Текст книги "За мертвыми душами"
Автор книги: Сергей Минцлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
II
Скоро стали показываться пески; лошади пошли тише.
Я заговорил с Никитой о Лбове, к которому мы держали путь.
– Купец башковитый!.. – ответил Никита. – Этот на воде обожгет. А вот гляди ж, что с человеком бывает: на бабе и сам обжегся!
– Как?
– А так… жену с происхождением взял!
– То есть как с происхождением?
– Да на дворянке женился. Вот она теперь и вывертывает верты, мудрует над ним. Коль бы ему из плетня выдернуть, да с плеча поучить ее раза два – дурь-то бы как рукой сняло! А он что дурачок при ней: слюной исходит!
– Что ж, приданое большое, что ли, взял за ней?
– При-да-ное?.. – пренебрежительно протянул Никита. – Кошку серую принесла ему, а больше не слыхать что-то было… И добро бы еще собой хороша была, а то ведь шкилет чистый, ей-Богу! Идет – костьми гремит!
– А собственной земли у него много?
– Земли, окромя как под усадьбой, нету. Про Воронцовку слыхали?
– Нет.
– При станции она. Местность важнеющая: одних купцов, по гильдии которые, человек семь живет! Вот и Лбова там дом!
– А скоро до него доберемся?
Никита повел глазами на солнце.
– Да как сказать – песок тут одолел очень!.. Часика через два, надо быть, дотянемся!..
Дорога, действительно, делалась все тяжелее. Начались бугры; желтый, а местами совсем белый песок глубоко всасывал колеса, и рыжие с напряжением тащили телегу.
Никита соскочил с нее и зашагал рядом. Я вылез тоже и пошел сбоку по утоптанной тропочке. Сосны становились выше, начался настоящий бор, редкий, но мощный; еще не разомлевшие как следует от тепла деревья почти не давали аромата.
Мы спустились в неглубокий, но круглый овраг, заросший орешником. По дну его пробирался ручеек, через воду был перекинут жиденький мостик, весь запрыгавший, будто клавиши, под копытами лошадей.
– Самое это разбойное место в старые годы было!.. – промолвил Никита, указывая кнутом на овраг. – Что тут всякого добра у проезжих посрезано!..
– И убийства случались?
– Всего бывало!.. Года два тому берег вон там осыпался, кости человеческие из него выпали, а пастухи и нашли их. Голова, черепок костяной то есть, весь как есть расшиблен был: видать кистенем хватили. И чудно: волосы в сохранности оказались, рыжие, как огонь были! Да от портков все низы уцелели – и ни комара больше, даже креста нательного не было; дочиста, надо полагать, обобрали беднягу!
– И что же сделали с находкой? Приезжала полиция?
– А как же? без этого не полагается! Начальство приезжало, смотрело, дохтур был, исправник; потом опять закопать велели: за незапамятность, значит, происшествия на волю Божию положили. Лет за пятьдесят, сказывали, убийство приключилось – эва когда!
– Где же закопали кости?
– А тут же хотели, в овраге, да отец Спиридон не дозволил. На кладбище похоронил!
– Почему? А вдруг убитый-то татарин был?
– Вот так-то и исправник рассуждение имел. А отец Спиридон восстал: Бог-то, – спросил, – нешто не один для всех? Он и разберет, кто какой веры! Что, мол, лучше: татарина отпеть или православного как собаку зарыть? Исправник и так и сяк, да нет: с шила у отца Спиридона не соскочишь!
– А по-твоему, прав был отец Спиридон?
– Его правда, его! Отчего ж татарина не отпеть? от этого ему одно удовольствие. Крестют же их, так почему и не похоронить! Очень тогда мир отца Спиридона одобрил!
– Почему?
– А потому на своем поставил! Хоть ты и полиция, а мимо его дел проезжай сторонкою! А второе – нечисти не допустил завестись в округе!
– Какой нечисти?
– А как же? Нетто неотпетый-то человек будет смирно лежать? Тут бы ни проходу, ни проезду не стало по ночам людям!
– Почему же до находки убитого ничего подобного не случалось?
– Да кто ж его знает, случалось ли, нет ли?.. сказывают люди, что бывало…
– Что же именно?
– Мало ли что!.. страсти разные чудились… вой, опять же, слыхали!
– И ты веришь в такие сплетки? Ведь их бабы плетут от нечего делать!
