Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Тьфу ты! Будто с Давыдовичем спорю. Накормить растущее население можно, растущую алчность накормить нельзя. «Тварь я дрожащая или право имею», не так ли, Фёдор Михайлович? Тварей не осталось, все – творцы! Творцы собственного счастья.

– Где вы? Ау? – я вывалился за дверь, туалет у меня там, да и загашник есть в холодной кладбищенской земле – бутылочка пшеничной. Раз Конец Света задерживается, мы его перепьём.

На кладбище было тихо. Здесь всегда тихо. Хорошо, что в последнее время почти не было медно-завывающего идиотизма – оркестров. Тихо… А сегодня тише, чем обычно. Спят ребята. Вот только тянуло откуда-то сероводородом. И не от клозета моего – с двумя окнами в Европу (так я их называл). Уж на что я не брезгливый, но, избавившись от переработанного кое-как «Джонни Уокера», я быстрее двинулся к тайнику, едва сдерживая рвотные порывы.

– Макарка! – позвал скрипучий баритон со скамейки у торца моей каморки.

– Для кого Макарка, а для кого и Макар Васильевич, – ответил я, всматриваясь в туманную серость нынешней ночи.

– Зазнался… Столько выпили вместе… – на скамейке сидел огромный негр с торчащими из-под пухлых губ кабаньими клыками.

– Для тебя, черномазый, уж точно Макар Васильевич.

– Не признал… – рыкнул потусторонний нубиец, и в глазах его полыхнули два зелёных костра, осветив кошачьи усы под широкими ноздрями.

– Ты не по адресу. У меня должна быть белая горячка, а ты – чёрная. Вали в Африку.

– Нетолерантно излагаешь, – осклабился папуас.

– Не знаю такого слова, – ответил я и потянулся к своему загашнику. Ужас, который всё-таки холодил спину, надо было срочно залить.

Чёрный бес хлопнул в свои огромные ладони, между ними сверкнула маленькая сизая молния, и из вспышки родился неплохо накрытый стол с напитками и закусками.

– Как ты любишь, – пригласил жестом бес.

– Я с вашим братом не пил и пить не буду, – держал я марку.

– Ой ли? – скривился бес так, что плющенный нос покрылся огромными морщинами. – Может, мне всех наших позвать, с кем ты в обнимку за столом сидел? Кому похабные анекдоты под запись рассказывал? Кому сквернословил? А?

– Чё надо? Раз миндальничаешь со мной, а не сразу всей ордой долбите, значит, надо чего-то. И это… запах выключи. А то блевану щас в твою немытую харю.

– На свою посмотри. А запах этот, между прочим, в основе всех парфюмерий лежит. Да ты присядь, Макар Васильевич, присядь. Не на сковородку ещё, на стул.

– Может, перекрестить тебя? – даже не знаю, у кого спросил.

– А сможешь? – нагло усомнился бес. – Рука-то под стакан да лопату заточена.

Я попробовал поднять правую руку, но её будто не было. Просто не было и всё.

– Не идёт? – участливо поинтересовался бес.

– Ну и как я с тобой тогда пить буду?

– Элементарно, – он покрутил кошачьими глазами, и ближняя ко мне бутылка поднялась в воздух, пробка со свистом улетела в кусты, сосуд наклонился, наплескав в бокал точные сто грамм. Стакан, в свою очередь, подлетел к губам и обходительно наклонился. – Не бойся, не палёная.

– Убери! Твою я пить не буду, если хочешь, чтоб я выпил, дай мне сходить за своей. Недалеко.

– Да она вся наша! Эта только что со склада! И вообще: ты должен хоть немного бояться! Ты в ужасе должен быть! Почему ты так спокоен?

– Потому что пьян, – честно и самодовольно улыбнулся я.

– Не зря ты поминал Эпикура. У тебя алкогольная атараксия…

Некоторая рассеянность ночного посетителя добавила мне уверенности, как наркомовские сто грамм. Бес был очень силён, но не всесилен. Что-то я должен был сделать… Что?

– Бери свою водку и садись.

После того как я налил себе в свой, что характерно, стакан и выпил, то почувствовал себя ещё более расслабленно и нагло спросил:

– Так чего тебе надо, дьявольское отродье?

– Твоё хамство может быть наказуемо, – предупредил бес.

