Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

На похороны пришёл и Максуд с братьями и Тамарой. Идти недалеко – огромный особняк через три дома на той же улице. Странно, Тамара в чёрном платке, в чёрной одежде была не менее красива. И Тимуру вдруг представилось, что она в трауре по нему, по их любви. Максуд, словно ничего и не было, обнимал братьев, выражал соболезнование. А потом вдруг сказал, что он вовсе не против, чтобы Тимур сватался к Тамаре, пусть только встанет на ноги. Заработает денег, станет уважаемым человеком. Братья Тамары при этом, казалось, ухмыляются одними глазами, и только присутствие на похоронах не позволяет им рассмеяться.

– Этот мир держится на деньгах, а значит – ни на чём, – повторил Тимур слова отца.

– Что? – не понял Максуд.

– Мы заработаем денег, у нас уже есть своё дело, – ответил за Тимура Селим. – Повремените немного, дядя Максуд.

– Ради дорогих соседей я подожду. Нужна какая-то помощь сейчас?

– Спасибо, ваша забота – большой почёт для нас.

– Мы все должны помогать друг другу. Я вот собираюсь баллотироваться в Думу. Вы там, на севере, не забывайте родной дом, приезжайте почаще. И на выборы приезжайте. Мы все должны помогать друг другу. Мир держится на дружбе, – Максуд вдруг почти повторил слова отца, но прозвучали они совсем по-иному. Те же слова, но совсем иначе.

– Ты чего перед ним… – Тимур хотел сказать Селиму «лебезишь», но не решился, хотя брат понял его и без слов.

– Ты забыл? Он старше! На уважении к старшим держится этот мир… – добавил Селим к сказанному отцом.

«Теперь уже на деньгах», – хотел возразить Тимур, но не стал спорить с братом, которого уважал больше, чем собственное мнение. И в понимании этого в очередной раз почувствовал его правоту.

– Ни на чём, – повторил Тимур, спускаясь со второго этажа салона, и увидел Тамару.

Она сидела на кресле, предназначенном для экскурсовода или напарника водителя в дальних рейсах. Точнее, не сидела, а беззаботно вращалась, как на карусели. Каштановые волосы чуть взлетали над плечами… Внутри всё вспыхнуло, взлетело и упало с умопомрачительной высоты.

– Тома?

– Тимур…

– Как ты здесь?

– Теперь уже можно, – встала она навстречу, – теперь уже никто нам не помешает. Мы можем уехать хоть куда…

Она протянула ему руки, и он почувствовал их в своих руках. Чуть прохладные, нежные… Прижал к губам подушечки пальцев. Заметил, что даже лак на одном ноготке облупился. Это было не привидение. Не мираж. Это была Тамара из крови и плоти. Стройная и грациозная.

– Ты не согласен? – её чуть вздёрнутая бровь поднялась ещё выше.

– Как ты здесь оказалась? – повторил вопрос Тимур, почти теряя самообладание от близости любимой девушки.

– Я приехала. Приехала, чтобы уехать вместе с тобой. Садись за руль – и поехали.

– Да, да, конечно, – ответил Тимур, попытался обнять её, но она отстранилась, пропуская его на водительское место. – Только вот людей увезём.

– Каких людей?

– Там… в больнице… люди… Я должен их увезти…

– В больнице? Почему ты должен? Что они тебе сделали такого, что ты им стал должен? Это мы с тобой должны быстро отсюда уехать…

– Тома, ты же добрая… там людям надо помочь…

– Значит, ради людей ты на всё готов, а ради меня – и тогда не смог, и сейчас не хочешь? – Тамара обиженно отвернулась, пошла и села на одно из пассажирских кресел.

– Почему не хочу! Это всего полчаса. Мы их вывезем и сами уедем! Нельзя бросать тех, кто ждёт от тебя помощи!

– Когда ты уехал, ты кого спасал? Нашу любовь или себя?

Тимур, понурив голову, сел на водительское кресло. Он почти готов был ударить по коробке передач и умчаться куда глаза глядят. Но именно по глазам ударили несколько вспышек света подряд. Тимур сначала зажмурился, потом увидел перед лобовым стеклом внедорожник Эньлая. Выпрыгнул на улицу.

