Текст книги "За мертвыми душами"

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Что за чушь?! – воскликнул я.

Гамлет отрицательно качнул головой.

– Ей-Богу-с! – с непоколебимым убеждением подтвердил он. – Вчерась на ночь глядя вам побоялся доложить, а у нас в дому очень нечисто-с.

– Да что же произошло? – все еще не соображая, в чем дело, спросил я.

– На граммофоне ночью упокойник играли-с! – совсем понизив голос, сообщил Гамлет. – Сторож в саду ходил, да вдруг видит свет баринову комнату наверху осиял. Так он и обмер-с! А там вдруг как вдарят комаринского, да в пляс: визг, крики-с!.. упаси Господи! Сторож дубинку шварк, да и домой по цветам без памяти! ума решился, ей-Богу-с! Жена, значит, перепугалась, пытает его – что, мол, стряслось с тобой, а он только ва-ва-ва… по-волчьи зубами лязгает-с! Водки в него вкатили полбутылки – отошел, рассказал, что видел. Истинно страсти!!

Мне стало неудержимо смешно.

Я сел и сделал вид, будто усиленно сморкаюсь в платок.

– Кого-де он видел? – спросил я.

– Барина-с! Нечистых полон дом был: оно понятно-с – без покаяния ведь скончались!..

Разубеждать его не приходилось – такая глубокая вера дышала в каждом его слове.

Гамлет ушел, а я лег в ожидании его возвращения навзничь и закинул руки за голову. Мне вдруг пришла мысль, – что бы я почувствовал, если бы произошло чудо, и вчера в зале, или отворив дверь в библиотеку, я лицом к лицу столкнулся бы с мертвым Батеньковым?

Дать себе отчета я не успел; Гамлет принес платье, помог мне умыться, и я отправился в столовую.

Там меня уже ждала Глаша с кофе, с булочками и чудесными сливками; все было под стать ей – белое, румяное, свежее.

Гамлет бросился отодвигать мне стул. Глаша стала наливать кофе.

Можно было подумать, что я хозяин Вихровки. Все это меня забавляло, и я решил подшутить над Гамлетом.

– Можно будет вас попросить принести мне книги? – обратился я к нему.

– Какие-с? – на лице его написалась готовность немедленно лететь хоть за тридевять земель.

– Сверху, из библиотеки. Они там около кресла лежат, вчера не захватил я их!

Гамлет так и остался стоять согнувшись. Лицо его побурело, глазки все больше и больше стали разъезжать врозь и сделались совсем бессмысленными.

– Сверху-с? – пролепетал он.

– Да…

– День ведь белый! – спокойно, как бы в сторону, заметила Глаша.

Гамлет хмыкнул носом и направился к двери; ни прыти, ни развязности в нем не осталось и следа.

– Что это он как будто боится идти наверх? – осведомился я у Глаши.

– Кто ж его знает? – не глядя на меня ответила она, – опасаются у нас этой комнаты: барин старый там померли!

– Что же, является он там, что ли?

– Я не видела. А что плетут другие, так ведь всего не переслушаешь!

Я поблагодарил ее за кофе и отправился разыскивать своего возницу и приказчика.

Выйдя из подъезда, я услыхал голоса, доносившиеся со двора из-за куртины. Сначала я не разобрал, кто говорит, и только через несколько шагов убедился, что надменный и повелительный голос принадлежал Гамлету.

– Трус паршивый! – с неизъяснимым презрением говорил он. – Чего ты боишься: ведь день белый? Что это пред сопаткой-то у тебя – солнце или нет?!

– Солнце! – ответил голос мальчика. – А ежели там за ногу ухватит кто?

– Как же, на то барин и помер, чтобы тебя за ноги ловить! Э-эх!! тьма деревенская!

– Дяденька, вы сами же сказывали, что вы ерой? Вот вы бы и принесли, – ядовито и вместе с тем чуть не плача возразил мальчик.

– Есть мне время паутину на себе разводить! – отрезал Гамлет. – Марш, коли приказываю! А коли душа у тебя курячья, так Митьку покличь с собой. Ноги в руки и чтобы в секунду оборот сделать! Все до одной забрать, что вокруг кресла лежат!

Гамлет засвистал мотив из оперетки «Мадам Анго» и зашагал в противоположную от меня сторону.

