Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Когда их привезли в лучшую гостиницу города, первым, кого увидела Даша, был Михаил Давыдович. Он стоял за стойкой портье, что-то записывал и деловито раздавал указания.
5
– Ну наконец-то!.. – громко прошептал Михаил Давыдович, когда подошла Дашина очередь вселяться. – Я вас, девушка, пока в резервные номера поселю. – Он едва заметно подмигнул, но Анжелика, стоявшая следом, заметила.
– И меня, дедушка… У меня месячные… – глухо сказала она.
Михаил Давыдович явно обиделся. Но Даша ему едва заметно кивнула.
– Дедушка… – передразнил он. – Хорошо, внученька, селитесь в двухместный, – и добавил погромче для стоявших рядом охранников: – Приводите себя в порядок, врач у нас пока один. Скоро медосмотр.
– Пантелей? – с испугом и одновременно надеждой спросила Даша.
– Ага.
– Крестьянин, что ли, какой? Зовут-то как… – подивилась Анжелика.
– Тебя смешнее зовут, – оборвала её Даша.
– Смешнее, смешнее, – согласилась Анжелика. – Пошли, а то дедушка нервничает, очередь, видишь.
Михаил Давыдович выложил на стойку ключи от номера.
– Ключ-карты не работают. А наши ребята оперативно вставили старые добрые замки. И не только… – тихо добавил он. – Бежать не пробуйте, в лучшем случае изнасилуют, в худшем – пристрелят. Прецедент уже был…
– Спасибо, – поблагодарила Даша, взяла ключи и двинулась по коридору.
Михаил Давыдович в момент появления вооружённых хлопцев Садальского в больнице как раз испытывал мучительные сомнения: он не мог вспомнить, какой он сегодня – хороший или плохой. С ним такое уже не раз случалось. Вдруг наступало просветление, – от которого кружилась до тошноты голова, – приносившее кроме осознания своей ущербности из-за этих «туда-сюда» ещё и радость чувства освобождения. Такое состояние не могло длиться долго, ночью Михаил Давыдович всё равно становился кем-то. Чаще всего – плохим. Очень плохим. Именно в состоянии этого счастливого детского непонимания его застали в коридоре больницы вооружённые люди явно не «никоновского покроя». Проще говоря, тёмные силы, как водится, появились совсем не вовремя. Профессора застигли врасплох в коридоре, когда он предавался внутренней медитации и абсолютно не был готов реагировать на форс-мажорные обстоятельства. Единственное, что его не подвело в этот момент, – изворотливый ум, который, ещё не успев включиться, сработал на инстинктивном уровне и на вопрос «ты кто?» ответил: «я свой», тут же оправдав себя неким внедрением во вражеский стан, чтобы помочь настоящим своим. Командиру отряда Михаил Давыдович перечислил свои научные заслуги, его быстренько упаковали в машину, отвезли на приём к самому Садальскому, где Михаил Давыдович пленил нового чрезвычайного руководителя ораторским даром и знанием психоаналитики, после чего был назначен «главным по бабам». Помимо деления их на группы, «согласно физических и умственных данных», в обязанности профессора входила агитация и психологическая подготовка слабого пола к строительству нового мира в эпоху выживания. При этом концепцию-обоснование всей этой полигамии Михаил Давыдович родил Садальскому за каких-то десять минут. Опыт демократической демагогии в этом случае ему очень пригодился. Леонид Яковлевич почувствовал в нём не то чтобы своего, но одного из тех хитромудрых попутчиков, которые всегда сопровождают любую власть, с собачьей преданностью обосновывая любые её шаги с точки зрения морали и науки.
– Сам-то ещё можешь? – спросил напоследок Садальский.
– Чего? – сбился со своей длинной, ещё не до конца высказанной мысли профессор.
– С бабами, – ухмыльнулся Леонид Яковлевич.
– Всё зависит от тех задач, которые перед нами будут стоять, – политкорректно выкрутился Михаил Давыдович.
– Ну-ну, будут, будут стоять, – ещё пошлее ухмыльнулся Садальский. – Евнухи нам не нужны. Человечество должно сделать шаг в новую цивилизацию. Это понятно?
