но желательно иметь ключи. Ань, я пока осмотрюсь, поднимись в дежурку, там где-нибудь – на стене, в столе – должна быть доска с ключами. Не поймёшь, что к чему, тащи всё сюда… Хорошо, что ещё здесь не закрыто, – он кивнул на мощную дверь, обитую металлом, которая вела в своеобразный предбанник, где они и стояли.
Аня послушно отправилась наверх. Но уже в коридоре без уверенного в себе Никонова почувствовала себя неуютно, если не сказать – жутко. Сама того не замечая, старалась не шаркать тапочками, словно какие-либо звуки могли вызвать из мрака монстров и чудовищ.
Ключницу нашла быстро и, как и предполагал Олег, не смогла в темноте разобрать надписи на бирках, просто свалила их в пустую пластиковую урну, что стояла рядом со столом дежурного.
– Моя милиция меня бережёт, сначала посадит, потом стережёт, – продекламировала всплывшую в памяти «народную мудрость».
Сказала, опять же, для того, чтобы отогнать собственный страх. И когда уже выходила, угловым зрением увидела за стеклянной входной дверью человеческий силуэт. Увидела и остолбенела от пронзившего до самых пяток ужаса. Как кролик под взглядом удава, не могла сдвинуться с места. По мере того как силуэт человека приобретал знакомые очертания, мистический трепет усиливался, и в конце концов Аня стала дрожать всем телом.
– Саша? Ефремов?.. – позвала-спросила она.
Фигура юноши за стеклом молчала. Она светилась изнутри мертвенно-серым светом, как и всё пространство на улице. Тот, кого она назвала Сашей, стоял за стеклом, не предпринимая никаких действий, и просто смотрел на неё. А может, и сквозь неё, потому что во взгляде не было никаких эмоций. Десятки фильмов ужасов, просмотренные в часы досуга, показались Ане в этот момент жалкой насмешкой.
– Саша… – ещё раз, но уже уверенно сказала она. – Что же это?
И стала медленно отступать в коридор, не в силах отвести взгляд от пронизывающих её глаз. Когда на плечи ей предупредительно и даже нежно легли руки Олега, который не удержался и пошёл следом, она истошно закричала.
– Это я, – пытался успокоить её Никонов, – я, смотри же, это я!
Вопль Ани точно клинок резал пустые коридоры, и Олег сначала вынужден был закрыть ладонями уши, а потом что есть мочи закричать навстречу:
– Ти-хо-о-о-о! – и только этот встречный крик, рывок воздуха – почти рот в рот – заставил её замолчать.
Но дрожать она при этом не перестала. Не дрожать даже, а содрогаться всем телом.
– Что случилось? – спросил Олег, сжимая её плечи.
– А? – она сама пыталась понять. – Там одноклассник.
– Ну и что? Где?
– Там, на улице, он смотрит на меня.
– Ну и пусть смотрит! Щас, разберёмся…
– Он умер.
– Как умер?
– Давно, в десятом классе. Он меня любил. А потом умер.
– Что ты несёшь?
– Он из-за меня покончил с собой.
– Вот как, – прищурился Никонов, как будто всё понял. – Пойдём. Ну? – он потянул её силой. – Живые страшнее мёртвых. Если только мёртвых не заминировали. Этому меня научили.
Анна не шла. Тогда он подхватил её на руки и вышел к дежурке. За стеклом никого не было.
– Ну? Где твой… одноклассник? Где тело, как говорят менты?
Анна осторожно посмотрела в сторону двери.
– Был, – сказала она. – Я точно видела. Я не сумасшедшая. Он стоял и смотрел мне в глаза.
– Был, – согласился Олег, – но куда-то ушёл. Не знаю, кто похож на твоего покойника, но это ещё раз убеждает меня в том, что нам пора за стволами. Ключи, я вижу, ты решила подать эстетично – в урне.
Неунывающий и грубый юмор Никонова немного успокоил Анну.
– Больше я без тебя никуда не пойду, – решила она.
– А в туалет? – парировал Олег.
– Будешь за дверью стоять.