Я вышел из-за куртины; Гамлета уже не было, а по двору, с видом побитой собаки, уныло плелся мальчик в красной рубахе, лет двенадцати. Ни приказчика, ни моего Мирона дома не оказалось: Петр Иванович с раннего утра уехал в поле и его ждали с минуты на минуту; Мирон отлучился на деревню.

Я попросил встретившегося работника прислать ко мне Петра Ивановича, когда он возвратится, а сам прошелся по саду и вернулся в дом.

В столовой меня поджидал Гамлет. Бабочка его была уже прилизана, и на лице отражалось полное самодовольствие.

– Готово-с… все книжки у вас! – произнес он.

– Сами принесли?

– Сам-с, конечно!.. Кому ж поручить! Народ необразованный-с!..

Не больше как через четверть часа появился в запыленных сапогах и в расстегнутом темно-синем кафтане приказчик; в руках его были картуз и нагайка – видимо, человек только что успел спрыгнуть с седла.

– Здравия желаю-с! – весело произнес он. – Как изволили почивать?

– Отлично, спасибо! – ответил я, протягивая ему руку, он пожал ее с меньшей развязностью, чем накануне. – Собираюсь сейчас уезжать, так хотел проститься с вами!

– Что же так мало погостили-с? Поживите еще!

– Никак нельзя: дела ждут! А я без вас докончил просмотр книг, так будьте добры, взгляните, могу ли я их все взять?

– Все и берите-с…

– Нет, а все-таки посмотрите…

– Да где они?

– В диванной.

Приказчик вошел в нее вместе со мной.

– Эти-с? – спросил он, ткнув ногой в бельевую корзину с книгами.

– Да.

– Что же тут смотреть-то? Навоз, навоз и есть. Берите-с, коли нужны!

– Сколько же я вам должен за них?

Приказчик не понял.

– Чего-с? – переспросил он. – Как это вы мне должны?

– Да за книги. Я ведь хочу купить их у вас!

Петр Иванович развел руками.

– Господь с вами, сударь! Да за что же тут с вас деньги брать; в стыд даже такой разговор считаю-с! Ни-ни-ни-с! – решительно запротестовал он, видя, что я собираюсь возражать. – Да за такое дело меня барин в двадцать четыре вздоха выгонят-с!

– Ну, так позвольте поблагодарить вас за беспокойство и любезность! – произнес я, вынув десятирублевку и протягивая ее приказчику.

Он отступил на шаг назад и прижал к сердцу руку с картузом.

– Не возьму-с!.. какое такое было мое беспокойство.

– Вы меня обидите, если не возьмете! – твердо заявил я. – Я же пользовался вашим гостеприимством и прошу это принять, как ответное угощение!

– Да напрасно-с!!

– Нет, не напрасно: это мой маленький знак внимания к вам!

– Ей-Богу, напрасно-с! – пробормотал Петр Иванович, принимая бумажку и пряча ее. – Весьма благодарны-с!.. – он протянул мне руку и почтительно встряхнул мою.

– А это, пожалуйста, вашему барину передайте, – я достал свою визитную карточку. – Скажите ему, что очень сожалел, что не удалось повидать его.

– Беспременно-с… все передам!

– Можно будет попросить вас послать сыскать моего Мирона и велеть ему запрягать? Да, кстати, не найдется ли у вас веревочки, книги перевязать?

– Сию секунду все будет!

Он ушел и прислал Гамлета с клубком толстой бечевки. Я бережно, сам, не доверяя рукам принца, могшим в пылу усердия затянуть книги до пореза полей, перевязал их. Вышло пять больших пачек, всего пудов на шесть весом.

Гамлет ухитрился захватить три связки, Глаша две, я забрал остальные вещи, и мы вышли на подъезд. Лопоухие белячки уже ожидали меня; Петр Иванович и Мирон стояли и беседовали около них.

Возница мой, открыв рот, обозрел пачки с книгами, которые Гамлет принялся размещать в бричке, затем влез на козлы. Я дал Глаше и Гамлету на чай; первая осветилась улыбкой, второй низко раскланялся. Приказчику я пожал руку и, как архиерей, бережно подсаживаемый под ручку Гамлетом, устроился на сиденье.

– Доброго пути!! – проводил меня хор из трех голосов.

– Прощайте, Петр Иванович! – крикнул Мирон, и мы выкатились на двор.