– Стратегическая задача! – облегчённо вдохновился профессор и только тогда почувствовал, что спина у него взмокла под тяжёлым взглядом нового главы города.
– А пока займись тактикой в гостинице. Суть распределения понял? Попутно проводи разъяснительную работу.
– Сделаем…
И вот, Михаил Давыдович сидел на месте администратора гостиницы и заселял в номера отобранных девушек. Ему даже казалось, что он умело проскочил между добром и злом. До тех пор, пока начальник охраны Садальского лично не привёл растрёпанную, испуганную Анну.
– Поселишь в люкс. Это, – бесцеремонно ткнул он пальцем в девушку, – мой экземпляр. Понятно?
– Понятно, – пролепетал профессор и виновато посмотрел на Анну, у которой хватило ума не кричать об их знакомстве. – Я лично провожу и устрою.
– Давай, – похвальным тоном оценил рвение телохранитель, – вечером приду, проверю. Шеф тоже себе что-нибудь выберет.
– Что-нибудь? Или кого-нибудь? – озадачился вдруг Михаил Давыдович.
– Какая разница, – раздражённо отмахнулся охранник.
Пока профессор вёл Анну в номер, она шептала:
– Давыдыч, миленький, найди Никонова. Пусть он меня спасёт от этого Кинг-Конга. Я не хочу быть с ним. Я вообще с ними не хочу. Я лучше в окно выброшусь…
– Третий этаж. Внизу газон. Не разобьёшься, а только покалечишься, – резонно заметил Михаил Давыдович.
– Ну и ладно! Зато им не понадоблюсь! – вдруг выпалила Анна, вцепившись в плечи профессора.
Он даже залюбовался её порывом. Сам он на такие поступки был не способен. Во всяком случае, так он о себе думал. В этот момент Анна показалась ему особенно красивой: волнистые каштановые волосы разметались по плечам, в серо-зелёных глазах загорелся вызов, под футболкой гуляет от частого дыхания красивая грудь… Она вообще была сложена гармонично. Не пресловутые 90-60-90, а именно те параметры, которые подчёркивают женственность.
– Я его понимаю… – сказал профессор.
– Кого? – не поняла Анна.
– Охранника этого чёртова.
– Эдик его зовут, – сообщила Анна, – велел его Эдом звать. Эд – дармоед, – срифмовала. – Может, сбежать?
– Не надо, – попросил Михаил Давыдович, – две девушки попробовали… не буду рассказывать, что с ними сделали.
Анна заметно сникла.
– Найди Никонова, – повторила она, – скажи, что он обещал защищать.
Когда они вошли в гостиничный люкс, Анна остановилась в маленькой прихожей, осмотрелась и заметила:
– Хоть перед смертью в шикарных условиях пожить.
– Не надо так говорить, – попросил профессор.
– Вот ты мне скажи, – Анна завалилась на кровать прямо в джинсах и кроссовках, – если Бог такой добрый, то зачем на земле зло? Он что, эксперименты над нами ставит?
– У-ху-ху… – вздохнул профессор, – жаль, что ты не слышала наши с Макаром споры. Я ему доказывал, что зло является равновесием добра. Ну… я это всем доказывал. Вот, – профессор достал из кармана свёрнутый вчетверо тетрадный листок, – это он мне, дураку, памятку сунул. Тут выписки. Вот, к примеру, у апостола Павла: А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?»…
– Михаил Давыдович, сейчас в этом номере я буду ждать своей участи… И если Никонов мне не поможет… – Анна отвернулась к окну. – То и апостол Павел тоже.
– Не говори так, – попросил профессор, – вот лучше послушай, что писал по этому поводу архиепископ Иоанн Шаховской. Очень точно сказано. Когда мне Макар привёл эту цитату, я только тогда понял. Слушай: «Если кто-нибудь из людей может восстать на Бога из-за несчастий в мире, то этим он духовно отделяет себя, отсекает от великой заботы Божией, выплавляющей вечное из временного…» – это ключевое. «Выплавляющей вечное из временного», улавливаешь? Огромность этого понимаешь? Дальше слушай, пропущу чуть-чуть, архиепископ пишет, что человек не управляет миром, а «управляет им Тот, – снова уткнулся в листок профессор, – Кто в миллионы и миллионы раз мудрее, справедливее и могущественнее человека. И Он знает, что надо». – Михаил Давыдович акцентировал слово «знает». – «Эта тайна усыновления, доверчивого приятия горестей мира раскрывается в Новом Завете и Книге Иова», – профессор сделал паузу и вдруг вспомнил: – А я до сих пор не читал. Макар мне пересказывал. Библия в пересказах, представляешь?