Никонов хохотнул над такой перспективой:
– Блокпост? Армия на страже естественных потребностей населения…
В оружейной комнате Олег с заметным благоговением осмотрел весь арсенал. Похоже, не мог выбрать, что прихватить с собой. В результате взял АКС-74У и привычный «винторез». Немного подумал и положил в карманы ветровки пару гранат.
– Надо, чтобы никто сюда больше не зашёл, – сказал он сам себе, вставляя навесные замки в ушки. – Ключ надо от внешней двери, этой мощной железной. – Он внимательно порылся в урне с ключами. – От греха подальше…
– Ты как на войну собрался, – заметила Аня.
– Хрен его знает, чего ещё ждать, – вздохнул Олег.
Когда они вышли на улицу, ночь продолжала висеть над городом тёмно-серым маревом тумана, до утра оставалось часа три.
– Ты когда-нибудь на машине с мигалками ездила? – с наигранным задором спросил Олег Аню.
– Нет, а ты что, хочешь угнать милицейскую машину?
– Стоят без дела. Поедем. – Никонов стал ковыряться в дверном замке машины прихваченными со стола дежурного скрепками.
– У тебя что – есть навыки угонщика?
– Скорее – диверсанта…
Он был так увлечён этими навыками, что не сразу заметил, как от угла здания УВД отделились три фигуры с автоматами в руках. А когда заметил, то почти не раздумывал: зубами рванул чеку гранаты и кинул в их сторону. Уже на следующей секунде в броске обнял Аню, роняя её под себя, накрывая своим телом.
– Ложись! – хотя она уже еле дышала под ним.
Грохнул взрыв – и звук этот в пустом городе показался ему нелепым и неестественным. Таким, словно гром зимой, точно граната разорвалась где-то пусть и не в далёком, но параллельном мире.
– Ты что? – спросила напуганная Аня.
– Там они… – он стал потихоньку выдвигаться из-за колеса, подтягивая «винторез».
– Кто?
– Тс-с…
Выглянул, присмотрелся в оптику – только небольшая воронка и битые стёкла стоявших рядом машин.
– Да хоть одного зацепило бы… – уверенно прошептал он. – Испарились, что ли?
– Олег, там никого не было, – так же уверенно сказала Аня.
– Ну да, я их ни с кем не перепутаю. Никогда.
– Там никого не было, я как раз смотрела в ту сторону.
– Не может быть… Три бородача… Один тебя уже на мушку взял… – но теперь Никонов говорил уже неуверенно. Приподнялся на четвереньки, потом вдруг сделал бросок в сторону воронки, откатился за ближнюю берёзу, снова осмотрелся и, наконец, встал на ноги. Аня уже стояла и смотрела на него с недоумением.
– Олег, там никого не было.
Никонов сжал виски ладонями. Постоял так немного и потом направился к машине. Выбил прикладом боковое стекло и открыл дверцу.
– Значит, говоришь, ты мёртвого видела? – вдруг спросил он.
Аня сначала кивнула, потом пожала плечами.
– И я моджахедов видел, а ты нет…
Аня снова кивнула.
– Ты видишь – я не вижу, я вижу – ты не видишь, – сделал вывод Олег.
– Прежде чем что-нибудь взрывать или стрелять, спроси меня, – предложила Анна.
2
Подъехав к дому, Эньлай какое-то время не решался выйти из машины. Смотрел в тёмные окна своей квартиры и молился всем богам, чтобы Наташа и дети мирно спали. Он настолько убедил себя в этом, что боялся спугнуть идиллическую картину, рождённую воображением. Он заходит усталый домой, осторожно снимает обувь, чтобы никого не разбудить, на цыпочках проходит на кухню – выпить чаю, но чуткая Наташа, которая всё равно не спит – ждёт, появится за спиной, обнимет за плечи и спросит:
– Устал?
– Уже нет: ты рядом, – ответит Эньлай, словно повторит бессменный пароль.
– Я тебя покормлю…
– Лучше поцелуй, чтоб у меня глаза от удовольствия расширились, а то я узкоглазый с рождения.