Там уже опять действовала инквизиция: какой-то молодой парень вилами ворошил плохо горевшие книги.

– Фиверки! – вскрикивал он, подбрасывая высоко на воздух кучи пылавших листов.

Сад закрыл дом, потянулись шпалеры из акаций, показались четырехугольные каменные столбы ворот, и мы очутились в поле.

IV

– Ты это что же? – купил? – спросил Мирон, указывая на книги.

В тоне его ни прежней почтительности, ни заискивания не было и в помине.

– Купил, – отозвался я.

– А сказывал – овес покупать едешь?

– Это, брат, ты сказывал, а не я! – поправил я.

– Ну? А хоть бы и я: на дело ведь надоумливал! Дешево бы взял!.. А ты ишь чего набрал!.. – Мирон неодобрительно покачал головой. – То-то думал я: жидок ты для купца!

Некоторое время мы ехали молча.

– На что тебе книжки-то! – заговорил опять Мирон. Мысль о них, видимо, не давала ему покоя.

– Читать.

– Эдакую уймищу? Это, брат, зачитаешься!!

Он опять качнул головой и собрал рот в виде комка.

– А пачпорт-то у тебя есть? – вдруг строго спросил он.

– А тебе на что?

– Да Бог же тебя знает, что ты такой? Может, тебя не возить, а по начальству я представить должон! Один вот возил такого же у нас по уезду с книжками, да до острога и довозился!

У меня было необыкновенно весело на душе; не малую роль в этом, играло и то, что я невольно населил чертями усадьбу Батеньковых; забавен был и мой встревожившийся возница; если бы я вез тигра, вероятно, он был бы обеспокоен гораздо меньше.

– Не сумлевайся, – в тон ответил я ему, – и паспорт есть, и бумагу особую на разъезды имею от начальства!..

– С печатью?

– С орлом даже!!

Мирон просиял.

– Ну, тогда дело свято! – воскликнул он. – А уж я было высаживать тебя хотел, ей-Богу! Долго ли до греха; сейчас тебя урядник за хвост и пожалуйте! По-настоящему, как я понимаю, все книжки собрать, да в землю зарыть следовает: один вред от них! Живет человек, как человек, можно сказать, хозяйственный, а почитает в книжку – и шабаш – сейчас коней воровать, либо пьянствовать почнет! На что ты их, скажи на милость, скупаешь?

– Не одни книжки, я всякую старину собираю: тарелки, чашки фарфоровые, серебро, все что придется…

– Ну, так, так, так!! – совсем успокоившись, сказал Мирон. – Это ничего, это дозволяется!

Он подхлестнул лошадок.

– Теперича к Павлихе, стало быть, едем?

– К Павловой! – поправил я.

– Ну вот и я тоже говорю! Это баба жох! – высокой нотой протянул Мирон. – Этой пальца в рот не клади-и-и! Эта облапошит!!

– А далеко до нее?

– До Павлихи-то? к полудням будем… Э-эх вы, развеселые! – воскликнул он, опять подхлестывая едва тащившихся коньков. Мирон принялся мне повествовать о местных помещиках, я его слушал краем уха и глядел по сторонам.

Кругом было приволье. Подувал легкий свежий ветерок; справа, среди жнивья, вставала семья из трех курганов в зеленых кустарниковых шапках; ни души не замечалось кругом.

Какая радость жить и бродить по свету!!

Солнце перешло за полдень, когда мы шагом перебрались по животрепещущему мосту через неподвижную, как бы застывшую узенькую речонку и въехали в тесный двор усадьбы Павловой.

Двухэтажный господский дом был невелик и более походил на петербургскую дачу, чем на помещичье обиталище.

Мирон остановился у крыльца, с которого нас созерцала босоногая девчонка лет двенадцати.

– Барыня дома? – спросил я, сойдя с брички.

Девчонка не отвечала и не двигалась.

– Ай уснула? – крикнул ей Мирон, – подь, умница, скорей, долож барыне, гость, мол, из Петербурга приехал!

Девчонка, как заяц, шарахнулась в комнаты. Там поднялся переполох: в одно из окон глянуло молодое, очень полное женское лицо, за ним выставилось другое, еще более круглое, потом бесцеремонно уставилась на меня какая-то тощая и носатая старуха свирепого вида.

