Текст книги "Репетиция Апокалипсиса"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
– А вам никто не говорил, что вы похожи на маленького антихриста?
При последнем слове лицо Леонида Яковлевича чуть заметно дрогнуло. Едва-едва. Как будто кто-то внутри него дёрнул за тройничный нерв.
– Радует, что у вас, Олег Николаевич, есть собственная похоронная команда, – парировал он после некоторой паузы. – Хотя, я слышал, есть у вас и другие уникумы.
– Всякие есть…
– Тут одного бойца пришлось связать и посадить в одиночку. Он бредит, что его убил китаец, а местный доктор его воскресил.
– Бредит парень. Хорошо, что вы его изолировали, – Олег был спокоен, как танк-памятник на постаменте.
– Ну да, ну да… Но вот доктор нам всё-таки нужен. Отдайте нам доктора, и можете покинуть город со всеми, кто захочет уйти. Я даже позволю вам вынести определённый запас продуктов.
Какое-то время в кабинете была тишина. Такая, что было слышно, как шумно дышит Эдик. Леонид Яковлевич всё это время буровил одним глазом Никонова, а вторым смотрел в преисподнюю.
– Мне всегда было интересно, откуда берутся такие люди, как вы, – наконец заговорил Олег, – которые вдруг решают, что они избраны для чего-то? Например, чтобы повелевать другими, начинать войны. Повязанные чем-то затхлым и очень тёмным друг с другом.
– Бросьте ваши инфернальные изыскания, Олег Николаевич, всё гораздо проще. И вы это знаете. Так как насчёт доктора?
– Доктора я вам не отдам, – твёрдо ответил Никонов.
– Вы не думали о том, что вы можете отсюда не выйти? – живой глаз Садальского поплыл в сторону, но явного раздражения он не выказывал. – Я же не обещал вам ничего, да если бы и обещал…
– А вы не думали о том, что я не зашёл бы в этот кабинет, если бы не обеспечил себе пути отхода? – устало вздохнул Никонов. – К моему телу медицинским лейкопластырем прикреплён пластид. Потому я и спросил у вашего гладиатора, – он снова указал на Эдика, – готов ли он умереть. Я – готов. А вы?
– Н-ну… Чего-то подобного, признаться, я ожидал. Лохи и непрофессионалы на входе за это ответят.
– Мне достаточно хлопнуть себя по груди, чтобы наша беседа продолжилась уже на другом уровне… если, конечно, нас там не разделят…
– Вы верите во всю эту ахинею? – искренне удивился Садальский, и по его лицу скользнули хоть какие-то эмоции.
Никонов помолчал, зачем-то пожал плечами, затем демонстративно сплюнул на пол, как будто ответить ему мешало что-то неприятное и грязное во рту, затем сказал:
– Верю.
Садальский разочарованно развёл руками.
– Жаль, такой человек, как вы, мог бы стать министром обороны или начальником разведки. Я всегда восхищался такими людьми. Нисколько не лукавлю.
– Ещё бы, – согласился Олег, – мы, так или иначе, умирали за интересы таких, как вы.
– Не без этого, – даже улыбнулся от откровенности Леонид Яковлевич. – А этот горец тоже с пластидом? Он тоже готов умереть? – Леонид Яковлевич снова глянул в бумаги перед собой. – Тимур Низамиевич Казиев… Состоял в бандформированиях… амнистирован… Как-то вы, Олег Николаевич, на одной полке с Тимуром Низамиевичем не смотритесь. Сколько кровушки ваши бойцы пролили, сражаясь с такими, как он? Вы в Сибири-то как, отсидеться хотели?
По лицу Тимура заходили желваки, верхняя губа дёргалась, он вот-вот готов был вскочить и броситься на Садальского. Никонов был спокоен.
– А виски ещё можно? – попросил вдруг Макар. – Грамм двести, как и в первый раз.
Фраза Макара сделала обстановку окончательно нелепой, но и разрядила её.
– Виски, – сказал Леонид Яковлевич, и длинноногая лань снова появилась из подсобки с подносом.
– Ой, спасибо, – склонился перед ней Макар, и тут же приложился к бокалу.
Пил, громко глотая, отчего Никонов даже поморщился, представив себе второй бокал крепкого напитка без закуски и такими дозами.
