Текст книги "За мертвыми душами"

Автор книги: Сергей Минцлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

V

Дорога бежала под гору; опять стало сырее, опять земля начала прорастать туманами; лес все больше и больше заполнялся бледными, призраками; еще немного, и белесая мгла совсем поглотила нас. Лошади между тем скакали уверенно, загремел деревянный мост, дорога опять пошла на подъем. Туман остался за нами. Мы миновали аллею, и слева обозначилась темная громада дома; из освещенных окон его падал свет и озарял часть просторного двора; близ подъезда теснилось с десяток экипажей, виднелись лошади и кое-где люди. В разных местах слегка погромыхивали бубенцы и слышался одиночный, густой звук поддужного колокола.

Только что мы успели слезть с коней, дверь распахнулась и из нее важно вышел какой-то мужчина.

– Садись!!. – скомандовал он по-кавалерийски. – Факела давай!!. Вильковские и Чаплинские, господ вести идите!!.

Кучера оживились и засуетились; некоторые поспешили в дом. Один из конюхов присел около меня на корточки и торопливо принялся черкать серными спичками о голенище сапога; другой держал перед ним наклоненную длинную палку, на конце которой темнела жестянка с паклей, пропитанной смолою. Пакля, наконец, загорелась; дымное солнце поднялось с земли и очутилось в воздухе над каким-то всадником; в трех других местах вспыхнули такие же факелы и озарили весь зашевелившийся конский и людской муравейник. Из подъезда с шумным говором и смехом выходили гости – мужчины и дамы; большинство первых нуждалось в опорах и держало друг друга под руки, двоих бережно вели, почти несли, собственные кучера и прислуга; двое других остановились в дверях, обнялись и принялись целоваться; и тот и другой что-то лепетали и колотили себя в грудь. Всех гостей было около пятнадцати; их провожали хозяева – высокий, полный и усатый господин лет тридцати пяти в белом распахнутом кителе и небольшая, гладенько причесанная и простенькая на вид кругленькая дама.

Хозяин – Лазо – вдруг нагнулся, и тут только я заметил, что около него стоит мой вожатый и что-то сообщает ему, указывая лицом и пальцем в мою сторону. Лазо выслушал и пробежал глазами мою визитную карточку.

– Где?.. где??! – громко проговорил он. Смуглое лицо его осияла улыбка. – Проси скорее, марш! – и он дал легкого подзатыльника моему мальчугану.

Я обогнул закрывавший меня экипаж и направился к крыльцу. Лазо приметил меня и заторопился навстречу Шаги его нельзя сказать, чтобы были тверды.

– Миша, не упади?!. – с опаской воскликнула жена его.

– Очень рад познакомиться!!. – произнес Лазо, крепко сжав и тряся мою руку. – Чудесно, что вы заблудились; ей-Богу!!.

Высокий лоб его, благодаря манере носить фуражку набекрень, резко наискосок разделялся на белую и коричневую половины.

Большие темные глаза и несколько родинок на бритых щеках делали лицо чрезвычайно симпатичным. В молодости он был, вероятно, красавцем.

– Господа?! – вдруг закричал он, держа меня одной рукой и подняв высоко другую. – Стоп! остановка! Позвольте вас познакомить – се цвет нашего уезда, а это С. Р. Минцлов из Петербурга!! найден в болотах! Отбой, назад, господа!! Находку вспрыснуть необходимо!!.

– Миша, Миша!!. – тщетно взывала жена его.

– Правильно!! резон!!. – раздались ответные голоса, и человека четыре из гостей, уже водруженных прислугой и женами в коляски, вскочили и собрались вылезать из них, но были удержаны возгласами и энергичными действиями своих половин, причем один, маленький и зеленолицый, был даже схвачен последней за ворот и плюхнут на место.

– Насилие!! караул!!. – завизжал он на весь двор. – Ратуйте, господа мужья, жены обижают!!.

– Трогай, Иван!.. до свиданья!!. – прозвучал чей-то женский голос.

Лазо бросил меня и замахал обеими руками.

– Нельзя! не пускать со двора!!. – завопил он. – Ворота на запор! Без посошка не пущу! Крюшон тащите сюда!!. Живо!!.

Трое прислуг бросились в дом и мгновенно явились обратно с серебряной ведеркой и стаканами. Вино было розлито и разнесено по коляскам и среди еще не садившихся гостей, окружавших нас. Со всех сторон ко мне тянулись руки для пожатия и стаканы для чоканья.

