Текст книги "За мертвыми душами"
Автор книги: Сергей Минцлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
II
Утречком, после чаю и плотной закуски мы заныряли из оврага в овраги, сплошь залитые лиственным лесом. Бричка наша то и дело катилась под горку, гремела по живым мосткам и во весь дух взлетела со дна на противоположный берег.
– Хороши коньки у тебя! – похвалил я саврасок.
– Ничего себе, добрые! – ответил Пров Иванович, похвала моя была ему, видимо, приятна. Он был молчалив и о чем-то думал: на лбу между бровями его обозначилась глубокая, словно ножом просеченная складка… Черный картуз его с большим козырьком был надвинут на самый нос.
– Нет, ты мне скажи, отчего так на свете устроено, что ежели отец бережлив – дети расточителями будут; ежели отец мот – дети бережливы? – вдруг спросил он немного погодя.
– Закон равновесия, должно быть, – ответил я, глядя по сторонам.
Титов отрицательно мотнул головою и замолчал снова.
– Пороть нонче перестали, вот отчего! – проронил он через некоторое время.
Я сообразил, что философия эта касалась его сына, и не ответил.
Не успел я вволю надышаться свежим воздухом леса, березняк отрезало как ножом; впереди зажелтели поля ржи. Подувал ветерок и миллионы колосьев, столпившиеся по сторонам дороги, шептались и кланялись нам; кругом бежали волны. Приблизительно в версте от нас, среди полей возвышался зеленый островок.
– Сад Бончевский! – молвил про него мой спутник. – Дома не видать отсюда… Он нагнулся и сорвал пару колосьев. – А рожь-то уже и косить скоро пора, – добавил он, потерев их на ладони.
Лай двух пестрых, худых как скелеты и лохматых шавок приветствовал наше появление на дворе усадьбы.
Дом был совершенно новый и сохранившиеся около него, заросшие кустами шиповника, линии старого кирпичного фундамента указывали, что новый дом построен лишь на небольшой части прежнего.
«Масштабы прошлого и настоящего!» – мелькнула во мне мысль.
– Дома что ль Платон Федорыч? – спросил Титов босоногую горничную, выглянувшую на нас из сеней господского дома.
– Дома! – отозвалась та и сейчас же нырнула обратно.
Мы вылезли из брички, и Пров Иванович с никогда не оставлявшими его уверенностью и спокойствием вошел на крыльцо и потом в сени. Я следовал за ним. Мы миновали маленькую переднюю и попали в зал с тремя небольшими окнами; в одно время с нами из другой двери показался представительный белокурый господин с роскошными бакенбардами и откинутыми назад густыми волосами. Лет ему было под сорок. В меру полную фигуру его облегала чесучевая пара; от воротника белой, мягкой рубашки спускался к широкому поясу, заменявшему жилет, бронзового цвета галстух. Вид у Бонча был по меньшей мере директора департамента. При виде Титова лицо его приняло приветливое выражение.
– А, Пров Иванович! – мягким баритоном воскликнул он, подходя к Титову, и поднял ладонь как бы для удара. – Вот кого рад видеть! – Мой спутник подставил руку и хозяин сочно шлепнул по ней своею; последовало крепкое и долгое пожатие.
– А это компаньон мой, Сергей Романыч! – представил меня Титов.
– Очень рад! – повторил Бонч и крепко сжал и потряс мою руку. – Садитесь, господа. Какими ветрами вас Господь ко мне занес?
– Ветры обнаковенные… коммерческие! – не торопясь ответил Титов, усаживаясь в кресло.
Лицо хозяина продолжало приветливо улыбаться, но светлые глаза насторожились и в них мелькнула какая-то искорка.
– Все с вами рад вести, Пров Иванович, и коммерцию и знакомство! – мягко ответил он и обратился ко мне. – А вы чем торгуете, Сергей Романович?