– С бесом намедни пил, теперь вот с антихристом, – широко улыбнулся Макар, поставив на стол пустой бокал.
– Я бы хотел побеседовать с доктором, – не обращая внимания на юродство Макара, сказал Никонову Садальский.
– Я ему передам. Если только он сам захочет.
– Более не задерживаю, – Леонид Яковлевич тут же демонстративно переключился на другие дела, опять склонившись над бумагами.
Никонов поднялся, следом за ним Тимур. Макар встал последним и, ёрничая, посетовал:
– А третью, по старому русскому обычаю, не поднесли.
Леонид Яковлевич оторвал-таки взгляд от бумаг.
– Может, вам бутылку с собой дать?
– Не откажусь.
Садальский щёлкнул пальцами, и девушка выплыла с непочатой бутылкой «Деварс».
– Ещё что-нибудь?
– Проводите нас до машины, – сказал Никонов тоном, не терпящим возражений.
Садальский дёрнул губами. Это была единственная мимика, которую он позволил себе на протяжении всего разговора.
– Вас не тронут, я обещаю.
– И всё же…
2
– Нет, ну как вот вас, китайцев, стало так много, вы что, сексом любите заниматься?
– А вы нет?
Эньлай пытался смотреть в окно и следить за улицей, но хромой мужичонка с прооперированной грыжей донимал его досужими разговорами. Серый день на улице сгущался в сумрак всё так же, без какого-либо видимого или ощутимого движения воздуха и света, точно загустевал, как коллоидная масса. Сложно было пробиваться взглядом к больничному чугунному забору, к деревьям в парке, которые больше походили на декорации в киношном павильоне.
– Нет, ну мы тоже, что называется, не прочь. Но вы-то – больше миллиарда настругали. Я вот работал в Восточной Сибири, дороги строил, потом наша компания разорилась, потому что пришли китайские компании и стали один тендер за другим выигрывать. Вишь ли, у них дешевле. Так мы и разорились.
– Разорились вы потому, что начальство ваше, скорее всего, воровало, а потому цену заламывало.
– Не без этого. Но всё же, можно же и своим… как это называется? А! Протекционизм устраивать.
– Кто мешал? Те же продажные чиновники, которые от китайских компаний брали откаты, – Лю испытывал от этого разговора раздражение. Как будто он виноват в том, что китайцы докатились до Урала, подминая под себя бизнес и заброшенные сельскохозяйственные территории.
– Да ты не обижайся. Я китайцев люблю за трудолюбие. Культура опять же древняя. Ты вот в Китае – чем занимался?
– Я русский китаец, – в который раз повторил Эньлай.
– Вот как. Ну да. Но вы всё равно молодцы. Все стали чипы вшивать, а ваши сказали: пошли вы, не будем мы миллиард народу чипизировать. И армии двинули. Ма-лад-цы! Уважаю! Я-то, ещё когда нанотехнологии начали, говорил, что это специально – чтобы чипы эти сделать. И ведь что думали – младенцам их вшивать. И спутники эти – Глонасс да Джипиэрэс – всё ведь в одну схему укладывалось. За каждым свой небесный глаз. А ведь хитро придумали, реклама какая: вшейте чип, и никто никогда не украдёт у вас ваши деньги! Вас везде найдут и везде к вам придут на помощь. Лихо придумали. Дураки-то наши побежали чипы вставить. Первые-то, помню, гноились – у кого на лбу, у кого на руке. Ни хрена! Даже это сделать толком не могут. Я вот так думаю, что у нас план Конца Света сорвался, потому что русское разгильдяйство ему помешало. Где тут чипы вшивать, если полгорода бухает, а половина в потолок плюёт от тоски и безысходности.
– Хорошая мысль, – уловил Лю. – Я бы и не подумал, что Россию не удалось поголовно чипизировать из-за природного разгильдяйства.
– О! А говоришь, русский китаец. Значит, духом ещё не проникся! Нас так Сам Господь Бог берёг. Через разгильдяйство и авось. А то бы мы, как пунктуальные и щепетильные немцы, все бы в очередь выстроились. Где там! Нам приказали, нас убеждали – а нам плевать! Потому как власть себя за последние сто лет со всех сторон скомпрометировала.
– Русские тоже трудолюбивые. У меня жена – труженица. Я столько на ногах не могу, сколько она.