– Если б ты мог, ты бы давно меня испепелил, – самоуверенно заявил я. – Могу себе представить вашу атаку…

– Не можешь! – рыкнул он так, что ураганным порывом пригнуло деревья вокруг и земля под ногами задрожала.

И это действительно было страшно. Если б я не был в средней стадии опьянения… А так, как он там выразился, алкогольная атараксия по системе: «а нам всё по…, хуже не будет». Хуже только, когда похмелиться нечем.

– Перестарались мы с тобой, – заметил он, несколько обмякнув, – ты как заспиртованный урод из кунсткамеры.

– От урода и слышу… Как хоть тебя зовут?

– Можешь называть меня Джалиб. Хотя это только одно из многих имён.

– Имя моё легион… – вспомнил я.

– Да знаем мы, что ты грамотный.

– Ну и что вам надо от грамотного алкаша?

– Нальём?

– Запросто.

– Да закуси ты огурцом. Уверяю, эта банка из магазина на окраине города.

– Уговорил, бесова душа. – Я не только захрустел маринованным огурцом, но и позволил себе отломить корку «бородинского».

– Ну? Нормально же?

– Вкусно. Только ты, Джалиб Люциферович, не усыпляй мою бдительность. Я ж понимаю, что система у вас простая: кнут и пряник. И сколько я тут перед тобой ни буду хорохориться, на твоём поле я всегда проиграю.

– Я, Макарушка, не обманывать тебя явился, – наклонился к столу бес, плеснул себе в бокал и даже выпил лишнюю, как поступают все заядлые собутыльники для поддержания откровенности. – Эти фокусы, как ты говоришь, для идиотов годятся. А их нынче, сам знаешь, плюнь в любую сторону – не промахнёшься. Я торговаться с тобой хочу.

– О как! Да мне хоть электронное бабло, хоть золото, хоть дворец – по барабану! Чипа-то нет!.. – я показал ему правую руку, а другой откинул волосы со лба.

– Да знаю, – поморщился он. – Вы, русские, особенные. Знаем мы про ваше добровольное чип-кодирование. Стал бы я тебе предлагать то, что уже давно цены не имеет.

– Ну и что тогда? – я откинулся в кресле, как хозяин положения.

– «Мастера и Маргариту» читал?

– В детстве. Автор-то у вас?

– Не твоего ума дело. Значит, читал?

– Дальше.

– Помнишь концовку. Про покой?

– Покой нам только снится… – вспомнил я какой-то лозунг из социалистического прошлого.

– У тебя будет свой остров. На нейтральной территории. Дом. Ты ни в чём не будешь нуждаться. Вечность! Вечность эта закончится тогда, когда сам ты этого пожелаешь… Сам!

– Другую книгу я тоже помню… Остановись, мгновенье, ты прекрасно, – прищурился я, ожидая подвоха.

– Слушай, бомж, не поминай Фауста, с тобой тоже приходится работать по индивидуальной программе.

– Как в солидной фирме, – иронично кивнул я.

– Солиднее не бывает. Хорошо, смотри! – он взмахнул своей огромной рукой, и длинные ногти, как у китайских принцесс, вспороли пространство серой ночи. В образовавшемся окне я увидел двухэтажный дом на берегу тихой бухты… Такой, о котором мечтал в юности, когда наивно полагал, что мои книги нужны моей стране. Ну, то, что мою давнюю мечту сканировали, – не удивительно. И хоть я не был готов к такому невербальному общению – удар выдержал, не подав и виду. Напротив, демонстративно плеснул себе ещё водки, выпил, ткнул вилкой в кусок сёмги… И поперхнулся. Дверь дома открылась, и на крыльцо вышла она. В прозрачном пеньюаре… Сладко потянулась навстречу заре… Такая, какая она была в безоблачной юности…

Сердце остановилось. Бес торжествовал победу, но не торопил события. Он дал мне насладиться этим чудным зрелищем.

Добрые пьяницы сентиментальны. Я, наверное, всё-таки добрый. Броня моей иронии и панцирь цинизма разлетелись на части, и я заплакал. Что я мог ещё… Видеть недосягаемую любовь всей своей жизни в расцвете и неувядаемой гармонии женственности и понимать, что сейчас мне предложат обменять душу на возможность прикоснуться к ней.

