Текст книги "Стража (СИ)"

Автор книги: Сергей Радин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Змей Горыныч освободил кресло от объятий и стёк к двери.

"Ну, уходи же! – думал Вадим. – Сжёг ведь, сделал дело – уходи! Скотина ползучая, чего ж ты ждёшь?!"

Кресло превращалось в цветочный, странной формы бутон, из которого рвались припадочно жёлтые лепестки. О спасении рукописи думать уже не приходилось. Вадим беспокоился теперь только о Денисе и Ниро, по-детски надеявшихся пересидеть опасного посетителя за креслами.

Кончик змеиного хвоста, похожий на солидный скатанный ковёр, вдруг резко ударил по горящему креслу. Посланный, будто биллиардный шар гигантским кием, солидный предмет мебели своротил со своего пути полегчавший без тайного груза журнальный столик и с силой ударил в бок то самое кресло, за которым прятались Денис и Ниро. Оба, конечно, вскочили и бросились к двери и – застыли, а через секунду-другую попятились к дальнему углу комнаты. И Вадим их понимал: в первые мгновения вид Змея Горыныча просто потрясал. А в следующие – внушал стойкую уверенность, что положение безвыходно. Правда, не стопроцентно для этой ситуации. Выход преграждали и огонь, мягко стелющийся от останков несчастного кресла по всей комнате, и чудовище. Но за дверью прятался Вадим.

И, наверное, Денис надеялся, что Вадим что-нибудь придумает. Как бы иначе объяснить его поведение – поведение загнанного в угол?

Денис спустя секунды остолбенения метнулся к креслу, где лежали последние вещи из сундучка, накинул на них кресельное покрывало, сгрёб получившийся куль в охапку и бросил его под подоконник. После чего рванул тяжёлые шторы с окна – их было две – уронил вместе с карнизом, отодрал от крючков с таким треском, будто в комнате, перекрывая огненный гул, прозвучала короткая автоматная очередь. Шторы были очень плотные. Первая же, накинутая сразу на два кресла, остановила огонь раз и навсегда. Вторая штора была наброшена для уверенности, и теперь Денис осторожно притаптывал шлёпанцами тлеющие пятна на ковре.

Огонь получил свободу только со стороны двери, куда Денис, по вполне понятной причине, боялся подходить. Самому же повелителю огня жар и дым были не страшны. Видимо, стремясь покарать ослушника, нагло уничтожавшего его пламенные творения, Змей Горыныч плавно скользнул от порога в комнату.

И тем самым дал шанс вступить в игру Вадиму.

С самого начала поведение Дениса, под носом чудовища деловито гасившего пожар, показалось Вадиму наигранным. Теперь, когда чудовище потекло в комнату – а этот результат противопожарных действий Дениса был совершенно предсказуем и для него – стало ясно, что именно этого юноша и добивался – заманить змея в ловушку.

Потрескивал пол, проминаемый грузным телом пресмыкающегося, потрескивали огненные цветы, расцветавшие на ковре по обе стороны своего ползучего хозяина. Змей полз и плевал огнём старательно и даже демонстративно. Наверное, он был в определённой степени разумен: полз он медленно, одним видом внушая ужас, понимая это внушение и наслаждаясь им. Сделав плевок в сторону, он поднимал плоскую башку и высокомерно шипел на Дениса, точно спрашивая: "Ну, что, тварюшка дохленькая? Как тебе это? Может, ты и это кинешься гасить? А попробуй-ка!"

Но "тварюшке" было не до него. Денис прислонился к застеклённым книжным полкам и поехал вниз – свалился на пол.

Надышался угарного газа – понял Вадим.

Змей Горыныч замер высокомерным вопросительным знаком – мордой вниз. Он-то, кажется, ничего не понял.

Сейчас и немедленно.

Вадим шагнул из-за двери и быстро ударил змея обоими мечами. Уже в замахе он машинально изменил траекторию удара: хотел ударить поперёк, попытаться разрубить пополам – мечи взрезали узорчатое бревно вдоль. Он ещё не успел подумать-удивиться – почему, а главное, что – почему: почему вдоль или почему изменил первоначальное решение, – а сам уже прыгал за дверь, в коридор – подальше от воплощения взбесившегося урагана.