– О, а это другой разговор! Русские бабы, они во всём мире в цене. Потому что их Сама Богородица любит. Всякие, конечно, есть, но в основном – нет лучшей жены и лучшей матери.
– Да, – коротко согласился Эньлай, и слёзы вместе с образом Наташи подступили к глазам.
– Бабы-то наши и сказали всем правительствам мировым: не дадим младенцев чипизировать! Задницы себе чипизируйте, чтоб со спутников было видно, чем вы гадите! Молодцы бабы…
– Женщины, – поправил Эньлай.
– Ну, женщины.
Между тем в парке под окном Лю увидел, как с крыльца больницы сбежал Серёжа. Похоже, мальчик просто вышел погулять.
– Э-э-э… – отмахнулся от беседы Эньлай, – сказали же, не выходить никому.
Мужичок тоже выглянул в открытое окно вместе с Лю.
– Кто малыша не уследил?! – крикнул он начальственным тоном в пустой коридор, но никто, кажется, не услышал.
И тут с задней стороны двора, оттуда, где тёмными коробами стояли хозяйственные блоки, морг и мусорница, рванулись в сторону Серёжи несколько быстрых теней. Эньлай в сумраке не сразу понял, что это свора собак. Понял, когда услышал лай и рычанье. Не прошло и минуты, как они плотным двойным кольцом окружили мальчика и, рыча, стали подбираться всё ближе и ближе.
– Господи! – крикнул Эньлай, взобрался на подоконник, но посчитал, что если сломает себе ноги, то не сможет помочь Серёже, спрыгнул обратно и помчался по коридору к выходу. «Успеть, успеть, успеть!..» – мысль-слово – вслух или в сознании – неважно. Затвор автомата передёрнул на ходу.
Но когда он выбежал во двор, там уже был Пантелей. Он и Серёжа гладили по голове огромного чёрного пса, который, скорее всего, был вожаком. Пёс поскуливал, как щенок, и радостно вертел хвостом.
– А ещё печенюшка есть? Я ему ещё дам.
– Есть, одна ещё. Другие тоже просить будут.
Ватные ноги Эньлая подкосились, и он буквально шлёпнулся на крыльцо.
– Господи, не углядела! – с воплем выскочила на крыльцо Галина Петровна, а за ней и Даша.
Пантелей, Серёжа и два десятка собачьих голов с удивлением повернулись в их сторону.
– Баба Галя, собачек покормить надо, – сказал Серёжа. – У нас что-нибудь есть на кухне?
– Господи, Боже мой… – села рядом с Эньлаем Галина Петровна, держась за сердце.
– Надо их прогнать, – наконец-то пришёл в себя Эньлай, – они на людей напасть могут.
– На хороших – не нападут, – сказал Пантелей и потрепал за ушами вожака. – А покормить их действительно надо, всё ж таки твари Божии.
– Между прочим, собачье мясо вкусное, – заявил тот самый мужичок, что донимал Лю разговорами, свесившись из окна. – А вообще я читал в пророчествах, что из лесов придут дикие звери, чтобы пожирать трупы на улицах городов, и люди будут пожирать друг друга.
– Пожирать? – удивлённо переспросил Серёжа.
– Слышь! – крикнул, не поворачивая головы, Эньлай. – Окно закрой, пожалуйста, и больше не высовывайся!
– А я что… я ничего… я ж по делу… – мужичок, похоже, сообразил, что напугал ребёнка, и послушно закрыл окно.
Глядя, как Серёжа тискает посеревшую от грязи болонку, Эньлай с грустью вспомнил, что Ваня и Вася просили завести собаку. Сначала просили чау-чау, потом шарпея, потом золотистого ретривера. А он всё находил предлоги, чтобы отказать. «Если бы завёл собаку, где бы она сейчас была – с ними или со мной?» – озадачился Лю, но всё же пожалел, что собаку детям не разрешил.
– Что-то наши задерживаются, – сказал он вслух, но буквально через полминуты после его слов у ворот затормозил чёрный «лексус», из которого вышли Никонов, Макар и Тимур.
«Лексус» взвизгнул покрышками и рванул в сумерки. Олег, Макар и Тимур с интересом смотрели на собачье сборище.
