Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Склад? – переспросил водитель, который ничего особенно не понимал.

– Два… склада… – сказал Эньлай, и все, кроме водителя, засмеялись.

2

Склад оказался в заброшенной промзоне, где стояли здания, уже утратившие своё первоначальное назначение ещё в эпоху перестройки, склады, больше похожие на ангары, а вокруг них высились курганы мусора, металлолома, по углам же были «припаркованы» на вечное ржавение грузовики и легковушки.

– Зона, как в «Сталкере», – оценил пейзаж Никонов.

Склад братьев Тимура оказался в специально оборудованном, вероятно, не только для маскировки, но и для поддержания более-менее низкой температуры, подвальном помещении под одним из ангаров. Рядом стоял потрёпанный «ЗИЛ-бычок», неродные фары которого напоминали печальные глаза сенбернара. В него и загрузили воду, картофель, лапшу быстрого приготовления, разнообразные консервы – по сути, всё, что подвернулось под руку.

– Эта машина ещё сто лет будет ездить, – гордо сообщил Тимур, когда «бычок» завёлся с первого раза.

– А вон та «копейка»? – усмехнулся на зиявшую ржавыми провалами в кузове легковушку Эньлай.

– А, это служебная. Младшего брата. В Дагестане он на «камри» ездит, а это здесь. Служебная. Рынок-мынок, туда-сюда, – пояснил Тимур.

До больницы доехали без особых приключений, но на въезде во внутренний двор, у шлагбаума, уже стояли два парня в бронежилетах. У каждого на поясе вызывающе болталась кобура. Выглядели они, между тем, как Дон Кихот и Санчо Панса – один длинный и худой, другой плотный, коротконогий и плешивый. Зато старательно показывали всей возможной мимикой облечённость властью на лицах.

– Такса и бульдог, – определил Эньлай.

– Куда прём? – осведомился толстячок, который, вероятно, был здесь за старшего или сам себя назначил.

– Мы везём продукты в больницу, – бесцветно ответил Олег.

– Разрешение есть?

– Есть, – ответил Олег и показал ствол «винтореза».

– Чё, начальник прислал? – несколько смутился плешивый.

– Начальник, – кивнул Эньлай.

– Вроде как говорили, что кормим только тех, кто может работать… – высказал свои опасения длинный.

– А я что, – прищурился Никонов, – похож на бесплатного раздатчика?

– Да не, брат, – решил сойти за своего длинный, – ты на киллера похож, – и оба стражника хохотнули.

Шлагбаум поднялся. Поравнявшись с длинным, Никонов через открытое окно шепнул ему:

– Никому не говори… Про киллера.

Тот растянул рот в улыбке понимания. Припарковав машины, тут же ринулись в корпус с хозяйственного входа.

– Ещё раз я дурак! Надо было сначала сюда ехать. Надо было людей вооружать, – ругал себя Никонов.

– Э-э! Воевать всегда успеем, – успокоил его с акцентом Тимур.

На входе их встретил раздосадованный Макар. Он был весь растрёпан, камуфляж в двух местах порван, сальные сосульки давно немытых волос падали на поцарапанное лицо. Кисти рук были в засохшей крови…

– Ты почему их не убил?! – с порога спросил он Никонова.

– Ну… это всё-таки люди… – смутился Олег.

– Какие люди? Слепой, что ли? Это уже бесы. Самые настоящие!

– Ты… это, – остановил его Никонов, – с утра уже сколько принял?

– Столько, сколько обычно. У меня что – белая горячка просматривается? Иди и пристрели их, потом меньше будет работы. Бесплатные ритуальные услуги гарантирую. Ну?

– Да остепенись ты.

– Автомат мне дай, сам застрелю.

– Ты же вроде как философ?

– Я играющий тренер, понял? – Макар был окончательно раздосадован. – Сейчас сам всё увидишь. Оружие с предохранителя снимите, миротворцы… – зло предупредил он.

– Анна где? – спросил в спину Никонов.

– В Караганде! Не видел я её.

– А Пантелей? – спросил Эньлай.

– Его, как единственного врача, привлекли к общественно-полезным работам. Дашу вот… захватили.