Должно быть, выражение моего лица сделалось глупейшее. Врать я не хотел, но и выдавать головой Прова Ивановича не приходилось тоже. Я беспомощно пошевелил пальцами и только хотел что-то сморозить, вмешался Пров Иванович.
– Со мной он! – выручил он меня. – А к тебе вот какое дельце будет – овес хочу у тебя взять!
– Овес? – удивился Бонч. – Да разве ж ты и хлебом стал заниматься?
– Отчего ж человеку от хлеба бегать? – возразил Титов.
Я сразу отгадал план моего приятеля: никакого овса покупать он не собирался и заговорил о нем, что называется, для отвода глаз. Но лицо не выдавало его ни единым мускулом и было, как всегда, невозмутимо и серьезно.
– Ну, конечно, конечно! – согласился хозяин и опять перевел на меня внимательные, светлые глаза. – Вы, значит, по хлебной части?
Я кашлянул в кулак и скосил глаза в угол: мне представилось, что я уже встретился с Бончем в Петербурге у знакомых в качестве «хлебника»…
– Говорю – компаньон мой! – повторил Пров Иванович. – Так как же насчет овсеца?
Я для безопасности потупился и передвинулся на кончик стула.
Хозяин закинул ногу за ногу, покачал ею и взялся холеной левой рукой за бакенбарду. На лице его изобразилось раздумье.
– Цены в гору пойдут… – вымолвил он, приняв за чистую монету предложение Прова Ивановича; это заключение он явно вывел из нашего нежданного приезда. – А какая твоя цена, Пров Иванович?
– Ты хозяин, тебе и цену ставить!
Бонч взялся уже обеими руками за кончики бакенбард и в раздумьи потянул их в разные стороны.
– В гору цены пойдут!.. Подожду!
– Ой не прошибись, смотри!
– Подожду! – еще тверже сказал Бонч. – Овса не продам, а чайку выпить милости прошу! – он встал и движением руки показал на соседнюю комнату, где помещалась столовая.
На покрытом синею ярославскою скатертью столе лежали разбросанные по разным местам остатки хлеба, стояло несколько чашек и полузаглохший самовар; чаепитие, видимо, только что было кончено.
– Прошу покорно! – хозяин указал на стулья и сел против нас. Босоногая горничная принесла пару приблизительно чистых стаканов и налила и подала нам жидкое и чуть теплое пойло.
– Не желаешь коммерции со мной вести – твое дело! – выговорил Пров Иванович.
– Всегда рад ее с таким тузом, как ты, вести! – мягко возразил хозяин и слегка прикоснулся к колену Титова концами пальцев. – Обожди немного; никому овса, кроме тебя, не продам!
– Ну, ну!.. С овсом ты меня не уважил, другое я вспомнил: библиотека-то твоя еще цела или нет?
– Цела, а что?
– Обещал я приятелю одному питерскому книг прислать – торговлишку думает ими открыть. Не уступишь ли?
– Отчего же, можно!
– Велика ли?
– Томов за тысячу будет!
Пров Иванович скривил губы. – Много!.. И, чай, хлам все?
– Почему хлам? Книги прекрасные, собирали их знатоки, просвещенные люди!.. Хозяин даже как будто немного обиделся; Пров Иванович равнодушно прихлебывал свой чай.
– Как смекаешь? – минуту погодя обратился он ко мне, – гуртом брать или нет?
– Гуртом многовато будет!.. – ответил я. – Впрочем, посмотреть сперва надо!
– А, пожалуйста, – предложил хозяин.
– Сходи, погляди! – распорядился Титов.
– Да уж лучше вы! – возразил я, выдерживая тон.
– Стану я с дрянью пачкаться! – с пренебрежением отозвался Пров Иванович. – Погляди поди, не маленький!
Я встал. Поднялся и хозяин и через полутемный коридор провел меня в дальнюю комнату, очевидно служившую местом складам всякой рухляди; там под самый потолок стояли друг на друге сундуки разных размеров, лежали матрасы и перины; на хромом столе грудилось несколько венских стульев с продранными сиденьями. У трех стен стояло по большому черному шкафу.
