Текст книги "Стража (СИ)"

Автор книги: Сергей Радин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Прежде чем выйти к ним, Всеслав проверил зеркальце. Долго не мог понять, где бежит Вадим с Ниро. Наконец разглядел оградки, кресты, обелиски. Так, старое кладбище в старой части города. Логично.

Что ж, пора выходить к разъярённому Чёрному Киру и давать объяснения, юлить, выкручиваться – и держать, держать, сдерживать время!

Однако, закрыв за собой дверь, Всеслав забыл обо всём на свете. Чёрный Кир всё ещё не двигался. Заслышав шаги, он медленно повернул голову. Огонь свечи метнулся кровавым всполохом в безумных глазах.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

35.

Путешествие по ночному городу началось с обмана. Ниро дороги не знал. Дорогу знал Вадим. Он просто не хотел, чтобы Всеслав, закончив вызов, помчался бы в нужное место. Вадим не доверял Всеславу, как не доверяет своему чаду родитель, справедливо полагая: там, где пройдёт взрослый, может быть опасно для ребёнка. Сколько взрослых людей достаточно спокойно пустится в путь по ночному городу? А сколько взрослых в такой же путь со спокойной душой отправит детей? Вадим уверен: ни один родитель в здравом уме не закроет дверь за ребёнком, уходящим в ночь. Всеслав не ребёнок, но, думая о дороге, Вадим боялся за него.

Что-то холодное и сухое задело щёку Вадима. От неожиданности он остановился. Долго вглядываться не пришлось. Белая метель, о которой рассказывал Митька. Метель – одно название. На деле – белые струйки "пара", время от времени подхваченные невидимым и не ощутимым по изнуряющей жаре ветром. Струйки танцевали, вихрились, вились. В обесцвеченном ночью воздухе с трудом угадывалось, что они не совсем белые, скорее – белёсые. Не забыть бы поглядывать иногда под ноги, чтоб не вляпаться в лужу, как Денис.

Скоро Вадим так привык к "метели", что уже не обращал на неё внимания.

Всеслав предположил, что Вадима будет тянуть к Кубку, поскольку между Кубком и Зверем есть определённая связь. Может, раньше так и было. Сейчас происходило по-другому: Вадим заранее знал, где искать таинственный предмет.

С давних пор город возводился у реки, а потом пошёл вглубь лесистых холмов. Старый город и современный различались не только постройками, но и тем, что между ними пролегало несколько улиц, застроенных в тридцатые годы двадцатого века. По сути, улицы появились на окраине тогдашнего захолустного городка, а современный город не счёл нужным покушаться на старое место и пока оставил всё, как есть.

В этот обособленный мирок, где двух– и трёхэтажные дома утопали в зелени палисадников, и спешил Вадим. Он проезжал по главной улице старого города пару раз по необходимости. Например, когда, в связи с праздниками, перекрывали основные троллейбусные маршруты, и приходилось ехать в обход, на автобусе.

Пояс улиц, длинных, а нередко всего в два дома, охватывал целый холм. Вадим помнил, что где-то здесь есть даже женский монастырь, недавно отреставрированный и снова заживший по старинным законам (раньше в нём помещалась заготконтора и какие-то непонятные службы). Ещё есть церковь, которую восстанавливали по кирпичику – со времён революции торчали из травы и кустов одни руины.

И осталось здесь, на самом верху холма, кладбище. А на кладбище пряталась часовня. Правда, в последнем Вадим не совсем уверен.

Но в воображении стоял старый город. И с местностью Вадим разобрался, "припомнил". Насчёт кладбищенской часовни ему пришлось поверить на слово. Памяти.

… Ниро, бежавший впереди уже привычной тенью, вдруг резко встал на месте. Так резко, что Вадим едва удержался на ногах, чуть не налетев на пса. Он даже не успел испугаться, как Ниро попятился боком, явно отжимая хозяина к кустам.

Они находились недалеко от перекрёстка, одну сторону которого занимал, словно вольготно разлёгшийся громоздкий медведь, универмаг. Совсем недавно в это не слишком позднее время магазин издалека сверкал и переливался огнями – ярко освещённым витринным стеклом и рекламой. Сейчас он тёмен и оттого кажется пригнувшимся и подобравшимся, как перед прыжком. И веяло от него не гостеприимством, а угрюмой подозрительностью.