– Куда?

– Они всех женщин детородного возраста собирают до кучи для общего пользования. Трудно догадаться было?

– Так, стоп! – сам себе и всем остальным дал приказ Никонов. – Стоп! Надо подумать…

– Некогда думать, вот этим думать надо, – указал на ствол Макар. – Пошли быстрее, там человек умирает.

– Какой человек? – спросил Тимур.

– Да вон, подранок Никонова. Аллигатор. За Пантелея заступился, а они ему ноги прострелили, руки-то уже прострелены. Похоже, в бедренную артерию попали.

– Жгут наложили?

– Да сделал я всё, сколько успел, – Макар двинулся дальше, – они их закрыли, Пантелея связали, часового выставили. А кровь до конца остановить не удалось. Умрёт там парень, пока вы тут гуманизмом занимаетесь.

На втором этаже Макар жестом всех остановил. Шёпотом сообщил:

– Там, у ординаторской, дылда стоит с акээмом. Решайте, сразу его валить или по-тихому, чтоб пока без лишнего шума.

– Без шума – всегда выигрышнее, – решил Никонов.

– Я сделаю, – предложил Эньлай.

– Давай я, – загорелся Тимур.

– Я сделаю тихо, – твёрдо и уверенно сказал Эньлай и отдал автомат Макару.

Никонов утвердительно кивнул: делай.

Эньлай, придав своему азиатскому лицу благодушное выражение, шагнул за угол. В центре коридора у дверей в ординаторскую стоял часовой. Завидев Эньлая, он повёл стволом автомата в его сторону.

– Чё надо? Кто такой?

– Меня из столовой послали, смотрю, куда обеды доставлять.

– А-а-а, – потянул охранник.

– Туда надо? – указал на дверь за его спиной Лю, подойдя ближе. – Сколько туда надо?

– А хрен его знает, – озадачился охранник, и это были его последние слова, потому что Лю невероятно резким движение рванул цевьё автомата левой рукой в сторону, а ребро правой ладони буквально всадил в горло противника. Тот беззвучно рухнул.

– Красиво, – оценил вышедший из-за угла Никонов, готовый подстраховать в любой миг.

– Разве смерть – это красиво? – философски спросил Эньлай.

– У меня поговорка такая… С войны…

– Да не… Красавчик! – подтвердил мнение Никонова Тимур.

– Я раньше никогда этого не делал, – признался Лю, – так, теория…

– Хорош! Вы ещё панихиду ему сладьте… – зло прервал Макар и ринулся в дверь ординаторской.

Картина, представшая вошедшим, ужасала. На полу в огромной луже крови, привалившись спиной к дивану, сидел Лёха, глаза его были полузакрыты. Рана на ноге была перевязана резиновым больничным жгутом, но из-под него заметно сочилась кровь. На диване, связанный по рукам и ногам, сидел Пантелей. Он смотрел абсолютно пустым взглядом в никуда. Галина Петровна плакала в кресле, к которому её привязали скотчем.

– Чтоб вам!.. – выругался Никонов и бросился разрезать жгуты, которыми стянули Пантелея.

Тимур стал освобождать Галину Петровну. Макар же, опустившись в лужу крови, стал осматривать рану Лёхи.

– Не лезь, – тихо попросил, почти прошелестел Аллигатор. – Поздно уже, холодно вот сильно.

– Да брось ты! Щас что-нибудь придумаем! – не унимался Макар.

– Ты себя или меня обманываешь? Брось, говорю. Доктор, – из-под бессильных век Лёха покосился на Пантелея, – почему Ангелов не слышно? Я же за доброе дело умираю, правда?

– Правда, – Пантелей склонился над Лёхой, прилаживая к руке тонометр, – Галина Петровна, растворы… что-нибудь… несите…

– Доктор, да уймись ты… – шептал Лёха, – лучше передай Саженю, слышишь? Передай, как я умер. Пусть пацанам скажет. Ладно? И дайте попить…

Тимур схватил со стола графин и наклонил его к губам Аллигатора. Лёха сделал несколько глотков, глаза его просветлели, он даже смог обвести всех взглядом и сказать:

– Никогда не думал, что вода такая вкусная…

Дальше не было никакой агонии, ни судорог, он просто остался смотреть в этот мир последним благодарным взглядом. Пантелей отбросил ненужный тонометр и тихо заплакал. Рядом всхлипывала Галина Петровна.