– Да нет, не душу, – сканировал бес, – и договора кровью не понадобится. Архаика, Макар. Всё в электронном виде. Совершенно небольшое и совершенно реальное дельце… Немного физического труда, к которому ты привык.

Джалиб не гасил видение, а я не мог отвести глаза. Я смотрел, как она спустилась к морю, одним движением сбросила пеньюар, отчего у меня чуть не выскочило перегруженное спиртом сердце, и медленно вошла в тихие воды залива… Да, красота её могла распалять страсть и сводить армии мужчин с ума, но красота её была божественна. Это Он её такой создал! Для каких-то только Ему ведомых целей. Может быть, для этой последней беседы.

– Может быть, – согласился с течением моей мысли бес, – создал так же, как и свободу воли. Выбор, ты знаешь, всегда за тобой.

Надо было как-то бороться. Как? Наконец-то вспомнил и со всей силой, которую ещё мог собрать, зашептал:

– Отче наш, Иже еси на небесех…

– Не парься, – только-то и поморщился бес, – из твоих уст – это всё равно что Бетховена на «Радио Шансон» включили.

– Что тебе нужно?

– Совсем немного. Надо, всего-навсего, отодвинуть несколько крестов с могил, которые я укажу.

– Всего-навсего… – беспомощно повторил я и поймал себя на мысли, что даже в слове «беспомощно» есть бес.

– Ну, некоторые каменные. Монолиты. Но ты справишься.

Значит, кресты на могилах не просто символ. Даже если под ним лежит нехристь, встать из-под креста он, она, оно не в силах. Я всегда думал, что могилы – это не просто хранилище. Это дверь. И открываться она может при разных обстоятельствах в обе стороны. А меня, стало быть, нанимают в привратники, в швейцары…

– Привратник – это поэтично, – согласился Джалиб, – ты же понимаешь: чему быть, того не миновать. У вас там в последней части Книги всё уже написано. К чему затягивать? Опять же – не согласишься ты, Макарушка, на таких царских условиях, – он кивнул на выходящую из моря, и дух у меня снова захватило, в голову ударила кровь, – мы с каким-нибудь бичом за флакон водки и пачку «Примы» сторгуемся.

– Если б могли сторговаться, ты бы меня тут не ублажал, – выдавил я, с усилием опуская глаза.

Мне хотелось её видеть. Видеть бесконечно. Пусть даже не прикасаться. Не разговаривать с ней. Просто видеть. Сидеть на этом берегу и смотреть, как она входит в лазурную гладь и, подобно Венере Боттичелли, выходит из моря. Что я готов был отдать за это тридцать лет назад? Всё! Абсолютно всё! Даже душу, потому что не знал её цены. Никто не предложил обмена.

– Ну? – поджимал бес.

– Гну, – только-то и мог ответить я.

– Я понимаю, что в моё честное слово ты не поверишь, но в Книге-то написано…

– Что этот залив может превратиться в огненное озеро, – вздохнул я.

– Данный пейзаж к этой вселенной никакого отношения не имеет. Что ты, как Иванушка-дурачок из русской сказки, ищешь, как выкрутиться и ещё приз при этом получить? – Джалиб явно начинал нервничать, правильнее сказать, беситься.

Одним взмахом руки он свернул видение. В глазах его снова засверкали молнии. Кошачьи усы встопорщились. Крылья африканского носа загуляли.

– Решай!

Если у человека нет сил, надо попросить их у Бога. В это я верил всегда. Душа свернулась в комочек и упала на самое дно сердца… Так, что эхо покатилось по гулкой пустоте сознания. Я зарыдал. У меня даже не слёзы, у меня ручьи полились из глаз.

– Господи, помоги!.. – крикнул я, сползая с кресла. – Господи, помоги!.. – стоя на коленях, я давился собственными рыданиями и просил последней защиты: – Господи, помоги, нет у меня больше сил! Господи, я всю жизнь прожил напрасно, но я Тобой создан! Помоги мне, Господи!.. Господи, прости и помоги!..

Со стороны города ударил колокол. Я знал его голос. Я не перепутал бы его ни с каким другим. Главный голос на колокольне у Храма Воскресения Христова. Мерно, удар за ударом, его мягкий бронзовый баритон рассеивал серое марево ночи. То, что с востока надвигалось на город, не совсем походило на обычное утро, но это было хоть какое-то подобие рассвета. А колокол пел и пел, и бес, мучивший меня, на глазах съёжился, сжался, буквально вспыхнул, точно головка спички, и, чмокнув всасывающим его пространством, исчез.