– Счастливого пути всем!!. – возгласил Лазо, высоко подняв стакан. – И за здоровье нового знакомого!.. Ура!..

– Уррааа!.. – подхватили с разных сторон, и мимо подъезда потоком двинулись пары и тройки. Из колясок махали руками и шляпами, что-то выкрикивали и хохотали.

– К нам заезжайте! – кричали мне некоторые.

Зеленый господин стоя пел «я обожаю», причем прижимал руку к сердцу, а жена тянула его за рукав и все сажала на место. Звенели колокола и бубенцы, фыркали лошади; вперед проскакали два всадника с факелами, двое других поместились посреди кортежа.

– Осторожней на спуске!!. – прокричал Лазо, размахивая носовым платком.

Поезд, освещая все по сторонам, втянулся в ворота и исчез за перекрестком; тьма разом наполнила кругом мир, и только на одном из деревьев аллеи несколько секунд светилось и передвигалось красноватое пятно; оно превратилось в бледно-зеленое и наконец исчезло.

Лазо взял меня под руку и потащил к жене.

– Мамочка?!. – возгласил он. – Позволь тебе представить, – он назвал мое имя и фамилию, – вообрази, заблудился! Это нам с тобой аист на счастье принес!!. – он закатился смехом. – А где же аист? Мишка, пострел, где ты?

Мой проводник вынырнул откуда-то сбоку.

– Сюда иди!.. Эй, крюшону сюда!

Ведро стояло на верхней ступеньке подъезда, и вино было подано мгновенно.

Лазо протянул стакан мальчику.

– Молодец!.. – поощрил он его, – получай за сообразительность награду!..

Мальчуган, держа стакан обеими руками, медленно и причмокивая, как медвежонок, высосал все содержимое его.

– Сладко? – спросил, посмеиваясь, Лазо.

– Сладко!.. – умильно ответил тот. – Благодарствую!..

Лазо дал ему второй поощрительный подзатыльник, и мальчик со счастливой улыбкой кувырнулся с подъезда в потемки.

– Пожалуйста!.. – сказала хозяйка, указывая мне рукою на вход. Мы вступили в дом и очутились в обширной столовой.

В ней царил хаос. На огромном, длинном столе, накрытом белою скатертью, в беспорядке теснились бутылки, блюда с остатками кушаний, грязные тарелки, алели пятна от вина; стулья словно только что плясали вокруг стола и застыли, где довелось в момент нашего прихода.

– Вы, наверное, проголодались? – сказала хозяйка. – Пожалуйста, садитесь! Дормидонт, дай чистую тарелку!.. – обратилась она к одному из двух лакеев, убиравших со стола.

– Дормидонт, вина!.. – крикнул Лазо, тяжело опустившись на крепкий дубовый стул. – Рейнвейна, не правда ли?

Мы уселись на конце стола; в Дормидонте, подававшем прибор и затем вино, я узнал человека, командовавшего с крыльца кучерам. Он был в серой, суровой, глухой тужурке и в суровых же брюках навыпуск.

Выправка сразу изобличала в нем, так же как и в барине его, военного. На круглом и сытом, несколько плоском лице с крупными серыми глазами лежала печать полного самодовольства, сознания своей незаменимости и некоторой наглости.

Я был голоден как крещенский волк и с удовольствием подчинялся деспотизму хозяев, из которых одна беспрерывно подкладывала мне на тарелку то с одного, то с другого блюда, а другой подливал вина и стучал в мой стакан своим собственным.

– Да вы пейте же, пейте!!. – восклицал Лазо. – Рейнвейн, это вино рассвета!

– Да разве уже рассвет? – удивился я.

Лазо вынул часы.

– Половина третьего!.. – возгласил он. – Еще полчаса и начнет светать! Но очень точным быть не надо: истинные христиане всегда заблаговременно пьют! – Он залился смехом.

– Миша! – укоризненно, с улыбкой сказала хозяйка. Она старалась соблюсти некоторое равновесие и держать тон хорошего общества, но Лазо, видимо, решительно не признававший никаких тонов, то и дело сбивал ее и ставил в беспомощное положение. И тогда она складывала на коленях ручки и умолкала с видом как бы говорившим: уж извините, видите сами, что ничего не могу с ним поделать?

За ужином я подробно рассказал о своих похождениях и их цели.