– Значит, начали стрелять, – самого себя убедил Никонов.

– А ты думал, я шучу? Это я думал, что мне работы уже не будет. Щас, глядишь, пайку дадут от какого-нибудь батьки Махно.

– Кра-си-во… – протянул Никонов.

– Что красивого-то? – взмахнула на него Галина Петровна.

– Да поговорка у меня такая – не очень военная, – ответил Олег. – А где твой профессор?

– Когда эти, – кивнул на труп за дверью, рядом с которым топтался Эньлай, – в больницу ворвались, мы все в разных местах были. Я сразу к Пантелею побежал, предупредить. Они же, в первую очередь, на кухню… А там дюжина женщин. Я же говорю – они в первую очередь женщин национализируют. И продукты.

– Разумно, – Эньлай потрошил боезапас убитого им охранника.

– Дашу увели, – теперь Галина Петровна смотрела на Никонова уже с надеждой, как на врача «скорой» во время реанимации.

– Придётся воевать, – сказал Олег так, словно собирался провести коммунистический субботник.

– Сколько их здесь? – спросил Тимур у Макара.

– Здесь… я пока человек шесть насчитал при оружии, и десяток – так.

– Женщин куда свозят? – Эньлай выглянул в окно.

– Я понял так: в театр или в школу. Там будет что-то типа смотра. Первые лица этой банды выберут себе лучших, потом – остальные. График распишут, как ими пользоваться… – Макар виновато исподлобья глянул на Галину Петровну, а смотреть надо было на Пантелея, который застыл после этих слов в полном оцепенении.

– Всё время думаю, – признался Олег, – почему, если там, – он ткнул пальцем в окно, – уже всё, может быть, кончилось, у нас тут ещё гражданская война намечается. По какому принципу…

– Идёт жатва? – закончил его вопрос Макар.

– Ну да…

– Смею предположить, – начал Макар, покусывая и без того потрескавшиеся губы, – остальных забрали, потому что их участь уже была определена. А вот с нами… С нами, видимо, не всё так ясно. Видишь, как этот парень умер, а в первый день ты ему готов был дырок наделать, – напомнил Макар. – Ещё думаю, есть среди нас люди, близкие по своему духовному состоянию к праведникам. Других объяснений у меня нет. Ну, и тут у нас ещё группа товарищей определилась.

– Я их всех порву, Аллахом клянусь! – не выдержал Тимур.

Макар посмотрел на него, на Коран, торчавший из кармана, и спокойно предупредил словами этой книги:

– «И не делайте Аллаха предметом ваших клятв, что вы благочестивы и богобоязненны и упорядочиваете среди людей. Поистине, Аллах – слышащий, знающий! Аллах не взыскивает с вас за пустословие в ваших клятвах, но взыскивает с вас за то, что приобрели ваши сердца…»

– Ты, наверное, тоже Коран на войне учил? – напрягся Тимур.

– Нет, после.

– Пусть Аллах слышит, я не боюсь, – сказал Тимур так, как сказал бы при царе или человеке, который превосходит его силой и могуществом.

– Господи, спаси, – перекрестилась Галина Петровна.

– А вот теперь надо думать, как воевать, – Олег присел на кресло, к которому несколько минут назад была привязана-приклеена Галина Петровна. – Сначала надо вызволить Дашу и женщин…

– Которые захотят, – многозначительно добавил Макар.