Бонч достал из кармана связку ключей и отомкнул их.
– Вот вам книги, просматривайте! – сказал он. – А я пока к Прову Ивановичу пройду!
Я принялся за работу.
Библиотека состояла главным образом из беллетристики на разных языках; преобладали французские романы. Я отобрал около полусотни томов и вернулся в столовую.
– Уже кончили? – удивился хозяин. – Ну, что же, всю библиотеку берете?
– Нет, – ответил я, – там все иностранные книжки. Русских отложил несколько!..
– Надоть посмотреть, что ты отобрал, – проговорил Пров Иванович и поднялся со стула. Все втроем мы вошли в комнату со шкафами. Хозяин задержался зачем-то в коридоре, и Пров Иванович воспользовался этой минутой, нагнулся ко мне и быстро шепнул: – Какая цена?
– Сто рублей… – также быстро ответил я и только что успел отвернуться, появился хозяин.
– Эти ты отобрал? – спросил Пров Иванович, указывая на книги, стопками положенные мной на хромой стол, с которого я убрал стулья.
– Эти!.. – И я отошел в сторону, к шкафу, и начал перелистывать какую-то книгу с картинками.
Пров Иванович вынул из бокового кармана порыжелый очешник, достал из него большие оловянные очки и надел их. Потом оглядел книжную груду, похлопал по ней рукою и сдвинул очки на кончик носа.
– Сколько? – обратился он к хозяину.
– Сейчас… надо посмотреть, что здесь такое… – Бонч наклонился и по натискам на корешках быстро пробежал названия. Потом выпрямился и подумал. – Двести рублей! – решительно произнес он.
– Две-ести? – как бы с глубоким недоверием повторил Пров Иванович. – Да что они у тебя из серебра, что ли?
– А ты посмотри, какие это книги. – Бонч взял одну из верхних и раскрыл ее. – Эта например: Тит Ливий [43]43
Тит Ливий (56 г. до н. э. – 77 г. н. э.) – автор «Римской истории от основания города».
[Закрыть], а?! – он протянул ее Прову Ивановичу.
Тот отстранил ее рукою.
– Что ж что Тит? – возразил он. – Вон у меня кум Тит, а пьяница!
Бонч слегка опешил и уставился на Прова Ивановича, не зная что ответить. Тот невозмутимо глядел на него поверх очков.
– А это что? – Бонч открыл другую книгу – Ламартин, история жирондистов [44]44
Ламартин, Альфонс (1790–1869) – французский писатель и политический деятель, автор «Истории жирондистов» (1847).
[Закрыть]! Драгоценная вещь!
– И Мартын не диковина!.. Ты именами-то не пугай, а давай дело говорить! – Пров Иванович стукнул костяшками кулака по книгам. – Четвертной билет кладу!
– Мой друг, я не базарный торговец и запрашивать не привык! – с достоинством и вместе с тем как бы с грустью произнес хозяин.
– Запрос худа не делает! – ответил Пров Иванович. – Только цену назначай не зря, а по вещи глядя!
– Я не зря и назначаю! Помилуй, один Ламартин чего стоит?
– Да что ты за Мартына-то уцепился? Хотя бы и раз-ля-ля Мартын он был, все единственно! Это не лафит: тот – что ни го-го, то дороже!
– Вот что, Пров Иванович, не будем больше разговаривать! – заявил Бонч. – Сто целковых и ни гроша меньше!
Титов молча снял очки, уложил их в футляр и спрятал в карман.
– Всякий, стало быть, при своем остается, – молвил он, – мы при деньгах, а ты при Мартынах! Ну, нам пора, едем?..
Мы возвратились в столовую и там стали прощаться.
– Бери книги, Пров Иванович! – сказал Бонч, не выпуская из своей руки руку Титова. – Даром ведь отдаю; тебе только!