– А нас с Анной чуть не сожрали, – подивился Олег.
– В древности христианских мучеников и святых травили дикими животными, но чаще всего голодные и разозлённые надсмотрщиками львы и тигры не трогали их, – прокомментировал Макар.
– Ты смотри, вон тот большой на кавказскую овчарку похож, только чёрный, – добавил от себя Тимур.
3
«Все мы пытались умнеть умом, а умнеть надо было сердцем. Беда нынешнего века именно в том, что люди утратили связь между сердцем и разумом. С другой стороны, некоторым уже и ума явно не хватало. Особенно руководителям. У них была такая хитрая отговорка: им некогда было читать, а если они и читали, то такие же глупые газеты и бульварные романы, а также инструкции, которые им писали такие же руководители. Круг замыкался. В одном из исламских пророчеств о конце времён, приписываемых пророку, говорится, что он ответил на вопрос, когда ожидать Конца Света, так: «Когда у руководства будут невежественные люди, среди людей будет предательство, подлость». Ох, сколько этого всего можно было насмотреться в так называемых администрациях муниципалитетов, регионов, да и в московских коридорах хватало. Один умный (действительно умный) чиновник, что приходил на кладбище помянуть мать и жену и всегда звал меня с собой, на мой вопрос о заметной деградации руководства ответил просто и доходчиво: «Сейчас время исполнительного идиотизма». И это было не только в России, но и в Европе.
О, в Старом Свете старались вычеркнуть из жизни христианство. До последнего слова. Из школьных словарей исчезало всё, что связано было с именем Спасителя или Церковью. Вычищали старательно, а за употребление этих слов или рассказов о Христе учителей наказывали штрафами и просто увольняли. В конце концов, в Швейцарии «ради тендерной справедливости» запретили к употреблению слова «отец» и «мать», заменив их словом среднего рода «родитель». Опыт Швейцарии тут же был рекомендован Советом Европы для всех стран. И кого они хотели вырастить? Кого хотели – того и вырастили. Пожирателей своих родителей…
Поэтому, когда я смотрел на детей из российской глубинки, на того же Серёжу, на ещё не повзрослевшую окончательно Дашу, которая любила свою удивительную бабушку, я испытывал даже не умиление, мне плакать хотелось. И я вспоминал, как народу пытались протолкнуть мысль о необходимости «чипизации» с младенчества – прямо в роддоме! Подспудно так, по всем законам рекламы… «Вы всегда будете знать, где ваш ребёнок», «Ваш ребёнок никогда не попадёт в трудную ситуацию», но некоторые рекламные ролики и плакаты проговаривались «Ваш ребёнок заплатит за себя сам». Для незнакомых с Писанием и Откровением Иоанна людей в этих словах не было ничего устрашающего. Потом кто-то из высокопоставленных чиновников предложил вшивать чипы без согласования с родителями, но это просочилось в прессу, и начался скандал… А ведь сам процесс походил на постановку печати. Приложили к руке и ко лбу прибор, он безболезненно выстрелил чипом под кожу – следующий! И не надо таскать с собой паспорта, наличные деньги или электронные кредитные карты. Извлеки чип – ион не будет работать. Умер организм – вместе с ним умирает чип, да ещё и успевает послать сигнал об этом. Всё продумано. Цивилизованно. Прогрессивно.
И никак у меня не вязались все эти страшные картины с тем, что я видел сейчас: два безгрешных (насколько это возможно) человечка – Пантелей и Серёжа – укротили стаю бездомных собак. Я уверен, попади этим бывшим домашним животным кто-то другой, они непременно разорвали бы его в клочья.
– Как ты ещё стоишь на ногах после такого количества алкоголя? – спросил меня Никонов.
– Долголетние тренировки, – что я ещё мог ответить. – Заодно получил идею…
– Идею?
– Ну да, – я покрутил в руках подаренную Садальским бутылку виски. – Мы в больнице, здесь есть спирт, в машинах есть бензин, значит, можно делать бутылки с зажигательной смесью. Вдруг пригодится?
– Неплохо, – оценил Никонов. – Особенно, если замыслят штурмовать на грузовиках.
– Не вздумай сказать Пантелею, что они предлагают его в обмен на всех остальных, – буркнул я.