– Я уже тебе сто раз говорила, что ты совсем не узкоглазый и на других китайцев почти не похож, ты русский китаец.
– Ну да, я же в России родился. Наверное, на меня русская природа так действует… и ты… Как тебя увидел, так и хожу с широко открытыми глазами.
Потом они вместе пройдут к детским кроватям, и Эньлай нежно, едва касаясь, поцелует каждого по очереди, а Наташа, с улыбкой Девы Марии, каждого перекрестит.
«Ведь это и есть счастье! – с каким-то кричащим надрывом думал Лю. – Чего ещё людям не хватает?!» И все эти годы Эньлай больше всего боялся одного: что начнётся какой-нибудь конфликт между Китаем и Россией. Он вдруг вспомнил, как часто между отцом и его другом-напарником Иваном Воропаевым разгорался за бутылкой водки спор. Не спор даже, потому как эмоций в нём не было, всё звучало ровно – как движок на наезженной дороге, скорее это походило на беседу двух слабослышащих.
– Вот, Мэй, скоро твои земляки попрут через границу, и тогда миру каюк.
– Мои земляки здесь.
– Ага, точно, уже миллионов десять здесь. Ещё полмиллиардика переселятся, и всё, можно и войну не начинать. Законы китайские установить, русских рабами объявить…
– Я в России родился!
– Только не говори мне, что Китай для тебя не родина.
– Родина. И Россия родина. И ты, Ваня, друг. Брат почти…
– Вот наплодились же…
– Мы не виноваты, что ваши женщины рожать не хотят. Наши хотят, но им не дают. Сам знаешь, какие там законы.
– Я иногда, Мэй, думаю, может, оно и к лучшему, что правительство наше ничего не делает… Кланы копят и копят, а народ превращается в дебильное стадо… Пошлое…
– Там – так же, – кивал Мэй в сторону востока.
– Ну, у вас иерархия, традиции…
– И здесь, у нас, – он выделял голосом, столбил это «у нас», – тоже, пока есть те, кто помнит, кто несёт крест народа, пока они есть – народ будет жить.
– Ваш-то будет… Вон вас сколько…
– Всевышний создал эту землю для всех.
– Ага, потому каждый может прийти в дом к соседу и заявить: это моё.
– Лучше пусть придёт добрый и рачительный сосед, чем злой враг. Сосед приходит, чтобы помочь. Если хозяин валяется пьяный и даже не следит за тем, что у него происходит во дворе…
– Это ты меня сейчас так алкоголиком назвал?
– Сам с тобой пью.
– Ага… Урод ты, Мэй…
– Ты же знаешь, что моё полное имя Цзымэй – «сын прекрасного», значит, я не могу быть уродом.
– А меня Иваном зовут, как дураков во всех русских сказках…
– Иваны в русских сказках не дураки, я читал, они бесхитростные.
– Лохи, короче, – с кривой ухмылкой уточнял Воропаев.
– Это уже сейчас придумали, чтобы унизить честных и бесхитростных людей…
– Ты, Мэй, Конфуций, Лао Цзы, блин, под всё свою китайскую мудрость подведёшь…
– Между прочим, Учитель (отец называл Конфуция Учителем во всех обстоятельствах) говорил, что смысл управления государством в том, чтобы было достаточно еды, достаточно оружия и было доверие народа.
– Ну да, – соглашался Иван, – оружием нас тыщу лет пытались взять, голодом морили, а теперь подорвали самое главное – доверие.
– Когда народ не верит, то не устоять, говорил Учитель.
– Выпьем за доверие, мудрый ты мой.
– Выпьем, Ван.
Они выпивали, обнимались, и разговор начинался по новому кругу:
– Когда ваши придут, назначишь меня министром торговли? – улыбался Иван.
– Ну ты же меня не назначил?
– Мэй, я не хочу сравнивать тебя с нашими министрами. Не хочу тебя оскорблять…
– Русский с китайцем братья навек, ты – человек, и я – человек, – рифмовал Мэй, и они наливали по новой.
– Как ты там говорил: жизнь человека состоит из маленьких радостей и больших неприятностей?