"Простим угрюмство. Разве это сокрытый двигатель его?" Блоковская строчка мелькнула и пропала неясным каламбуром. Вадим перевёл взгляд на небольшую площадь перед универмагом и крепче сжал ветку шиповника, в куст которого оттеснил его Ниро.

Луна, выползшая между двумя домами, беспристрастно освещала импровизированную сцену.

Близко к витринам универмага стояло огромное животное. Вадим, пытаясь хоть чуточку подогнать линии зверя под что-то знакомое, определил его как нечто среднее между бегемотом и носорогом. Правда, он не помнил, какие должны быть конечности у того или другого. Этот представитель фауны – Вадим не верил глазам – опирался на мохнатые лапы, которые могли бы принадлежать тигру – по форме. А по величине… Вадим смотрел, видел и медленно, сам того не сознавая, качал головой. Нет, не может быть. Кружок на асфальте, слева от звериной лапы был не чем иным, как канализационным люком. Лапа в три раза больше?!

Вадим зажмурился и стал лихорадочно вспоминать, есть ли на спине носорога гребень. У бегемота, он точно помнил, нет. А у носорога? Или он путает и вспоминает уже не носорога? В голову лезли образы из фильмов и книг о доисторической жизни. Он резко распахнул глаза. Фиг с ним, с гребнем! Даже если он и есть, у нормального зверя он вряд ли достигнет третьего этажа!

Пришёл в себя Вадим после логичной мысли: что бы там, у универмага, ни стояло, ему, Вадиму, на перекрёсток лучше не соваться. Придётся пробежать кустами ещё пол-остановки, чтобы перейти на другую сторону. Ибо перекрёсток у универмага стал первым из намеченных ориентиров в пути до старого кладбища. После перекрёстка шли мост к новому автовокзалу, сам автовокзал, остановка рядом с центральным парком, рынок, длинный мост, вознёсшийся над оврагом между холмами и ведущий прямёхонько к улице, на которой и расположено кладбище.

Он уже представил последовательность движений, которые должен выполнить, чтобы выбраться из колючего шиповника. На пару секунд даже отвлёкся выяснить, почему так влажны ладони – от пота или крови? Ветка, в которую он вцепился, оказалась довольно шипастой. Он уже нагибался потрогать Ниро, чтобы обратить на себя внимание и позвать за собой…

И подпрыгнул от свирепого рёва, так больно ударившего по ушам, что ноги подкосились, и он упал на колени, обнимая прильнувшего Ниро.

Ещё секунда – и Вадим затрясся в бесшумном истерическом смешке, представляя, как многотонная глыба несётся на него, а он пытается ей противостоять микроскопическим – сравнительно – оружием. Но меч сам влез в руку, и держать его оказалось… уютно.

Ещё секунда – и он достаточно осмелел (и топота не слышно!), чтобы высунуть нос из шерсти Ниро и посмотреть, что происходит. Сквозь нижние ветви кустарника наблюдение вести, выяснилось, очень даже удобно.

Зверь всё ещё стоял на месте. Но уже не один. Перед его носом, на расстоянии метра, неподвижно висел голубоватый шар. Он едва светился, испуская абсолютно личное сияние, подобно тому, как светится газовая горелка.

Так как зверь и шар замерли напротив друг друга без намёка на малейшее действие, Вадим позволил себе поразмышлять, где он сегодня уже видел такой же странный голубоватый свет. Долго раздумывать не пришлось. Голем. Его глаза. Это они настолько пусты и бездонны, что казалось: за ними не мозги – или что там ещё может быть у големов. Казалось, за ними прятался и подсматривал за Землёй через глазницы чудища целый мир или вселенная.

Вадим опомнился. Что он здесь делает? Всеслав дал ему всего час на туда и обратно. Если предположить примерное расстояние до кладбища и вспомнить прогулки до университета и домой, то весь путь деловым шагом – только до кладбища! – составляет (ну, если уж очень оптимистично) часа полтора. Бегом – наверное, вдвое меньше. Всё равно. Пока доберётся до дома, путь будет представлять собой те же полтора часа.