Лазо помирал со смеху, в восторге шлепал себя по коленке и наконец завопил – Шампанского!!.

– Миша, ты не в ресторане!!. – вступилась хозяйка.

– Мамочка, никак невозможно!.. – продолжал кричать Лазо: спокойно говорить этот человек, видимо, не умел. – Ведь это же антик; его за деньги показывать надо!

– Миша, ведь они же обидеться могут на тебя?

– На меня? За что?!. Да ведь я же любя говорю! Идейный человек, как же вы не антик? хоть и бзик, а идея!

– Миша!!. – хозяйка сложила на коленях ручки и умоляюще посмотрела на меня.

«Миша» подавился вином, закашлялся, хохотал, отплевывался, указывал на меня пальцем и выкрикивал – люблю!! прелесть!!.

Выстрелило шампанское. Дормидонт со снисходительным видом налил его в граненые бокалы.

Лазо принял серьезный вид и протянул ко мне свой для чоканья – Характер у меня дурацкий! – заявил он. – Но верьте – высоко вас ценю и уважаю! Не пожалеете, что ко мне попали: рука Провидения вас направила!.. в болота!!.

Серьезность с него соскочила, и он залился смехом: явно, это было его нормальное состояние. – Дормидонт, еще шампанского!!.

Дормидонт налил по второму бокалу и отошел за угол буфета, так что сделался невидимым для нас. И когда мы чокались, я увидал, что из угла выставилась таинственная рука, державшая бутылку за горлышко; последняя описала дугу, опрокинулась вверх донышком и с минуту продержалась в таком положении; затем она опустилась и исчезла. Из-за буфета, вытирая усы, со строгим видом появился Дормидонт и поставил пустую бутылку на площадку.

– И у меня есть библиотека!.. и архив и еще, черт его раздери, что-то!.. Все к вашим услугам! Хотите посмотреть? – Лазо попытался приподняться, как бы собираясь идти немедленно.

– Какая теперь библиотека?!. – восстала хозяйка. – Теперь спать идти пора! Завтра все покажешь!..

– Истина: и завтра день будет!.. – Лазо осушил бокал, поднял его и многозначительно крикнул – Дормидонт?..

Тот оглянулся.

– Нету больше!.. – коротко ответил он.

– Как нет? – воскликнул Лазо. – Целая бутылка была?..

– Цельную и выпили!

Другую давай!

– Нет, нет, нет, будет!!. – решительно заявила хозяйка, а вместе с нею и я, и мы встали с мест.

– Спать пора: уже солнце всходит!!

В окна, действительно, глядел белый день.

– Солнце, солнце!!. – продекламировал Лазо, встав тоже. – Это из Ибсена.

– А что после солнца было – не помню? Невероятно, но факт!

Хозяева отправились провожать меня в предназначенную мне комнату. Дормидонт следовал за нами.

– Свита Фортинбраса! – с хохотом возгласил Лазо, указывая на себя и жену. Он распахнул одну из дверей, и мы вошли в большую, всю зеленую комнату; мебель, обои, гардины – все было одинакового матового цвета. Шторы на трех окнах были опущены; не занавешено было только одно окно. У стены слева стояла готовая к принятию гостя кровать.

– Доброй ночи!.. – пожелал Лазо, стискивая мне руку.

– Какой ночи? – возразила хозяйка. – Спокойного сна, это да!

– Нет, я так уйти не могу!!. – замотав головой, вдруг возразил Лазо. – Вас сам Бог послал мне!.. вороне Бог послал кусочек сыру!!. – продекламировал он, хохоча… – Позвольте я вас расцелую?!.

Мы поцеловались, и хозяйка едва увела этот фонтан слов и веселья.

Я остался с глазу на глаз с Дормидонтом.

– Ничего не прикажете? Квасу, может быть, угодно?.. – не без иронии спросил он.

Я ответил отрицательно и остался один.

Я терпеть не могу спать в искусственной темноте и потому сейчас же принялся поднимать шторы и распахивать окна. В комнату влилась свежесть и аромат роз. Густой сад был еще в сплошной тени, и только верхушки высоких елей, ровной линией окаймлявших его с самой дальней стороны, алели от солнца. Трава казалась серой от росы. «Спать пора! Спать пора!..» – кричал где-то перепел.

И я заснул, едва прикоснувшись к подушке, с беспричинным радостным и бодрым чувством в душе.