– Эньлай, иди сюда…

– Ты чего телишься, там Никонов нервничает, – перебил его Лю.

– Пойдём, я познакомлю тебя с Тамарой.

– С какой Тамарой?

Тимур почти силой втолкнул Эньлая в салон автобуса. Но Тамары там уже не было. Тимур галопом вбежал на второй этаж салона, но и там было пусто. Спустился вниз, выбежал на улицу.

– Тамара! – крикнул он.

– Тише, – остановил его из-за спины Лю. – Не было никакой Тамары. Во всяком случае, это была не Тамара. Я спросил Макара, почему ко мне не является Наташа, а он сказал: «Потому что ты её любишь».

– Я люблю Тамару, – глухо произнёс Тимур, он вот-вот готов был кинуться на Эньлая.

– Успокойся, Тимур. Возьми себя в руки. Я верю: ты её любишь, но это была не Тамара. Макар сказал, что дьявол играет на страстях. У тебя не просто любовь, у тебя ещё и страсть… Или ты будешь это отрицать?

– Просто – не просто, какая разница?! Какая может быть любовь просто?! Она только что здесь была! Я целовал её руки! Понимаешь?!

– Понимаю… – Лю тоже насупился. – А я с той самой ночи не видел Наташу и детей! Я не знаю, где они, понимаешь?! Мне никто не является! Я только слышал Наташин голос… Я не знаю, где они, понимаешь?! – снова повторил Эньлай.

Он отвернулся и пошёл к машине. Сел за руль и хлопнул дверцей. Тимур пару минут стоял, сжав кулаки. Казалось, он вот-вот начнёт крушить всё вокруг. И всё же он совладал со своим гневом.

– Понимаю, – сказал он. – Извини.

– Не за что…

– Как ты думаешь, можно что-то исправить?

– Ты в каком смысле? – удивился такому вопросу Лю.

– В глобальном.

– Э-м-мм… – сначала растерялся китаец, но потом вдруг вспомнил Конфуция: – Человек, который совершил ошибку и не исправил её, совершил ещё одну ошибку. Можно всю жизнь проклинать темноту, а можно зажечь маленькую свечку… Попытаемся зажечь свечку?

– Хорошо сказано… Но мне больше нравится, как сказал Никонов: делай то, что должен, и будь что будет.

– Даже если ничего уже не будет?

– Даже если ничего уже не будет.

– Видеть то, осуществления чего требует долг, и не сделать – есть отсутствие мужества, – вспомнил Эньлай ещё одно изречение Конфуция.

– Блин, вы все тут такие умные, – покачал головой Тимур, взгромождаясь за руль огромного автобуса.

– Если человек твёрд, решителен, прост и несловоохотлив, то он уже близок к человечности, – подсыпал на дорожку китайской мудрости Лю. – Блажен, кто ничего не знает: он не рискует быть непонятым.

– Ты что, специально заучивал?

– Так меня воспитывал отец.

2

Леонид Яковлевич Садальский уже через час после разговора с парламентёрами листал досье на каждого из них. С воякой Никоновым всё было понятно – пушечное мясо с мозгами. Хуже не придумаешь. Пушечное мясо не должно думать! Так нет же – насоздавали элитных подразделений… Нет, с этим всё ясно. Жизнь – Родине, честь – никому… Леонида Яковлевича заметно передёрнуло. Больные люди! Весь мир – родина, а эти всё за свою лапотную Россию держатся.

Самый тёмный и непонятный человек – Макар. О нём меньше всего. Слишком умён для могильщика. Мэр мёртвого города против мэра умирающего города… Нет, возрождаемого!

Горячий кавказский парень вообще не в счёт…

И вот – Пантелей… Что это ещё за игры в Лазаря?