– Подумай, я вернусь… – услышал я последние слова Джалиба.

Колокол бил. И благовест, и набат. Обессиленный, я упал на родную кладбищенскую землю».

4

– Колокол! Бабушка, колокол! Слышишь?!

Галина Петровна не торопясь села в кровати, с любовью посмотрела на внучку.

– Да слышу, слышу. К заутрене, что ли, так рано? Вроде не так как-то…

Даша вскочила, стала открывать окно.

– Я же говорю: ночью что-то случилось. Точно тебе говорю. Во всём городе.

– Ну, если случилось, то уже случилось. Главное – мы с тобой на месте, сейчас чаю попьём, потом будем со всем разбираться.

– Рассвет-то какой-то необычный. Точно не рассвет, а марево.

Но Галина Петровна не смотрела в окно, а прислушивалась.

– Это не Феодосий звонит. Точно не Феодосий, – насторожилась она. – Неумёха какой-то звонит. Не поймёшь, набат или благовест. Скорее набат.

– Зачем?

– Если набат, значит, созывают всех.

– Мы туда пойдём?

– Чаю-то надо выпить. Не пост, поди.

– Ага, чаю, – усомнилась Даша, – электричества до сих пор нету. Газ, интересно, подают или нет? – Она чуть не вприпрыжку бросилась в ванную комнату. – Бабушка! – закричала оттуда. – И воды нету! Я как на улицу без душа пойду? Умыться и то нечем!

– Это у тебя нечем, – проворчала в ответ Галина Петровна, – а мы люди невзгодами учёные. У меня в бытовке нашей несколько пятилитровых бутылок набрано. И умыться, и готовить хватит. Там и эта, – наморщила лоб, вспоминая, – керосинка.

– Ты прямо как на случай войны…

– На всякий случай. Думала, грешным делом, китайцы до нас дойдут. А они, глянь, в другую сторону всей своей армадой попёрли. Ещё читала в журнале, помню, что сейчас должны всё решать небольшие мобильные части, а тут на тебе, выкуси – мобильные части по пять миллионов, да ещё и при ракетах, танках и самолётах. В наше-то время про китайскую армию анекдоты рассказывали…

– Баб, а почему они на нас не пошли?

– А зачем? У тебя глаза-то вроде не китайские, разуй ещё шире, коли не видишь. Их тут уже столько, что без войны победили. Хорошо, что ещё по нашим законам жили. Да крестились многие. Очень многие крестились. Они там победят, а здесь просто свою территорию объявят, и не пикнет никто.

– Вроде звонить перестали, – прислушалась Даша.

– Надо быстрее туда идти.

– Может, такси вызовем? Далеко ведь.

– А телефоны работают?

– Блин…

– Поди, в холодильнике всё разморозилось! – всполошилась Галина Петровна и хотела было пойти на кухню, но, поднявшись с кровати, пересеклась взглядом с глазами Спасителя.

– Лампадка погасла, – заметила она, – давай-ка помолимся…

– Давай, – обречённо вздохнула Даша.

Потом они наскоро попили чай со смородиновым листом. Причём обе веселились, осваивая керосинку, на которую поставили маленькую кастрюльку. Запасливая бабушка достала с антресолей несколько больших толстых свечей, зажгла пару в ванной, чтобы умыться не в полном мраке. Даша время от времени бегала к окну и докладывала:

– А людей-то нет. Я уже сколько смотрю: двух-трёх человек видела. К центру шли. Пешком. Машин вообще не слышно. Фигня какая-то…

– Только не ругайся, – морщилась бабушка, – чего бесов-то зазывать.

– А, бабуля, – отмахивалась внучка, – делать им больше нечего, как только за каждым моим словом бегать.

– А то и нечего! – строго пресекала Галина Петровна. – И бегать им не надо. Ты ляпнула, а они уже тут как тут, со своей книжкой…

– Ага, и стоят – записывают: чего там Даша Болотина сказала. Ну я им таких неологизмов напридумываю!..

– Не храбрись, дурочка, не понимаешь, с кем дело имеешь…

– Во, а сама ругаешься…

– Я же любя…

– На всё у тебя отговорки. Я-то чё сказала, «фигня» – не ругательное слово.