– За кого ты меня принимаешь? – обиделся Олег. – Неужели я не понимаю, что он сразу пойдёт туда?
– Слушай, вот Алексей нормальный стал, добрый, да? А тот второй, может, зомби, да? – сделал вдруг предположение Тимур.
Пантелей подошёл с улыбкой к нам, и Никонов сразу поменял тему:
– Так ты доктор или кинолог?
– Да они хорошие, – оглянулся Пантелей на собак. – А что у вас там?
– Ничего… в смысле – ничего хорошего. Уходить надо отсюда. Здесь будет маленький Гитлер.
– Куда нам уходить? Столько лежачих больных.
– Значит, будем воевать.
– Не надо никого убивать, – опустил голову Пантелей.
– А если будут убивать нас? – повысил голос Тимур. – Надо было этого Леонида Яковлевича в машине кончить, остальные бы разбежались.
– Я думал об этом, – признался Никонов, – но я, в отличие от него, человек слова, а во-вторых, сомневаюсь, что вместо Гитлера не появится какой-нибудь Гиммлер – из заместителей. Как показывает практика – несвято место тоже пусто не бывает. Кроме того, у них появится мотивация убивать нас, даже оправдание.
– Никого убивать нельзя… – ещё тише сказал Пантелей, но слова его прозвучали, точно усиленные микрофоном. Даже показалось – эхо полетело…
Я знал, что он прав. Чувствовал. Но при воспоминании о самодовольной роже Садальского у меня не оставалось никаких иллюзий по поводу мирного сосуществования. Нужно было сменить тему.
– Пантелей, а спирт в больнице где? – спросил я.
– Вам выпить?
– И выпить тоже.
– В подвале. Вон там, – он указал рукой, – хозблок, но там его не хранят. А то сторожа пьют. А спирт – в подвале.
– Сходи, посмотри, – то ли приказал, то ли попросил Никонов.
– Есть, – на всякий случай ответил я и направился в подвал.
Следует заметить, когда я проходил мимо, собаки завиляли хвостами, а когда проходили Тимур и Никонов, некоторые из них зарычали, отчего Тимур изрёк повелительное «кыш», чем вызвал только ещё более грозное рычание.
В приторно-кафельном подвале лампы горели через одну. Жутковатый полумрак прятал в себе чудовищ из узлов канализационных и вентиляционных труб, в старых покосившихся больничных шкафах должны были храниться скелеты. Я всегда считал, что мистический страх глубже и тоньше реальной опасности. Правда, у человека, который несколько лет прожил на кладбище, он притупляется до полного равнодушия, но иногда вдруг прорвётся, как гипертонический криз, и сердце сожмётся, и – как положено – в холодный пот бросит, но потом удаётся самого себя успокоить – ты же видел могилы изнутри. Но, видимо, всё же есть что-то пострашнее могил. И это «пострашнее» я почувствовал по запаху сероводорода.
– Это опять ты? – прогнал я подступившую жуть бравым голосом.
– Не ждал? – ответил Джалиб, выступая из облитой чем-то липким кафельной стены.
– Ждал – не ждал, но никак не предполагал, что ты так просто отвяжешься. С профессором сплоховал.
– Слабак, – махнул чёрной дланью бес.
– Несчастный человек, – поправил я.
– Щас расплачусь…
– Послушай, исчадье ада, я крепко подумал после нашей последней встречи, твоё предложение с разрушением надгробий…
– Ну? – вскинул в надежде мохнатой бровью Джалиб.
– Твоё предложение с разрушением надгробий – блеф. Тебе просто нужно моё согласие на любую работу для вас. Любая сделка! Как-то до меня сразу не дошло, что все, кто хотят явиться, они и так явятся. Чем же так интересна моя персона? У меня, по-моему, грехов столько, что… Ну, ты-то понимаешь…
– Уф-ф… – скорчил раздосадованную рожу бес, – как мне трудно с такими умниками. Я тебе отвечу честно…
– Ты на это способен?
– Ну ты же прекрасно знаешь, что иногда мы добавляем в ложь частичку правды, чтобы она было похожа на правду, так вас, кажется, учат? Или наоборот, мы добавляем в правду частичку лжи, но такую, чтобы было достаточно, дабы отравить всю правду. Так?
– Так.