Всматривался в документы…

Отец – Александр Михайлович Смирнов (Божья воля) – вице-президент крупнейшего банка… Приличный человек… Партийный стаж даже есть. Достойная карьерная лестница. Что называется, не с загранпаспортом родился. Всего добивался сам. Места работы – от Сахалина и до Питера. Что там с фамилией? Ага, видимо, стеснялся своей фамилии в бизнесе, предпочёл фамилию жены… Молодец! С фотографии смотрит солидный мужчина, подтянутый, цельный и целеустремлённый. Где же у него сбой-то произошёл? На генетическом уровне, что ли? Или, может, из этих – скрытых патриотов-благотворителей? Жена – Ольга Сергеевна – последнее время почти нигде не работала… Из рода священников. Дед прошёл лагеря… Ага! Вот! Здесь, пожалуй, собака зарыта. Надо понять, какими этот парень практиками владеет. Вероятно, медицинская академия – это только прикрытие…

В этот момент Эдик втолкнул в кабинет запуганного бойца.

– Тот самый? – спросил Леонид Яковлевич.

– Тот самый. Живее всех живых.

– Как зовут? – обратился Садальский к парню.

– Арнольд.

– Арнольд?

– Меня отец в честь Шварценеггера назвал, – поторопился объяснить боец.

– Почётно, – иронично оценил Садальский, – но по тебе не заметно. Присядь. Значит, говоришь, Арнольд, тебя убили? А может, ты просто сознание потерял от удара? Откуда тебе знать, что тебя убили, горло тебе, как ты товарищам рассказываешь, сломали.

– Н-ну… – Арнольд растерялся.

– Давай так, ещё раз и всё по порядку. Подробно, в деталях.

– Ну, я кабинет охранял. Где доктор этот, старуха… Синяк там кровью исходил. Ему минуты оставались. Кровищи на полу ведро было.

– Так ты охранял или в кабинете с ними сидел?

– Охранял. Но я ведь видел.

– Ну-ну… дальше.

– Подошёл китаец, я думал – наш.

– Ты способен думать?

Арнольд потупился.

– Если б был способен, ты бы не думал, что китаец – наш.

– Надо было всем нашим на рукава повязки сделать одинаковые. Тогда бы не путали! – неожиданно смело вспылил Арнольд.

Садальский даже слегка опешил от такой наглости. Но потом оценил мысль.

– А что, очень даже правильно ты говоришь. Вот ведь, нехватка профессиональных кадров сказывается. А думать ты умеешь, – в чёрных зрачках Садальского блеснул холодный огонёк одобрения, – надо назначить тебя взводным или ротным каким-нибудь. Вот структуру продумаем, обязательно назначу.

– Спасибо.

Леонид Яковлевич снова превратился в стену. Слово «спасибо» он не любил.

– Дальше рассказывай.

– Ну… он… типа… с кухни пришёл. Потом удар – и всё.

– Что – всё?

– Темнота.

– И ты думаешь, а мы выяснили, что думать ты умеешь, что всякая темнота – это смерть?

– Так она только вначале была! А потом я смотрю со стороны, как китаец у меня на шее пульс проверяет.

– У тебя?

– Ну… у тела моего…

– И… – что-то наподобие интереса отразилось-таки на лице Садальского, – как ты себя ощущал?

– Прикольно… легко так. Я и дома побывал, только там всё равно никого не было… и обратно вернулся. А потом появились эти…

– Кто?

– Не знаю. Страшные… ужасные… Со всех сторон.

– Врёшь! У тебя должно было быть как минимум три дня здесь. Никто за тобой в эти три дня прийти не должен.

– Я не знаю, – сжался Арнольд, – я только ужас помню. Не знаю, зачем они… Но когда этот парень начал молиться, их как ветром сдуло. Так легко стало… Словно на волнах укачивало. И я уснул…

– Уснул? Мёртвый?

– Ну я же мёртвый-живой был. Просто всё размылось… Расплывчато стало. Ну, знаете, как когда мама в детстве укачивает… Вот так…

– Ты ещё и образное мышление имеешь, – холодно заметил Леонид Яковлевич.

– А проснулся я уже в своём теле. Боль в горле ещё была, но я уже дышал. Даже говорить мог.

– А почему ты от них сбежал? Он же тебя с того света вернул? – на этот раз Садальский буквально пригвоздил Арнольда взглядом.