Я остался около брички, наблюдая за носившимися по комнатам обитательницами дома, и делал вид, что обозреваю двор.

Минут через пять подъезд точно выстрелил тою же девчонкой: взволнованная и пылавшая, что кумач, она вылетела на крыльцо и остановилась.

– Велели иттить! – возгласила она.

Я последовал за нею и, миновав тесную переднюю, попал в гостиную; мягкую мебель покрывали чехлы, высокую стоячую лампу окутывала белая тряпка, картины на стенах были аккуратно закрыты газетами. В гостиной никого не было. Дверь, ведшая из нее в другие комнаты, была затворена, и за нею слышался шорох и неясный шепот: за мной, очевидно, подглядывали.

Прошло еще минут десять, и таинственная дверь наконец распахнулась: из нее сперва выставилась необычайных размеров грудь, а затем величественно появилась дама лет сорока, подрумяненная и с подведенными бровями. Видно было, что ее только что затянули в корсет и едва-едва втиснули в давно ставшее узким светлое платье; руки ее у плеч походили на окорока, и она несла их на манер борца, шествующего на парад.

За ней, взявшись под руки, скромно выступали две виденные мною девицы: обе обещали перещеголять телесными статьями маменьку, и обе, по-видимому, испытывали те же неприятности от корсетов и платьев. На пухлых устах мамаши играла приятная улыбка, но серые холодные глаза в плутовстве губ не участвовали, имели определенно неприятное выражение. Я представился и объяснил цель моего визита.

– Очень рады, очень рады, – любезно произнесла она. И в то же время глаза ее старались проникнуть не только в мою подоплеку, но и в мои карманы.

– Разумеется, у нас всего множество; мы не знаем даже, куда деваться от всех этих книг и безделушек! В старых дворянских фамилиях всегда, знаете, накапливается бездна интересных вещей!

– А книг у вас много?

– О, Господи, чего у нас нет! Они у меня такие любознательные, – она кивнула головой в сторону своих двух граций. – И фарфора сколько угодно. Удивляюсь я людям: теперь ведь, знаете, мода на фарфор, то и дело кто-нибудь приезжает покупать его. И деньги платят безумные, я этого не понимаю: странно, не правда ли? У нас и монеты есть замечательные: вы интересуетесь?

– Да, – ответил я, – и даже очень! Разрешите взглянуть на ваши собрания?

– Лили, Аннет, – обратилась хозяйка к дочерям, – приготовьте в столовой фарфор и коллекцию монет: она знаете где?

– Знаем! – сочно отозвались обе девицы. И они гуськом, потупясь и поджав бутонами губки, выбрались из гостиной.

У нас начался светский разговор. Всякий жест Павловой, даже повороты головы, сопровождался легким потрескиванием обоев; прислушиваясь, я сообразил, что обои здесь ни при чем и что эти звуки исходят от платья моей собеседницы, очевидно, собиравшегося разлететься в лоскутья. Не без опасения я ожидал свершения этого события и лицезрения во всей красе новой Евы.

Пока я соображал все это, хозяйка успела поставить меня в известность, что покойный муж ее происходил из семьи, «оставившей видный след в нашей литературе», что они записаны в шестой книге [19]19
  В так называемой шестой книге были записаны самые древние дворянские фамилии России.


[Закрыть], что она певица и обворожила как сирена пением какого-то губернатора, что у дочерей ее чудесные голоса и т. д.

В голове у меня началась стукотня; я кивал головой, делал приятное лицо, подмыливал, а сам искоса посматривал на дверь, откуда должно было прийти избавление.

Она наконец отворилась, и показалась Лили – старшая дочка, раскормленная немного менее сестры. Не входя в комнату, она заявила:

– Готово, мама…

– Прошу! – благосклонно вымолвила хозяйка. Мы поднялись с мест, и я очутился в зале, где чахли два фикуса, отражался в длинном, потускневшем трюмо старый рояль.

Первое, что мне бросилось в глаза, была высокая и еще прямая ведьма, стоявшая опершись потемнелой, что мощи, рукой на рояль; на ней, как на огородном шесте с перекладиной, висел засаленный донельзя малиновый капот; седая голова ее тряслась, в другой, опущенной, руке она держала табакерку и платок, состоявший из одних табачных пятен.