– Да оно что говорить… но, одначе, не все бабы выдумывают: кое дело и вправду приключается!..
– А например?
Никита помолчал и глянул по сторонам. Лес делался гуще; пески понемногу сменялись суглинком; стали попадаться шатровые ели. Безмолвие нарушал только дятел, где-то крепко и четко стучавший носом.
– Всяко бывает!.. – повторил Никита. – Опять же в писанье про нечистую силу сказывается: стало быть, есть она! Да вот недалече ходить, – добавил он, – будете в Воронцовке, сами увидите; дом проклятой там есть!
– Кем проклятой?
– А кто ж его знает? Ну только жить в нем нет возможности. Так заколоченный и стоит!
– Почему?
– Нечисть в нем, от этого! Днем еще ничего, всякий входи и выходи слободно, ну а ночью не дай Господи! В нем свет, в нем голоса, в нем крики! камнями пуляют, палками, чем ни попадя! А людей нет никого – ни комара, сказать!
– Ну, что ты за басни рассказываешь?
– Истинную правду говорю: зря-то ведь дом крысам не бросят! Вот ужо приедем, поспрошайте у других – то же вам скажут!
Долгий свисток паровоза вдруг нарушил тишину; лес весь наполнился гулом идущего поезда.
– Пассажирский, должно!.. – проронил, прислушиваясь, Никита. – Воронцовка рядом совсем! Ну-ка, вы, милыя?.. – Он взялся за свободно висевшие вожжи и подбодрил лошадей. Опять трелью залился колокольчик, замелькали мимо сосны. Мы быстро миновали остаток леса и застучали колесами по выстланной щебенкою коротенькой улице, сейчас же разворачивавшей, как рога, линии своих домов и превращавшейся в небольшую площадь, пыльную и усеянную остатками сена и конского навоза. По другую сторону ее, прямо против улицы, белел небольшой домик станции.
Никита свернул с улицы влево и въехал в ворота двухэтажного, выкрашенного в темно-желтую краску деревянного дома.
Нас встретило гоготом целое стадо гусей; на просторном дворе бродили куры, на куче мусора спала старая черная шавка. Она вынула из-под живота поседевшую морду, подняла ее кверху, хрипло пролаяла раза три и, исполнив свои обязанности, опять сунула нос под брюхо.
На стук телеги на крыльцо высыпала целая куча людей; впереди стояли два босых, совсем молодых парня в красных, кумачовых рубахах; из-за них выглядывали три юных, румяных женских лица; позади всех, опершись толстыми руками на чьи-то плечи, тянулась, став на цыпочки, не дошедшая ростом, зато взявшая другими двумя измерениями стряпка. На всех лицах изображалось любопытство.
Никита приподнял шапку.
– Здравствуйте! – произнес он, остановив лошадей у крыльца. – Дома хозяин, что ль?
– Дома, дома!!! – отозвалось шесть голосов.
– А по какому делу надо его? – спросил один из парней.
– А про то хозяину спрашивать, не тебе!.. – сурово ответил Никита. – Поди доложись, барин, мол, из Петенбурха приехал!
– Из Петербурга?!.. – радостно воскликнул где-то в воздухе женский голос.
Я поднял глаза и увидал выставившуюся чуть не до пояса из окна второго этажа даму в высокой необычайной прическе из одних черных кудерьков, делавшей ее похожей на пуделя. Кудерьки колечками падали ей на лоб и на щеки; среди них шильцем торчал напудренный красный носик.
– Беги, беги, Сенька!!! – заговорили на крыльце, подталкивая парня с разных сторон. – Пожалуйте, барин, в горницы!..
Сенька бессмысленно поглядел вокруг, потом на чернявую даму и вдруг стремглав бросился к двери.
Я выбрался из телеги и поднялся на крыльцо. Никита отъехал под навес и стал там привязывать лошадей.
– Пожалуйте!.. пожалуйте!.. – засуетились на крыльце, давая мне дорогу.
Я двинулся было вперед, но стряпка вдруг раскинула обе руки, словно желая принять меня в объятия, и перегородила вход.
– Куда ж вы, черти невежливые, барина-то через куфню ведете? – воскликнула она.