Ураган бесился в комнате недолго, сразу сообразил, что обидчик, зловредный комаришко, улепетнул в безопасное место. И змей развернулся в погоню.

Он кинулся в коридор, сунулся в комнату напротив – пусто. Услышал шорох на кухне, в конце коридора слева, и с огромной скоростью бросился вперёд.

Инерции движения Змей Горыныч сдержать не мог – слишком сильно разогнался. Поэтому, когда из кухни выскочил человек и метнулся под него, а потом раздался треск пропарываемой плоти и боль вселилась в змеиное тело, точно шампур вонзился в голову и вышел с хвоста, чудовище смогло лишь взвиться к низкому для него потолку, а затем забиться от слепой боли, превращая в труху немногие вещи в коридоре и смешивая их с белой пылью побелки и с каменистым песком от выбитой штукатурки.

Вадим прыгнул под змея с боевым топориком. Грузная туша проехалась по нему столь мощно, что он расслышал, как прогибаемые рёбра с ужасом затрещали. В этом трюке, знал он, главным было вовремя удрать из мясорубки, в которую неминуемо должен был превратиться коридор. Пока удалось только откатиться в угол, где на него тут же грохнулась репродукция со стены и что-то очень тёплое, почти горячее, и остро вонючее. Прижавшись к стене и стараясь сориентироваться, где же здесь дверь в третью комнату, он одновременно мельком (зацикливаться сейчас на этой мысли было некогда) подумал, что с Денисом остался Ниро. Пёс должен сообразить вытащить человека из дыма. Если не задохнётся сам – проскочило горестной тревогой.

Горячая жижа вновь обшлёпала его лицо и грудь.

Чем больше бушевал Горыныч, тем больше терял внутренностей из распоротого брюха. И, несмотря на боль, эта простая истина начала доходить до него. Или – благодаря боли.

Уползти в гостеприимно полуоткрытую дверь в трёх шагах от себя Вадим не успел. Змей рухнул на пол, и его жёлтые от раздирающей боли глаза остановились на обидчике. Обидчик лежал, выставив перед собой жалкое оружие.

Плеваться огнём змей не стал. Видимо, не позволяло состояние. Но он ещё был силён. И как силён!.. Щелчком хвоста змей подбросил человека в воздух. Секундой раньше один из мечей проткнул гибкую хвостовую часть, но в океане боли это был лишь укус комара. Удар о стену – меч ненужно застучал по полу, а хвост обернулся вокруг человеческого тела, притиснув верхние конечности врага – руки по швам! – чтобы не елозили понапрасну!

По-крокодильи плоская башка подъехала очень близко к лицу Вадима, обдав его ненавистью огненных глаз и невыносимым смрадом из полураскрытой пасти.

Неизвестно, разбирался ли Горыныч в человеческой мимике, но увиденное ему явно не понравилось. Человек в змеиных кольцах сидел спокойно и даже где-то безразлично, словно обдумывал вопрос глубоко философского значения.

Вадим и обдумывал, только не философского, а тактического. Во время змеиного рывка с пола он не успел подправить очки, и одна дужка почти съехала с уха на висок. Он вообще не хотел обдумывать ЭТО, но настырный вопрос лез сам – и неудивительно. В безвыходном положении любой человек начнёт думать, использовать ли последнее оружие в решающей схватке; правда ли эта схватка решающая; может, есть ещё какой-то, более мирный или безопасный способ выйти из ситуации. Но мысль об абсолютном оружии затмевает все другие мысли. И вместо того чтобы обдумывать другие пути-дороги, человек полностью переводит рельсы на думы об абсолютном оружии: а точно ли оружие абсолютно; а что будет, если ввести его в действие; а не причинит ли абсолютное оружие ущерб своему же хозяину; а от мыслей об ущербе недалеко и до мыслей о смертельном исходе… А там…

Вадим увидел, как медленно раскрывается змеиная пасть со свешенным набок языком, чёрным, традиционно раздвоенным. Общее плачевное состояние Горыныча на состоянии его пасти не отразилось. Пасть была похожа на чистенькую пещерку с мягкими наплывами – этакий младенчески-розовый грот с внезапно вырастающими из гладкой плоти белоснежными уступами клыков.