Эньлай замер, вспомнив эту излюбленную фразу отца. А что сегодня? Похоже, что это уже не большая неприятность. Это больше. «Всё, что можно исправить, – не беда», – часто повторял отец. Что нужно исправить, чтобы жизнь вернулась в прежнее русло? А в русле ли она была? – спросил бы, пожалуй, этот мир Конфуций. Или она неслась селевым потоком с гор, сметая всё на своём пути? А отец повторял за своим любимым мудрецом: «Единственная настоящая ошибка – не исправлять своих прошлых ошибок».
– Вы привезли лекарство от лейкемии? Помните, вы обещали?
Эньлай не попал ногой на очередную ступеньку, оступился и едва удержался на ногах. На лестничной площадке у его квартиры стояли женщина и девочка лет восьми. От неожиданности и неуместности такого вопроса в такое время его окатило волной страха и негодования одновременно. Лю хотел крикнуть в ответ что-нибудь типа «нашли время», но замер на предпоследней ступеньке. Он вспомнил эту женщину…
Ещё жив был отец. Эньлай тогда пытался доказать, что сам сможет вести собственное направление бизнеса. Кому доказать? Отец вроде не возражал… Самому себе, получается. Но в порыве получить всё и сразу, как это принято у молодых, Эньлай взялся за сомнительные проекты. К отцу давно подбирались странные личности из Поднебесной, которые наваливали ему древние рецепты от всех смертельных болезней. Отец отмахивался. И от цен их сумасшедших, и от панацей всех видов и замесов. Поначалу чурался их и Эньлай, но однажды ему принесли древний манускрипт, где действительно говорилось о чудодейственном лекарстве на основе растительного и животного сырья. И Эньлай поверил. У отца совета не спросил. Оплатил экспертизу историков и медицинских светил (которые, кстати, сами заинтересовались эликсиром) и сразу стал вкладывать в производство и рекламу. Продавали готовую продукцию как БАД – биологически активную добавку, но приписывали ей сказочные результаты. Сам Эньлай поверил в силу снадобья, которое назвали «Сердце Дракона», когда появились первые исцелённые. Мужчина победил рак желудка, женщина избавилась от артрита, другой мужчина снова обрёл мужскую силу, женился, и его жена уже беременна… Исцелённые приходили к нему, чтобы в буквальном смысле поклониться, попросить у Бога всяческих благ на его голову, их тут же подхватывали под белы-жёлты рученьки журналисты и множили славу о чудо-лекарстве. «Сердце Дракона» производили уже тоннами и сбывали тоннами. И Эньлай поверил во второй раз. Потом пришла эта женщина и сказала, что у неё нет денег на операцию по пересадке костного мозга, а очередь на бесплатную операцию не оставляет её дочери шансов. И Эньлай произнёс эту фразу: «Операция не понадобится, у нас есть лекарство, которое спасёт вашу дочь». Он даже дал несколько упаковок «Сердца Дракона» бесплатно. Дал и забыл… Лучше бы дал денег. Ведь были! Девочка умерла через месяц. Получилось так, что «Сердце Дракона» стимулировало рост лейкоцитов… Мать не подала на Эньлая в суд. Она только приходила каждый день в офис и просила лекарство… Для других детей. А Эньлай обещал его привезти. Он действительно искал его. Искал безуспешно. Позже он узнал, как его поставщики нанимали «исцелённых» и журналистов. Он отказался продавать «Сердце Дракона», но сердце матери спасти уже не мог, а снадобье теперь хорошо продавалось и без него. Мать девочки умерла через три месяца. А ещё через месяц отец и Иван погибли в авиакатастрофе, когда полетели частным рейсом на остров Хайнань отдыхать. Самолёт упал в залив Дракона… «Зло вернулось», – сказала мать. Самолётов тогда падало много, а ещё больше умирало людей от самых разных болезней, шли три или четыре войны, сливаясь в одну, но единственное, что интересовало людей, – цены и курсы валют. Эньлай не относился к людям, для которых прибыль важнее всего на свете. Изречение Конфуция на русском и китайском в кабинете отца так и осталось висеть, напоминая роду Лю, как надо вести дела: «Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду». И отец часто повторял, когда Иван торопил его со сделками: «Благородный муж с достоинством ожидает велений Неба. Низкий человек суетливо поджидает удачу».