Ходить в столь чумазом виде – привилегия только хозяев, а потому я поклонился ей на ходу, но она не ответила даже кивком и проводила меня испытующим взглядом. В зеркало я увидел, что старуха сделала за моей спиной знак внучкам, и те подались к ней.

– В оба глядите: еще стянет что-нибудь! – явственно и злобно прошептала ведьма.

– Ш-шть!! – шикнули те разом, подняв руки и оглядываясь.

– Ой, что-то лопнуло у меня! – с испугом проговорила младшая, хватая себя за подмышку.

Я сделал вид, что не слыхал и не видел ничего. В столовой на обеденном столе словно только что играли дети: он был покрыт множеством фарфоровых дешевых статуэток, слонов, пастушков и пастушек, среди них выделялось несколько стенных тарелок и разрозненный японский чайный сервиз. Все было самое заурядное, и самой старой вещи было разве лет двадцать.

С разочарованием окинул я взглядом весь этот хлам.

– А чего-нибудь поинтереснее нет у вас? – обратился я к владелице.

– Интереснее? – изумилась та. – Но ведь это же все первоклассные вещи! Взгляните, какая прелесть! – она схватила и подала мне какую-то статуэтку из тех, что по сию пору заполняют оконные выставки посудных магазинов средней руки. – Ведь это же старина: она еще с Екатерининских времен у нас хранится.

Барыня, очевидно, решила, что я новоиспеченный собиратель, и вознамерилась поправить свои финансы самым бесцеремонным образом. Спорить о степени действительной древности статуэтки я не стал и попросил показать мне коллекцию монет.

– Вон она! – произнесла старшая из девиц, высвобождая из-за своей спины руку и протягивая коробку из-под конфет.

Я открыл ее. На меня глянули полустертые Екатерининские пятачки, несколько таких же, ничего не стоящих рублей Анны и Павла и разная мелочь. Я поставил коробку на стол.

– Никуда не годятся! – сказал я. – И это все, что у вас есть?

– Не понимаю, что вам тогда надо? – заявила недовольным тоном хозяйка и обвела рукой стол с расставленными на нем богатствами. – Кажется, все редкие, ценные вещи!..

– А во сколько вы их цените? – полюбопытствовал я.

Хозяйка испытующе поглядела на меня.

– Лили, сколько здесь предметов? – обратилась она к старшей дочери.

– Фарфоровых ровно пятьдесят, мама, – ответила та.

– Ну вот видите… Если считать самым грошовым образом, ну, скажем, хоть по десять рублей, выйдет пятьсот рублей! Дешевле пареной репы.

Я усмехнулся.

– Ваши вещи мне не подходят, – сказал я, – но разрешите мне сказать, что это цена невероятная!

– Невероятная! – маменька смерила меня глазами с ног до головы. – А вы знаете, почем теперь любители платят за фарфор: тысячу рублей за штуку!

– Штука штуке рознь. Но не забудьте, что фарфор не золото и цена на него начинается с двугривенного!

– Какая же ваша цена?

– Не цена, а оценка! – поправил я. – На любителя, вместе с сервизом, рублей тридцать.

– Лили, убирай все прочь! – грозно приказала Павлова, отвернувшись от меня.

Я счел дальнейшее свое пребывание излишним.

– Прошу извинения, что обеспокоил вас! – произнес я. – Имею честь кланяться.

– Вы же собирались еще книги посмотреть? – сердито бросила она мне через плечо.

– Пожалуйста, покажите…

Аннет сотворила дверцы низенького шкафика, стоявшего тут же, против стола. На три четверти он был полон всякого рода учебниками, остальное население его состояло из бульварных романов, изданий Ахматовой [20]20
  Издательница Е. Н. Ахматова выпускала в Петербурге во второй половине XIX в. ряд журналов, наполненных, как правило, развлекательной переводной беллетристикой – произведениями Постава Эмара, Понсона дю Террайля, Поля де Кока и т. п.: «Собрание иностранных романов, повестей и рассказов в переводе на русский язык» (1856–1885); «Дело и отдых. Чтение для мальчиков и девочек всех сословий» (1864–1866); «Сборник переводов для детского чтения с картинками» (1867–1868). Известна и как детская писательница.