Когда я проснулся, комната была залита солнцем. Часы показывали девять. Я поспешил привести себя в надлежащий вид и вышел в коридор. Из него попал в гостиную; меня встретила безмолвная, строгая мебель, вся одетая в чехлы. Порядок и особенная чистота и блеск крашеного пола указывали, что этой комнатой пользовались чрезвычайно редко. Рядом находилась столовая. От вчерашнего пиршества в ней не осталось и следа. Дормидонт ставил на чистую скатерть всякую всячину, относящуюся к чаю. Ноги его были обуты в серые войлочные туфли, и он бесшумно скользил между столом и темною массой буфета.

Дормидонт оглянулся на мои шаги, и лицо его осклабилось и приняло снисходительно-приветливое выражение. Оно было свежее, даже румяное, и только мокрые, торчавшие во все стороны вихры на голове и красные, как у кролика, глаза выдавали тайну этой свежести: его, видимо, только что сейчас основательно поливали из ведра холодной водой.

– Встать изволили? – проговорил Дормидонт, поклонившись мне одним носом.

– А ваши спят? – спросил я.

– Спят. В десять часов барин приказал разбудить их.

– Всегда он так поздно встает?

– Всегда. Да что ж спозаранку им делать?

– Он нигде не служит?

– Нет. Прежде служили… в Сумском драгунском мы были!.. – внушительно добавил он, приосанясь. – Вторым эскадроном командовали!..

– А семья большая у него?

– У Михал Дмитрича? Он да Нина Павловна, супруга ихняя…

– Детей нет?

– Нету. В бесплодных смоковницах наша барыня состоят, Михал Дмитрия так их определяют!

– Весельчак он!.. – сказал я. – И всегда он такой?

– Да ведь как человеку всегда веселому быть? Клоун и тот наедине кувыркаться не станет! Так и они. Понятно, без людей скучают!

– И часто к вам гости съезжаются?

– Гостей у нас, что овса в торбе всегда! И барыня не любят, ежели гостей нет: Михаил Дмитрия тогда ходит да ко всему придирается!..

– А нет ли у вас книг? я бы почитал, пока Михаил Дмитриевич встанет.

Дормидонт взглянул на башенные Винтеровские часы, украшавшие стену. Золоченые стрелки показывали половину десятого.

– Да я уж будить пойду сейчас барина!.. – сказал он.

– Половина десятого еще только?

Дормидонт махнул рукой. – А прокламации сколько еще произойдет у нас? Разве их сразу подымешь?

Я улыбнулся.

– Не любит вставать?

– И-и, беда!!. Так пристать надо, чтобы вскочил, да за тобой погнался – тогда только очнется! Пожалуйте в кабинет, книжки там стоят!

Мы вошли в другой коридор, и Дормидонт открыл передо мной темно-коричневую высокую дверь, а сам скрылся за противоположной.

Кабинет бы невелик; ближе к окнам, отступя от стены, стоял письменный стол; за ним выгибало черную спинку полукруглое кресло. Одну из стен закрывали полки с книгами; против них пестрел широкий турецкий диван; в углу между двух кресел зажался столик с возвышавшимся на нем кальяном. На всех свободных местах стен висело оружие.

Письменный стол был в необычайном порядке, и это настолько не вязалось со сложившимся у меня представлением о его хозяине, что я невольно обозрел стол внимательнее: вещи часто красноречивее слов говорят о своих владельцах… Роскошная хрустальная чернильница на серебряном постаменте была наполнена давно пересохшею кашей из чернил и мух. В перламутровой ручке торчало ржавое перо об одном зубце… все свидетельствовало, что письменный стол – только общепринятое украшение комнаты и что рука Лазо не прикасалась к нему. Зато явно и часто прикасалась она к книгам. Растрепанные, лохматые, словно побывавшие в клетке у медведя, они были запиханы на полки кое-как и торчали, будто зубья у стоймя поставленной бороны.

– Однако, усердные здесь читатели… – подумал я и осторожно высвободил несколько книг. Переплет одной из них и значительная часть страниц были сплошь усеяны мелкими, странными дырочками; посередине другой зияла одна большая сквозная дыра.

– Вставайте!.. – услыхал я рядом голос Дормидонта.

– К черту!!. – сонно буркнул Лазо.

– Одиннадцать часов уже!..

– Вон убирайся!!.