– Мы так без прибыли останемся, ожидая велений Неба, – отмахивался Иван.
Но старший Лю всегда оказывался прав. Небо к ним благоволило. Во всяком случае, до тех пор, пока они не сели в этот злосчастный самолёт.
Сломаться Эньлаю не позволила Наталья. Лю какое-то время запивал неисправимые ошибки по древнему русско-китайскому обычаю водкой. Смерть девочки и отца, полагал он, лишила его возможности что-то исправить. А Наталья продолжала говорить ему о том, что смерть – это всего-навсего ещё один переход. При этом брала себе в помощь всё того же Конфуция:
– Если мы так мало знаем о жизни, что можем мы знать о смерти? Я тебе ещё Лао Цзы напомню: «Побеждающий других силён, а побеждающий себя самого могуществен».
– Наташа, я устал от этих цитат, отец мне их повторял с раннего детства! Я виновен в смерти ребёнка! Понимаешь?
– Ты виновен в рождении ребёнка.
– Что?
– У нас будет ребёнок, а ты решил, что жизнь уже кончилась.
– Наталья Лю! – вдруг официально и с пафосом заговорил Эньлай.
– Наталья-лю-блю? – передразнила его по-русски жена.
– Наташа… Люблю…
Но вот теперь женщина и девочка стояли перед ним. Он с трудом преодолевал в себе желание потрогать призраки руками. Стал нелепо суетиться, вынимая связку ключей из кармана:
– Сейчас пройдём ко мне, пройдём в дом… – как будто там лежало лекарство.
И одновременно с чувством щемящей сердце безысходности понял – Наташи и детей дома нет. Их вообще нет в этом мире, который сложился вокруг, и теперь ещё надо понять, кто в этом мире призрак, а кто живой человек.
– Проходите, – Лю повернулся уже в прихожей, но в коридоре было пусто. – Ну да, а чего ещё ты ждал? – сказал он сам себе.
Не снимая обуви, прошёл на кухню. И там по старому русско-китайскому обычаю достал из холодильника бутылку водки. Небрежно наплескал себе в чайную кружку и, глотая с отвращением, выпил до дна. Зачем? Русское кино изобиловало подобными сценами, когда герои заливали всё, что происходит у них в душе, с мужественными суровыми лицами. Подошёл к зеркалу в прихожей и поймал себя на мысли, что его обрусевшее лицо мужественного вида не имело. Вернулся на кухню и налил ещё, склонился над чашкой, словно заговаривал водку. И только тогда услышал, как тикают настенные часы. В пронизывающей душу и разум тишине этот звук больше напоминал мину замедленного действия. Сколько ещё «тик-таков» до взрыва? Эньлай поднял глаза и долго смотрел на циферблат, пока смог совместить образ, звук и осознание происходящего в одну цепь – стрелки часов не двигались.