Анна теперь смотрела на профессора с сочувствием, как тогда на колокольне.
– Всё, что ты мне тут цитировал, можно уложить в два слова: так надо.
– Ну… может, и так, – смутился Михаил Давыдович. – Но сильно упрощает. Ты вот что, Аня, пообещай мне, что будешь терпеливо ждать. Я постараюсь… найти Никонова. А сейчас мне надо идти. А то заподозрят неладное.
– Боишься, Давыдыч? – иронично подмигнула Анна.
– Боюсь, – честно ответил профессор. – К тому же, если меня размажут по стенке, никому легче не станет. – Он поднялся, чтобы уходить.
– Не обижайся, – попросила Анна, – я вот представила, как из временного выплавляется вечное. Как архиепископ этот написал. Точно ведь. Печи эти мартеновские представила. Руду в них варят. Пылает всё, как в аду, а на выходе получается сталь. Металл! Прочный и долговечный. Как-то так, да?
– Как-то так, – согласился профессор.
– Интересно, что сейчас в Москве творится? – озадачилась вдруг Анна.
– О! – обрадовался вопросу профессор и перевернул листок. – Тут я сам про Москву записал, изречения у Макара брал: «В Москве, правда, денег много, но мало, слишком мало и ровно ничего – для искупления душ, поглощённых Москвою». Это преподобный Анатолий Старший – оптинский старец – сказал, и было это в девятнадцатом веке. Почему я и записал. Потому что к нашим временам это ещё больше подходит.
– Да уж, – задумчиво согласилась Анна.
– Тут у меня ещё выдержки от Евангелия, Василия Великого, Григория Богослова… Я этот листок сам от себя вечером прячу, чтобы в злом расположении духа его не порвать. Уж раз пять переписывал…
– А мне бы сейчас книгу…
– Я поищу что-нибудь, всё равно в гостинице должны быть книги.
– Поищи, Давыдыч, поищи, а то я с ума сойду.
– Вот когда мы про печатное слово вспомнили, – горестно признал профессор. – Что вот ночью-то будет… Ночью проснусь злой… и даже не знаю, что я могу натворить. Лучше мне ваши номера забыть.
– Давыдыч, а ты американский фильм «День сурка» смотрел?
– Нет.
– Там один журналист каждое утро просыпался и по-разному проживал один и тот же день. Он за этот день научился играть на пианино, выпиливать ледяные скульптуры, короче, времени зря не терял. А главное, успел влюбиться. Без памяти. И ему очень было нужно, чтобы наступил новый день…
– И что он сделал? – нетерпеливо перебил Михаил Давыдович.
– Он старался не спать! Но рядом с ним была его любимая женщина.
– Не спать… как просто… – осенило профессора. – Я ни разу не пробовал. Вот только женщины любимой сейчас нет… Вообще нет…
– Вытащи меня отсюда, я сама буду не спать с тобой.
– Двояко звучит, – улыбнулся Михаил Давыдович, – не спать с тобой. Каламбур получается.
– Найди Никонова, – не унималась Анна.
– Ты думаешь, Аннушка, что он спасёт тебя, как в голливудском боевике?
– Я не думаю, я верю, – твёрдо ответила Анна.
Михаил Давыдович глубоко вздохнул и направился к двери.
6
– Выйдите все, – попросил Пантелей, но его тихого голоса никто не услышал.
Тогда он встал, вытирая слёзы окровавленными руками, и подошёл к Никонову, как самому старшему. Он заглянул ему прямо в глаза, отчего Олег не только замолчал, но и буквально остолбенел, так пронзителен и одновременно просителен был взгляд молодого доктора. Никонов поднял руку, и все, как по команде, замолчали.
– Выйдите все, пожалуйста, – ещё раз попросил Пантелей. – И внесите сюда тело второго умершего.
– Что? – Никонов удивлённо посмотрел на тело поверженного врага, рядом с которым продолжал стоять Эньлай.