Пока раздумывал о времени и расстояниях, машинально не упускал из виду и сценки-картинки у витрины универмага. Носорог-бегемот на тигриных лапах – зверь, конечно, оригинальный, но голубоватый шар почему-то больше притягивал внимание. Может, раздражающим глаз призрачным свечением?..

Глаза Вадима уловили движение со стороны зверя, и он успел заблаговременно заткнуть уши. Пасть зверя оказалась неожиданно плоской, как у крокодила. Такие же крокодильи зубы, неровные, уродливые, понатыканы по челюсти абы как. От рёва вновь, даже под плотно прижатыми ладонями, болезненно задребезжало в ушах. Рёв угрожающий, и Вадим поневоле снова загляделся на шар. Что в нём такого, что вызывало гнев и беспокойство громадного зверя? Вроде бы, клацни зверюга пастью – и нет шара размером чуть больше футбольного мяча.

Бездумно заглядевшись на голубоватое сияние, Вадим внезапно испытал странное чувство – одновременное отторжение реального мира и выход на новую ступень видения. Зрительный фокус сдвинулся, как сдвигается взгляд при рассматривании картинок в альбоме 3Д. И Вадим увидел: шар полый, внутри него мельтешило бесконечное чёрное движение. Что-то живое стремительно металось в тесном пространстве. Его форма совершенно не угадывалась, даже приблизительно. Ясным казалось лишь, что существ очень много.

Однако и границы шара явились обманом. Чем больше глядел Вадим, широко раскрыв немигающие напряжённые глаза, тем дальше тонул взгляд. Он уже не слышал рёва чудовища, только стороной отмечал: вот, опять орёт, – как вдруг хаотическое метание в шаре начало собираться в единое движение. И шар лопнул! Чёрная струя выстрелила из него, уже в воздухе распалась на тончайшие нити над зверем и чёрной паутиной облепила гигантскую тушу.

Зверь сделал один-единственный прыжок. А может, и не сделал. Может, это чёрная паутина завалила его на витрину. Стеклянный звон стеклянного дождя зазвенел, почудилось, отовсюду. Витрина в лунном свете взорвалась чёрно-жёлтым огнём и скрыла дальнейшее. Мелькнули разок в стеклянном крошеве чудовищные лапы падающего зверя.

Глаза Вадима сохли, а он всё смотрел и видел то, что видеть с такого расстояния не должен. Нити погружались в дёргающуюся тушу, словно тонули в ней, быстро-быстро. И странно: их паутина становилась всё чернее и плотнее. Вадим задержал взгляд на одной нити; как-то так получилось даже, что не задержал, а уцепился взглядом – и первый этаж универмага поплыл к нему, увеличиваясь. И наконец стало понятно, почему появилось ощущение плотнеющей паутины: нити размножались на ходу. То ли это было совпадение, то ли нет, но размножение происходило в момент обжираловки и происходило очень просто, во всяком случае, внешне: нить заметно раздваивалась на конце; новая, меньшая в первые две секунды нить мгновенно отделялась от первой и так же мгновенно впивалась в плоть добычи. Просто, удобно, практично… Уже через две секунды разделялись ещё две нити…

Когда усталый от напряжения Вадим приготовился отвернуться от дороги, паутина плавно опустилась сквозь торчащий скелет на асфальт. Миг бездействия – и паутину смяло вихрем в уже знакомый чёрный поток, который начал втягиваться в нечто невидимое, постепенно обволакиваемое льдисто-голубым облаком. Облако твердело, обретая форму. Когда последняя чёрная нить влетела в него, страшный шар не спеша двинулся вдоль стены универмага, чтобы вскоре пропасть за углом.

А Вадим всё не в силах был сдвинуться с места. Напрягая зрение и стараясь удержать его на таком уровне, который позволял увидеть воочию невероятные вещи, он всматривался в киоск на углу универмага, где только что пропал голубоватый шар. Пока смотрел, в голову пришла безумная идея: весь путь отсюда до кладбища постараться пройти, фокусируя глаза так, чтобы видеть издалека в деталях, как он видел размножение нити… Даже расслышав ворчание Ниро, он стоял неподвижно, в странной уверенности, что вот-вот вновь увидит шар. Но под кустом было тесно. Ниро нетерпеливо переступил лапами, всей тяжестью надавил на кроссовку Вадима.