3

«В какой-то момент я перешёл пределы их знаний. Они – это те, кто полагают себя правителями этого бренного мира. Те, кто у власти, и те, кто за их спинами. С древнейших времён они собирали и анализировали древние пророчества, составляли графики и диаграммы, кое-чему позволяли просочиться в мир, если данная информация сопутствовала их планам. Они даже воевали за эти знания. Друг с другом, с хранителями, с теми, кто находил артефакты и древние свитки помимо них. Единственное, чего они не могли регулировать и предусмотреть, – рождение и приход в мир пророков, знамения Божии и Рождество Богочеловека. Мировые правители точно знали, что Он придёт во второй раз. Каждый из них понимал Второе пришествие по-своему. Некоторые даже посещали храмы и вели богословские беседы, но прекрасно осознавали где-то в потаённых уголках потрёпанных душ, что Христос придёт не к ним. Мимо них… Другие ждали машиаха, нового всемирного царя. С чудесами и знамениями, что и было им предоставлено…

Оставаясь последовательными материалистами, они строили планы развития экономик, вооружений… и рыли убежища в тех частях планеты, которые могли избежать всемирного потопа или всемирного пожара. Помнится, в интернете даже предлагались комнаты и особняки для избранных в безопасных местах. Народы интересовали сильных мира сего как производительные силы. Всё по Марксу. С их точки зрения – производительных сил был уже избыток.

Россия – по их пониманию – каким-то чудом, стечением обстоятельств, а по-моему, волей Божией осталась в стороне от всей этой мировой кутерьмы. Она была ещё одной из немногих «отсталых» стран, где в ходу оставались бумажные деньги. Сколько ни организовывали дефолтов, девальваций, инфляций и прочей чепухи, народ так и не захотел расставаться со своими кубышками, набитыми бумажными и металлическими деньгами, которые можно было увидеть не на электронном экране банкомата, а потрогать руками, посчитать, помусолить. Попытка отменить их «сверху» чуть не привела к очередной революции. Русские хранили свои небольшие сбережения в нескольких «ипостасях»: в рублях, юанях или другой какой валюте, считавшейся устойчивой на тот момент, в недвижимости и движимости, частью на электронных картах и счетах и, в конце концов, на тех самых чипах, которые немногие решились с помощью безболезненных нанотехнологий влупить себе на лоб и руку. В основном это были люди с новым менталитетом, космополиты, если не презирающие собственный народ и его историю, то относящиеся к основополагающим ценностям государства равнодушно, и те, кто нуждался в беспрепятственном выезде в другие страны, кто вообще жить в России просто-напросто боялся.

Тогда, в Салониках, я обо всём этом не думал. Короткое замыкание горя сожгло нервные волокна, по коим неслись мысли. Несколько дней я сидел на том месте, где когда-то была вилла, сидел на ступеньках к морю и не ощущал ничего. Так может сидеть йог, впавший в глубокий транс, или, может, именно так застывали сомати в тайных пещерах Шамбалы. И мне действительно иногда казалось, что моё сознание выскальзывает из обессиленного тела и я вижу себя со стороны, скрюченным и небритым на лестнице к морю.

Приближались дни летнего солнцестояния, а значит – следовало ожидать взлёта агрессивности у всех завоевателей. Надо было быстрее уезжать из Европы, которой оставалось совсем немного. Перед тем я будто специально открывал Книгу пророка Исаии именно на тех местах, которые предупреждали мир:

Рыдайте, ибо день Господа близок, идёт как разрушительная сила от Всемогущего. Оттого руки у всех опустились, и сердце у каждого человека растаяло. Ужаснулись, судороги и боли схватили их; мучатся, как рождающая, с изумлением смотрят друг на друга, лица у них разгорелись. Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с неё грешников её. Звёзды небесные и светила не дают от себя света; солнце меркнет при восходе своём, и луна не сияет светом своим. Я накажу мир за зло, и нечестивых – за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей; сделаю то, что люди будут дороже чистого золота, и мужи – дороже золота Офирского. Для сего потрясу небо, и земля сдвинется с места своего от ярости Господа Саваофа, в день пылающего гнева Его.