Все спохватились, заахали и вперебой стали просить меня перейти на соседнее крыльцо. Пришлось покориться, и только что я ступил на него – из «паратной» быстро вышел хозяин – еще молодой человек лет тридцати в черном сюртуке и грязноватой ночной рубашке без воротничка; на ней посвечивала медная запонка. Вид у него был деловитый; карие глаза смотрели внимательно и умно.
Мы поздоровались и познакомились; я сообщил хозяину о цели своего приезда. Дама в кудерьках высунулась из окна до такой степени, что угрожала ежесекундно вылететь в виде птицы, и, наклонив ухо, старалась расслушать, что мы говорили. Все кухонное население столпилось у края своего крыльца и жадно внимало тоже. Даже старую шавку разобрало любопытство, и она приковыляла к нам и села у ступеньки, жмуря полуслепые глаза и сочувственно постукивая хвостом.
Со второго этажа слышно нас было, по-видимому, плохо; дама нервничала, направляла на нас то одно, то другое ухо, наконец, не выдержала и закричала: Мишель, да проси же в дом! что ты на дворе разговариваешь?! Лбов встрепенулся.
– А милости просим, пожалуйте, в самом деле, в дом! – произнес он.
Через переднюю, увешанную вместо пальто всякими юбками и кофтами, мы вошли по посконному коврику-дорожке в «залу», два окна которой выходили на площадь; хозяин предложил мне сесть, а сам исчез – вероятно, делать доклад обо мне жене.
Я полюбовался двумя тощими олеандрами, торчавшими в кадках у окон и имевшими вид хлыстов, обозрел украшавшие стены открытки и писанный красками портрет какого-то военного, – ни дать ни взять майора из «Сватовства» Федотова, – и только что хотел сесть – из соседней комнаты выступила, еще издалека протягивая мне длинную высоко поднятую руку, как бы жалуя ею, высокая, худощавая дама в кудерьках. Щеки и нос ее были только что вновь припудрены, глаза подведены.
Лбов шел за нею. На шее его уже красовался белый воротничок, из рукавов виднелись манжеты. Он то и дело как бы высвобождал из них то голову, то руки, свидетельствуя этим, что городской убор для него не совсем привычен.
– Как я рада, вы из Петербурга?.. здравствуйте!.. – скороговоркой понеслась хозяйка. – Садитесь, я ведь тоже петербургская!.. Ну, что у нас там делается?!
Я пожал костлявую руку и сел в кресло; хозяйка опустилась на диван.
– Все по-прежнему!.. – ответил я. – Суета, суматоха, театров развелось, что грибов…
Хозяйка всплеснула руками.
– Ах, ах!!! Слышишь, Мишель? – обратилась она к мужу, стоявшему за одним из кресел и опиравшемуся на его спинку руками. – Я говорила тебе? В этом теперь вся жизнь! Непременно, непременно у нас спектакль устроим!
Мишель постукивал пальцами и кивал головою.
– Надолго вы в здешние края приехали? – продолжала хозяйка.
– Нет!.. я по небольшому делу к вам!!. – поспешил я прекратить попытки заговорить о «нашем» Петербурге. – Я слышал, что у вас скопилось много книг из разных помещичьих библиотек?
– Есть!.. – ответил Лбов.
– Ах, ничего в них интересного нет! – вмешались кудерьки. – Все лучшее я взяла себе – Эжен Сю, Конан-Дойля…
– Разрешите мне посмотреть? – обратился я к хозяину.
– А пожалуйста!
– Нет, нет, нет!.. – запротестовала хозяйка, – сперва выпьем чайку, поговорим о нашем милом Петербурге, а книги эти потом!..
Я встал.
– Нет, уж позвольте сперва заняться книгами: позже будет темно!
– Верно!.. – поддержал меня хозяин.
Кудерьки поджали губки и надулись.
– Ну, идите, идите!.. – недовольно произнесла она тоном обиженного ребенка. – Вы упрямый и злой…
– После визита к книгам я бываю добрее!.. – отшутился я.
– Смотрите, скорее возвращайтесь, – только с этим условием я вас и отпускаю! – произнесла она нам вслед, – наглотаетесь там пыли и перепачкаетесь – вот и все, чем вы будете вознаграждены за ваше непослушание!
Мы вышли на двор и стали пересекать его; хозяин вел меня к длинному кирпичному амбару, находившемуся против дома. Все обитатели последнего, начиная с хозяйки, высунулись; кто из двери, кто из окон и наблюдали за каждым нашим движением.