Пасть подплыла к лицу Вадима и чуть склонилась. Горыныч хотел видеть страх своей жертвы, как недавно с Денисом. "Или у него дикие амбиции, – ожесточённо подумал Вадим, – или же он жутко закомплексован. Недосуг мне заниматься психологическими изысками, надо думать и быстрее решать…"

Змей решил за него. Он приблизил башку так, что среди розовых наплывов пасти-пещеры Вадим рассмотрел странную пену и не сразу догадался, что это слюна. Слюна собиралась с одного края пасти – и вдруг лениво капнула на рубаху Вадима, ближе к вороту. Вадим не ощутил, но столь ясно представил, как омерзительно тёплая жидкость прогибает ткань и, впитываясь, расплывается по ней тяжёлым тёмным пятном, что его затошнило.

Мягкий шип – Горыныч склонил башку, точно любуясь первым щтрихом предстоящей долгой работы.

Вадим хотел глубоко вздохнуть, но железное тело сдавило грудную клетку. Вместо вздоха получился короткий резкий вдох, обжёгший горло вонью гнилой плоти в сочетании с горечью уже явного дыма. И взглянуть было некуда, чтобы подумать ещё немного и придумать всё-таки что-нибудь, – жёлтые глаза Горыныча с жадным любопытством пялились на него, искательно ловя малейшее проявление эмоций. И чёрные очки не были ему помехой.

То, что сделал Вадим, он сделал бездумно: мотнул головой – и очки, слабо державшиеся, съехали на кончик носа. Что делать дальше – он не знал. Наверное, смутно понадеялся на тот же эффект, что однажды, сегодня утром, уже произвёл внушительное впечатление на неведомого соглядатая. И он просто уставился в глаза Горыныча, обнаружил в них своё отражение и невольно сыграл в любимую игру: присмотрелся не к змеиным глазам, не к отражению собственному, а к самому себе, стоящему там, за границей блестящих зрачков. Он присмотрелся и отчётливо, в деталях, увидел своё лицо, отражённо-жёлтое, увидел нелепо висящие на кончике носа чёрные дыры очков – и наконец, скорее, додумал, чем полностью рассмотрел собственные глаза. На какое-то мгновение ему показалось, что его двойник тоже ищет его взгляда, тоже пытается разглядеть…

Что-то тихонько хлюпнуло совсем близко, и горячая жидкость плотно облепила лицо. Вот теперь Вадим перепугался. Змей плеваться начал?.. Крепко зажмурившись, чтобы жидкость не попала в глаза, Вадим конвульсивно и безнадёжно задёргался в каменном панцире – и вдруг медленно повалился куда-то вбок, а каменный панцирь вдруг смягчился. Стало ясно, что не камень мешает Вадиму дышать, а плоть, когда-то хорошо организованная в нечто великолепное, но сейчас ослабленная и даже вялая, но, тем не менее, всё ещё тяжёлая. И кольца – точнее шины – этой плоти уронили Вадима на те же кольца на полу, чуть не сломав ему позвоночник. Он едва успел расслабить затёкшие мышцы и прогнуться под чудовищным грузом так, чтобы стать частью этой громоздкой конструкции.

Перед тем, как уплыть в небытие, с закрытыми глазами он увидел нелепую картинку: перед зеркалом, словно собака, отряхивается от муки слон, оглядывает себя с громадным самодовольством и с тем же громадным самодовольством говорит-трубит: "Во какая пельменя! Славная пельмешечка!"

17.

Кто-то надсадно и ритмично орал Вадиму в ухо, словно близкая толпа болельщиков скандировала, подчиняясь взмахам дирижёрской палочки: "Да! Да-да! Да!" Спрятанный в глубоко непроницаемо-чёрной дыре, он хотел уйти от бьющего звука ещё глубже. Но тьма, наоборот, рассеивалась, а звук становился отчётливее и понятнее. Когда он попробовал шевельнуться, оказалось, что нора обвалилась и что он погребён под землёй… К ритмичному, бьющему по нервам воплю присоединился беспорядочный, но странно знакомый фон: крики издалека, стук и грохот по деревянному. Наверное, по деревянному.