– Сами приказали разбудить!.. Вот еще наказал Господь!!. Вставайте, два часа уж вас трясу!..

– К черту, говорю!!. – завопил Лазо. – Спать хочу!

– Мало бы чего вы хотите? Вот стащу с вас одеяло – и спите тогда!

– И буду!! и подавись им!!.

Послышалась легкая возня: должно быть, Дормидонт приводил в исполнение свою угрозу… Наступило молчание. Мне показалось, что Лазо даже захрапел.

– Пожар!.. Батюшки, горим!!. – неистово, во все горло заорал Дормидонт.

Я вздрогнул, ткнул кое-как книги между полок и бросился к двери.

В спальной как бы треснула кровать; в дверь с грохотом врезалось и затем упало на пол что-то тяжелое; она распахнулась и из нее стремглав вылетел и вильнул в коридор Дормидонт. За ним в одном белье несся взбешенный Лазо. Миг – и мы очутились в объятиях друг друга. Разозленное, измятое лицо хозяина выразило глубочайшее изумление. Он отступил на шаг назад, прикрыл как бы галстуком ладонью волосатую голую грудь и уставился на меня.

– Это вы?!. – вдруг вскрикнул он, вспомнив все происшедшее накануне.

– Ради Бога извините!! я сию минуту! – Он попятился назад, кланяясь, шаркая босыми ногами и прикрываясь руками, как знаменитая Сусанна в купальне на картине. В дверях он споткнулся о валявшийся сапог, помянул черта и скрылся за дверью. Пожара, видимо, никакого не было. В доме была тишина. Я постоял еще с минуту в коридоре и вернулся к книгам.

В спальню с белым кувшином в руке, с высоко поднятой головой проследовал Дормидонт. На физиономии его было написано полное удовольствие от собственного остроумия.

– Живо давай воду!.. – встретил его окрик окончательно очухавшегося Лазо.

– Теперь «живо», а сапоги зачем же было швырять? Тоже ведь это не модель!.. – укоризненно ответил Дормидонт.

– Потолкуй у меня!!. – фыркая и плещась, сказал Лазо. – Философ из барбосов еще какой выискался! Голову тебе, анафема, чем-нибудь проломлю в другой раз, если опять так надо мной заорешь! В ухе звенит теперь, нечистая сила!..

– Да что ж с вами поделать, коли вы без понятия спите? Не разбудишь – я черт; разбудишь – опять же в чертях остаюсь, да еще голову проломить обещаетесь! Сапоги-то, чтоб не палили ими, я вам теперь опять только к чаю подавать стану!.. – строго добавил Дормидонт.

Умыванье и одеванье Лазо совершилось по-военному, быстро, и он надушенный, улыбающийся вошел в кабинет и протянул мне обе руки.

– Еще раз извините, дорогой мой!.. Эдакая ведь каналья этот Дормидонт: из-за него все так вышло! – Только я, знаете ли, сон какой-то чудесный стал видеть – он и гавкнул! Дормидошка? – крикнул он, оборотившись назад.

– Чай готов?

– Давно дожидается!.. – ответил из спальной голос Дормидонта.

Лазо подхватил меня под локоть и повлек в столовую.

– Мамочка, вообрази, я его не узнал!.. за судебного пристава счел!!. – с хохотом возгласил Лазо, ворвавшись в столовую. – Здравствуй!..

Нина Павловна сидела уже за столом; перед нею на спиртовке грелся никелированный кофейник, сбоку кипел такой же самовар.

Простенькое лицо ее улыбалось нам обоим. На мужа она бросила долгий лучистый взгляд, и по тому неуловимому, что мы воспринимаем только чутьем, я понял, что мир для нее начинается и кончается этим человеком. Мы уселись слева и справа от нее.

– Как спали на новом месте? – задала неизменный вопрос хозяйка.

– Как камень!.. – ответил я. – Кстати, – обратился я к Лазо, – я сейчас просмотрел несколько книг в вашем кабинете. Отчего они в каких-то дырках?

– От внимательного чтения, – серьезно произнес Лазо. – Уверяю вас!

– Да, да, как бы не так? – сказала хозяйка. – Этот варвар их расстреливает!

Я перевел взгляд на Лазо. Тот уже помирал со смеху.

– Неправда!!. – воскликнул он.

– Как так? а Мирабо [45]45
  Мирабо, Оноре Габриель Рикети (1749–1791) – граф, деятель Великой французской революции.