Нужен был кто-то, кто сдвинет меня с мёртвой во всех смыслах точки. И Господь послал мне такого человека. Если говорить честно, Бог столько раз давал мне знамения, посылал людей, звал, можно сказать, тянул меня в сторону Света, но я упрямо цеплялся за обломки этого бренного мира. Мира, который царапал Престол Божий небоскрёбами, забил околоземное пространство спутниками, который засорил эфир своей пошлой трескотнёй, который должен был стать прекрасным, но так и не смог, потому что одни хотели больше других, а получали больше именно те, кому этого меньше всего полагалось. И главное, чего они хотели, – продлить как можно дольше свою комфортную жизнь. Не гнушались и кровью младенцев…

Обо всём этом на ступеньках взорванной виллы я, признаться, не думал. Я вообще ни о чём не думал. Я рос там плющом. Если бы не надо было пить воду и ходить в туалет, я никуда бы не отлучался. Но постепенно и в этом мой организм перестал нуждаться. Сам Будда позавидовал бы моей горестной медитации. И даже системно навязчивая полиция оставила меня в покое.

И в какой-то из дней ко мне подсел удивительный старец-монах. Долгое время он молча вместе со мной смотрел на море. Сначала я ждал, что он заговорит, и только через час или два понял, что это я должен заговорить с ним. Греческого я не знал, английским пользовался, но, как говорят, со словарём, потому заговорил на русском.

– Интересно, на новой земле останутся моря?

– Останутся, – уверенно ответил он на безупречном русском языке.

– Мне нужен совет, – сразу перешёл я к делу, испытав к нему необъяснимое безграничное доверие. Такое испытывает малютка к отцу. – Как дальше жить, если жить не хочется?

– Можешь сделать, как я, и жить не для мира… Но ты не сможешь… – странно, его увенчанное длинными сединами до плеч лицо было похоже на лицо младенца. Это сочетание старости и младенчества в его облике было удивительным, неземным.

– И что тогда?

– Можно попробовать жить на границе.

Я сразу понял, о какой границе он говорит. Не раз слышал, что монахи даже спят в гробах, чтобы иметь постоянную память о смерти.

– Но путь инока ты не осилишь, – сразу добавил он, но в тот день я так и остался в неведении, где у нас ещё проходят границы. – Ты относишься к тем людям, которым Бог дал много, а они не сумели взять. Знаешь же, как это бывает: человека приводят на рынок, где глаза разбегаются, и говорят ему – бери, сколько унесёшь. И стоит он, несчастный, и не знает, за что ухватиться…

– Точно, – представил я, – но я не взял главное – любовь. Если б жизнь можно было отмотать назад!..

– Она была очень красивая, хоть мне об этом говорить вроде как не положено… – слегка улыбнулся старец. – Античные скульпторы бегали бы за ней, чтобы сохранить для потомков гармонию женственности.

Я не стал спрашивать у него, где и как он мог её видеть. А может, он видел её и в тот момент.

– Почему в вечной жизни не женятся? – спросил я даже не у него, а скорее у самого Неба.

– Христос так сказал, – просто ответил он. – Но это не значит, что там нет любви.

– И будут как Ангелы на небе… – вспомнил я и задался вопросом: – Там надо любить только Бога?

– Глупости… Ведь Он в каждом из нас.

– Из неё получился бы красивый Ангел…

Старик тихо улыбнулся на мои слова. Мимо нас по лестнице пробежал мальчик лет пяти и с разбегу бросился в море. Рассыпая брызги, он плескался и заразительно смеялся, отчего нельзя уже было не улыбаться. И от этой картины я – пусть лишь частью омрачённой души – начал понимать, что красота и любовь в мире жить продолжают. В том числе и для меня грешного.

– Вот – Ангел, – в тон моим мыслям заметил старец.

– Да… – согласился я, любуясь этой детской радостью жизни – простой и незамутнённой знаниями поколений. Подумалось: может, когда говорят «чистый как дитя», подразумевают именно это: отсутствие тяжести чьих-то убеждений, знаний, борений… Зла и добра. Потому что пониманию зла надо ещё учиться.

В детстве я хотел писать книги. Я даже писал что-то в юности. Была в душе, в сознании какая-то мистическая и острая необходимость что-то сказать миру. Но к тому времени, когда я мог стать зрелым писателем, мир уже оглох и ослеп. Он мог смотреть на своё искажённое отражение только на экране телевизора. Завораживающая магия текущего слова его не интересовала.