Почему-то, засыпанный землёй, он дышал свободно. Неудобно, но свободно.

Как-то быстро он решил, что слишком долго прячется. Надо вылезти на свет Божий и осмотреться, что за чертовщина вокруг него творится.

И он заставил себя открыть глаза, и увидел Ниро, взахлёб лающего, и увидел, как выбили дверь со стороны лестничной площадки, и подумал: "Соседи запах дыма учуяли…"

А впереди небольшой толпы, которая сначала сразу за выбитой дверью обнаружила раздавленное человеческое тело, а дальше – жуткую змеюку, из узловатых недр которой виднелась человеческая голова, – впереди ошарашенной толпы стоял лысый человечек в спортивных штанах и в нелепой на нём чёрной боксёрской майке, стоял и, точно ребёнок куклу, нежно прижимал к себе огнетушитель. Вид у него был геройски решительный, но глаза…

Картинка заглянувшей в страшный мир реальности начал оплывать. Нечто тяжёлое, тяжёлого алого цвета, замазывало дверной проём. Трудно выходящий из небытия Вадим не сразу разобрался, что происходит. Опустил больные от набухшей в них тяжести глаза и увидел неподалёку – руку протяни, достанешь! – чёрные очки. Затуманенное сознание ещё не работало, но инстинкт молниеносно скомандовал: "Глаза закрыть! Очки достать и надеть!"

Рвануться и понять, что последнюю команду так легко не выполнить, – дело сотой доли секунды. Тогда Вадим зарычал не хуже Ниро и унизительно начал извиваться, выбираясь из объятий мёртвого змеиного тела.

– Да помогите ему! – вырвался из общего бормотания истерический женский вопль.

Двое протиснулись мимо человечка с огнетушителем: широкоплечий парень с длинными волосами, схваченными сзади в "хвост", и кряжистый мужик в одних шортах – и принялись поднимать змеиные шины.

Освободив руки, Вадим дотянулся до очков и с ними будто обрёл новые силы. Едва вылезя из змеиного захвата, он нос к носу очутился перед человечком с огнетушителем. Тот, как загипнотизированный, тупо таращился на извивы мёртвой, но по-своему завораживающей плоти.

Вадим выдернул из ослабевших рук металлическую ёмкость и, смутно ощущая уверенность, что он всё делает правильно (уверенность, парадоксальным образом основанную на прохладной тяжести баллона), быстро перебрался по ненадёжно шатким змеиным кольцам на другую сторону коридора. Почти раздавленные пальцы подчинялись плохо, но выполнили всё, что было необходимо. Вадим еле устоял на ногах, когда пенистая белая струя вылетела и пропала в ревущей чаще огня.

Знать, что в этом аду никто не может уцелеть, и всё-таки надеяться, что всё обойдётся, – от этих переживаний можно вконец свихнуться. Вадим старательно гнал негатив и насильно концентрировал себя на реальности: хватит ли баллона на комнату? Не пошёл ли огонь наверх? На следующие этажи?

– Заливай сверху! Струю наверх! – крикнули сбоку.

Одновременно на пол что-то смачно шлёпнулось, и вместо огненных зарослей появился просто дымящийся пол. А потом словно косари по полю пошли, начали жать огненную ниву: соседи сорганизовались в цепочку, передавали из кухни и ванной тазы и кастрюли и щедро заливали пол и стены, молодецки ухая при замахе.

С пожаром покончили быстро.

Правый угол комнаты, самый дальний от двери, привлёк всеобщее внимание сразу. Ещё бы в помещении не привлекло внимание место, которое огонь не посмел тронуть!.. Денис лежал, скорчившись и прижавшись к нижним полкам стеллажа. Полукруг уцелевшего ковра, уходящий краем под шкаф, был ровен и настолько чёток, будто Дениса накрыли сверху чем-то вроде бронированного стаканища, под который пламя влезть не смогло.

Сунув огнетушитель в руки парня с хвостом, Вадим склонился над Денисом.

"Мёртв. Отсутствие кислорода. Отсутствие своевременной поддержки и помощи. Отсутствие друзей. Выбрать любую причину. Объяснение лаконичное, как заголовки в газетах".