– Делайте, как он говорит, – глухо, срывающимся голосом упредил все расспросы Макар.
Эньлай и Тимур перенесли тело из коридора в кабинет и положили рядом с телом истёкшего кровью Алексея. Какое-то время все стояли, пытаясь понять, зачем это надо Пантелею, но вопросов никто задавать не решался. Когда Макар, слегка подтолкнув к выходу Никонова, увлёк всех в коридор и осторожно закрыл дверь, Тимур шёпотом спросил:
– Отпевать, что ли, будет?
Но ему никто не ответил. Галина Петровна лишь посмотрела на него, как мать смотрит на неразумное дитя. Он оправдательно кашлянул и отошёл в сторону. Она же, зашептав молитвы, тоже пошла по коридору, но в другую сторону.
– Я спущусь этажом ниже, буду следить, – предупредил Эньлай и быстрым шагом удалился.
– Что делать-то? Время драгоценное идёт! – не выдержал Никонов, обращаясь к Макару.
– Да нет никого времени, – раздражился таким вопросом Макар.
– Нагрянут сюда, и не будет у нас времени, – напомнил Олег.
– Подожди, – взял его за руку Макар. – Подожди. Он, – Макар кивнул на дверь, – он по наитию лучше нас знает, что надо делать. Не знает даже, чувствует. Живёт так, понимаешь?
Никонову наконец передалось понимание Макара, он глубоко вздохнул и побрёл вслед за Галиной Петровной. Макар догнал его.
– Но ведь это всё равно война? – пытался доказать своё Олег.
– От шума всадников и стрелков разбегутся все города: они уйдут в густые леса и влезут на скалы; все города будут оставлены, и не будет в них ни одного жителя.
– Это откуда?
– Книга пророка Иеремии.
– Ты что, наизусть всю Библию знаешь?
– Нет, только отдельные места. Такое знание человеческому разуму непосильно.
– Иеремия… – повторил Олег. – Читал что-то на крыльце утром….
– Иеремия – значит «Возвышенный Богом». Он был избран для пророчества ещё до своего рождения. И говорил от имени Бога при нескольких царях – Иосии, Иоахазе, Иоакиме, Иехонии и Седекии. Мне приходилось слышать, что иудеи недолюбливают его за грозную обличительную силу. Он был гоним всю жизнь. Его даже бросали в навозную яму…
– Нет пророка в отечестве своём, – вспомнил Олег.
– Ну представь себе, что он говорил богоизбранному народу: Как! вы крадёте, убиваете и прелюбодействуете, и клянётесь во лжи и кадите Ваалу, и ходите во след иных богов, которых вы не знаете, и потом приходите и становитесь пред лицем Моим в доме сём, над которым наречено имя Моё, и говорите: «мы спасены», чтобы впредь делать все эти мерзости.
– М-да… – оценил Олег.
– Посему так говорит Господь Бог Саваоф: за то, что вы говорите такие слова, вот, Я сделаю слова Мои в устах твоих огнём, а этот народ – дровами, и этот огонь пожрёт их, – продолжал цитировать Макар.
– Опять огонь… Огонь…
– Богослужение нераскаянных грешников не угодно Богу… Вот главный смысл. Это и о нас с тобой, – горько сказал Макар. – Ковчег и Храм ничего не значат, если люди попирают заповеди Божии – вот чему учил Иеремия. Он говорил о бессмысленности войн, политики… Да, в сущности, всего земного. Наверное, он был первым интернационалистом. Призывал с добром и милосердием относиться к иноземцам. Он предупреждал о нашествии Навуходоносора. А его гнали и преследовали…
– М-да… – большего Никонов сказать не мог.
– Но пророк говорил и так: В то время назовут Иерусалим престолом Господа; и все народы ради имени Господа соберутся в Иерусалим и не будут более поступать по упорству злого сердца своего.
– Все народы соберутся в Иерусалим… – повторил Никонов. – Это предвестие Христа?
– Я тоже так думаю… Он вообще ближе всех пророков к Спасителю. Но он всё же человек. Хоть и пророк. Христос даже не хулил тех, кто Его распинал. Тут сила любви непостижимая нашими чёрствыми сердцами. Без благодати Божией, без помощи Духа Святого мы даже малую частицу её не поймём, в себя не сможем принять.