Вадим оглянулся и перестал дышать. С земли на него уставились глаза.

36.

Круглый резиновый коврик, который так любили класть у входной двери, – почему-то именно этот образ пришёл в голову. Коврик, на который какой-то псих кучно налепил или нашил пуговицы в виде глаз.

Зря Вадим успокаивал себя пуговицами. Влажные глаза, судя по зрачкам, смотрели на него, и зрачки расширялись, медленно и с нарастающим… недоумением или ужасом?

Сохнувшие глаза самого Вадима засвербило – так захотелось моргнуть. И он не мог ничего с собой поделать. Поспешно хлопнул веками раза два…

Зрачки глазастого коврика до отказа наполнились тёмной безысходностью.

Вадим нутром понял: это предел, сейчас что-то будет.

Коврик моргнул всеми глазищами одновременно.

… Вадим мчался через дорогу, рядом летела тень Ниро.

Если бы они оглянулись… "Коврик" улепётывал в противоположную сторону, изображая реактивный ковёр-самолёт в метре от земли. Он напугался не меньше.

… Две длинные остановки заполнились бесконечной пешеходной дорожкой между пронизанными лунным светом, почти проволочными стенами высоких кустов. Бег затормозили ступени. Небольшая лестница спускалась к полуподвальному магазинчику, а следующая выводила на верхнюю дорожку, которая вливалась в перекрёсток перед мостом.

Вадим спустился и, помедлив, подошёл к витринному стеклу, прижался лбом. Сердце успокаивалось. Головокружительный страх вместе с горячечным жаром впитывался в не слишком прохладное стекло.

Рядом вздохнул Ниро. Вздох его почти не слышен. Давным-давно, в детстве, у Вадима было любимое местечко – театральное кафе при городском драматическом театре. Подавали там удивительное блюдо – шоколадное желе. Вадим помнил: мама несёт от буфета поднос, и среди прочих лакомств трясётся на блюдце это желе… Вздоха Ниро он не услышал – скорее, ощутил, как закачался воздух, да ещё чувствительно неоднородно. Будто размяли то самое желе, бросили в стакан с водой. "Фу ты, гадость какая", – уныло решил Вадим. Но от ощущений не убежишь.

А тут ещё луна заглянула в закуток – лицо красное и подозрительное, как у непроспавшегося пьяницы. Под этим взглядом всё уныние пропало. Сначала паника: луна уже в зените! Потом облегчение: да нет, показалось, она только кустами и домами пробирается. А под конец – маленькое потрясение: "Ничего себе! Это я?!" В боковой витрине он увидел отражение, изумился, не узнал, начал всматриваться, отчаянно ища знакомые черты. Оказывается, он так и не привык к коротко стриженным волосам, к лицу, по-чужому жёсткому… Всю жизнь Вадим носил маску слабости и незащищённости, зная, что внутренне твёрд. Но его внешность всегда вызывала в людях снисходительность. С первых минут знакомства все держались с ним покровительственно. Интеллигентный очкарик, образцовый герой многочисленных анекдотов про Шурика!.. Чтобы в корне измениться, понадобилась такая малость! Всего лишь постричь волосы и приобрести чёрные очки – эффектную пластмассовую дешёвку! И перед вами супермен боевиков и вестернов, способный на такой подвиг, как заставить подчиниться своевольную Викторию!

Худой парень в чёрных очках, отражённый витриной, криво усмехнулся. "Что-то я очень уж худой…" Он вспомнил рассказ Дениса о жутком обеде у Августа Тимофеевича, закончившемся рвотой; полдник, предложенный мамой. Ну, мама-то не знала, какие хлопотные часы предстоят сыну, иначе не предлагала бы ему и его гостям лишь чаепитие…

Он провёл ладонью по щеке и озадаченно открыл, что вовсе не худ, а всего-навсего оброс щетиной. Ну, всё – точно супермен. Весь джентльменский набор: небритый, бойцовская причёска, чёрные очки!.. Странно, что после такого открытия есть всё равно хочется…

Смеясь, Вадим поднялся по лестнице вслед за Ниро.