[Закрыть]кто расстреливал?

– Мамочка, да ведь он же мерзавец был, из патриотизма я его!..

Нина Павловна встала, вышла в соседнюю комнату и сейчас же вернулась со старинною книгою в руках.

– Вот полюбуйтесь!.. – она подала мне томик в темном кожаном переплете. – Я развернул его, и первое, что мне бросилось в глаза, было круглое отверстие посредине лица гравированного портрета Мирабо; под ним было напечатано следующее четверостишие:

 
– «Над Мирабо суд прав небесный совершился:
То было бедствие, что он на свет родился,
Он умер – вот лишь что услугой должно счесть,
Какую только мог он обществу принесть…»
 

– Видите, вместо носа дыра?

– Мамочка, ведь он же француз был! у них это так и полагается! – хохоча пояснил Лазо. – Других я не расстреливал!

– А Шиллера? Он тебе что сделал? Такое чудесное издание!..

– Ну, немчура, есть о чем говорить? И не расстреливал я его, а только в стрельбе упражнялся, это же разница! Не могу же я, мамочка, стрелять разучиться! Вдруг меня из-за тебя на дуэль вызовут?..

– Ну, вздор говоришь!..

Лазо запрокинулся назад, замахал руками и залился смехом.

– А мелкие дырки на книжках отчего же? – спросил я недоумевая: мне все казалось, что мои собеседники шутят.

– Да он же все натворил: когда ему скучно, он книги влет дробью из ружья стреляет!

– Мамочка, я же не виноват, что вальдшнепов у нас нет! И не преувеличивай: я только по малому формату стреляю! Я библиофил, малый формат – это моя слабость: он, знаете ли, совсем как вальдшнеп летит!

– Делать ему нечего, вот он книжные садки и устраивает!

– В таком случае разрешите мне ограбить вашу библиотеку!.. – решительно заявил я.

– Да сделайте одолжение! – воскликнул Лазо. – Пожалуйста. Хоть всю берите!..

– И хорошо бы сделали! – заметила Нина Павловна.

После чая, несмотря на приставания хозяина идти смотреть с ним какое-то необыкновенное симментальское страшилище – быка и лошадей, я отправился в кабинет и занялся библиотекой. Лазо развалился на диване, курил и говорил без умолку. Анекдоты, смех, разные воспоминания, топанье от восторга ногами – все беспрерывно чередовалось у этого двуногого Нарзана. Я подавал реплики иногда невпопад, и это заставило Лазо изощряться на мой счет в остроумии и хохотать еще больше.

Просмотр занял часа два; отобрать пришлось всего около полусотни книг – все остальное было частью прострелено, частью изорвано и вообще находилось в самом невозможном виде. К концу моей работы к нам присоединилась и Нина Павловна.

– Вот безобразник!.. вот безобразник!!. – несколько раз произнесла она, видя, что снятая мною с полки книга оказывалась простреленной, и я, качнув головой, ставил ее обратно.

– Мамочка, не осуждай и не осуждена будешь!.. Ведь это же у меня наследственное!.. – восклицал Лазо. – Нельзя против наследственности протестовать! И рад бы не стрелять, но не могу, понимаете, не могу – тянет. Святоотеческие предания!.. Ведь я же охотник: вот она, подлая, лежит, а мне уже кажется, что летит!..

– Молчи, молчи!..

– Вот эти бы книги я у вас приобрел?.. – сказал я, указывая на отобранные мною.

– Только и всего? – удивился Лазо. – Голубчик, возьмите их все!

– А вправду, возьмите все?.. – поддержала хозяйка.

– Да зачем? – возразил я.

– Нет, в самом деле? Шутки в сторону: на кой черт они мне?

– Правда, правда!.. – опять вмешалась Нина Павловна.

– Забирайте все, ей-Богу! Только место они у меня занимают. Пыль от них разводится, блохи!..

– Ну, уж блохи-то от твоих собак, положим!.. – заметила Нина Павловна.

– Нет, мамочка, от книг, ей-Богу от книг!.. – возопил Лазо. – Как только в руки возьмешь ее, так по тебе блохи сейчас и запрыгают! Берите, дорогой мой, – от чистого сердца отдаю, с блохами: разводите их на здоровье в Питере!

Едва мне удалось отговориться от настояний обоих хозяев; излишне упоминать, что о какой-либо плате не было допущено и речи.