– Это как посмотреть. Фига-то, ты не знаешь будто, чего означает.

– Бабуля, ты мне своими нотациями весь мозг вынесешь…

– Было бы чего выносить…

– Ага, щас ты меня снова так хитро дурой назвала?

– Да ничего я тебя не называла. За речью следить надо…

– За светофорами следить надо…

– Они не горят, смотри-ка…

Так, препираясь, и шли по пустынной улице. Обе старались не обсуждать растущее с каждым шагом тревожное состояние.

– Ба-аб, – Даша потянула «а», чтобы придать значимость вопросу, – а папа действительно в Бога верил?

– Верил – даже не то слово. Он точно знал. У него научные доказательства были. И он говорил о них.

– И что, он все заповеди соблюдал?

– Ну… – приостановилась Галина Петровна, – праведником он не был, но за Истину готов был на всё.

– Потому его преследовали?

– Потому.

– Он не боялся?

– Боялся. Кто ж не боится? Но знание Истины даёт такую силу!

– А мама?

– А мама верила ему.

– Почему они меня к тебе отправили?

– Я уж сто раз тебе говорила – боялись за тебя. Для себя-то они всё решили, а ты должна была решить для себя.

– Я помню, когда маленькая была, папа пришёл домой и выпил целую бутылку водки…

– Ну, – вздохнула бабушка, – это по-русски… Он иной раз и две мог.

– Я спросила у мамы, зачем он так сделал, а она ответила: потому что он устал разговаривать со слепыми и глухими. Я тогда ничего не поняла… А папа… Он порой взрывался… Но потом успокаивался, обнимал меня, пытался мне что-то втолковать.

– Отходчивый…

– Ага… Я на него похожа?

– Похожа. Но лучше бы ты была похожа на свою терпеливую мать. Это для женщины важнее.

– Да ну! Не буду я всю жизнь поддакивать!

– Смотря чему.

– Да хоть чему!

– Опять начинаешь?

– Да не начинаю я ничего.

Обе замолчали. Даша демонстративно перешла на другую сторону улицы и вдруг сообразила, что в обычный день сделать это было бы непросто из-за потока машин. Бабушка шла впереди и что-то шептала себе под нос: то ли ругала внучку, то ли молилась. Возможность не разговаривать с Галиной Петровной Даша использовала для того, чтобы осматриваться. Она пыталась найти присутствие жизни за оконными занавесками домов, во дворах, в офисах… Совершенно внезапно услышала из проулка музыку. В известном ночном клубе бархатно ухал сабвуфер. Поверх «бум-бума» тараторил что-то через синтезатор певец.

– Ба-аб! Слышишь?!

– Чего?

– Музыку!

– Какую ещё музыку?

– Да вон – из клуба! Получается, у них и электричество есть.

– Да какую музыку, ничего не слышу! Вроде не глухая ещё.

– Да щас, узнаем, – Даша смело двинулась к дверям клуба.

– Даша! Стой! – спохватилась Галина Петровна.

– Чего – стой? – не оглядываясь, отмахнулась Даша. – Люди там.

– Ещё надо посмотреть, какие там люди.

– Вот и посмотрим.

– Стой, Даша.

Но Даша смело шагнула за двери клуба, не обратив внимания на то, что на входе не дежурят, как водится, плечистые охранники. Музыка в зале оглушала. У барной стойки толпился народ. В центре зала лениво «выламывалась» молодёжь.

– Как будто ничего не случилось… – сказала себе Даша.

– А что должно было случиться? – к ней тут же подошёл обаятельный молодой человек, чуть старше её.

– В городе пустота. Никого нет.

– Ну и что?

– А у вас что – праздник?

– Типа того… Что выпьешь?

– Меня бабушка ждёт.

– Бабушка не танцует?

– Не смешно.

– Не смешно, – согласился парень, – но пара глотков коктейля никому ещё не помешала. – Он аккуратно взял Дашу под локоток и легко повлёк к бару.

– Н-но… Мне правда некогда…

– Такая красивая девушка торопится?

– А что – торопятся только некрасивые? – успевала иронизировать Даша.

– «Маргариту», – попросил молодой человек у бармена, и тот тут же выставил на стойку коктейль, точно он был специально приготовлен заранее. Хитро подмигнул и переключился на других клиентов.