– Я боялся… что вы меня… накажете…

– Правильно боялся. Страх помогает человеку принимать правильные решения. На страхе держится любое государство. Страх и немного болтовни о свободе и равенстве… – последние слова Леонид Яковлевич, казалось, сказал самому себе. – Так ты думаешь, он чудотворец? – снова поднял тяжёлый взгляд на Арнольда.

– Не знаю…

– Ну так вот, смотри… – Садальский поднял кисть правой руки над столом и щёлкнул пальцами, будто подзывал официанта.

И тут же над кончиками пальцев поднялось голубое пламя, точно где-то между ними была спрятана маленькая газовая горелка. Пламя то поднималось выше, то едва теплилось ореолом над острыми концами пальцев.

– Ух ты! – простодушно воскликнул Арнольд.

– Ерунда. Этот фокус я купил в Индии по дешёвке. Им можно удивить, но мёртвого нельзя сделать живым. – Леонид Яковлевич сжал кисть в кулак, и огонь погас. – Можно ещё вот так, – он снова разжал руку, и один из лежавших на столе листов плавно поднялся в воздух и прилип к его раскрытой ладони…

– Bay… – восхищённо выдохнул Арнольд.

Леонид Яковлевич скомкал прилипший к руке лист и бросил его в урну.

– Ладно. Свободен.

Когда Арнольд, придавленный почтением и удивлением, вышел спиной вперёд из кабинета, Садальский позвал Эдика. Тот, раскрасневшийся и растрёпанный, выпрыгнул из подсобного кабинета, где была небольшая кухонька.

– Не можешь гормоны унять? – пригвоздил его взглядом Садальский. – Мою секретаршу мог бы и не лапать.

– Виноват, шеф, – дрогнул, не думая отпираться, Эдик.

– Девок в гостинице осталось достаточно?

– Хватит.

– Спиртное туда завезли?

– Да. Боюсь только, чтобы не переусердствовали.

– Следи. Но народ должен знать, за какие пряники он воюет.

– А что? Будем воевать?

– Ты хоть догадался выставить у больницы посты?

– Э-гм-м… – растерялся Эдик.

– Понятно. Так выстави. Немедленно.

– Да куда они денутся? Дальше стены никуда не уйдут. Мы же пытались пробиться по трассе.

– Настрой десятка три ребят, которых посчитаешь надёжными: надо будет всю эту богадельню взять штурмом.

– Да там же одни увечные да горстка этих…

– Ты сначала справься с этой горсткой.

– И зачем они нам?

– А они нам незачем. Никто. Ты понимаешь? – стальной баритон прошил Эдика насквозь.

– Никто, – повторил анаболик.

– Кроме этого, – Леонид Яковлевич пододвинул к краю стола лист с данными и фотографией Пантелея.

– О! Доктор! – почти обрадовался Эдик. – Я ему ещё за лекарство должен… И за тёлку свою…

– Ни единого волоса с его головы. И вообще, надо очень постараться, чтобы он остался в стороне от всех этих разборок.

– Ха! У него фамилия Божья-Воля! – хохотнул Эдик. – Против Божьей-Воли попрём? – браво спросил он.

Леонид Яковлевич дёрнул губой так, что обнажились зубы. Эдик мгновенно притих.

– Иди и делай всё, как я сказал, – выдавил Садальский, затем хлопнул ладонью по столу так, что из-под неё вырвались языки пламени. Эдик сначала остолбенел, затем попятился точно так же, как выходил до него из кабинета Арнольд.

– У одного имя… у другого мышцы… Шварценеггеры… – прокомментировал в закрывшуюся дверь Леонид Яковлевич. – Впрочем, мозгов нет даже у оригинала…

Леонид Яковлевич Садальский не верил в Конец Света, он был одним из тех, кто его разрабатывал, рассчитывал контролировать и успешно завершить установлением на планете нормального государства под управлением избранных. И в данный момент он продолжал делать то, что должен был делать. Единственное, что его тревожило, если его вообще могло что-то тревожить, – это отсутствие связи. Но он полагал восстановление связи делом временным. Скорее всего, на неё повлиял мощный электромагнитный импульс, произошедший в результате одновременного взрыва нескольких ядерных зарядов. Но умные головы всё посчитали. Планета должна была их выдержать.