– А мне-то что? – равнодушно отозвался Титов – не для себя торговал, для знакомого!
– Прибавь, не скупись; знакомый твой благодарить тебя будет!
– Благодарить? Гляди, как бы не обругал! Двадцать-то пять – это нонче ох какие деньги!
Мы проходили уже по передней.
– Ну, Бог с тобой, Пров Иванович! – вдруг решил хозяин и остановился. – Тридцать целковых и бери книги; на овсе потом ты мне за них прибавишь! Мы, дворяне, не торгуемся!
– Уважить его, что ли? – обратился ко мне Титов. Я молча пожал плечами. – Ну, будь по-твоему! – заявил он и с безнадежным видом махнул рукой, – твоя взяла! Греби деньги.
Пока Пров Иванович рассчитывался с Бончем, я вернулся назад, с помощью горничной связал книги в пачки и мы перенесли и уложили их в бричку.
Бонч вышел с нами на крыльцо, и, заложив руки за спину, смотрел, как мы усаживались. На лице его проступало снисходительно-величавое выражение и, как мне показалось, просвечивало и тайное удовольствие.
– Будь здоров! – произнес, приподняв картуз, Пров Иванович.
– До свиданья! – долетел до нас приятный баритон. Мы выехали за ворота.
Пров Иванович повернулся ко мне.
– Видал, как покупают? – спросил он, уставившись на меня из-под козырька. Вот ты и учись, как жить! Без меня бы ты ему все двести оставил!
– Двести не двести, а сто отдал бы!
– Двести бы дал! – с убеждением повторил Титов – ох и жох же! Пущай-ка теперь меня с овсом подождет! – с улыбкой добавил он. – На всякую, брат, доку дока живет!
– Как спросил он меня, чем я торгую, – меня в пот бросило! – сказал я. – Вы уж, пожалуйста, меня за хлебника больше не выдавайте, того и гляди скандал выйдет!
– Зачем? Петровы люди хорошие, там этого не надо! Сынок у них шер-маман, а старики почтенные!
– Что такое? Что за шер-маман?
– Ну, гарлатан, сказать! Хлыщ совсем… сызмальства, ведь я его знаю!.. вертится, кобянется, как змей без головы! Не в примету только было – приехал ли, нет ли на побывку теперь: офицер он морской, в Питере служит. Ходит из угла в угол, пальцами щелкать и из оперетки поет: только и делов у него!
III
Дорога понемногу втянулась в лощину, густо заросшую орешником; начались такие глубокие колеи, что задние колеса брички погружались в них по ступицу; яма следовала за ямой и нас перетряхивало как зерно на решете.
– Эка дорога подлая! – заметил я, держась правой рукой за край спинки; левую я продел под локоть Прову Ивановичу.
– Это еще хорошо! – ответил тот. – Мы накренились в его сторону вместе с бричкой так, как будто намеревались нырнуть вниз головами.
– А ты бы в грязь сюда сунулся – коней утопил бы!
Саженей через двести дорога выбралась из лощины на более высокое место; нас опять окружили желтые поля ржи; лошади взяли рысью, густой клуб пыли встал за нашими спинами.
– Это тебе не питерский трамвай! – проговорил Пров Иванович. – Благодать у вас – сел в него, а он поднял себе хвост и едет!..
Опять впереди показался зеленый остров, но на этот раз большой и четырехугольный; сейчас же из-за опушки его виднелась зеленая крыша дома.
– И до Петровых, Бог дал, добрались! – промолвил Пров Иванович. – Это сад их видать, фруктовый; большой старики развели… Хороший доход им дает!
Мы миновали ржаное поле и свернули вправо; дорога расширилась и сделалась ровнее; по обе стороны ее вытянулись линии давно не стриженных кустов боярышника. За поворотом открылся дом – деревянный, одноэтажный, с обычным мезонином, но с оригинальным подъездом, выступавшим так далеко, что под навес его можно было подъезжать в экипаже. Из-за трех зеленых овальных куртин, отделявших дом от двора, смотрели кровли хозяйственных строений.