– Ну вот, я озвучу тебе именно часть правды. Ты, как личность, мне неинтересен. Ты наркологу интересен. Но иногда Он, – Джалиб многозначительно ткнул длинным чёрным ногтем в потолок, – замыкает на таких странных людях, как ты, кучу событий. Так, будто ты самый основной болт в механизме.
– Стало быть, меня надо выкрутить? А заодно окончательно заполучить мою душу?
– Да ничего мы не заполучаем! – поморщился Джалиб. – Больно надо. Сами приходите с распростёртыми объятьями. Он дал вам выбор, вы им свободно пользуетесь. И скажу тебе ещё раз честно: я обещаю тебе те условия, о которых говорил во время нашего первого разговора.
– Домик на берегу и она…
– Да хоть дворец!
– И что, идти рушить надгробия?
– Можешь просто уйти. Хоть куда. Оставь этих людей. Ты – одиночка. Зачем они тебе?
– Теперь я тебе скажу честно: я полюбил их. Они стали мне родными. И ты прекрасно знаешь, что я не соглашусь… почему вот только не оставляешь попытки?
– Я не знаю, что ты не согласишься, – прищурился Джалиб, сверкнув угольками зрачков, – я бы мог стереть тебя в пыль, подставить под мчащийся автомобиль, под шальную пулю…
– Если бы мог, давно бы сделал, – спокойно возразил я. – Оставь этих людей в покое. У вас вон – целое воинство в городе во главе…
– Молчи! – оборвал меня бес. – Кому интересно то, что и так наше. Хочешь, я покажу тебе, что будет через час?
– Нет, предпочитаю положиться на волю Божью.
– У-у, – сморщился бес так, что клыки выступили над пухлыми губами, – всё красивые слова.
– Да у нас, собственно, Божья-Воля есть в буквальном смысле.
– А ты можешь себе представить, что с ним сделают, если он попадёт им в руки?
– Мы сделаем всё, чтобы он не попал.
– В ваших ли это силах?
– Неважно…
– Упёртый алкоголик, – ухмыльнулся бес, – за спиртом пришёл? Вот он, – Джалиб развёл руки в стороны, и под ними оказались две огромных бутыли со спиртом, явно те, которые стояли где-то в подвале. Он дотронулся до них, и стекло рассыпалось даже не на осколки, а буквально в пыль, спирт растёкся нам под ноги.
– Американское кино любишь? – спросил он, достал зажигалку Zippo, картинно чиркнул по кремню и бросил её в огромную лужу.
Спустя мгновение мы стояли по пояс в синем пламени. И – не горели. Я посмотрел, как пламя пляшет вокруг моих «бёрцев» и штанов, не причиняя им вреда, потом посмотрел на Джалиба. Он любовался произведённым эффектом.
– В ожоговом отделении никого нет, – подмигнул он.
– Дешёвые фокусы, – постарался как можно спокойнее ответить я.
– Ну сделай хотя бы один такой? Кстати, если ты согласишься, этому ремеслу я тебя обучу. Будешь забавляться. А?
– Что-нибудь повесомее есть?
– Ну хорошо, – задумался Джалиб, – делаю тебе последнее предложение. Я могу сделать так, что бомба взорвётся в другом месте, не там, где она была. И ты успеешь. Просто верну тебя на несколько лет назад. Понимаешь? Ты проживёшь с ней всё упущенное!
Не буду лгать, сердце у меня от такого предложения ёкнуло и провалилось. Мой инфернальный собеседник почувствовал это и с довольным видом снова разрезал ногтем-когтем окружающее нас пространство. Сначала я увидел подъезжающее к вилле такси, потом себя в том самом такси и снова услышал голос Джалиба, но уже где-то внутри себя:
– Тебе достаточно просто открыть дверь машины и выйти.
Таксист смотрел на меня выжидательно-вопросительно, в руке у него была та самая газета, свёрнутая в трубку. Пейзаж за окном был настолько явным, что я ощущал на коленях луч тёплого греческого солнца. Пальцами я нащупывал руку дверцы машины.
– Просто выйди, и всё, – настойчиво напомнил Джалиб, – и ты никому ничем не обязан.
И всё… Прости меня, Господи, я бы вышел. Но вдруг услышал за спиной знакомый голос.
– Дядя Макар, что у вас тут горит? Оглянулся и увидел в заднее стекло стоящего на дороге Серёжу.