– Что нам всем мешает, чтобы принять эти простые истины? – спросил Олег и у себя, и у Макара, и у всех, кто мог его слышать.
– Нечистое сердце, – тихо ответила Галина Петровна, которая стояла где-то неподалёку.
– Суета, – добавил задумчиво Макар.
– А я люблю Ису, – услышали они вдруг голос Тимура, который неслышно подошёл к ним. – Он самый добрый из пророков.
– Он Сын Божий, – поправила Галина Петровна.
– Не стоит сейчас спорить, – заметил Никонов.
– Да мы всё откладываем. Не съедим же уже теперь друг друга, – отмахнулась Галина Петровна и снова двинулась по коридору, но уже обратно к кабинету, где оставили Пантелея наедине с умершими. У двери она прислушалась и вдруг стала говорить громко:
– Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть, Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадёжно потерявшим её. С Тобой нет непоправимого. Ты весь любовь. Ты – Творец и Восстановитель. Тебя хвалим песнью: Аллилуия!
– Чего это она? – спросил шёпотом Тимур у Макара.
– Господи! – только и смог восхититься тот и лишь через некоторое время объяснил товарищам: – Она читает знаменитый акафист «Слава Богу за всё». Наверное, вместе с Пантелеем читает.
Галина Петровна в этот момент уже обливалась слезами:
– Боже мой, ведый отпадение гордого ангела Денницы, спаси меня силою благодати, не дай мне отпасть от Тебя, не дай усомниться в Тебе. Обостри слух мой, дабы во все минуты жизни я слышал Твой таинственный голос и взывал к Тебе, вездесущему: Слава Тебе за промыслительное стечение обстоятельств; Слава Тебе за благодатные предчувствия. Слава Тебе за указание тайного голоса; Слава Тебе за откровения во сне и наяву. Слава Тебе, разрушающему наши бесполезные замыслы; Слава Тебе, страданиями отрезвляющему нас от угара страстей. Слава Тебе, спасительно смиряющему гордыню сердца; Слава Тебе, Боже, вовеки.
– Какие сильные слова! – признал Тимур.
– Этот акафист написан митрополитом Трифоном в самые трудные для Церкви времена… Это такая великая надежда! – объяснил Макар ломающимся от подступающих слёз голосом.
– Я уйду пока, – сказал Тимур, но каждый понимал, что слёзы уже скрыть невозможно, поэтому Никонов плакал молча, а Макар глухо рыдал, привалившись к стене. Гордый кавказец ушёл плакать куда-то в рекреацию.
Когда чтение акафиста закончилось, воцарилась тишина, сквозь которую проступали только слёзы. Никто ничего никому не говорил. Никто никому ничего не мог сказать. Ничего говорить не требовалось…
Вдруг открылась дверь, и на пороге появился Пантелей.
– Помогите, – тихо попросил он, и все бросились к нему.
– Господи! – только-то и воскликнула Галина Петровна, которая первой увидела то, что предстояло увидеть всем.
Крови на полу не было. Алексей сидел, всё так же прислонившись к дивану спиной, и неглубоко дышал. Испуганный боец Садальского стоял чуть в стороне, держа себя руками за горло, и удивлённо вращал глазами. Пантелей пытался переложить приходящего в себя Алексея на кушетку. Никонов и Тимур бросились ему помогать, ещё ничего не осознавая.
– Не трогайте его пока… – попросил доктор. – Не трогайте. Он должен понять, что он вернулся.
– Вы долго тут? – на пороге появился встревоженный Эньлай и остолбенел.
– Ты… ты… ты… – шептал разбитым, но живым горлом оживший противник Эньлая, глядя при этом на Пантелея. Потом он вдруг резко рванулся, растолкав всех на входе, и выбежал в коридор.