Мы подъехали к дому и только что сошли с брички, дверь распахнулась и из нее выглянула бойкоглазая черная, как жучок, девочка лет четырнадцати.
– Дома господа? – обратился к ней Пров Иванович.
– Дома… – ответила та.
– Пров, мол, Иванович с господином приехали, доложь поди!..
Чернушка исчезла, а мы вступили в довольно просторную и полутемную от навеса переднюю; из нее попали в гостиную; мебель в ней была покрыта холщевыми чехлами, у стены стояло пианино.
Только что мы сделали еще несколько шагов, противоположная дверь отворилась и из нее в виде пухлого, белого шара выкатился нам навстречу небольшой, полный старичок с совершенно обритым, розовым лицом и коротко остриженными седыми волосами. Грудь и живот его как передником были прикрыты салфеткой; углы ее в виде длинных белых ушей торчали по обеим сторонам шеи; старичок, очевидно, вскочил из-за обеда. За ним катился другой шарик, немного пониже, но поплотней первого, – сереброволосая, румяная старушка в холстинковом платье. Позади виднелась остановившаяся на пороге, недвижная фигура моряка в белоснежном кителе, брюках и в белых же ботинках. На совсем молодом, довольно свежем лице его с тщательно подстриженными а-ля Петр Великий усиками стояло какое-то неопределенное – снисходительно-милостивое выражение. Нечего и говорить, что темные, нафиксатуаренные волосы на голове его разделял прямой, великолепный пробор. Сразу в нем чувствовался избалованный, единственный сынок, привыкший к поклонению домашних и взрастивший в себе привычку милостиво разрешать любоваться собою. Лет ему, однако, было около двадцати семи.
– Пров Иванович, драгоценнейший?! да как я рад! – завосклицал старичок, протянул обе ручки – полные и белые, – как все в доме, – навстречу моему спутнику.
Пров Иванович нагнулся и они облобызались.
– Вот вовремя поспели: мы только что за окрошку принялись, чудесная сегодня у нас окрошка!! – говорила в то же время старушка; румяные личики обоих супругов цвели самым искренним удовольствием и радушием.
Пров Иванович представил меня, и я удостоился от хозяев таких горячих рукопожатий и привета, словно я сделал им Бог весть какое одолжение тем, что попал к ним. Сынок раскланялся изящно, но совершенно равнодушно и не обмолвился ни словом.
Гурьбой мы вступили в столовую; проворная чернушка добыла из белодубового буфета еще пару тарелок и прочих принадлежностей, и все расселись кругом стола. Около хозяйки возвышалась монументальная белая миска, и я с великим удовольствием принялся уничтожать поданную мне, действительно чудесную, свежую окрошку, в которой плавал большой, прозрачный кусок льда.
– А я тебя как манну небесную ждал, Пров Иванович! – заговорил хозяин. – Советец нужно у тебя по хозяйству спросить! Он ведь у нас оракул… – обратился он ко мне и кивнул на Прова Ивановича, – чуть что, мы все к нему.
– Мартын Задека… – проронил офицер.
– И мне вы очень нужны, Пров Иванович! – подхватила хозяйка. – Знаете, ведь, это он нас научил сад из одной антоновки насадить! Как выгодно оказалось!
Пров Иванович улыбался углами рта.
– Ну, захвалили! – произнес он. – И я к вам не без дела. Помните, как имение я вам продал, книжки наверху были; целы они у вас?
Розовые старички переглянулись.
– Часть там и осталась – ответил Петров.
– Для чтения – пояснила его жена.
– А прочие где?
Петров перевел круглые глаза на нее. – Где, Сонюшка, прочие?
– Не помню что-то… да не в сарае ли? Ну, конечно: когда шкапы для Андрюшиного платья поставили, убрали их; места они много занимали!
– А я вам покупателя на них привез! – Пров Иванович указал на меня.