– Вы же сгорите, дядя Макар! Идите скорее сюда! Я ещё раз повернул голову, теперь уже в сторону особняка, и увидел выходящую на лестницу Елену. В лёгком парео идущую к морю… Сердце разлетелось на куски.
– Дядя Макар!
Я вышел из машины… и шагнул в сторону Серёжи. Моя камуфляжная форма на мне горела.
Кто-то накинул на меня брезент, и меня поглотила тьма.
– Ты что, экспериментируешь тут со спичками? – услышал я раздражённый голос Никонова.
– Это не я, – только-то и оставалось ответить. Почему-то я надеялся, что, когда Олег снимет с меня брезент, мы все окажемся на берегу тёплого Эгейского моря и ничто не будет нам угрожать».
4
Даша сидела в кожаном кресле в холле больницы, погруженная в свои мысли, наблюдая, как бабушка вместе с Глафирой Петровной кормят неходячих пациентов. Две Петровны, подумалось вдруг. И Пантелей, что раздавал лекарства, устанавливал капельницы и просто выслушивал людей, словно был священником, а не врачом. Они что-то шептали ему почти на ухо, а он сосредоточенно слушал. «Сюрреализм», – подумала Даша.
От мыслей о Конце Света стало вдруг очень грустно. Всем предыдущим поколениям повезло. Они любили, страдали, радовались, рожали и растили детей. Вспомнился вдруг маленький братишка, когда ему было полтора годика. Он был такой хорошенький, такой милый, что его хотелось постоянно таскать на руках, тискать, прижимать к себе. И вот, получается, всё оборвалось. Наверное, это должно было когда-то случиться, но почему именно сейчас? И почему так нелепо? Взрослая жизнь только началась.
Интересно, а сложилась бы жизнь с Артёмом? Даша пыталась воссоздать в своём воображении его образ, но получалось как-то смутно, как будто они не виделись несколько лет. Поймала себя на мысли, что ей никогда не нравились спортивные мужланы, которые носят себя с высокомерным достоинством породистых самцов. Исключение, пожалуй, неожиданно составили Никонов и Макар, которые хоть и были крепкими мужчинами, но в них не было и доли самолюбования, желания подать себя. Они были крепкими для чего-то другого. Артём был щупленьким и нерешительным. Даже худее Пантелея. Ну, опять же, младше. Про Пантелея можно было сказать, что у него на лице незавершённая юность, а про Артёма – что у него ещё не началось мужество.
«Блин! – мысленно воскликнула Даша. – А ведь хочется простого, как говорит бабушка, бабского счастья. Любить и быть любимой! Приходить домой и встречать там любимых людей. Заботиться о них и чувствовать, как заботятся о тебе. Недосыпать ночами, когда у твоего малыша будут прорезаться зубки… Оказывается, всё так просто». Представив себе свой собственный дом, Даша сладко зажмурилась и очень хотела представить себе своего будущего мужа.
– Может, тебе лечь спать? Ты сегодня немало пережила, – услышала она рядом голос Пантелея и открыла глаза, – я к тому, что в кресле не очень удобно.
– Нормально, – ответила Даша и вдруг попросила: – Посиди со мной. Как с ними, с больными, – показала на мягкий подлокотник, убрав с него руку.
– Посижу, – согласился Пантелей. – Хочешь поговорить?
– Даже не знаю. Просто хочу, чтобы кто-то был рядом. Тебе разве так никогда не хочется?
– Хочется.
– А твоя невеста – она красивая? – спросила вдруг Даша, и Пантелей заметно смутился, отчего ей пришлось тут же извиняться.
– Да ничего… Понимаешь, Валя, она со мной, получается, нянчилась. Ну… как с маленьким.
– Синдром мамочки, – вспомнила Даша психологию.
– Да нет, тут другое. Она меня любила… любит, – поправился Пантелей.
– А ты?
– Я? А я, наверное, для чего-то другого создан.
– Тебя не интересуют девушки?
– Нет, не так… Просто, понимаешь, это должно быть как взрыв… Я так понимаю. Чтобы сразу было ясно: Господь тебе послал твою вторую половину.
– Романтика, – наигранно вздохнула Даша.
– Может быть… В другое время, в другом мире я, наверное, ушёл бы в монахи.