3
«Утро не наступало. После «Джонни Уокера» я проснулся буквально через час. Известная аксиома «сон алкоголика глубок, но краток» работала и на мне. Ну и правильно: я вообще не исключение из правил. Просто я знаю больше других. Намного больше. И не только знаю, но ещё интуитивно чувствую. Но я так и не смог воспользоваться своим знанием. Тут всё просто: идиоты и полудурки, напичканные информацией, которую они принимают за знания, строят адронный коллайдер; праведники идут путём святости и получают знания и свет через открытый парадный вход; а такие, как я, падают на дно, не в силах справиться с собственной избранностью, не чувствуя в себе сил хоть что-то исправить. Господь знал синопсис, но сценарий писало всё человечество, даже такие отбросы, как я… Моя динамическая реприза обертонит как с общей гармонией Всевышнего, так и с какофонией умирающего мира. Эх, как там пел любимый мною в юности Константин Никольский и группа «Воскресение»: «Я добрый, но добра не сделал никому». Но не то чтобы не пытался…
Да что я вам рассказываю! Вы – жертвы комфорта и, в лучшем случае, высшего образования – пустого набора символов, знаков, цифр, фактов – набора, необходимого, чтобы вписываться в систему. Чтобы в рамках определённой вам обществом клетки в зоо-человеко-парке якобы проявлять свою свободу и свои права. В главном же оставаясь ничтожным и глупым рабом этого мира. Я же не нашёл в себе сил вырваться из этого мира и просто ушёл на его окраину. Туда, где он соприкасается с тем, что у вас принято называть небытием. Хотя кто вам сказал, кроме ваших органов чувств, что ваше бытие – это бытие? Тут некоторые фантасты уже додумались до того, что всё человечество – это персонажи большой компьютерной игры. Вот только у кого в руках клавиатура, джойстик или что там ещё? А один фантаст вывел в модной на книжном рынке повести, что бог – это хакер. По такой логике получалось, что хакер проворонил вирусную атаку и теперь ему придётся вычистить, форматировать жёсткий диск. Он хотя и поставил антивирусную программу, благодаря которой можно было спасти почти всё, но вирусы, собственно, так вживались в здоровые файлы, что больные считали себя здоровыми. Иммунитет был только у тех, кто понимал, что окружающая действительность не более чем игра. Что реальность совсем не здесь. Остальные же заражались с упоением и размахом, подгоняя под своё изменённое состояние программу всей системы. Единственное, что теперь ещё мог попытаться сделать бог-хакер, – сохранить хотя бы часть информации. Не помню, чем кончился этот виртуальный апокалипсис, но главное, что удивило меня в этом тексте: хакер-творец так и не озадачился вопросом, кто же был автором вируса? И ни один персонаж в его масштабной игре не озадачился таким вопросом. Зло было виртуальным. Дальше масштабов игры игра не вышла. Мяч не улетал за пределы поля, футболисты забивали в свои ворота, у судьи в кармане были только красные карточки… Когда система начала рушиться, кто-то стал проклинать бездарного хакера, кто-то искать укромный уголок на жёстком диске, кто-то в отчаянном угаре поедать соплеменников, и только немногие оказались по ту сторону дисплея. Потому что уже давно были по ту сторону! На поле играли, игру судили, на трибунах сидели Михаилы Давыдовичи, а я в это время закапывал убитых игроков. Это уже я додумал. А чего ещё ждать от внуков Аристиппа?
Мир предавался гедонизму настолько, что перестал замечать, как с лица земли исчезают целые города. Главным для жующего и погрязшего в разврате большинства было, чтобы им не мешали предаваться удовольствиям. Иногда города исчезали по воле стихии, иногда благодаря налёту авиации, а потом дошло до «гуманных» точечных ракетных ударов. Мир в это время жрал, пил, спал, блудил… Даже жители тех городов, которым было суждено исчезнуть. С чего это началось? С бомбардировок Сербии и Черногории в 1999-м? С Ирака? Сколько уже воды утекло…через Босфор и Дарданеллы? Кто бы теперь нашёл на карте Царьград-Константинополь-Стамбул? Что там от него осталось? А ведь хитро придумали. Сначала новому мировому порядку не нужна стала православная Греция, на неё натравили Турцию. Не осталась в стороне Россия… А когда Израиль признал Палестину, казалось, в мире наступит мир и благополучие. А в обмен на это требовался всего-навсего небольшой кусочек земли в Иерусалиме – тот, на котором стояла Мечеть Скалы – Мечеть Омара. И США, наивно полагавшие себя мировым гегемоном… А Китай просто взял – и всех сделал. Почти…
Нет, не буду об этом. Ушёл я от всей этой политики. Даже красивые слова о создании мироустройства всего-навсего есть желание одних жрать больше, чем другие. И не надо тут Эпикура Дэвидом Пирсом передёргивать! Забейте себе своего Пирса… в заднюю биосферу. Старый грек Эпикур говорил: хочешь больших удовольствий, начни ограничивать себя.