Хозяин не понял.
– На что это «на них»? – переспросил он.
Я вмешался и поведал все обстоятельства дела. По мере моего рассказа наивные глаза Петрова вытаращивались все больше, нижняя пухлая губка отвисла и обнажила довольно хорошо сохранившиеся зубы: он, очевидно, совершенно не постигал ни смысла, ни возможности поездок по такого рода делам. Изумление отразилось и на круглом личике старушки; оба они так сжились друг с другом, что все воспринимали и чувствовали совершенно одинаково.
– Так-таки все и ездите? – спросил Петров. Кажется, я предстал в его воображении в качестве вечного жида, кружащегося по свету с книгами под мышкой. Я не мог удержаться от улыбки.
– Да, каждый год!..
Просияли, глядя на меня, и старички.
– Хе-хе-хе!!. – мягким смешком залился Петров; ему завторил тихий, но более грудной смех хозяйки. Всем стало весело.
– И пришло же вам в голову такое… – он затруднился выговорить, какое-то просившееся на язык слово – занятие?
– Может быть, вы уступите мне некоторую часть ненужных вам книг? – осведомился я.
– Да понятно дело отдам!! – воскликнул Петров. – Только не съели ли уж их мыши?
Обед кончился и мы поднялись из-за стола. Все нагрузились вплотную, да иначе было и невозможно у таких радушных хозяев, беспрерывно потчевавших то тем, то другим, и потому моя просьба о разрешении пойти осмотреть книги была встречена новым удивлением.
– Да не вздремнете ли лучше немножко? – сказал Петров, оглаживая обеими руками круглое брюшко свое: книжки, ведь не волк, в лес не убегут! Плюньте на все и берегите свое здоровье, как говорили у нас в гимназии! хе-хе-хе.
Я отговорился тем, что никогда не сплю после обеда и меня поручили заботам чернушки, которой дали подробное наставление, куда вести меня. Старички укатились по обеим сторонам Прова Ивановича во внутренние комнаты, а я в сопровождении своей шустрой компаньонки направился через просторный двор к сараям. Моряк, мурлыча что-то из «Риголетто», с газетой в руке, поднялся к себе в мезонин.
Чернушка лучше своих хозяев знала, где что лежит у них и без всяких поисков, сразу привела меня в большой каретный сарай; там в дальнем углу, за старыми санями и коляской стояло друг на друге семь больших незаколоченных ящиков; из трех верхних торчали книги.
Я отпустил девочку, а сам оттащил немного вперед коляску и сани, освободил себе поле действий и в буквальном смысле слова погрузился в книги. На них густейшим слоем лежала пыль…
Покончил с работой и, вымыв руки у колодца посреди двора, я вернулся в дом. Гостиная и столовая были пусты; сквозь раскрытые двери виднелась веранда, и я направился туда. С нее доносились голоса: беседовали Пров Иванович и офицер. Незнающий человек мог бы подумать, что разговаривающие передразнивают друг друга: оба говорили тягуче, но голос Прова Ивановича звучал естественно, тогда как второй еле ворочал языком, цедил слова сквозь зубы и произносил всякое «о» как «е» и каждое «е» как «э».
– Ну, это еще вопрос… – говорил офицер, – литература права, мужик – до сих пор еще не разгаданный сфинкс…
– Ничего он не сфинкс, а жулик!.. – равнодушно и как всегда уверенно возразил Пров Иванович. – Тут и разгадывать нечего!..
Я вступил на балкон и увидал, что моряк полулежал, развалясь в плетеном, японском лонгшезе, а Пров Иванович, как всегда, прямой и строгий, сидел поодаль в кресле. Проворный жучок опять накрывал на стол; хозяйка хлопотала около нее и, кажется, больше мешала, чем помогала; хозяин гулял по балкону, заложив толстенькие ручки за спину.
– А-а!! – приветствовал он меня радостным восклицанием, – ну как, устали достаточно, навозились?