– Если б где-то был мир, куда можно скрыться… Жить вот так же на берегу, рядом с ней… И пусть это тянется вечность… – мечтательно и несвязно проговорил я.

Инок печально и глубоко вздохнул. Я повернулся к нему лицом, чтобы увидеть, как он беспристрастно смотрит в едва угадываемую полосу, где небо сливается с морем. Я посмотрел туда же, и он сказал:

– Так и наши миры. Где-то в бесконечности они сливаются… Но дойти до этой грани не каждому под силу. Даже увидеть её. А ты просишь о вечной любви к женщине. Даже если оставить вас вечно юными где-нибудь в зоне тропического климата, но с тем самым свободным выбором, которым вы наделены от Бога, с мятущейся человеческой душой, в которой всегда есть место, где может пустить корни эгоизм, то нетрудно представить, как через какое-то время вечность превратится для вас в ад совместного бытия. Рассуждать о категориях вечности и бесконечности человеческий разум не в силах. Что знает капля о море? Что знает песчинка об океане или пустыне? Она может только наивно полагать, что она знает. Но может и ощущать свою сопричастность… Ты же понимаешь, о чём я.

– Понимаю. Откуда вы здесь появились?

– Просто шёл мимо. Еду на Афон. Надо было посетить здесь нескольких друзей и выполнить кое-какие просьбы. Шёл мимо и услышал боль.

– Я так громко думаю?

– Ты так сильно страдаешь…

– Вы умеете это чувствовать?

– Каждый умеет.

– Может, вы ещё можете предсказывать будущее?

– Каждый может.

– И каков прогноз? – я обвёл выразительным взглядом окружающий пейзаж.

– Зачем спрашиваешь, если сам знаешь…

– У меня такое чувство, что я специально встречаю людей, которые чувствуют то же самое, что и я.

– Всё в руках Божиих, – старец взял мою руку в свою ладонь, и сердце моё в ответ дрогнуло. Дрогнуло и потом сжалось, сжалось с жалостью и выстрелило во все аорты, артерии, капилляры сокрушительной волной живого тепла. Нет, не того, которое определяется температурой, а того, которое сопряжено с самой жизнью. Которое, наверное, можно назвать энергией жизни. Волна прокатилась в одну сторону и снова вернулась в сердце, а там уже стала пульсирующим раскаянием. С каждым ударом сердца – всё шире и больше. И наконец – оно достигло глаз. Я плакал. И вдруг понял, чего я ждал все эти дни на берегу чужого моря. Я ждал слёзы… Старец продолжал держать мою руку, и я буквально чувствовал, как часть моей боли уходит к нему, и потому плач мой был не безутешным со сдавливающими горло рыданиями, а каким-то удивительно просветлённым. В ладони старца я ощутил объём вечности. Прошлое, настоящее, будущее – потеряли смысл, если он у них вообще был.

Тщета… Сколько тщетных усилий делает человек в жизни? Куда уходит эта энергия, какие чёрные дыры вселенной заполняет? Учитывая их результат в объёме и значении вечности – они почти все тщетны. Кто-нибудь скажет: и что теперь – сидеть, сложа руки? Нет, конечно. Нужно просто постараться не давать быть злу. Для начала – в себе.

– Не умирай в себе. Помнишь, Спаситель говорил: пусть мёртвые погребают своих мертвецов. Не умирай, или с твоим знанием на границе миров ты будешь погребать мёртвых…

Сказал мне это старец или я придумал это позже, как объяснение своей слабости?

Когда я, в конце концов, встал и повернулся спиной к прибою, то вдруг увидел, что лестница будто бы ведёт из моря в гору, в небо… Надо было идти по ней».

4

Даша давно не была в школе, которую окончила. Первые две встречи выпускников всегда собирают почти весь класс, но потом пути-дорожки всё больше расходятся. И потому, когда девушек и женщин стали высаживать из машины около школы, она была несколько удивлена. Лишь потом поняла, что здесь происходит. Женщин сортировали на входе, где вместо привычного охранника сидел плешивый толстяк в очках, внимательно рассматривая каждую из них, делая пометки в каком-то журнале, а рядом с ним стояли два верзилы, которые не скрывали своего вожделения и отдавали команды:

– Так, эту в спортзал!