– Во многих имениях скупили вы библиотеки? – осведомился я.
– Библиотеки? – удивился хозяин. – Да я их не скупал совсем!
– Как же они у вас очутились?
– Имения я покупал, а не книжки… в старинных поместьях ведь они везде важивались!.. в придачу и шли. А потом к себе свозил сюда помаленьку.
– Самые имения, значит, перепродавали?
– Да что ж с ними больше делать? Хозяйство нонче хлеба не даст. Да и разоренные больше имения приходилось брать. Поустроишь его, приведешь в вид – и с рук долой! Хлопот с ними много!
– Какие же особенные хлопоты?
– А как же? Иной раз к строенью-то и подойти нельзя, не только что жить в нем: почешись об него – все завалится! Опять же парки разные в старые годы любили разводить; у иного помещика, глядишь, всего полтораста десятин осталось еще не проеденных, а под парком гуляет сорок. И это, значит, образумить надо: вырубить да выкорчевать!
– А почему же не оставить?
– Да кто же нынче с такой дебрей купит? – возразил Лбов. – Ни тебе лес, ни тебе поле – лешего только тешить! Чтоб под гулянки себе по сорок десятин отводить – на это бальшие капиталы надо иметь, не нонешние!
Мы остановились у спуска в подвал, и хозяин указал мне пальцем на низенькую, приоткрытую дверь.
– Тут… – проговорил он.
Вниз вели четыре каменные ступени. Я спустился по ним первый и очутился в низком, но довольно большом сводчатом каземате. Два маленьких квадратных окошка, заделанных железными решетками, пропускали слабый свет. От пола и приблизительно до высоты моих плеч весь подвал, как кирпичами, был наполнен плотно сложенными книгами всяких форматов, главным образом в старинных кожаных переплетах. У стен груды их достигали до потолка; между ними, посередине, имелся проход. Нас обдало банным воздухом; пол по крайней мере на палец был покрыт слякотью.
Против двери валялось десятка два томов с оторванными переплетами и со всклокоченными остатками страниц.
– Это что же такое? – спросил я.
Лбов равнодушно сплюнул в сторону.
– На цигарки рабочие берут!.. – ответил он, как о самом обычном деле.
– Я бы хотел пересмотреть их все… как это устроить?.. – проговорил я.
Лбов вопросительно глянул на меня.
– Да где ж тут в них рыться? Берите гуртом, все сразу. Мне, кстати, и подвал очистить требуется!
– Куда мне они все? Я ведь не торгую ими. А сколько бы вы хотели за все?
Лбов измерил глазами подвал.
– Тут их пятнадцать тысяч… по гривенничку на круг… за трех Петров желаете [38]38
То есть за три 50-рублевые ассигнации.
[Закрыть]? Дешевле грибов!
– Некуда мне с ними деваться! И пятнадцать тысяч томов здесь не будет – тысяч пять, не более!
– Пущай по-вашему – пять! Вы объясните вашу цену?
– Не могу! Наконец и провоз до Петербурга станет дорого!
– Что вы?! даром обойдется: книжки теперь ни по чем железная дорога возит, только посылайте! За тысячу бумажек угодно взять?
– Позвольте, да ведь это же не дрова! разве можно их не рассмотрев покупать? Может быть из них ни одна не нужна мне?
– Это из пяти-то тысяч? что вы, помилуйте! Да тут на всякого любителя товар сыщется: и с картинками, и длинные, и маленькие!.. Вот пожалуйте?..
Лбов взял первую приглянувшуюся ему книгу, поколотил ее об угол двери, чтобы выбить из нее пыль, и подал мне.
– Извольте, первый сорт: одной этой книжкой человека пришибить можно!
Кирпич оказался «Историей» князя Щербатова [39]39
«История Российская от древнейших времен» кн. М. М. Щербатова (1733–1790), выходившая в XVIII веке.
[Закрыть]. Я развернул несколько ближайших книг – попались «Ежемесячные Сочинения» 1758 г [40]40
«Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» – научно-литературный журнал энциклопедического характера, издававшийся Академией наук в Петербурге с 1755 по 1764 г. Всего вышло 20 томов.
[Закрыть]. Лбов взял еще один том, опять шлепнул им об дверь, раскрыл и, шевеля губами, что-то прочел про себя.
– А вот вам и дамская!.. – он поднес книгу к носу и понюхал – с запахом! Говорю – берите все; самые замечательные найдете!