– Надо спрашивать – достаточно ли унавозились?.. – процедил моряк.
Мое появление заставило его принять несколько более приличную позу.
– Все сделал, даже вымыться успел! – ответил я в свою очередь, невольно улыбнувшись Петрову: добродушие заразительно.
– Нужное-то что нашел? – спросил Пров Иванович.
– Нашел. Целую кучу книг отобрал!
– Кучу?! – ужаснулся Петров и даже головою потряс. – И в Петербург ее повезете?!
– Если вы разрешите – да.
– И жена вас не выгонит с ними с квартиры?
– Нет, она давно уже с этим примирилась!
Петров совершенно по-детски зажал себе ладошкою рот, фыркнул и закатился добродушным смехом.
– Ах чудак!.. ах чудак какой!! – восклицал он, сотрясаясь всем телом.
– Чудак, чудак! – смеясь и покачивая с легкою укоризною головою, подтверждала хозяйка. Оба они ни дать ни взять походили на пару белых, раскудахтавшихся кахетинских кур… Я начал смеяться тоже; глядя на нас заулыбался и невозмутимый Пров Иванович.
– Ну и насмешили вы нас – до слез!.. сказал Петров, вытирая влагу, обильно смочившую его щеки.
– Папан прямо трогателен!.. – заявил со своего лонгшеза моряк. – Всегда при слезе – и в горе, и в радости!..
Хозяйка оглянулась на забытый ею стол и всхлопоталась: – Господа, варенец подали, пожалуйте полдничать скорее!..
Офицер поднялся с лонгшеза, защелкал пальцами и довольно громко, но невнятно замурлыкал какую-то песенку. Ни голоса, ни слуха не было у него ни малейшего.
– Папенька с маменькой
Небиль всю продали,
Деньги все пропили,
Тру-ля-ля-ля-ля!..
Ясно и громко пропел он.
– Что это ты, Андрюша, все эту глупость поешь? – с некоторой обидой обратилась к нему старушка. – И вправду, ведь, кто-нибудь подумает, что мы какую-то мебель пропили!..
Белые зубы офицера блеснули. Он запрокинул голову назад и захохотал.
– Ужасно люблю, когда маман обижается!.. проговорил он, – это же теперь весь Петербург поет!.. модная песенка!..
– Ну, уж моды эти ваши!.. старушка отмахнулась рукой и стала раскладывать по тарелкам желтый варенец.
– Блестящий офицер все должен знать, мамань!.. – назидательно произнес Андрик. Трудно было понять – шутит он, или говорит серьезно.
– Давно ли это ты блестеть-то стал? – спросил Пров Иванович.
– С детства, мой дорогой, с пеленок… так, по крайней мере, маманя уверяет!
– Никогда и не думала! – воскликнула старушка. – Все сочиняет!
– Разве что в пеленках? – протянул Пров Иванович. – То-то, не в примету мне все было!
– Зрением ослабели, Пров Иванович!
– Да углядел бы, будь покоен; глядеть-то только вот не на что: делов-то за тобой особых еще, словно бы, не числится…
– Мой старый друг, вы не знаете падежов, оттого вам все в таком мрачном свете и кажется…
– Андрик?!! – воскликнула старушка и даже подняла вверх ручки.
– Это они всегда так! – обратился ко мне Петров, уже подвязавшийся салфеткой и приготовившийся к битве с варенцом. – Как сойдутся, так и давай друг дружку клевать! А ведь любят друг друга!
– Любят, любят!! – подхватила старушка, – пятнадцать лет все ссорятся!
Пров Иванович насторожился, как конь на звук трубы.
– Чего это? – переспросил он, видимо не поняв иронии моряка. – Чего я не знаю?
– Падежов драгоценнейший, падежов, не в укор вам будь сказано!
– Да тьфу я на твои падежи!! И без них, слава Богу, всю жизнь прожил – не великая, стало быть, они штука! А вот ты с падежами да без папенькиных рук проживи, вот тогда и поговорим с тобой!..