Даша не обратила на это никакого внимания. Механически приняла бокал из рук нового незнакомого и так же механически пригубила. После первого же глотка картина вокруг приобрела совсем иной вид. Танцующие, льнущие друг к другу пары перестали казаться «пиром во время чумы». Напротив, все окружающие вызывали чувство дружеской сопричастности. Софиты, цветомузыка, пляшущие лучи лазера и вспышки стробоскопов отражались в сознании уже не слепящим сумбуром, а подвижной мозаикой, в которую нужно было вставить своё тело. Как-то сразу поверилось в искренность и доброту этого мира. Никуда не нужно идти… Всё, что нужно, есть здесь.

– Меня зовут Фрутимер, – сказал юноша, увлекая Дашу в круг танцующих.

– Иностранец?

– Типа того…

– А как покороче? Фрутик?

– Зови, как тебе нравится, Даша…

– Я тебе не говорила своего имени.

– А я угадываю…

– Угадал.

Фрутимер приблизился, приобнял за талию, взгляд его нежно и ненавязчиво проникал в самую глубину. Он был необычайно красив. Кудрявые локоны до плеч, тонкий греческий нос, волнистые чувственные губы и огромные карие глаза. Юноша с полотен эпохи Ренессанса. Во всяком случае, сейчас этот стройный юноша казался Даше самым красивым, самым гармонично сложенным, и с ним хотелось остаться надолго, почти что навсегда. И праздник этот, казалось, будет продолжаться вечно.

– Тебе хорошо? – спросил Фрутимер, прижимая Дашу к себе ближе и ближе.

– Хорошо, – честно призналась Даша, – только имя у тебя странное.

– Если б меня звали Федя или Петя, я бы и выглядел соответственно. Так меня назвал отец.

– Кто он у тебя? Большой выдумщик? Оригинал?

– Самый большой.

– Это твоя вечеринка?

– Моя. Все вечеринки мои.

– Ты хочешь сказать, что и студенческая тусовка на прошлой неделе в кинотеатре «Космос» тоже твоя? Когда всё закончилось массовой дракой и поножовщиной…

– Вечеринка моя, драка – нет. Драку они сами захотели. Обязательно кто-нибудь напьётся и устроит дебош. Не умеют люди пребывать в лёгком и приятном состоянии праздника.

– Не умеют, – согласилась Даша. – А это так хорошо.

– Правда хорошо?

– Правда. Я бы всю жизнь лежала где-нибудь у моря на пляже… с любимым человеком…

Произнеся последнюю фразу, Даша попыталась найти в себе какой-то далёкий отзвук. Словосочетание «любимый человек» что-то для неё значило. Крутилось вокруг последней нерасслабленной мозговой извилины, но так и не могло проясниться, наполниться смыслом и образом.

– А со мной бы поехала?

– Поехала, – не задумываясь ответила Даша.

– Можно прямо сейчас.

– Можно…

Фрутимер взял её за руку, потянул вслед за собой к выходу, и Даша покорно и зачарованно пошла за ним. Вокруг одобрительно зашептались, девушки провожали её с завистью, и её охватило чувство гордости и лёгкого полёта – обманчивое чувство, когда беспомощно предаёшься на волю обстоятельств. Смотришь на всё сверху. Как бы. Сверху и пришлось упасть… Даша зацепилась на пороге и со всего маху шлёпнулась у самых дверей, после чего стала недоуменно смотреть вокруг, часто моргая слезящимися глазами.

Полумрачный зал был пуст. На барной стойке остались недопитые бокалы и рюмки. Музыка не звучала. Зато совсем рядом, над самым ухом, она услышала настойчивый, почти надрывный голос бабушки:

– …Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися, оружием обыдет тя истина Его…

– Ба-аб? – всхлипнула Даша. – Я так ушиблась!

– Сильнее надо было! – вставила Галина Петровна, но продолжала вычитывать псалом до конца: – Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящая во дни, от вещи, во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…

Невольно Даша встала рядом на колени и стала читать в голос с бабушкой, лицо её от осознания происшедшего покрылось мелкими капельками пота, она всем телом вздрагивала, и оттого громче бабушки причитала:

– …Воззовет ко Мне, и услышу его, с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое.

Она никогда не заучивала наизусть псалмы, если и читала, то по книге или повторяла за бабулей, но сейчас ни разу не ошиблась даже в ударении.