Он протянул мне свою находку: то был Дамский журнал, издававшийся почти сто лет тому назад князем Шаликовым [41]41
Выходил в Москве в 1823–1833 гг. В основном публиковал переводы «чувствительных» романов и повестей французских писательниц.
[Закрыть].
– Не могу!.. – повторил я.
– Как вы питерский, – из-за дальности расстояния скидку вам сделаю: семьсот целковых! В убыток себе продаю, верьте совести!
– Да ведь вы говорили, что в придачу, даром их получили?
– Ну да как же даром, помилуйте? за имения-то я ведь чистые денежки на бочку выкладывал! Последнее мое слово – пятьсот!
Лбов сделал решительный жест рукой.
Искушение закрадывалось в мою душу все глубже и глубже. Разборка подвала требовала по крайней мере двух суток и помощи стольких же людей. Покупка огулом особого риска не представляла: то, что могло оказаться разрозненным, или ненужным – у меня немедленно расхватали бы букинисты…
– Ну, так и быть! – тоже твердо сказал я. – Сто целковых хотите?
– О, Господи!!! – Лбов даже отшатнулся от меня. – Да ведь тут одной бумаги пудов триста?!
– По двугривенному за пуд – шестьдесят рублей… – докончил я за него. – А я вам даю больше!
– Вот что: триста и по рукам будем бить! – Лбов размахнулся под самый свод правой рукой и, растопырив пальцы, держал ее в воздухе.
– Полтораста!
– Двести пятьдесят!
– Ни гроша больше!
– Сейчас умереть – не могу!
– Бог даст выживете! Полтораста!
– Да накиньте, Господи: жену-то как обрадуете! моды ведь тут есть всякие! Ни на журналы подписываться не будет: большую экономию сделаете!
– Вот что – распоследнее мое слов: двести!
– С четвертной!
– Полкопейки не накину!
– Э! пропадай нажитые! Владейте! – воскликнул Лбов и ладонь его треснулась об мою. Сделка была окончена.
– А теперь айда чай пить! – вдруг заторопился он. – Вспрыснуть сделочку нужно!
Я едва сдерживал радостное волнение. Купить за двести рублей тысяч пять томов, т. е. по четыре копейки за том – это удача редкая! У меня даже возникло опасение, как бы Лбов не раздумал, и я остановился у крыльца и передал ему деньги.
Лбов поставил ногу на ступеньку и пересчитал их.
– В аккурате! – заявил он, спрятав кредитки в большой, толстый бумажник и сунув его в карман. – Оченно вам благодарны! Он подал мне руку.
В оклеенной синими дешевыми обоями столовой уже кипел ведерный, давно не чищенный самовар. За столом кроме хозяйки сидели две гостьи, несомненно явившиеся поглазеть на невидаль – неизвестного проезжего. Обе были полные, обе круглолицые и походили друг на друга, как пара двухпудовых гирь.
Хозяйка с любезной улыбкой познакомила нас.
– Это мосье… – она запнулась.
– Минцлов!.. – подсказал я.
– Ну да, из Петербурга! А это соседки наши – Марья Мироновна и Арина Фоминишна.
Тумбы привстали, поклонились гладко причесанными головами, сунули мне словно одеревенелые руки и опять сели. Мы с хозяином расположились около них.
– А нам бы закусочки?.. – просительно обратился Лбов к жене. – Сделочку нам надо оформить!
– Покричи в окно, – отозвалась та.
Лбов подошел к окну и выглянул наружу.
– Софья?!. Агаша-а?! – разнеслось по всему двору.
– Чево вам? – отозвался снизу женский голос.
– Тащи селедочку, да колбасы московской! Да стой, полудурья, куды сорвалась. Балычка с икоркой захвати, грибков! Водочки-то, водочки графинчик!! – прокричал Лбов всем горлом и высунулся из окна до пояса.
– Эдакая анафема!.. – проговорил он, возвращаясь к столу, – никогда терпенья у ей нет, чтоб до конца дослушать!
– Ну, расскажите, расскажите о нашем Петербурге, – начала хозяйка. – Я так его обожаю! Вы Семена Петровича Бохрева знаете?
– Нет. А кто он такой?
– Мой крестный. Ну как же так? Очень видный человек.
В столовую, толкнув дверь большим подносом, вошла румяная девушка с веселыми карими глазами.