– А я вышла бы погулять. Хотя бы ненадолго – во двор. Тут тяжело дышать. Все эти медицинские запахи. Наши вояки меня не заругают?
– Я тебя провожу.
Они вышли на крыльцо перед приёмным покоем. В больничном парке висела всё та же взвешенная серость. К ночи она просто приобрела цвет мокрого асфальта и, наполняя собой пространство, превращала его в декорации к сказочному фильму или триллеру. Отсутствие ветра ещё более усиливало эффект. Казалось, и листья и ветви деревьев сделаны из пластика. И только две человеческие фигуры в сумраке мёртвого сада были живыми.
– Так почему ты не ушёл в монастырь? – спросила Даша, ёжась скорее не от холода, а от жутковатого пейзажа вокруг.
– После академии я поехал в Лавру. Хотел хотя бы присмотреться к этой размеренной монастырской жизни. Поселился в гостинице для паломников. Знаешь, мне там даже воздух нравился. Хвойный такой, чистый… – Пантелей глубоко вдохнул, словно и сейчас ощущал какие-то ароматы. – Дышится легче. Я думаю, наверное, потому, что он и внутренне чистый. Намоленный, что ли… На второй день я встал в огромную очередь к старцу Кириллу. Честно говоря, мне было немного не по себе. Я просто хотел совета, а там люди стояли кто с горем, кто со смертельной болезнью, кто с отчаянием в глазах. Их сразу видно. И мне даже показалось, что я зря время буду у старца отнимать. Но тут вдруг выходит келейник – и прямиком ко мне. «Вы, – говорит, – врач Пантелеймон?» «Я», – отвечаю. «Пойдёмте, – говорит, – он ждёт вас». И ведёт меня мимо всей этой очереди, отчего мне стало невыносимо стыдно, будто украл чего-то у всех этих людей. Так и прошёл с опущенной головой мимо всех, так и в келью вошёл, а когда посмел голову поднять, увидел его глаза. Знаешь, если назвать их внимательными, значит ничего не сказать, лучистые такие… В общем, объяснить трудно. Я на колени бух… Думаю, как я перед святым человеком стоять буду? А он подходит, поднимает меня за плечи и говорит:
– Все мы грешные… – Мысли читает, это точно. – Правильно тебя родители назвали. Чувствуешь, что Господь тебя ведёт?
– Чувствую, – я сразу ответил, потому как с детства это знал.
– Ну так и доверься Ему, Отцу Небесному. В иноки рано тебе. Служи в миру. Исцеляй людей и сам исцеляйся. Детей воспитай.
– Чьих детей? – не поняла Даша.
– Ну, своих, конечно, – смущённо улыбнулся Пантелей.
– Так, выходит, старец ошибался? Какие теперь дети? Ты и жениться не успел? – усомнилась Даша. – Может, он просто тебе говорить не хотел, что вот – Конец Света уже под носом.
– Нет, он сказал. Сказал: в конце времён не то что жить по заповедям, а просто жить трудно. «Если все верные от той жизни уйдут, что будет?» – спросил. Ты же, говорит, врач, как и твой небесный покровитель. Вот и понимай это так: кто-то может лечиться амбулаторно, посещая храм, а кому-то стационар нужен – он в обитель уходит. А ты врач, ты должен при больнице быть. Понимаешь? И у меня в голове сразу всё на места встало, а когда он меня благословил, я чуть не заплакал от благодати, которая вдруг на меня снизошла, и уходить не хотелось. Но там – за дверями – была огромная очередь. Я поклонился и вышел…
– И что будет дальше? – спросила Даша.
– Не знаю, надо просто жить так, как будто каждый новый день – последний.
– Бабушка так же говорит.
– У тебя хорошая бабушка.
– Хорошая.
Какое-то время они молчали, прислушиваясь к себе. Потом Даша вдруг попросила, так вдруг, что, похоже, сама от себя не ожидала.
– Поцелуй меня, пожалуйста.
– Что?
– Я никогда не целовалась. У меня был парень, он такой нерешительный. А вдруг сегодня действительно последний день. Если, конечно, ты не посчитаешь это грехом.
Немного растерянный Пантелей приблизился к девушке, осторожно наклонился и нежно приложил свои губы к её губам.