После веселого завтрака, о котором человек, находившийся по соседству, непременно подумал бы, что в нем участвует по меньшей мере десяток горластых хохотунов, я хотел проститься с милыми хозяевами и ехать дальше, но и это оказалось невозможным. Лазо зажал себе уши – кстати сказать, крохотные и плотно прижатые к голове, затопал и закричал, чтобы я об этом и не думал. Энергично запротестовала и Нина Павловна, и было решено, что свободу я получу только на следующее утро.

День промелькнул незаметно. Лазо водил меня на конюшни и к симментальскому быку, действительно чудовищу, познакомил меня с десятком Жозефин и Цезарей – собак всяких охотничьих пород, обошли мы фруктовый сад и старинный тенистый парк, сыграли в шахматы, причем Лазо совершенно не давал думать, и каждая партия наша, на манер поддавков, длилась не более пяти минут.

Лазо не оставлял меня одного ни на минуту, и, даже когда я заглянул в место уединения, он ждал меня, как конвойный арестанта, у двери.

На полочке этого учреждения лежала половина какой-то книги: от другой уцелели только мелкие обрывки от корешка. Я взглянул на заголовок, имевшийся над каждой страницей, и увидал, что то был роман когда-то очень модного Шпильгагена – «О чем щебетала ласточка» [46]46
  Шпильгаген, Фридрих (1829–1911) – немецкий писатель; в России, в среде революционеров-народников широко распространялся другой его роман – «Один в поле не воин».


[Закрыть].

– Послушайте, греховодник вы эдакий, это что же такое? – спросил я, выходя к Лазо с остатками творения Шпильгагена в руке.

– Как что – книга. «О чем щебетала ласточка»!

– Да где же она у вас щебечет-то?

Лазо с хохотом принялся колотить себя кулаком в грудь.

– Драгоценнейший, я люблю почитать, ей-Богу! Но ведь умственные занятия уединения требуют, тишины! Только здесь и возможно, так сказать, насладиться!

Лазо держался за бока от смеха.

Мы прошли на веранду и расположились в плетеных креслах около Нины Павловны, вышивавшей цветными шелками какую-то бесконечную серую полосу.

Дормидонт без всякого приказа поставил между мной и своим барином легкий столик, и на нем появилась бутылка белого вина и гравированные стаканчики тончайшего стекла.

– Кваску после путешествия? – предложил Лазо, наполняя стаканчики. – В жару незаменимая вещь – от солнечного удара предохраняет!

– Расскажите нам что-нибудь из ваших приключений? – попросила хозяйка. – Наверное, у вас много приключений было?

– Особенного ничего не случалось, – ответил я, – а встречи, действительно, были любопытные!.. – И я рассказал о некоторых из своих поездок.

Хозяева слушали с большим интересом. Особенное впечатление на увлекающегося Лазо произвело описание сожжения книг целыми бельевыми корзинами.

– Вот свиньи?!. – воскликнул он. – Серьезно, это же безобразие, как мало ценят у нас культурные сокровища!

– Миша, ты бы помолчал?.. – обратилась к нему Нина Павловна.

Лазо сделал было большущие глаза, но, видимо, вспомнил про свою садку книг и залился смехом.

Я заговорил о дальнейшей поездке; выполнять программу Прова Ивановича уже не приходилось, и надо было составить новую.

– Я знаю, к кому тебя направить!.. – закричал Лазо.

– Миша, ты уже на «ты» перешел?.. – остановила его Нина Павловна.

– Мамочка, это у меня сорвалось: полет души, вы, женщины, этого не понимаете! Иначе нельзя! Мы с вами на брудершафт должны выпить! На «вы» всего не выскажешь! «Вы», например, и «свинья» – не идет, не подходит?!.

– Миша?!.

– Мамочка, да ведь это же я к нему не отношу, я вообще говорю, философствую!!.

Он наполнил мой стакан вином, вскочил и подал мне. Нина Павловна сложила на своем шитье ручки и, виновато улыбаясь, глядела на нас.

Брудершафтов я не люблю, но отказаться значило обидеть хозяина. Я продел свою руку под галантно подставленный мне локоть Лазо, и стаканы опрокинулись над нашими ртами. Мы сочно поцеловались.

– Психопат!.. – отчеканил Лазо, уставясь на меня.

– Дубина! – от души вырвалось у меня, и мы оба захохотали: ритуал брудершафта был соблюден полностью. Лазо впал в совершенный восторг.