– Сюда, сюда ставь! – распорядился Лбов, указывая на свободное место среди стола.
Девушка подняла поднос выше и стала опускать его прямо через голову моей соседки. Как это приключилось, я не успел заметить, только поднос накренился и на стол, как салазки с ледяной горки, одна за другой начали съезжать и перекувыркиваться тарелки с закусками.
– Агашка!.. дура?!. – визгнула хозяйка, тряся в воздухе, словно обжегшись, всеми десятью пальцами.
Виновница катастрофы обомлела, побледнела и, раскрыв рот, еще более наклонила поднос. По столу заскакали тарелки, запрыгали грибы… хозяин успел подхватить на лету только графин с водкой.
– Свинья ты опосля всего этого, и ничего больше!!! – с негодованием заявил Лбов, вылавливая пальцами со своих брюк скользкие грибы и складывая их опять на тарелку.
Гостьи и хозяйка повскочили с мест и принялись приводить все в порядок. Агаша, пылавшая что закат перед ветром, стояла у стены, прижав к груди поднос.
– Не огорчайтесь, милая Елена Марковна, не волнуйтесь!! – утешали огорченную хозяйку гостьи, сбирая перстами на тарелки кусочки селедки, колбас и все прочее. – У вас еще на скатерть, слава Богу, все вывалили, и такое, можно сказать, все необидное. А вон у Марфы Даниловны щей горячих покупателю на плешь налила этакая же вот дуреха – это уже похуже!
Живописный винегрет был наконец убран со скатерти, превратившейся из белой в мраморную разных цветов, осколки разбитых тарелок удалили, закуски классифицировали и разместили по-прежнему. Меня пучило от смеха, но приходилось делать серьезный вид. Агаша постояла, постояла и вдруг опрометью бросилась из комнаты.
– Угощайтесь, прошу покорно!.. – произнес хозяин, придвигая ко мне груду селедочных кусков. – Грибков отведайте; очень хороши! Ах, идол-девка, что сделала! – Он налил водку в пять рюмок и расставил их перед каждым из присутствовавших.
– За ваше здоровьице!.. С покупкой! – он взял свою рюмку и позвонил ножкой ее во все остальные.
– Да чтой-то вы придумали? – запротестовала моя соседка Арина Фоминишна. – Мы чай уже пили!
– Чай в животе посторонится! – возразил хозяин. – А отказываться вам не приходится: гостя нашего обидите!
Марья Мироновна не протестовала, а, поджав губы сердечком, раза три повела из стороны в сторону тройным подбородком и воздохнула.
– Что уж с вами поделаешь, – произнесла она, берясь за рюмку. – Вы у нас уговорщик известный!
Все по-мужски, дружно опрокинули рюмки и принялись закусывать.
– А вы нас, сударь, не осудите, – молвила, наклонясь слегка ко мне, соседка, – здесь не Петербург, здесь дамы все пьют, не одни мы, грешные!
– Ах, в Петербурге все дамы пьют! – воскликнула хозяйка.
– Кокнем поэтому по второй! – сказал хозяин, наливая водку.
Гостьи прикрыли ладонями свои рюмки.
– Уж это нет! – заявили они. – Будет и по одной!
– Да Господь с вами! – ужаснулся Лбов. – Что же вы, охрометь что ли желаете? Кто же об одной ноге ходит! Нет, уж будьте любезны, не нарушайте компанию!
Марья Мироновна отняла руку и покачала подбородком: в глазах ее блестел лукавый огонек:
– Ну, что ты тут будешь делать! – нараспев протянула она. – Опять ведь уговорил: такой уж у меня характер бесхарактерный!
Закусив и выпив стакан чаю, я поспешил на двор; двое хозяйских молодцов и Никита принялись вытаскивать из подвала книги и сваливать их на траву. Из кухни принесли мне табурет, и я начал просматривать том за томом, день был безоблачный, и этой операцией я мог заниматься под открытым небом без всякого риска.
Хозяин постоял около меня, потом засунул руки в карманы и, насвистывая сквозь зубы, обошел раза два вокруг все выраставших куч книг и удалился обратно.
Я быстро пересматривал свое приобретение и интересные книги откладывал особо; отдельными рядами, корешками вверх, выстраивались журналы и многотомные сочинения для проверки комплектов.