Аллея боярышника оборвалась через десяток шагов. Вместе с кустами закончилось чуть нервическое, лёгкое настроение, когда челюсти не болят от напряжённого стискивания.

Перекрёсток.

А дальше – мост. Совершенно открытое, совершенно незащищённое место. И – ни намёка на транспорт или на прохожих. Сковорода. Цыплёнок, поджариться не желаете?

Полузабытые, наглые и отчаянные слова бесшабашно плеснулись в душе: "Цыплёнок жареный! Цыплёнок пареный! Цыплёнок тоже хочет…" Пить? Или жить?

Пустынный перекрёсток. Пустынный мост. Чёткие линии под белым светом багряной луны.

Пространство – те самые линии и воздух – вдруг сдвинулось с места и грузно заворочалось, увеличиваясь в объёме. Оно росло, разбухая и плывя, оплавляя недавно отчётливые границы предметов и их очертаний.

"У вас агорафобия, милейший, – холодно сказал себе Вадим, – то бишь боязнь открытого пространства. От греческого "агора" – площадь, на которой греки собирались посовещаться. От "фобия" – состояние страха при психозе. Причём фобия не твоя, а навязанная тебе. Ты собираешься с нею мириться? Ты вооружён с ног до головы, считая в первую очередь очки, которые, если их снять, дают возможность использовать особо опасное оружие. Ты неуязвим и сам можешь надрать задницу кому угодно! Шептун решил, что в моём городе нашёл землю обетованную, и хозяйничает как хочет? "Топчи их рай, Аттила!"

Он вспомнил, как эти слова однажды помогли, и прошептал их вслух, выразительно шевеля губы в гримасе яростной решимости. В правой руке оказался один из наспинных мечей, левая как-то привычно и приятно машинально (приятно – это когда он понял, что машинально) потащила короткий меч из набёдренных ножен.

Сойти с пешеходной дорожки и встать на середине дороги, в начале перекрёстка, – это неслабое действие для человека, у которого ноги подгибаются. Особенно, если перекрёсток вздыбился, а мост пошёл волнами.

Вадим бегло отметил: "А ведь следующий мост вдвое длиннее этого!" Ещё он заметил, что Ниро старается держаться ближе к ногам. Чует вздыбленное состояние хозяина? Или… он тоже видит видимое хозяином? А если поверхность… её волнение – это не игра психики? Если движение пространства не агорафобия? Тогда что? Бежать по настоящему землетрясению? А если мост?.. А если обойти? Время! Что бы там ни говорил Всеслав, времени всегда будет не хватать.

– Топчи их рай, Аттила! – горячо выдохнул заклинание Вадим и – мечи параллельно асфальту, Ниро справа – побежал навстречу мягко волнуемой поверхности.

"Асфальт ровный! Асфальт ровный!" – твердил он, стараясь не смотреть под ноги.

Не удержался – глянул. Вовремя: дорога в метре от него вспучилась, асфальтовое покрытие лопнуло, обнажив чрево из мелкого белого камня, сухой земли; над резко раззявленной раной взметнулись беспорядочные серые дымки.

Вадим по инерции вскочил наверх, оттолкнулся от одного края изодранной дороги и, прыгая на противоположный, в последний момент увидел, что тот поспешно опускается, а за ним встаёт новый вал.

– А если сегодня мне, грубому гунну!.. – вырвалось, когда он почти падал в уходящий вниз овраг, грозящий превратиться в пропасть – потенциальную могилу. – Кривляться перед вами не захочется, и вот!

Потерявшие всякую опору, сыпались и сыпались мелкие камешки под ногой. Мелькнула мысль: вот та ситуация, когда не поможет его самое безотказное оружие – глаза… Ноги скользили и подламывались на взбесившейся почве, откуда-то сверху рычал и жалобно взлаивал Ниро.

Какое-то время Вадим ещё пытался взбежать по осыпи вверх, но его достаточно красноречиво (именно так он это оценил) швырнуло в самый низ, хлестнув вслед и очень болезненно, горстью камней. На неустойчивой поверхности ноги зацепило одну за другую, и он постыдно грохнулся на задницу, едва увернувшись от собственного меча.