Леонид Яковлевич не верил в Конец Света и не мог позволить себе поверить в позволившего себя распять якобы из любви вот к этим – пятящимся из его кабинета людям – Бога. Бог Садальского был сильным, карающим, избирательным в своей любви. Он ждал жертвы. Настоящей жертвы, а не свечек и песнопений…

Что-то пошло не так. Но это что-то не пугало Леонида Яковлевича. Что-то даже при самой идеальной работе всегда давало сбой. Так было во время всех войн и революций. Выпирала вдруг наружу какая-нибудь нелицеприятная правда, но очень быстро умелые люди превращали её в презираемую всеми ложь. Процесс всегда был под контролем. Чёрное превращалось в белое или, на худой случай, в серое, а белое легко маралось.

И теперь, даже если весь мир рухнул и осталось только это маленькое пространство вокруг города, Леонид Яковлевич готов был принять на себя бремя правления. Все последние годы он недоумевал, почему, несмотря на столько трудов и стараний, несмотря на огромную пропагандистскую машину, выдавливание и уничтожение любого не то что сопротивления, но инакомыслия, несмотря на кропотливую работу исполнительных винтиков-чиновников, несмотря на то, что образование превратилось в дрессировку, а культура в китч, Россия постоянно соскальзывала с общего пути цивилизации. Что-то с этой страной с самых ранних пор было не так… И сейчас, когда людей почти не осталось, а нормальных вообще не осталось, кроме как дрессированных потребителей, развивающих экономику, и выброшенных на обочину маргиналов и пьяниц, чуть что – они, словно их живой водой полили, из пьяниц превращались в солдат, из маргиналов в работяг, но самое странное: народ жил отдельно от принимаемых законов и скрипа чиновничьих кресел, точно это были две разные страны.

И ещё оставались клерикалы. Верхушку Церкви частично можно было купить и запугать. Монастыри – нет. Леонид Яковлевич вспомнил, как он с отрядом специального назначения прибыл в один из монастырей, где надо было арестовать игумена якобы за организацию подпольного бизнеса. Ворота им открыли без проблем. Ребята в масках ворвались во двор, быстро оцепили периметр, но тут во двор вышел какой-то седой голодранец в прохудившемся подряснике. Не одежда – а ветхая марля. В буквально рваных кирзовых сапогах. С истёртым посохом в руке. Но самым удивительным у этого старика было лицо. Он вроде и смотрел прямо, но получалось, что он смотрит в небо. Выцветшие, буквально белесые глаза и восковое лицо. Казалось, ветер продувает его насквозь. Он вышел во двор из храма, где монахи, видимо, пытались вымолить у Бога пощады для своего игумена, и поднял руку. И потом медленно, словно воздух был густым и тягучим, перекрестил СОБРовцев на все четыре стороны. И случилось невероятное. Эти тупоголовые машины смерти вдруг стали подходить к нему за благословением. Срывали с себя не только каски, но и маски. Некоторые плакали. А старец шептал им что-то и сам плакал. Впрочем, игумен прятаться не стал, и сам вышел, и позволил себя увезти, но теперь получалось, что солдаты не арестовали его, а, собственно, охраняли. Пришлось потом вернуть главного монаха его братии в целости и сохранности…

Но более всего Леонида Яковлевича занимал вопрос: откуда в этом уже окончательно заблудшем и потерявшем общий облик стаде берутся эти седовласые старцы? Откуда? Не из таких ли вырастают? Он с прищуром посмотрел на фотографию Пантелея.

3

К тому времени, когда всех погрузили в автобус, Михаил Давыдович дочитывал четвёртое Евангелие. На соседнем с ним стуле сидел Серёжа, который внимательно слушал, рядом стояли Анна и Макар.

– И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрёт. Но Иисус не сказал ему, что не умрёт, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?– прочитал один из последних стихов профессор и вдруг остановился. – Это что значит? – воззрился он на Макара. – Что Иоанн Богослов не умирал? Что он всё это время был где-то на Земле?

– Многие в это верят, – уклончиво ответил Макар, – долгий разговор, у нас уже нет такого времени. Если оно вообще есть. Анна, тебе пора в автобус. Серёжа, беги за дядей Эньлаем. Вам надо ехать.