– Нельзя никого убивать, – устало сказал Пантелей, прилёг на диван лицом к стене, подтянув ноги к животу, и тихо попросил: – Можно, я немного полежу…
Долгое время все просто молчали. За окном тлел медленный, лишённый времени день. Свершившееся чудо ни у кого не помещалось в сознании. Каждый из присутствовавших до сих пор либо считал себя верующим, либо во что-то верил, но то, свидетелями чего они стали, разорвало в клочья зашоренное мирское сознание, как, собственно, клиническая смерть, разделило его на до и после. И потому как «после» только-только начиналось, ещё не имело никакого опыта, все они, кроме обессиленного Пантелея и продолжавшей плакать Галины Петровны, пребывали в добровольной коме. Первым пришёл в себя Никонов. Он подошёл к дивану, опустился на корточки рядом с Пантелеем и спросил:
– Как же не убивать? Они-то будут нас убивать…
– Не знаю, – ответил в спинку дивана Пантелей.
Никонов театрально прокашлялся. Ему нужны были объяснения.
– Ну… понятно… Если, к примеру, меня убьют, ты меня воскресишь…
– Не я! – резко повернулся к нему лицом Пантелей. – Не я! Дух Божий! Я только просил! Очень просил! И когда Галина Петровна стала молиться вместе со мной… они стали дышать…
Олег растерялся и опустил глаза. Во взгляде Пантелея была такая пронзительная любовь и такая вселенская печаль, что Никонову стало невыносимо стыдно.
Рядом опустился на колени Эньлай и вдруг попросил.
– Наташу… Наташу и детей позови, пожалуйста…
Пантелей посмотрел на него тем же взглядом, что и на Никонова, и Эньлай по примеру Олега опустил голову.
– Не трогайте его, – попросила Галина Петровна.
– Я не могу опустить оружие, я не смогу смотреть, как будут насиловать и убивать, – сказал куда-то в пол Никонов. – Пусть каждый делает своё дело.
– Мы все здесь, – заговорил Макар, медленно чеканя слова, чтобы доходило до каждого, – я так думаю, мы все здесь, – снова повторил он, – потому что есть Пантелеимон. Все мы остались здесь, потому что как-то незримо связаны с ним. Надо попытаться понять Промысл… Отдаться на волю Божию…
– А вот… написано Божья-Воля, – прочитал Тимур какую-то справку на столе.
– Что? – переспросил Макар.
– Ну, вот, – Тимур протянул ему листок с печатью.
– Личная печать врача, – сделал Макар заключение и прищурился, – Божья-Воля…
– Это моя фамилия, – объяснил Пантелей. – Отец её всегда стеснялся…
– Ого… – только-то и смог сказать Макар.
– Божья-Воля, – повторила Галина Петровна, – неужели такие фамилии бывают?
– Бывают, – ответил Макар, – я знал одного преподавателя в университете, у него была такая фамилия, но он её поменял на фамилию матери и стал Бесхребетных.
– Вот ведь как бывает, – изумилась Галина Петровна.
– А отец говорил, что у нас фамилия несвоевременная, хоть считал, что не фамилия делает человека, а человек фамилию. Но он взял фамилию матери и стал Смирнов. А я ещё в четырнадцать, когда паспорт получал, захотел, чтоб всё по Божьей воле было… Странно, что я говорю о нём в прошедшем времени, – поймал себя на слове Пантелей. – Помню: он часто рассказывал, что на него возлагали самые трудные решения, и если всё получалось, все потом говорили: у нас на то Божья-Воля есть. Наверное, им это казалось смешным.
– Наверное, – согласился Макар. – Смирнов и Божья-Воля, смирение и Божья Воля… О как сложилось! Молодец твой отец. Но то, что сейчас было через тебя совершено…
– Не я это! – взмолился Пантелей.
– Хорошо-хорошо, – успокоил его Макар, – скажем так: свидетелями чего мы стали…
– Я видел, – сказал вдруг с кушетки Алексей.
– Что? – спросил стоявший рядом Тимур.
– Я не могу описать… – только сейчас все заметили, что Алексей всё это время плакал.
– Там есть что-то? – не удержался от извечного вопроса Эньлай.
– Если б не было, тогда зачем вообще всё? – вопросом ответил Лёxa.
– Чё там? – присоединился к Эньлаю Тимур. – Сады? Девушки красивые? Небо чистое?
– Не, – поморщился Лёха. – Как же сказать-то…
– Благодать, – подсказал Макар.