Ошеломлённый, сидя на каменистом пятачке, он вскинулся на шелест сверху – и бросил оружие, закрыл голову руками. Где-то высоко края пропасти начали сдвигаться, полетели камни, мусор, земля.

– Рассуждали об агорафобии? – пробормотал он. – А клаустрофобии не желаете?

Всё стихло. Темнота растворяла, глуша и уничтожая чувства и ощущения.

Ощупью он подобрал мечи, рассовал по ножнам.

– Красноречиво. Красная речь, – продолжал он негромко. – Красное словцо. Тебя впихнули сюда так, чтобы ты понял. Понял что?

Вадим прислушался. Тишина. Но странная. К нему тоже прислушивались.

Паники он не испытывал. Удивлялся своему спокойствию. Настораживало лишь впечатление, что рядом присутствует нечто живое.

– Я… захохочу… и радостно плюну… Плюну в лицо вам – я, бесценных слов транжир и мот!

Именно Маяковский помог. "В лицо вам". Одно лицо на всех.

Перенастроить зрение трудновато. Да ещё в кромешной тьме он не сразу замечал изменения, происходящие с миром.

Что видит иначе – понял, когда со стены, под которую неудачно скатился, заволновалось лицо.

Оно волновалось в том смысле, что его одутловатые черты не оставались в покое ни на миг. Однако не мимика являлась тому причиной. Гигантское лицо (два моих роста – сумрачно подсчитал Вадим) казалась мягкой маской, под которой бегала какая-то мелочь.

Ледяной сосулькой по спине – вспомнился голубоватый шар.

Незнакомый с техникой необычного взгляда (делаем далёкое близким – как у универмага) и вообще не предупреждённый, что он умеет такое, Вадим всё-таки припомнил нужные действия и постарался – сделать взгляд более проникающим? Углубленным? Вариантов у ответа много. Лишь бы увидеть. "Ведь, если вспомнить голема, не так страшен чёрт, каким его малюет темнота", – повторил про себя Вадим.

Главное – не думать, что края пропасти-ловушки сомкнулись над головой. Сейчас главное – сосредоточился на странном фокусировании взгляда. Это уже дало сомнительное удовольствие "полюбоваться" на кошмарную маску подземелья. Итак, сосредоточиться и углубить фокус взгляда.

Вопреки предположению, что он увидит изнанку лица и бегающих за ним тварей, "углубленный" взгляд дал совершенно непредсказуемый результат. Впрочем, рассчитывать, что неожиданное действие произвёл именно Вадим, не приходилось. Возможно, страшный противник среагировал сам по себе.

Лицо вдруг смешно и страшно вытянулось вперёд. Так вытягивается под ветром простыня, висящая на бельевых верёвках. Вадим шарахнулся назад, оказался под выступом, словно в нише, ссутулился, чтобы уместиться. От сердца слегка отлегло: в руках невесть каким образом вновь появились мечи. Вадим мельком решил, что главное в мечах не убойная сила, а их незыблемость в наступающем Мире Великих Метаморфоз, и тут же забыл о попытке отвлечённо порассуждать.

Края Лица утянулись назад, наподобие соединённых нитью краёв воздушного шарика. Шар грузно шлёпнулся на землю. Вадим похолодел. Иллюзия тугого шара оказалась так хороша, что он всерьёз ожидал: на мелких, отнюдь не гладких камнях и жёстко торчащих кореньях шар неминуемо лопнет.

Не лопнул, но после неожиданного прыжка невесомо скользнул к Вадиму шага на два. Невольное подземелье было узко, и, глядя на карикатурно расплывшиеся черты Лица на шаре (отрубленная башка громадного чучела), в силу раздутости высокомерное и недовольное, Вадим сообразил: скользни шар опять на то же расстояние, он непременно притиснет его, Вадим, к стене.

Время!.. Его слишком мало. Надо как-то выбираться.

Интересно, эта башка живая, как тот коврик с глазами, или она вещь, которой кто-то командует, как тот чёрный пакет?