– Дормидошка, шампанского!!. – заорал он, топая ногами и ероша на себе волосы.

– Миша, Миша?! – слабо слышался среди гама и крика протест Нины Павловны, но Миша уже превратился в коня, закусившего удила.

– И я с тобой вместе поеду! – кричал он. – Мамочка, ты не будешь в претензии, что я тебя на два-три дня одну оставлю?

– Поезжай, пожалуйста!.. очень рада за тебя буду!

– Ведь его никак нельзя отпустить одного: ты же блаженный! Вместе сокровища спасать будем! Черт возьми, ведь, серьезно, безобразие кругом!

В темный потолок щелкнула пробка от шампанского, Дормидонт налил его в наши стаканы, поставил бутылку и удалился.

– Ваше блаженство, пожалуйте?.. – вопил Лазо, тыча мне в руку шампанское. – За твое здоровье! За нашу дружбу! За здоровье главнокомандующего!!. Урра!

Лазо хохотал и пил.

– Мамочка, а ты что же? И ты должна выпить за Сергея Рудольфовича!

Нина Павловна чокнулась со мной стаканом мужа и отпила половину.

– Весь, весь надо!.. – запротестовал Лазо. – Иначе наша дружба непрочна будет!

Нина Павловна исполнила требование мужа, и он уселся на свое место.

– Господа, теперь серьезно поговорить надо: нельзя же в самом деле все ржать! – сказал Лазо таким тоном, как будто именно мы с Ниной Павловной были виновниками криков и хохота, разносившихся по всему саду.

– Мамочка, ты у меня министр, как думаешь, к кому нам с ним ехать? Во-первых, к баронессе…

– Во-первых, узнай – желает ли Сергей Рудольфович твоего общества?

– Помилуйте? – возразил я. – Я очень рад буду, если Михаил Дмитриевич со мной поедет!

– Ну разумеется! Значит, сперва к баронессе!

– По-моему, не так, Миша: завтра день св. Филиппа, именинник Филипп Савельевич; вот бы к нему вы прямо и проехали!

Лазо треснул себя ладонью по лбу.

– Идея! – вскрикнул он, – какими там растягаями угостят, как у Тестова в Москве! А наливка?!

– А найдем ли мы у него что-нибудь, кроме наливок? – осторожно осведомился я: у меня зашевелилось предчувствие, что Лазо превратит мою поездку в развеселый пикник по всем уездным именинникам.

– Найдем. Все что угодно найдем – от наливки до портрета Сократа! Ученейший человек, магистр географии и каланча, ей-Богу!

– Миша, неправда!!. – перебила его Нина Павловна. – Это наш уездный почтмейстер! У него есть кое-что, что заинтересует вас: он, или жена его, наследство несколько лет тому назад получили…

На веранде начали накрывать на стол: был уже шестой час.

За обедом стояли гвалт и хохот: мой новый друг пустился в повествование о местных помещиках. Он знал про всех самую подноготную, и рассказы его были фейерверком остроумия.

– Миша, ты старая салопница!!! – несколько раз восклицала Нина Павловна, смеясь вместе с нами.

– А что за тип ваш почтмейстер? – осведомился я.

– Филипп Савельевич? Господи, какая серость с твоей стороны! – возопил Лазо. – Во-первых, жердь; мы с тобой плебеи, от обезьяны происходим, а он происхождения высокого – от жирафы и унтер-офицера. В молодости был танцмейстером в Орле. Танцевал хорошо, но жена танцевала с предводителем еще лучше…

– Миша, вздор!!.

– Мамочка, не лгу, ей-Богу правда! Затем сломал одну из своих макарон – ногу, хотел я сказать, и по протекции персоны попал на службу на почту. Через пять лет достиг степеней высших: получил геморрой и должность почтмейстера. Но – горе! чина не имел! «Бесчинный почтмейстер», ведь это же землетрясение! А чтобы чин получить – экзамен пожалуйте сдать, иначе нельзя! Поехал я однажды в город – там я всегда в номерах у него останавливаюсь. Номера у него при конной почте самые лучшие, и клопы во всем городе самые малюсенькие! И вижу, два воза на дворе нагружаются: мешки с мукою на них кладут, куда с овсом, масла кадушку, яйца, куры, живые гуси… И Филипп Савельевич тут же высится, как с каланчи обозревает.