Петров сочно, с аппетитом чавкал, склонившись над тарелкой. Варенец так поглотил все его внимание, что, когда я назвал его по имени, он не расслышал. Я повторил свое обращение.
Толстяк перестал чавкать: А? – проговорил он, подняв лицо, – пухлые губы его, как у детей, кругом были запачканы сметаной.
– Это вы со мной говорите?
– Да. Я вас хотел просить пройти со мной после полдника в сарай посмотреть отобранные мною книги.
– Да зачем мне на них смотреть?
– Чтобы определить, сколько я вам за них должен!
Щеки Петрова раздулись; он собрался прыснуть со смеху, но рот у него уже был наполнен варенцом; он выпучил голубые глаза, побагровел и стал издавать губами глухое пу-пу-пу…
– Папаня, вы лопнете и всех забрызгаете! – заявил моряк, слегка отодвигаясь от него.
– Ах, и чудак же! – едва выговорил Петров, проглотив наконец весь свой заряд варенца. – Он все про свое! Ничего вы не должны!..
– Как же так? – возразил я. – Это неудобно!..
– Почему?! – хором изумились оба старичка.
– Не шебарши! – строго вмешался в разговор Пров Иванович, заметив, что я хочу спорить. – Дают – бери, а бьют – беги, говорит пословица! Старые-то люди мудрей нас с тобой были!
Продолжать разговор на ту же тему оказалось невозможным: старички махали ручками, а сам Петров даже зажал себе уши. Пришлось благодарить, извиняться и испытывать неприятное чувство. Зато был очень доволен скрытый виновник всего, Пров Иванович.
После полдника и последовавшего за ним чая мы начали прощаться. Разумеется, нас упрашивали остаться ночевать, но мы были непоколебимы: Прова Ивановича ждало дома спешное дело и наши отговорки были признаны уважительными.
Старички провожали нас с трогательною заботливостью.
– Книжки-то, книжки не так положили: ноги они вам на низине поломают, плашмя их, Иван, поверни!! – кричал работнику Петров, размахивая ручками, как белыми крыльями.
– Сенца сверху постели! – хлопотала хозяйка, заглядывая в бричку с другой стороны. – Каблуками переплеты можно попортить!!.
Наконец все было приведено в исправность и мы приступили к самым последним рукопожатиям: русские люди, как известно, сразу не прощаются и по пути к выходу жмут и трясут друг другу руки в общей сложности раз по десяти.
Петров облобызался с Провом Ивановичем и затем распахнул объятия и для меня. Губы мои, как в пуховой подушке, утонули в его подбородке.
– Приезжайте опять, непременно приезжайте! – проговорил он. – Купаться с вами пойдем, рыбку половим! А какие караси у нас сегодня жареные будут!!. Он чмокнул кончики собственных пальцев и полузакрыл глаза – может останетесь, а?..
– Великое спасибо!.. – ответил я, – но никак не могу, времени не имею!
Мы уселись. Моряк стоял, облокотившись спиной на колонну подъезда и слал нам ручкой что-то вроде воздушных поцелуев.
– Аддио!! – крикнул он, когда бричка уже тронулась. Сирень разом закрыла от нас дом и его обитателей.
Мелькнула над куртиною длинная крыша и началась аллея боярышника.
– Хорошие люди! – проговорил Пров Иванович. – Понравились тебе?
– Очень! – отозвался я. – Старозаветные еще. А сынок не дурак!..
– Кто говорит, что дурак? А только никчемный… Дрянь, я тебе скажу, молодежь нонче пошла!..
– Все поколения так говорят!.. – ответил я.
Разговор перешел на сына Прова Ивановича, затем на разруху, наблюдающуюся во всех семьях, и неприметно как пара саврасок донесла нас до села, находившегося верстах в семи от Петровых; оттуда должно было начаться мое самостоятельное путешествие.
– К Силычу! – приказал работнику Пров Иванович.