– А что было дальше? Что с учениками?! – почти взмолился Серёжа.

– Да… – рассеянно поддержал профессор… Дальше… Научишься читать и прочитаешь сам. Идите. Я не спал, – улыбнулся профессор Макару.

– Я знаю.

– Ну, дайте мне оружие. Я готов. – Михаил Давыдович бодро поднялся.

– Оно у тебя в руках.

– Что? – не понял сначала профессор.

– Оружие у тебя в руках. И оружие и защита.

Профессор понял и посмотрел на Евангелие, которое держал в руках.

– А что же дальше? – не унимался Серёжа.

– Деяния, Послания и Апокалипсис, – Макар присел на корточки, взял мальчика за плечи.

– Послания кому?

– Нам. Тебе.

– Ух ты…

– Пусть он едет с ними и читает. – Это был голос Никонова, который вышел из коридора, спустившись по лестнице со второго этажа, где следил за парком. – Пусть едет. Проку здесь от него будет мало. Пусть едут быстрей. Эньлай хотел вернуться. Они уже идут. Точнее – тоже едут.

– Ты видел? – спросил Макар.

– Когда в пустом городе заводят несколько автомобилей одновременно, видеть не обязательно. Через четверть часа будут здесь. Езжай, Михаил Давыдович, прочитай Серёже всё до конца…

Михаил Давыдович стоял в явной растерянности, прижимая к груди книгу. Он понимал, почему здесь остаются его друзья. Он хотел что-то возразить, но Никонов его упредил:

– Не рви душу, Давыдович, и не тяни время.

– Да… да… – неуверенно сказал профессор, потом вдруг в резком порыве обнял Макара, затем Никонова и пошёл на выход, вытирая слёзы.

Олег одобрительно кивнул ему вслед. В автобусе Михаил Давыдович удивился, как смогли поместиться столько людей. Хоть он и был большим – туристическим, но, казалось, разместить в нём всех больных, девушек, которые ушли с Никоновым из гостиницы, и просто пришедших из окрестных домов будет невозможно. Но, так или иначе, вошли все. Профессор сел на последнее свободное кресло впереди и посадил на колени Серёжу. Рядом оказалась Галина Петровна. Пантелей был на месте экскурсовода, рядом с водителем, а Даша вообще села на ступеньки у выхода.

Тимур запустил двигатель, и он заурчал тихо-тихо, будто автобус был разумным существом и понимал, что лишний шум сейчас ни к чему. По времени в городе должно было наступать утро. Но мрак не отступал перед прямыми солнечными лучами, которых и не было, он словно прореживался отдельными фотонами и из чёрного становился мутно-серым.

– По-моему… я остался человеком, – тихо предположил Михаил Давыдович, но тут же заразительно зевнул. – Спать мне нельзя, – пожаловался он Галине Петровне, – вы не возражаете, если я буду читать?

– Читай тогда всем, Михаил Давыдович. Вон – микрофон есть у Пантелея. До первого-то сидения дотянется, небось.

– Всем? – профессор оглянулся на салон.

Усталые люди с тревожным ожиданием на лицах.

– Читай, дядя Миша, – попросил и Серёжа.

Профессор открыл книгу.

– Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всём, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознёсся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал, которым и явил Себя живым, по страдании Своём, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием. И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чём вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым. Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю? Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти, но вы примете силу, когда сойдёт на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли. Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознёсшийся от вас на небо, придёт таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо.

– Значит, Господь вернётся к нам на облаке, – даже не спросил, а скорее утвердил Серёжа. – Наверно, красиво, да-а-а… – представил себе мальчик. – И тогда мы уже не умрём? – спросил он Галину Петровну.

От такого вопроса пожилая женщина сначала растерялась, даже оглянулась по сторонам, будто ища поддержки, но потом спокойно сказала:

– Конечно, не умрём. Уже никто не будет умирать, никто не будет болеть…

– И они все выздоровеют? – мальчик тоже оглянулся, потому что в салоне больше половины были пациенты больницы.

– Да, и они все выздоровеют. У них будет новое тело.