Чья-то ладонь сбоку дотянулась до шеи Дениса и полувисящим движением расставила по ней пальцы. Вадим оглянулся. У парня с "хвостом" было одновременно и слегка обескураженное, и профессионально заинтересованное лицо.

– Поразительно, но пациент, скорее, жив, чем… – пробормотал он.

Чтобы протиснуться мимо Вадима, парень просто-напросто с корточек перевалился вперёд, на колени. Вадим и сам бы уступил ему необходимое пространство, но парень, видимо, привык больше полагаться на немедленное действие, чем на уговоры. Переворачивая Дениса, он сообщил, не оглядывась:

– За другана не боись… Я на "скорой" всякое видел, но здесь точно всё ништяк будет. Обморок у пацана. Всего лишь. В таком-то огне. Ну и ну. Как будто кто берёг… О, глянь, мы уже встаём. Ну, народ, ну ты даёшь… С виду-то совсем дохляк. Йогой, что ли, занимаешься? И с пульсом совсем нормалёк.

Трудно было разделить изумление на двоих. Вадим помогал встать Денису и несколько недоумённо наблюдал, как парень с "хвостом" не столько помогает нечаянному пациенту, сколько цепляется за его руку ещё раз послушать пульс, сколько норовит заглянуть в глаза – полюбоваться на зрачки.

Денис ещё плохо соображал, и Вадим воспользовался его состоянием, чтобы без помех выйти на улицу, а заодно беззастенчиво воспользоваться пребывающим в состоянии профессионального восторга медбратом. Августу Тимофеевичу уже не помочь, а время… В представлении Вадима время сейчас походило на неумолимо опускающийся потолок в пыточной камере или в камере смертников.

Медбрат помог перетащить Дениса через Мёртвую тушу в коридоре, мимо мёртвого тела у двери, но оглядывался назад с такой откровенной жадностью, что Вадим не выдержал:

– Дальше я сам.

– Точняк?

– Точно-точно.

Что-то он вынул из кармана, этот медбрат с "хвостом", перед тем как зайти назад, в квартиру. Не скальпель ли?.. Или что там представляет собой инструмент для препарирования трупов? Возможно, парень балдеет от образа Скалли из "Секретных материалов" – Скалли, с брезгливо поджатым ротиком шмякающей на весы различные части разделанных тел. Возможно, парень мечтает о карьере патологоанатома. Возможно, несмотря на крутой вид и ошарашивающее простецкую речь, медбрат имеет все задатки настоящего учёного, а этот Змей Горыныч – его путёвка в мир высокой науки…

Всё, хватит о нём, приказал себе Вадим. Не думай о том, что осталось в квартире, кто остался в квартире. Сейчас вызовут милицию, разные соответствующие службы…

"А Игорева храброго войска не воскресить…"

Он усадил Дениса на низкий подоконник, лестницей ниже квартиры Августа Тимофеевича. Денис сразу привалился к стене, начал было поднимать руку – погладить вскочившего рядом Ниро. Рука приподнялась и бессильно упала.

– Ну и видок у тебя, – прошептал он.

– Что ж так ласково? – хмуро спросил Вадим. – Ты уж сразу Высоцкого вспомни: "Ну и морда у тебя, Шарапов!"

– У Шарапова, может, и морда… Но я не представляю, как ты сейчас по улице в таком виде пойдёшь. Если не в дурдом, так в милицию наверняка заберут.

Скептически оглядев себя, Вадим снял рубаху и вывернул её.

– Так лучше? Рассеянного не задержат, а нам бы только до дому добраться.

– Задержать не задержат…

– А дураком сочтут? Не до жиру, быть бы живу. Соблюдение приличий оставим на послезавтра, ежели оно наступит. По мне, самое главное – лишь бы оружия не видно было. Я прав? Нет?

– Прав, конечно. Просто я никак приспособиться не могу… Вадим, что с Августом?

– Он…умер.

– Умер… Если бы ты не пришёл… – отстранённо сказал Денис.

– … вы бы умерли оба. – Вадим выговорил фразу, с трудом шевеля внезапно отяжелевшей от нахлынувшей злобы челюстью.