– Да! Да! – подхватил Лёха и даже сел на кушетке, отчего все отшатнулись в сторону, а он успокоил их: – Да живой я, живой! Правда, – он задумался, – теперь не знаю, где я живее…
– Господи! – наконец приняла сердцем чудо Галина Петровна и упала на колени. – Слава Тебе, Господи!
– А этот, – прагматично вспомнил Эньлай о своём противнике, – он же к своим побежит. Расскажет!
– Думаю, этот уже отвоевался, – рассудил Никонов.
– Там же больные! – вдруг встрепенулся Пантелей.
– Ой, матушки, – всплеснула руками Галина Петровна, и оба они, забыв об остальных, ринулись в коридор, будто и не было ничего.
Никонов обвёл оставшихся товарищей взглядом и спросил:
– Что будем делать, мужики?
– Он сказал, убивать нельзя, – напомнил Тимур с тем же вопросом, что мучил Никонова.
– Ему – нельзя. А мы, надеюсь, воины. Там, где этого можно будет избежать, – будем избегать. Но я уже сказал: спокойно смотреть на то, как будут… В общем, сказал я уже, – сам себя прервал Никонов.
– Надо изолировать тех, кто бродят по больнице. Не убивать, изолировать, они же опять Пантелея захватят, – напомнил Эньлай.
– Как-то теперь умирать не страшно, – Тимур продолжал изумлённо смотреть на Лёху.
– Воевать сможешь? – спросил Алексея Никонов.
– Теперь нет, зато могу утки из-под раненых таскать, если понадобится, – ответил Лёха, и в глазах его светилось какое-то новое знание.
– Эх, Старого бы вернуть, – задумчиво сказал сам себе Олег.
– Кого? – переспросил Эньлай.
– У нашего командира был напарник. Он погиб, – ответил вместо Никонова Лёха, и все с ещё большим удивлением посмотрели на воскресшего.
– Он что, просил мне привет передать? – насторожился Олег.
– Нет, просто теперь я это знаю.
– М-да… – подивился Никонов. – Жаль, что некогда тебя обо всём расспрашивать, надо зачищать больницу и подумать, как нам вызволить девушек. Если здесь без шума можно обойтись, то там…
Всё это время Макар сидел на диване и в рекогносцировке не участвовал. В глубокой задумчивости он покусывал губы. И только когда все замолчали, озвучил свои размышления.
– Я вот думаю, а если Пантелея вывезти из города?
– К чему ты клонишь? – спросил Никонов.
– Нет праведника – нет города, – коротко пояснил Макар.
– Да он же без больных, без людей никуда не пойдёт, не поедет, – напомнил Эньлай.
– Хороший человек, – подтвердил Тимур.
– В том-то и дело, – вздохнул Макар. – Пока что мы с вами имеем дело с людьми. Возомнившими о себе, заблудшими, и, возможно, будем иметь дело с озверевшими… А когда придут враги из другого мира…
– К Пантелею тоже могут прийти? – засомневался Тимур.
– И к нему могут. И великих святых посещали. Мучили. Донимали…
– А добрые? Н-ну… наши… – как-то неуверенно поинтересовался Никонов.
– Не знаю, – честно признался Макар.
– Там, в Библии, Конец Света чем кончается? – спросил Эньлай.
– Светом, – улыбнулся Макар и процитировал наизусть Откровение: И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: се, творю всё новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны.
– Благодать, – вспомнил подсказанное слово Лёха, блаженно улыбаясь.
– Всё новое будет? – спросил Тимур.
– Всё вечное, – ответил Макар. – Двенадцать ворот… Но кого из нас пустят? – Он с какой-то светлой грустью обвёл взглядом всех присутствовавших. – И через что ещё должен пройти мир, чтобы очиститься? Мы вот только что стали свидетелями самого великого чуда, и Лазарь у нас есть, хоть и синий от наколок, но ведь за Иисусом первым пошёл разбойник. К чему это я? К тому, что ни мозгов, ни сердца нам не хватает. Слабые мы… И мне вот… выпить хочется. Всегда учимся и не можем дойти до истины… Как и писал апостол Павел Тимофею.
– Мы будем действовать или философствовать? – отрезал вдруг Никонов.