– Господь им выдаст новое тело?

– Не выдаст, – улыбнулась Галина Петровна, – просто старые тела переродятся.

– Переродятся? – задумался мальчик.

– Ты слушай…

И Михаил Давыдович продолжил чтение…

4

Даша уже три раза читала и Деяния и Послания Апостолов. Галина Петровна порой хитрила, жаловалась на зрение, на очки и просила внучку почитать Евангелие. Даша читала вслух. Не всё и не всегда понимала, переспрашивала у бабушки, а та, опять же, хмурила лоб: мол, сама не всё понимаю, и просила открыть Толкование. Их на полках было три. Это могло быть толкование блаженного Феофилакта Болгарского, или Иоанна Златоуста, или, много более позднее, Гладкова. Но иногда – Слово Божие без труда находило путь в сердце. Это было похоже на то самое творческое озарение, которому её учили на примере художников, скульпторов, архитекторов, и тогда она уже практически не замечала текст, он перетекал в сознание, в душу зримыми образами, чёткими понятиями, а главное – всем своим надмирным смыслом, отчего хотелось читать дальше и дальше… На следующий день Даша приходила на занятия и пыталась поделиться своими впечатлениями с сокурсницами. Она хотела поделиться своим озарением, донести его ещё кому-то, но чаще всего слышала в ответ холодные умствования о том, что Бог, если Он и есть, это абсолютный разум, или, что Он, даже если и создал этот мир, то вовсе не вмешивается в дела людей, а то и просто сталкивалась с тем, что есть дела поважнее, чем выслушивать пересказ евангельских истин. И озарение уходило… В душе сначала становилось серо, а потом и вообще темно. До следующего раза.

Тёма тоже выслушивал её нехотя. Он вроде бы и не перечил, даже пытался проявить некую заинтересованность, поддержать беседу, но это больше походило на снисхождение к чьему-то увлечению, нежели на понимание огромности всепроникающей Истины. И тогда возникало странное чувство одиночества среди людей, и уже не понимания хотелось, а уйти от них. Доказывать кому-либо что-либо казалось бессмысленным и бесполезным. Даша жаловалась на своё одиночество бабушке, но та её успокаивала: ты-то не одна, ты с Богом, а они? А им, получалось, Он не нужен… Иногда Даша буквально чувствовала, что стоит на границе двух миров и так и не может выбрать – куда шагнуть. А ведь хотелось этих маленьких земных удовольствий – купить новую одежду, выглядеть в ней хорошо, пользоваться самой современной техникой – от мобильного телефона до личного автомобиля, который при их с бабушкой бюджете был просто невозможен. Хотелось… Казалось, у всех они были, всем они давались, буквально в руки падали, а тут живёшь от стипендии до стипендии, от пенсии до пенсии… Бывало, она с головой погружалась в этот глянцевый быт, на что бабушка только вздыхала и тихо шептала молитвы, но где-то в уме, точно пламя свечи, теплилась мысль, что все эти шмотки-прибамбасы бессмысленны, всё это тлен, и в погоне за этой цветастой требухой человек теряет какую-то главную тропу.

Иногда, чтобы выйти из состояния погони за миром, достаточно было выйти ранним утром на крыльцо и увидеть, как величественно поднимается над спящим городом солнце. А лучше всего – где-нибудь над полем, над рекой… Даша вспомнила, как родители возили её в детстве в Крым, где были дивные закаты, а потом поехали во Францию, в городок Аржелес-сюр-Мер, и однажды утром отец поднял её ещё в сумраке и шёпотом позвал:

– Хочешь увидеть чудо?

– Чудо? – Даша сразу поверила и проснулась.

– Пойдём…

– А маме не будем показывать чудо?

– Нет, сегодня только маленьким девочкам показывают.

– Таким как я?

– Таким как ты.

Они на цыпочках, как заговорщики, вышли из домика, который снимали. Отец почти на руках донёс её до берега моря, завернув в большое полотенце. Сел на песок, посадил рядом Дашу и стал смотреть на едва угадываемую полосу горизонта.

– Чудо будет там?

– Ага. Тс-сс… А то спугнёшь.