– … И только Август Тимофеевич знал бы, почему умирает, – словно не чувствуя этой злобы, продолжил свои размышления Денис. – Знаешь ли, страшно умирать в неведении.

– Как будто легко умирать, зная всё на свете! – буркнул Вадим. Напряжение отпускало его. Он-то думал, Денис обвиняет его. – Идти можешь?

– Попробую. Вадим, из сундучка я не успел ничего спасти. Только это. Сними у меня с шеи. Не перепутай. Мой крест на гайтане, твоя цепочка серебряная.

– Помню.

Вадим снял через склонённую голову Дениса цепочку с крестом, надел на себя и тут же забыл о нём.

И расхотелось торопиться. И тоже сел на подоконник. Ниро, до сих пор стоявший, встал лапами на колени Вадима, косматым задом уткнулся в бедро Дениса – тесновато тут! – и лёг. Вадиму даже показалось, пёс облегчённо вздохнул, оттого что не предвиделось пока немедленных каких-то действий.

– Мы выходили из квартиры – я посмотрел на часы. Полпервого. Странно.

– Что – странно?

– Полчаса, как идёт консультация по зарубежной литературе. Я ведь на филфаке учусь. Тамара Фёдоровна, наверное, очень удивилась. Обычно я не пропускаю… У меня такое впечатление, что я сейчас живу на одном вынужденном действии. Если бы мне сказали: иди туда, там ты должен убить Змея Горыныча, я б тысячу раз подумал, а надо ли мне это. А эта змеища вползает в комнату и не даёт мне хорошенько подумать… И с "кузнечиком" было так же.

– С "кузнечиком"?

– Ну, я же рассказывал Августу Тимофеевичу.

– Вспомнил. Тебя что-то тревожит?

– Ты смешно спросил. А тебя ничего не тревожит?

– Тревожит. Но твоя тревога иного рода. Ты похож на человека, который проснулся и понять не может – утро или вечер. Или вообще ещё ночь.

– А ты? Ты проснулся и сразу успокоился, поняв, что ты не Денис, а отец Дионисий? У меня так не получается. Умирает старый Вадим. Его воспоминания становятся моими. Абсолютно. Я помню то, что должен помнить человек, побывавший внутри события. Не всё, но помню. Как? Каким образом? Если мертвец передал мне своё знание (бред собачий!.. Прости, Ниро, это не к тебе), то почему оно сначала было обрывочным, а теперь стало полным настолько, что я помню, где хранится моё – того Вадима – оружие?

– Могу объяснить, – сказал Денис, постукивая пяткой по стене. – Но объяснить с точки зрения священника, который дважды действовал с тобой в одной команде. Но сначала свидетельство Дениса, который пока не знает о тебе ничего. Для удобства я буду говорить о себе в третьем лице. Итак, Денис сразу проникся к тебе неприязнью, а уж при виде твоего обжорства воспылал таким негодованием, что от него недалеко и до ненависти.

– При виде обжорства? – Вадим почувствовал, как горячая волна обдала его лицо.

– Насколько я понимаю, ты не помнишь этого момента. Или ты отключился сам, или тебя отключил Зверь. Я больше склоняюсь ко второму предположению. Ты вообще-то мясо любишь?

– Люблю, – неуверенно сказал Вадим. – А кто ж его не любит, если появляется оно на столе только по большим праздникам?

И вдруг вспыхнул – уже не румянцем, а странной багровостью, до мгновенного пота.

– Что-то вспомнилось? – осторожно спросил Денис.

– Однажды, когда мы жили ещё на старой квартире, приехали из деревни какие-то дальние родственники. В город им нужно было проездом, только где-то переночевать. Это было в годы, когда зарплату плохо выдавали. Родичи были, наверное, очень богатые. Они навезли всяких припасов, среди которых была такая диковина, как мясо, соленное в банках. Не столько мясо, конечно, сколько сало. И среди прочих диковин оказалась по-настоящему экзотическая для города вещь – трёхлитровая банка со свежей свиной кровью. Тётка, командовавшая нашествием родичей, тётя Римма, сразу пошла на кухню и сварила эту кровь с разными специями. Мама есть не могла. Отец из вежливости попробовал немного и извинился: мол, поужинали недавно, а блюдо это очень уж сытное. Митька отказался наотрез. Тётя Римма расстроилась, но в суматохе приготовлений ко сну было не до переживаний. А я…

– А ты дождался, пока все уснут, и пошёл на кухню.