Снова забыв о времени, Вадим решился на эксперимент: взял и, слегка тряхнув рукой, показал меч голове. Внизу шара сморщилась кривая линия. Башке стало смешно, угрожающий жест Вадима явно её не напугал.

Тогда Вадим снял очки. Сработал не инстинкт, не механическая реакция на тупик. Жест был необдуманный, как машинальное приглаживание волос. Потом он решил, что спусковым курком стала внутренняя убеждённость: глаза против живого извне, из чужого мира, – последний шанс, хоть и мнились кнопкой от ядерного оружия).

Шар мгновенно обмяк, скукожился, распластался по земле мягкой резиновой оболочкой. Не успел Вадим додумать, что опустился-то шар на камни, а не на провода, – что же он так вытянулся? – как единая плоть гигантского Лица внезапно прыснула во все стороны – только не к человеку – гибкими влажными линиями.

Земля завздыхала, заворочалась. Край ниши обрушился на Вадима рассыпающимся пластом дёрна. Оглушённый сильным ударом по голове, то и дело падая на земле, вновь ожившей в пьяной пляске, Вадим полз по отвесной стене, съезжал к самому дну подземелья, расколотому на узкие бездонные щели, мычал от ужаса и отчаяния… Когда над ним взлетел тёмно-синий свод с белыми точками, кто-то прыгнул Вадиму навстречу и сунул под мышку тёплый мягкий костыль.

37.

"Мой весёлый шустрый волк меня с танцулек уволок…"

Он лежал в неловкой позе, полубоком, раскинув руки. Руки болели, но повернуться, а тем более встать, не хватало воли, а может – простой решимости. Хотелось валяться даже на этом неровном бугорке, лишь бы не напрягать мускулы, которые сразу возопят; лишь бы не продолжать путь, который чем дальше, тем бесконечнее.

Пошевелиться пришлось. Уж очень больно давило на левый бок что-то острое.

Вадим с трудом перевернулся на живот.

В мозгах, забитых проблемами мирового уровня и всеобъемлющей болью, вновь вспыхнула дурацкая фраза: "Мой весёлый шустрый волк! Меня с танцулек уволок!"

Справа, совсем близко от головы кто-то торопливо затопал.

"Мой весёлый…"

В ладонь с полураскрытыми пальцами сунулась противоречивая штука, конструкция из тонкого и сухого – и широкого и влажного. Влажное пропало быстро, сухое осталось… Вадим сжал непослушные, как будто распухшие пальцы.

Очки – вот что такое сухое. А влажное – это нос Ниро, того, кто "весёлый шустрый волк".

Он поднял руку с упором на локоть – ещё терпимо. Но когда напрягся и оторвал локоть от поверхности, дружно взвыли плечевые мышцы: "Хозяин, да ты свихнулся? Так прилагать усилия? И чего ради?" Локоть пришлось опустить и тащить кисть по земле.

Первое впечатление, когда открыл глаза: им что-то мешает. "Пыли набилось много", – вяло решил Вадим. Он хлопнул пару раз ресницами, чтобы избавиться от помехи. Та осталась, но поскольку не слишком явно мешала, он решил не обращать на неё внимания и огляделся.

Вокруг взломанная дорога. Взлом тянется неровным кольцом, внутри которого застыла гладкая поверхность с мерцающими тут и там белыми точками. Вадим некоторое время тупо смотрел на эти точки, потом нашарил камень и бросил. Поверхность лениво колыхнулась и снова замерла.

"Встаём на счёт "три". И никаких воплей. Раз, два, три!"

Встал. Воплей не последовало. Мышцы разок шёпотом ругнулись – и всё. Стоять легче, увереннее. И обзор лучше.

Теперь отчётливее видна жидкость, затопившая разлом, из которого Вадим то ли выскочил сам, то ли его вытащил Ниро, притворившись костылём. Ощущение тяжести тоже очень отчётливое: жидкость не колыхалась, хотя Вадим чувствовал, как лёгонький ветерок лечит его воспалённое лицо быстрыми прохладными прикосновениями. И ещё – он прищурился – жидкость прозрачна и светилась изнутри необычным, красно-чёрным огнём с жёлтыми всполохами. Такой огонь Вадим видел на тлеющих углях.