Галина Петровна три раза осенила себя крестным знамением и только потом с тревогой посмотрела на внучку.

– С кем танцевала-то? – кивнула на пустой зал. – Я как вошла, так и поняла: крутит тебя. Сама с собой вальсируешь.

– С Фрутимером танцевала… – лицо Даши зарделось.

– От, бесовское имя! А ну давай поднимайся, пошли быстрее отсюда.

– Колокол не бьёт, – прислушалась Даша.

– Да с тех пор как не бьёт, так ты музыку и услышала, – сообщила Галина Петровна, – поднимайся, пойдём уже, пока ещё кто на нашу голову не навязался.

– Бабуль… Но ведь всё было так явственно…

– Ну так! – скривилась бабушка. – Они тебе ещё и не такое показать могут. Понравилось, что ли?

– Понравилось… – опустила голову Даша.

– Это за грехи мои…

– Почему за твои-то?

– Не твоего ума дело.

– Опять не моего?

– Ты сначала музыку слышать перестань и танцевать с… – бабушка не договорила, потому что у Даши от испуга и понимания глаза расширились. – Вот видишь, – обняла она внучку, – опять ругаемся.

– Не, баб, не ругаемся, – прижалась к ней Даша.

– Не ругаемся, – со вздохом согласилась Галина Петровна.

5

Михаил Давыдович понял, что его разбудил колокол. Он осторожно встал и подошёл к зеркалу, будто в нём можно было увидеть вчерашний день. В прежние времена его радовало сходство с поэтом Максимилианом Волошиным. Крупное лицо с окладистой бородой, которую он периодически превращал в шкиперскую. Бурные, волнистые волосы до плеч, как и положено человеку творческой профессии, мыслителю. В узком кругу он называл их «мои продолжения извилин». Но главное – это покатые бугры на мощном лбу и надбровные дуги. Всё это, как снегом, припорошено благородной сединой. «Энгельс отдыхает», – говорили о Михаиле Давыдовиче студенты, которые не знали, что ему больше нравится сходство с Волошиным. Да и Волошина-то из студентов мало кто знал.

– Синяков хоть нет, – порадовался своему отражению профессор.

Пока Михаил Давыдович пытался найти хоть какие-то запасы воды, чтобы умыться, колокол перестал бить. Плеская себе на руку из бутылки минеральной воды и размазывая её по лицу, профессор поразился наступившей тишине.

– Мёртвая, – разбил он её определением.

Но, только завершив умывание, он услышал из комнаты голоса. Сначала предположил, что включён или включился телевизор, но света в квартире по-прежнему не было.

– Разговорчики… – сказал он так, будто одёргивал нерадивых студентов на лекции.

Но разговорчики не прекратились. Судя по накалу страстей, в гостиной шёл научный спор. И когда Михаил Давыдович прислушался, то понял, что спорят о нём. Точнее, о том, что сделать с заслуженным профессором.

– Мы имеем полное право изъять профессора Дубинского! – требовал баритон.

– Изъять и предать экзекуции, – поддерживал дискант, похожий на голос шакала из знаменитого советского мультфильма «Маугли».

– Я вообще не понимаю, по какому праву его задерживают, – возмущался тенор.

– Я готова вступить в контакт, – предлагал грудной женский голос.

– Успеешь, – одёргивал её баритон.

– Покрошить ему мозги! – требовал дискант. – Его ждут ведущие сайентологи.

Вооружившись молотком для разделки отбивных, профессор на цыпочках двинулся в комнату. И почти не удивился, когда понял, что там никого нет. Единственным разумным объяснением происходящего было воздействие вчерашнего алкоголя.

– Хаббард сделает ему одитинг! – звучал тенор.

– Давайте сначала я ему всё сделаю… – томно предлагал женский голос.

– Дианетика! – надрывался дискант.

Профессор медленно начал сползать по стене в прихожей. И если бы не настойчивые удары в дверь, он окончательно потерял бы самообладание. С молотком наготове он подошёл и заглянул в дверной глазок, держа молоток в состоянии замаха, словно мог кого-то ударить через стальной лист.

– Кто? – Михаилу Давыдовичу едва удалось выдавить из себя испуганный шёпот.

– Открывай, это я, твой демон-хранитель, – послышался из-за двери знакомый голос Макара.