– Так предсказуем, да? Я долго сдерживался, но в сознании, видимо, крепко засело убеждение, что эту вещь точно никто есть не будет. Я помню, как зачерпнул первую ложку, помню, как тяжело колыхнулась эта тёмная масса. А потом вдруг раз – и я сижу с пустой кастрюлей на коленях. Когда успел всё съесть?.. А что было здесь?

– Август Тимофеевич накормил Зверя Мясом. Потом ты отрубился (или Зверь), и Август Тимофеевич сказал очень странную фразу: "Зверь уснул и видит сны". Если связать то, что я видел и слышал, получается следующая картина: Зверь настоящего Вадима через запястье передал твоему всю информацию, а накормленный мясом твой Зверь через свои сны внедрил эту информацию в твою память.

– Откуда он вообще взялся, этот Зверь?

– Оттуда же, откуда и Шептун.

– Что?.. – Внезапно Вадим замолчал, хотя его "что" явно было началом нового вопроса. Но, уже раскрывая рот, он вдруг понял, что знает ответ на неозвученный вопрос. Всё правильно. Подобное вышибают подобным. Шептун – это болезнь. Зверь – прививка. Вадим – шприц. Отсюда и мускулы, из-за которых он чувствует себя огромным и лёгким. Зверь подкорректировал, чтобы шприц нормально работал. – Хорошо. Пусть так. Но почему всё-таки два Зверя?

– Прежние два Вадима никогда не допытывались о подоплёке событий, в которых участвовали. Только действовали, – вполголоса, словно в воздух заметил Денис. – Насчёт двух Зверей… Не знаю. Могу предположить. Есть такая игрушка – калейдоскоп. Люди – это разноцветные стёклышки, а слагаемый ими узор – это события нашей истории. Дрогнет одна-единственная стекляшка – вот тебе новый узор… Когда-то, давным-давно, в калейдоскопе появилась стекляшка, которая должна была привести к искажению узора или его уничтожению – то есть должна была выпустить Шептуна на волю. Ко времени будущего катаклизма очередной носитель Зверя был бы слишком стар, и даже его Зверь ничего не мог бы поделать с этим. И тогда калейдоскоп встряхнули, чтобы в результате совершенно нового узора родился ещё один носитель Зверя.

– А что происходит со Зверем, когда его носитель умирает?

– Точно не знаю. Август Тимофеевич как-то сказал, что Зверь бессмертен, что со смертью своего носителя он распадается, чтобы вновь возродиться в новом теле будущего носителя. Но это, опять-таки, предположение.

– То есть сегодня-завтра в городе родится ребёнок…

– Нет. Сегодня-завтра не получится. Два Зверя сосуществовать рядом не могут. Нарушается равновесие сил – из-за энергетики, которую они излучают.

– Мне двадцать. Все двадцать лет шло нарушение равновесий?

– Не ехидничай. Зверь активизировался с появлением Шептуна, в самый срок смерти прежнего Вадима.

– Слишком много совпадений.

– Узор, – пожал плечами Денис. – Ты сказал только одно слово, что-то подумал, сделал незаметное движение – узор наших событий изменяется мгновенно, постоянно, разительно.

– Интересный у тебя образ – узор калейдоскопа.

– Образ не мой. Его придумал Всеслав, когда в прошлый раз в руки к нему попала такая штучка, – он до техники всегда был любопытен. Но и он не был оригинальным. Насколько я помню, для некоторых древних историков узор или паутина идут вообще как основные понятия движения истории… Вадим, ты выглядишь слишком напряженным. Что тебя ещё беспокоит?

– Меня беспокоят образы. Образы калейдоскопа, паутины, узора я усвоил. А как усвоить самого себя? Пока есть один образ. Я похож на огромную реку с подводными течениями. Течения такие мощные, что я не разберу, где основное, а где – подводное. Денис, кто я?

Денис вздохнул, собираясь с мыслями и тщательно формулируя предложения.