Стали часто попадаться экземпляры с настолько истлевшими листами, что, как только я разворачивал книгу, – из нее сыпалась труха. Я отбрасывал такие в сторону, и число их росло все больше и больше. Труха усыпала землю у моих ног, будто снег. Скоро каждая охапка, вынесенная из подвала, стала оказываться сплошным гнильем.
– Тамотка прель одна, и носить не стоит! – заявил Никита, подойдя ко мне. – Неужели за этот навоз деньги платить станете?
– Уж заплатил!.. – ответил я. Радостное настроение от счастливой покупки исчезло без следа.
– Много ли дали?
– Двести рублей.
Никита недоверчиво поглядел на меня. – Да вы вправду, что ль?
– Вправду.
– Ло-овко!.. – протянул мой спутник. – Дали бы трешку, либо пятишницу – и то бы ему кувыркаться надо было от радости! Эка, какое дело вышло!
Не отвечая Никите, я поспешил в подвал. Осмотр оставшейся большей половины книг окончательно угасил зародившееся было во мне самомнение о моих коммерческих способностях: вся масса книг оказалась слипшеюся, и при отдирании одной от другой расползались не только листы, но даже кожа переплетов. Спасти что-либо из этого гнилого, пропитанного насквозь водой пласта нечего было и думать.
Я остановил очистку подвала и вернулся к вынесенным ранее книгам. Неиспорченных оказалось всего 6775. Около пятисот из них были журналы; как я ни рылся в них, но неразрозненных комплектов подобрать не мог: в каждом году не хватало одной – двух, а то и более книг. Убедившись в этом, я бросил разборку журналов и перешел к другим книгам.
Из дома показался и направился ко мне хозяин.
– Ну, как дела? – весело произнес он, подойдя ко мне.
– Очень скверно!.. – отозвался я. – Весь ваш подвал одно сплошное гнилье!
– Да ну? – удивился он. – Скажите пожалуйста, какая неприятность! И шибко попрело?
Я молча взял за край переплета один из огромных томов и потряс его; из него, как из лукошка овес, посыпались кусочки листов.
– Ах какая штука-то?! не подвезло вам! – Лбов с соболезнующим видом покачал головою. – Всегда смотреть наперед надо! – в голосе его послышался даже укор мне.
Я опешил от такого оборота дела.
– Мне кажется, мое смотренье здесь ни при чем! – возразил я. – А вот вам такого добра продавать бы не следовало!
– Почему? – опять удивился Лбов. – Отчего же не продать? Да я все продам, – он обвел рукой всю усадьбу, – покупайте, что хотите!
– Да ведь я-то у вас книги покупал, а не труху?
– Ну вот вам, здравствуйте! Я-то почем знаю, что вам требовалось: и труху берут люди! Весь подвал покупали, на счастье, а там кто ж его знал, что у него внутрях; нам это ни к чему!
Оба малых и мой возница стояли неподалеку и внимательно слушали наше пререкание. Ничего не ответив Лбову, я подозвал Никиту и велел ему связывать и сносить в телегу только то, что было особо отделено мною – книг около двухсот: это было все, что стоило взять с собою.
– Сенька, веревочек тащи, живо! – скомандовал Лбов одному из подростков, и тот бегом пустился к дому.
– Книжки хорошие! – продолжал хозяин, развернув одну из них. Его, как мукой, обдало трухою, но это обстоятельство ничуть не смутило его спокойствия. – Книги первый сорт!.. – продолжал он, будто и не замечая ничего. – А эти не возьмете, что ль? – он указал пальцем на журналы и на груды испорченных.
Нет.
– Напрасно бракуете: в доме-то оно все, знаете ли, пригодится! Опять же и книжки, будем так говорить, совсем непорченые!
– Совершенно верно… очень хорошие! – отозвался я.
– Да уж верьте совести! Не так вы поступили, вот они и сыплются. Ведь ежели хоть человека, скажем, подмочить, что за вид у него будет? а ведь это же бумага! Бережненько надо было их из подвалу выносить, на солнышке просушивать, вот и шабаш, и окрепла бы, еще бы сто лет прослужила!
Шпагат был принесен, и мы принялись за увязку; Лбов, засунув руки в карманы, ходил кругом и поощрял и поучал двух своих парней, как надо обращаться с книгами. Наконец все было окончено; Никита подъехал с телегой, и мое приобретение было взгромождено на нее.