– Знаете, – сказал вдруг Лёха, – я никогда этого не делал. А сейчас понимаю: надо. Ты, командир, говоришь – действовать. Помолиться надо, прежде чем что-то делать. Хотя бы кратко…
– Нет, – не выдержал Тимур, – ты там всего несколько минут был, а уже святой стал! Слушай, ну скажи, что ты там видел?
Алексей посмотрел на него задумчиво, пожал плечами, но всё же попытался ответить:
– Я не был там… не видел… Это… типа… как предчувствие… Вот… как сказать… – он очень мучился, подбирая нужные слова… – Вот ты целый день один дома. Уже и нахулиганил, и прибрался, чтобы не сильно ругали, и к соседям в огород слазил, и цветы на всякий случай полил, уже темно и немного страшно, но вот-вот должен прийти с работы усталый отец… Он поднимет тебя на руки, обнимет… Он вот-вот придёт. Понимаешь?
– Понимаю, конечно, – Тимур вслед за Лёхиными словами перенёсся в своё детство, – хорошо ты сказал. У меня так же было.
– И у меня, – признался Эньлай.
– Вот-вот придёт отец… – повторил Макар, восхищённо глядя на Алексея. – Вот-вот придёт Отец… – снова повторил он.
Глава седьмая
1
Анна проснулась от гогота, который раздавался из-за окна. В животном этом смехе угадывалось что-то похотливое и сальное. Она подскочила, выглянула в окно и увидела у крыльца группу крепких парней, о чём-то оживлённо говоривших и поминутно хохотавших. Среди них был и Эдик. Тут же поняла, что сейчас они войдут в холл на первом этаже, и Давыдыч или ещё кто-то распределят их по номерам, где томятся девушки.
– Никонов, где ты? – прошептала она в стекло и тут же отпрянула, потому что Эдик вдруг повернул голову к окнам и стал внимательно смотреть в её сторону. Или так ей показалось.
На улице снова захохотали. В мёртвой тишине города, в тускнеющей серости хохот этот принимал зловещий характер. Хотя, может, пошлым шутникам он представлялся бравым проявлением и продолжением жизни. Анна стремительно стала осматривать номер, пожалела, что не сделала этого раньше. Хотела найти что-нибудь, чем можно будет обороняться. Стул? Пластиковая бутылка с минеральной водой? Два стакана? Телефон? Сняла трубку и вдруг услышала зуммер. В папке нашла номер администратора, набрала.
– Алло, – сказал спасительный голос Михаила Давыдовича.
– Давыдыч, ты нашёл Никонова? – шёпотом спросила Анна.
– Ждите, перед сеансом всеобщей любви вас всех посетит доктор, – равнодушно ответил Давыдович и повесил трубку.
– Что? – скривилась Анна.
Доктор? Какой доктор? Гинеколога, что ли, нашли? Зачем? Анна брезгливо дёрнулась, швырнула телефонную трубку и беспомощно плюхнулась на кровать. Хохот на улице стих, и Эдик не заставил себя ждать. Номер он открыл своим ключом.
– Привет, – дружелюбно сказал он с порога.
– Сам привет, – бесцветно ответила Анна.
– Почему не в духе? Жизнь продолжается! Я принёс шампанское, икру, конфеты.
– Паёк выдали?
– Зря ты так. Между прочим, это всё тебе. Я соблюдаю особую диету. Может, только икры поем.
– Диету? – насмешливо вскинула бровями Анна, глядя на огромного Эдика.
– Я, между прочим, сюда из Москвы приехал. На соревнования по пауэрлифтингу. А тут вот, видишь, как произошло. Должен был первое место занять.
– Кому должен?
– Себе. – Эдик скинул камуфляжную куртку и специально поиграл выпуклыми буграми мышц, обозначил под футболкой рельеф пресса. – Я ещё и бодибилдер.
– Дебилдер… – переиграла Анна. – Из Москвы. Вы там все козлы… Вам до остальной России… Только бабки срубить. Всю провинцию от вас тошнит. Ездите повсюду – менеджеры, пиарщики, рекламщики, управленцы… Люди для вас мусор…
– Да ты кончай гундеть! – обиделся Эдик. – Я спортсмен. Профессиональный. Я несколько кубков за рубежом взял. Я пахал на своё тело знаешь сколько? Тебе вон от Бога досталось – красотища. Поди, в солярии загорала?