– Вон ту сразу в кабинет, там охранники уже ждут, а потом можно направить на кухню… ха-ха-ха…

– Эту в актовый, пусть готовится к смотру…

– К какому смотру? – спрашивала девушка.

– Смотру строя и песни! – гоготали они в голос.

– Зал актовый, значит, к актам готовится, – добавил какой-то остряк.

– Надо, дамочки, продолжать род человеческий, – комментировал свои записи очкарик. – Многим из вас повезёт, вы станете сменными жёнами руководящего состава. Так сказать – наш генофонд! Так что прихорашивайтесь, тело бодрите, а то идёте, как будто покойнику последний поклон отдать. Бодрее, девушки, бодрее! У-ти какая высокомерная! А фигурка-то ничего… М-да-с… Ну – в актовый, в актовый… – сопроводил он Дашу, и тут же переключился: – О, полновата. За холестерином почему не следим? Ну, впрочем, и на таких любители есть. Я, например. Отведите-ка пока её в сторонку. Ну, чего испугалась? Дополнительный паёк получать будешь. Я, как-никак, управляющий делами администрации. Давай, следующую…

– Антиутопия какая-то… – пробормотала Даша, когда её грубовато подтолкнули в спину на входе в актовый зал, где командовала дама лет пятидесяти с выражением лица подчёркнуто деловой женщины. Типичный партийный функционер, системная тётка. Таких можно втыкать в любой департамент, как универсальный болт, они везде будут на месте, везде докажут свою нужность. Если не профессиональными качествами, то рвением и способностью отдаться по первому требованию.

– Девоньки, рассаживаемся пока. Так, вон второй ряд ещё свободен. Рассаживаемся, я всё объясню.

– Это что, начальница будущего борделя? – спросила стоявшая рядом с Дашей блондинка.

– Странно, – и себе и ей попыталась ответить Даша, – таких-то почему сразу не прибрали куда нужно?

– А куда ей нужно? – не поняла блондинка.

– В ад, куда ж ещё.

– Ну, подруга, она сначала нас с тобой туда отправит. Видишь, как выслужиться старается. У неё ведь явно предельный возраст. А подтяжки-то на лице заметно… Ещё и, наверное, грудь силиконовая…

– Тебя это так волнует? – поморщилась Даша.

– Да нет, думаю, как слинять отсюда. Меня Анжелой зовут, – блондинка по-мужски протянула руку. – Да не смотри так, мне самой моё имя не нравится. Ан-же-ли-ка… – притворно сюсюкнула она. – Спасибо, папочка, ничего более, прости Господи, эротичного придумать не мог. Бантичек на кудряшках! Тьфу! Педофилия, а не имя… – Она выплюнула на пол жевательную резинку, отчего Даше стало неприятно.

Вспомнилось вдруг, что этот самый пол в актовом зале ей с одноклассницами приходилось мыть, когда выпадало дежурство после дискотеки. Мыть да отскребать вот такие выплюнутые и растоптанные не по разу комки жвачки. Анжелика заметила выражение лица Даши и скривилась:

– Слышь, не до культуры…

Их заставили сесть на какой-то ряд, потом дама потребовала тишины и объявила, что сейчас в зал придут представители чрезвычайного правительства. Ждать долго не пришлось. Не успели пошушукаться с соседками, как, браво топая бёрцами, в междурядье вошли крупные ребята с автоматами наперевес. Между ними шли мужчины, которых Даша про себя называла «системными мальчиками». Этакие заточенные правильные лица, отражающие собачью готовность выполнять поставленные задачи. Короче, прямые родственники тётки-организатора. В самом центре шествовал дяденька в заметно дорогом костюме с уникально отталкивающей внешностью. Нет, в чертах его лица всё было правильно, лишь мимика, как таковая, отсутствовала. Подобные лица называют «каменными». И только чёрные глаза из-под седых кудрявых бровей буквально таранили любой встречный взгляд. Смотреть в эту мрачную пустоту было страшно. Даша опустила глаза, а дама в этот момент объявила:

– Сейчас перед вами выступит глава чрезвычайной администрации Леонид Яковлевич Садальский, – было слышно, как она торопливо процокала в сторону, освобождая место в центре сцены.