– Дорогая покупочка!.. – заметил я. – Ну-с, благодарю вас за выучку! – Я прикоснулся к шляпе и, не подав руки Лбову, стал влезать в телегу.
– Не на чем-с!.. Вы не обижайтесь – дело коммерческое. А насчет дороговизны тоже напрасно: дорогие книги не по подвалам, а особо стоят!..
Я снял с облучка уже занесенную на него ногу.
– Дорогие? Какие?
– Да разные имеются. Не пожелаете ли взглянуть?
– Покажите!
Лбов вытащил из кармана ключ и вернулся вместе со мной к амбару. Мы поднялись на крыльцо, он отомкнул большой висячий замок и отворил дверь. Мы попали в пустое помещение; множество овса, рассыпанного на деревянном полу, свидетельствовало, что в нем хранились кули с зерном. У противоположной стены, близ небольшого, высоко пробитого окна, стояла довольно порядочных размеров полка, сплошь набитая книгами, главным образом в старинных переплетах.
Я начал пересмотр их. Передо мной проходили церковные, старопечатные книги, Петровские издания и, наконец, весьма редкие книги по расколу середины XIX века.
– Это вы тоже огулом продаете? – небрежно спросил я, указывая на всю полку.
– Что вы! Да нешто это картошка?! – ответил Лбов. – Тут что ни книжка, то, можно сказать, золото. В подвале, конечно, всякий хлам складывался, а здесь все отборное!
Старопечатные и петровские книги меня интересуют мало, но, имея дело с таким жохом, как Лбов, заговорить прямо о том, что хотелось приобрести, было нельзя. Я стал прицениваться к петровским изданиям, которые покупать не собирался.
Лбов не моргнув глазом заломил цены, не слыханные даже питерскими антикварами.
– Да, дороговато!.. – протянул наконец я. – Видно ничего больше купить у вас не придется… разве что-нибудь из дешевенького? – Я снял с полки редкие книги.
– Ну, а за эти сколько возьмете?
Лбов взял их у меня из рук, и по одному тому, что он стал вникать в заглавия, я увидал, что в книжном деле он бредет наобум и руководствуется только годом издания.
– За этот пяток? – он закрыл книги и поглядел на корешок переплетов. – Четвертной билет! – решительно объявил он.
Я отмахнулся рукой: – Полноте! Пять целковых – это так.
Лбов принялся ставить книги на прежнее место: – Пущай стоят!..
Я смотрел на другой конец полки с самым равнодушным видом.
– Ваше дело!.. ну, до свидания, когда так!..
– Всего доброго…
Я направился к двери.
– За две красненьких можете получить! – произнес позади меня Лбов.
Я остановился. – За красненькую – это еще туда-сюда! Ведь это по два рубля за книжку выходит!
– Да нипочем не достанете их нигде! Давно все пораспроданы! – он снял одну, раскрыл и щелкнул по дате. – Шестьдесят лет назад тому издано, где же ей в продаже быть? Опять же с рисуночками… берите, господин, за пятнадцать; ей-Богу, только за вашу симпатичность уважение делаю!
– То-то вы меня подвалом уважили!
– Да ведь помилуйте, на то коммерция! Ну, однако, чтобы вы не обижались – извольте: берите! только чтоб вам удовольствие сделать, отдаю!
Он достал намеченные мною пять томов и подал их мне. Я взял и стал тщательно перелистывать каждый.
– Уж будьте благонадежны: все словно сейчас отпечатаны! В подвале, оно, конечно, дух посперт чуть-чуть, вроде банного, книжки и порасстроились маленько, а здесь воздух вольный!.. Простор! – Лбов широко распахнул руками.
Я расплатился, подержал предупредительно протянутую мне хозяйскую руку и, крепко прижимая к себе новокупленные книги, поспешил к Никите.
Лбов вышел из амбара вслед за мною.
– Будьте знакомы! заезжайте опять!.. – сказал он, когда я уселся в телегу. – И окромя книг у меня разные оказии из вещей случаются. На днях барина одного надо будет выручить: покупочку у него сделаю!..
Никита зачмокал на лошадей, и телега тронулась.
Из окна второго этажа дома, этого наблюдательного поста хозяйки, высунулись и замахали две длинные руки: между ними чернели кудерьки. – До свиданья! до свиданья!.. – долетел до меня голос мадам Лбовой.