Даша притихла и неотрывно смотрела на водную гладь. Почти затаила дыхание. Хоть и была маленькая, но догадалась: сейчас из моря появится краешек солнца.

– Я знаю, папа, сейчас солнце взойдёт… – не выдержала, прошептала отцу, и он обнял её, прижал к себе.

И действительно, тонкая ярко-розовая полоска появилась на горизонте. Рождающееся солнце не слепило. Море словно выталкивало его по миллиметру. Но самое удивительное – когда солнце почти целиком поднялось над водой, оно оказалось не круглым, а овальным. Словно наполненным водой. Казалось, края у него сейчас лопнут, и солнце вытечет в море. Можно было бы сказать, что море вытолкнуло воздушный шар, но он не выпрыгнул, как полагается воздушному шару, море его действительно едва вытолкнуло, поэтому шар и виделся водным. И он какое-то время плавал в сиреневой дымке, превращаясь внутри себя в солнце. Всё это очень было похоже на закат наоборот.

– Чудо, – согласилась Даша.

– Знаешь, Даш, больше всего меня удивляет: как, увидев такое, можно потом не радоваться жизни или, хуже того, совершать зло…

– Па-ап, не все ведь видели, – ответила Даша.

– Точно, – улыбнулся отец, – не все, некоторые смотрят, и не видят.

– Надо их разбудить и привести сюда, чтобы они увидели.

Отец задумался и повторил:

– Надо их разбудить… Хорошо ты это сказала. А теперь пойдём и разбудим хотя бы маму…

– Теперь же убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль. Ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: «не бойся, Павел! тебе должно предстать пред кесаря, и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою». Посему ободритесь, мужи, ибо я верю Богу, что будет так, как мне сказано. Нам должно быть выброшенными на какой-нибудь остров,– это уже был не голос отца, а голос Михаила Давыдовича, который нараспев читал Деяния.

Серёжа на его коленях как будто спал, но вдруг встрепенулся и, открыв глаза, спросил:

– Мы тоже как на корабле. Нас выбросит на остров?

– Спи-спи… – погладила его по русым кудрям Галина Петровна. – И слушай…

Даша только сейчас заметила, что они уже далеко за городом. С обеих сторон поднимался лес. Всё то же серое предрассветное марево, что никак не могло превратиться в полноценный день, делало окружающий мир загадочным. «Невсамделишный», – вспомнила она бабушкино словечко. Действительно, больше похоже на декорации… И вдруг ей показалось, что над грядой сосен блеснуло зарево.

– Солнце? – тихо удивилась она.

Встала и подошла к Пантелею.

– Ты видел? – спросила на ухо.

– Да.

– Скоро стена, – предупредил Тимур, – будем ехать впустую.

– Мы повернём на просёлок, который там будет, – сказал Пантелей.

– Как скажешь. Ты – штурман, – дружелюбно улыбнулся кавказец. – Мне надо быстрее возвращаться. Эньлай уже развернулся. Похоже, нас всё-таки преследовали. И он их… задержал…

– Как ты мог видеть? – спросила Даша.

– Зеркало, – кивнул за окно Тимур.

– Почему мы не остановились и не помогли ему?

– Потому что Никонов сказал, что главное – увезти вас подальше.

– Даш, всё будет хорошо, – Пантелей взял руку девушки в свои ладони.

– Ты знаешь?

– Я верю.

5

«Преподобный Варсонофий Оптинский предупреждал: «Заметьте, Колизей разрушен, но не уничтожен. Колизей, вы помните, это театр, где язычники любовались мучениями христиан, где лилась рекою кровь христиан-мучеников… Ад тоже разрушен, но не уничтожен, и придёт время, когда он даст о себе знать. Так и Колизей, быть может, скоро опять загремит, его возобновят, поправят». А уж для чего – и так ясно. Явно не для того, чтобы группа Pink Floyd в нём записала новый альбом… Да и Pink Floyd уже не было… Преподобный Варсонофий говорил об этом ещё до кровавой революции. Зверства древних римлян против христиан померкли в сравнении с «изобретательностью» большевиков. Русские монахи, священники, миряне пополнили сонм мучеников древней Церкви.