– Я не буду говорить долго, – зазвучал стальной баритон. – Всем понятно, что анархия в человеческом обществе недопустима, поэтому люди, у которых есть реальный и положительный опыт эффективного управления, организуют наше жизненное пространство. Меня избрали главой временной чрезвычайной администрации…

В этом месте надо было спросить, кто избрал, но никто из присутствующих не решился. Некоторые девушки, как и Даша, вообще не решались смотреть на сцену. Может, наивно полагали, что их не прошьют, как из крупнокалиберного пулемёта, тяжёлым чёрным взглядом.

– До определения ситуации в стране в целом, в мире в целом, вся власть принадлежит временной администрации. Любые проявления анархии и самоуправства будут жёстко пресекаться. Будут организованы общественные работы и справедливое распределение продуктов. Теперь о том, почему вы здесь. Вы такие молодые, красивые и перспективные, что должны понимать – вы станете началом новой цивилизации. Мы будем вас беречь и охранять, обеспечивать всем необходимым.

– А му-жи-чи-ны? – сально растянула девушка с первого ряда.

– Все нормальные мужчины уже при деле, – не глядя на неё, ответил Садальский. – Лучшие из них станут генофондом. Я лично буду контролировать это направление. Потомство должно быть здоровым и жизнеспособным. Те, кто намерен вымаливать себе что-нибудь, – он сделал многозначительную паузу, – у высших сил, может продолжать. Но кормить дармоедов мы не будем. Жизнь стариков будет зависеть от их работоспособности. Жизнь младенцев – от их здоровья.

– Как в Спарте? – спросил кто-то.

– Мы не живодёры, – при этих словах Садальского Даша не удержалась и посмотрела ему в лицо, заметив, что правый глаз у него смотрит совсем в другую сторону. Он вообще выглядел мёртвым, словно покрытым плёнкой, и чуть запавшим. – Никого со скалы сбрасывать не будем. Но и содержать не собираемся. Сегодня мы взяли под контроль топливо, продукты, воду… Кстати, воду из кранов скоро можно будет пить. Мы сообщим об этом. И ещё мы планируем в течение двух дней наладить связь. В том числе с внешним миром.

– А он есть? – спросил кто-то.

Впервые в лице Садальского что-то переменилось. Он чуть прищурил левый глаз, выискивая в зале желающих задавать вопросы, и зал интуитивно приумолк.

– А куда он делся? – вопросом на вопрос ответил Леонид Яковлевич. – Просто пока туда не всем можно.

– Так что, это не Конец Света?! – выкрикнула-таки сидевшая рядом с Дашей Анжелика.

Садальский удостоил её ледяным взглядом, отчего Даше, попавшей в луч его взора, захотелось сползти под кресло.

– Анжелика… Ангельская, стало быть… – он словно прочитал этим лучом её имя. – Вас что интересует больше: жизнь или смерть? – огорошил он девушку встречным вопросом.

Та не выдержала взгляда и опустила голову чуть ли не между колен. Разумеется, она хотела сказать «жизнь», но на всякий случай решила промолчать, нервно наматывая на палец белокурый локон у виска.

– Подумайте все над этим стратегическим для вас вопросом, – с лёгкой, едва ощутимой угрозой в голосе предложил Садальский. – И старайтесь выполнять все распоряжения чрезвычайной администрации.

– Раздевайся… Революция… – едко прошептала Анжелика.

– Что? – не поняла Даша.

– В борделе солдатском работать будем. Если повезёт, в генеральском. Поняла?..

И словно в подтверждение её слов дамочка-руководительница поспешила сообщить подавленным девушкам:

– Сейчас вас всех разместят в гостиницу. Там уже готовят индивидуальные номера.

– А некрасивых куда? – спросила опять Анжелика.

– У них есть работа, – успокоила дама. – Надо готовить, стирать, убирать… ну и… много ещё чего…