– Макар, а это точно ты? – усомнился профессор, но заметил, что голоса в комнате стихли.

– Нет, не точно. Но у тебя есть единственный шанс не остаться один на один со своими страхами. Они уже пришли к тебе? – язвительно спросил Макар.

Последняя фраза подействовала на профессора отрезвляюще, он открыл дверь левой рукой, правой продолжая держать молоток над головой. Макар, увидев такую картину, с порога взял его ладонью за подбородок и саркастически произнёс:

– Бедный Йорик!

– Я слышал голоса… – начал рассказывать Михаил Давыдович.

– А я видел, – обрубил его Макар.

– Но ты-то у нас… Ты-то… Ты же почти святоша! – недоумевал профессор.

– Почём тебе знать, какие меня грехи душат? – сузил глаза Макар, бесцеремонно оттолкнул Михаила Давыдовича в сторону и шагнул в квартиру. – Выпить есть?

– Ты же знаешь, я в добрые дни с утра не пью…

– А кто тебе сказал, что сегодня добрый день?

– Н-ну… – не нашёлся что ответить профессор.

– Впрочем, я тут в ближайшем гастрономе прихватил, – Макар достал из-за пазухи бутылку коньяка. – Надо по-быстрому хлопнуть, а потом идти к храму.

– Гастроном работает?

– Нет, но витрину уже кто-то разбил. Мародёры.

– И ты в этом участвовал?

– Я взял себе пол-литра общенародной собственности. Уверяю тебя, никто не хватится. Милиция не приедет.

– Что происходит, Макар?

– То, чего мы так долго ждали.

– Социалистическая революция, – вспомнил Ленина Михаил Давыдович.

– Да ты, батенька, совсем умом тронулся, – оценил состояние друга Макар. – Конец Света происходит.

– Да, я вот и смотрю, света нет, – профессор пощёлкал выключателем на стенке.

– Так, – угрюмо вздохнул гость, – давай-ка рюмки, а то ты так и будешь бредить… Завтра с тобой будет бессмысленно о чём-то говорить…

– Меня, между прочим, хотели доставить к Хаббарду! – спохватился вдруг Михаил Давыдович.

– К Хаббарду Люциферовичу? – иронично уточнил Макар. – Ты… это… не те книжки в детстве читал. Читал бы, что ли, Фрэнсиса Коллинза…

– Я только Уилки помню. «Женщина в белом», «Лунный камень».

– Уилки все помнят, кто с букварём знаком. А я тебе про Фрэнсиса толкую, который геном человека расшифровал.

– А-а… геном… И чего он?

– Он написал книгу «Доказательство Бога». Для таких, как ты, идиотов, – Макар разлил по рюмкам и протянул одну Михаилу Давыдовичу.

– Ты всё время меня оскорбляешь! – попытался обидеться профессор.

– Ты, в свои критические дни, чего только не делаешь, я же тебя не попрекаю, – невозмутимо ответил Макар и выпил. – Давай, – кивнул он на рюмку, – делай, кто-то ведь звонил в колокол. Явно не Хемингуэй.

– Кто знает, – задумчиво отёр губы Михаил Давыдович после выпитого, – значит, и к тебе приходили?

– Приходили. Да собирайся ты!

– Это правда, что Конец Света?

– Я так думаю, сегодня в полночь…

– Я спал как убитый…

– Тем лучше.

– И кто звонил в колокол?

– Я понимаю так, тот, кто хочет спасти этот мир. Меня, во всяком случае, правильнее сказать, мою душу, этот дилетант-звонарь спас.

– Дилетант?

– Ну да… Я так и не понял: набат или благовест.

– Это имеет значение?

– Для тебя – нет! – Макар начал терять терпение. – Давыдыч, ты бы штаны-то надел! Рубаху какую-нибудь. Некогда мне тебе всё объяснять, я же тебе не по одному разу уже втолковывал, ветхозаветный ты мой!

– Ты же знаешь, Макар, я многое забываю. Завтра могу и не вспомнить, – примирительно сказал профессор.

– Не хрен было добро со злом смешивать, – ухмыльнулся Макар.

– Щас… Минуту… Если я надену джинсы?

– Да хоть юбку шотландскую! – взорвался-таки Макар и налил ещё по одной рюмке. – Вчера ты готов был вообще без штанов ходить, ради проявления свободы.