Шальная мысль заставила присесть на корточки и вытянуть над разломом ладонь. А что такого? Это же быстро и безопасно – проверить температуру жидкости (Язык не поворачивался назвать её водой). В следующее мгновение Вадим пожалел, что затеял столь рискованный эксперимент. Поздно. Вокруг ладони взметнулись чёрные фонтанчики, в лунном свете похожие на блестящие пластмассовые шарики. Ни один на кожу не попадал, но ладонь Вадим отдёрнул, попятился от водоёма с сюрпризами.

Спускаться на дорогу пришлось по разваленным асфальтовым пластам, и нога иногда скользила по мелкому камню.

Мост от перекрёстка отделял ряд решёток для стока дождевых вод.

Безмолвное пространство на мосту показалось Вадиму таким же тяжелым и неподвижным, как жидкость в каменном кольце.

Ниро беспокойно переступил лапами и оглянулся. Вадим хотел было усмехнуться. Вот как? Он-то моста боится, а псина, похоже, боится уже пройденного перекрёстка? Но усмешка замерла на сухих обветренных губах: кто-то буквально воткнул взгляд в спину. Он быстро обернулся, обшарил глазами видимое пространство. Пустыня, сумрачная спящая пустыня. Только раз он засомневался: была ли смутная тень, мелькнувшая у каменного кольца? Или у него от напряжения с глазами не в порядке? "Глючит" – сказал бы Славка Компанутый. "Блазнится" – сказал бы Всеслав… Как там Денис? Справляется ли с ролью старшего брата Митька? Правда ли, что на окраине, за пределами города, родители в безопасности?

Вадим пошевелил челюстями и сморщился. Часть лица, по которой шарахнуло куском дёрна, болезненно сохла, а при движении начинала ныть. И ещё беспокоила сочившаяся с ободранной скулы кровь вперемешку с потом. "Ну, совсем занюнился, рыцарь, – безрадостно подумал Валим и приказал: – Про наспинные ножны слева забудь. В руке всегда будет один меч. Понял?"

Ещё одно внимательное обследование перекрёстка и местности вокруг него. Пусто. Перенастроил зрение. Лучше бы не делал этого. Та же пустота, только к ней добавились еле видные, точно рассеянный туман, фигуры. Они висели в пустоте, и ясно было видно, как ветер их раскачивает и они колышутся вразнобой.

Вадим отвернулся. Если присматриваться к маломальской чертовщине, вовек не добраться до места. А пошли они все!.. Что там за разговор-то был? Ага: течёт изо всех щелей – найди кран и перекрой воду. Ну, шагай!

Кроссовки мягко держали его вес, мягко скользили по мосту. Мост, кажется, не собирался капризничать: не было намёка, что он собирается рухнуть в реку; что вот-вот, именно сейчас, выскочат посреди дороги какие-нибудь кошмарики и пойдут на бегуна, вдохновенно завывая и азартно корча жуткие рожи.

Подчиняясь успокаивающему ритму бега, Вадим погрузился в странное подобие дремоты. Время от времени он взглядывал в сторону, видел Ниро, и странное состояние всё глубже охватывало его. И так жен время от времени он вытирал пот со скул под очками, от которого кожу свербило всё ощутимее.

Он чувствовал город. Он чувствовал людей. Предприятия, торговые и коммуникационные точки были наспех брошены. Люди забились в квартиры, отдав город во власть ненасытной ночи. Они боялись зажигать свет (и, возможно, даже не подозревали, что нет электричества) и довольствовались белым холодом разъевшейся вальяжной луны. Если это была семья, то её члены сидели в одной комнате, прижавшись друг к другу. Одинокие ещё до наступления сумерек напросились в гости, а кто не успел, сидел дома, забившись в самый тёмный уголок и скулил от тоски и одиночества… Многие молились – и Вадим чувствовал защиту, которая обволакивала жилища несмело, но с каждым следующим словом молитвы всё глубже и прочнее.

Сознание машинально отметило, что из виду пропали перила моста, ноги просигналили о возросшей нагрузке на мышцы: дорога вела вверх, к следующему маленькому перекрёстку, о котором Вадим забыл и прямо за которым находился вокзал.