[Закрыть], Библиотеки для Чтения [21]21
  Библиотека для чтения»– под таким названием в Петербурге выходили два журнала: «Библиотека для чтения. Журнал словесности, наук и художеств…», издававшийся с 1834 по 1865 г. Журнал был создан по инициативе первого его редактора О. И. Сенковского («Барона Брамбеуса») и финансировался A. Ф. Смирдиным. В первое десятилетие своего существования снискал огромную популярность в провинциальной дворянской среде. Под таким же названием в 1875–1885 гг. выпускал журнал В. И. Сахаров. В нем публиковались преимущественно переводные романы, рассчитанные на невзыскательный читательский вкус. Скорее всего, последний и был в усадьбе Павловой.


[Закрыть]и даже Света [22]22
  «Свет» – Минцлов, очевидно, имеет в виду литературные приложения к петербургской газете «Свет», выходившие с 1882 по 1916 г.


[Закрыть].

Я мельком окинул взглядом полки и не прикоснулся к книгам.

– Не подойдут и они, – произнес я. – Всего хорошего.

– Прощайте, – ледяным тоном ответила Павлова. – Очень жаль, что вас не интересуют редкие вещи. Разумеется, в старине понимать надо, не всякий ее знает!

Я с усмешкой согласился с этой истиной и, не провожаемый никем, пошел из столовой.

В передней меня нагнала Аннет.

– Мама отдает за четыреста! – быстро выговорила она.

Я пожал плечами:

– Мне такие вещи не нужны!..

Аннет с оскорбленным видом вскинула назад голову и осталась стоять, выпятив вперед шею, как индюк, собирающийся забормотать.

Мирон сидел, согнувшись на подножке, и поджидал меня.

– Что, ай ничего не купил? – спросил он, увидав, что я иду с пустыми руками.

– Ничего! – ответил я. – Дрянь все, а уж цену хотят!! – я только махнул рукой.

Позади послышался топот и на крыльце появилась, вся расколыхавшаяся и запыхавшаяся, Лили.

– Хотите за двести? это самая крайняя цена! – воскликнула она, остановившись у ступенек.

– Нет!

Лили совсем как мать вздернула плечи, повернулась и с невыразимым презрением вихнула мне задом.

– Ах, мать честная?! – изумился Мирон. – Смотри какая мода пошла – заместо головы задом кланяется?

Бричка двинулась. Не успели мы отъехать и двух десятков сажень – позади послышался визг.

И я, и Мирон обернулись: за нами во всю прыть неслась босоногая девчонка.

– Стойте! стойте! – верещала она поросячьим голосом.

Мирон остановил лошадей.

– Велели воротиться! – едва переводя дух, выкрикнула она, примчавшись к нам. – За тридцать рублей отдают!

Я засмеялся:

– Скажи, что и даром не возьму!

– Да что ты покупал-то у нее? – вмешался Мирон.

– Куколки детские фарфоровые хотела она всучить мне…

– За тридцать рублев?! – ужаснулся Мирон. – Нако-ся, выкуси!! – вдруг решительно возгласил он, сложив всероссийское троеперстие и несколько раз потыкав им чуть не в самый разинутый рот девчонки. – Что мы, деньги-то бреднем в реке что ли ловим?

– Э-эх вы, особливые!! – он зачмокал на лошадей, и те затрусили рысцою. – Сказывал я тебе, жмот баба! – заговорил Мирон, когда усадьба осталась за нами.

– Кулак в юбке! – отозвался я.

– Верно! Вот ты и слушайся меня вдругорядь; я то знаю, куда тебя везти, куда нет! Зря только время на нее извели! А что, ваше благородие, пора бы лошадок покормить и самим пообедать?

– Что, иль плохо угостили тебя у Павловой? – пошутил я.

Мирон пренебрежительно сплюнул.

– Там угостят: мордой об стол рази?.. А тут за бугром скоро село будет, трактёр там, – ну, я тебе скажу, в Питере такой поискать! с машиной, ей-Богу!

– Едем в трактир! – согласился я.

Мирон откинулся назад и задергал коньков. – Но, но, развеселые!!! – крикнул он с довольным видом. Лошадки прибавили ходу, и скоро со взгорка открылось большое село, вытянувшееся вдоль широкого большака, обсаженного дуплистыми березами еще Екатерининской посадки. Будто зеленая река протек он по желтым полям между двух черно-синих морей-лесов, облегших горизонт слева и справа.