– Основное течение – это слепой от рождения мальчишка, которого я нашёл в кузнице. Я не поверил, когда кузнецы сказали, что тебе лет пятнадцать. Ты согласился принять участие в ритуале вызова взамен на обещание прозреть.

– Подожди. Почему ты не поверил, что мне пятнадцать?

– Ты выполнял в кузнице тяжёлую работу. Я увидел перед собой огромного детину, которому, по грубым прикидкам, было за тридцать. Мальчишка… Я пытался так называть тебя в своих мыслях, но это слово плохо вязалось с образом васнецовского богатыря… Мы опять уходим в сторону. Итак, ты Вадим, который согласился на присутствие в себе чего-то потустороннего. Ты Вадим, удерживающий воспоминания о трёх днях, которые безнаказанно проводил в нашем мире Шептун-Деструктор. Это основное. Подводные течения – это последние два тела: Вадим, который кое-что помнит о Смутном времени, и Вадим нынешний. Как ты и сам ощущаешь, всё это намертво переплелось.

– Тихо.

Внизу, на подъездной площадке, вдруг стало очень оживлённо: заговорили, зашагали, зашумел лифт.

– Пора сматываться.

Ниро молча прыгнул на пол.

– Ты как, в состоянии идти? Отдышался?

– Отдышался.

Они спустились и вышли на улицу, точно тени, о присутствии которых знают, но само существование которых никого не интересует Вадим уловил пару взглядов, скользнувших по нему. Нет, лучше – по нему и мимо, не задерживаясь.

Интуитивно он знал: воздух отравлен Шептуном. Особенность его яда в том, что люди с лёгкостью не замечали того, чего не хотели замечать. Подумаешь: вывалилась из подъезда компания – у одного, в чёрных очках, из-под страшно грязной рубахи, кое-где прожжённой, выпирает явно что-то опасное; другой еле на ногах стоит, почти зелёный – того и гляди, свалится; а между ними – серый пёс, по-волчьи исподлобья взглядывающий на людей, на машины… В обычное время и шагу такой подозрительной троице сделать не дали бы. А тут – ушли спокойно.

А на улицу спустились как в парную. Вадим отёр пот из-под очков, всмотрелся в мокрую грязную ладонь, и забыл о ней, и только сейчас понял: чёрные очки основную, солнцезащитную функцию не выполняли. Он видел так, словно носил очки с обычными бесцветными стёклами.

Часть вторая

18.

Хотя ремни стянули тело – помнил Вадим – основательно, всё же впечатление такое, что оружие скользит по коже, маслянистой от пота. Пот сочился изо всех пор, будто Вадим постепенно таял. Но он всё ещё пытался упорядочить мысли и определиться, как и что думает одна из личностей в нём и которая это из них, – и время от времени вспоминал сон: он удирает от снежной лавины; он сидит перед экраном; он заглядывает себе, сидящему, через плечо. И так увлёкся, что не замечал очевидного, пока Денис не остановил словами, в которых звучала и паника, и отчаяние:

– Вадим, извини, очень уж пить хочется!

Теперь растерялся Вадим.

– У меня с собой денег нет.

– Ничего, есть пара монет.

Они зашли в небольшой магазин, где сразу повеселели: здесь на полную мощь работал кондиционер.

Перед витриной с молочными продуктами стояла единственная покупательница, так что Денис быстро встал к кассе и получил две полуторалитровые бутылки минералки. Он едва не порезался, нетерпеливо откручивая крышку, и Вадим отобрал у него бутылку.

– Дай сюда. Кстати, ты же все деньги на мясо истратил.

– Откуда ты знаешь? – вскинулся Денис.

– Август Тимофеевич сказал же тебе – всё, до копейки, на мясо.

– Но ты не можешь этого знать. Ни одного из Вадимов не было в сознании, когда мы говорили об этом.

– А я помню, – упрямо сказал Вадим.

– Значит, Зверь выместил основное сознание человека, но на периферии сознания человек присутствовал. Своего или Зверя? – задумчиво проговорил Денис.

– Заткнись! – грубовато сказал Вадим и протянул открытую бутылку. – И даже извиняться не буду. Мне не нравится, когда ты меня… препарируешь.

– Но ты же сам… Ладно. Деньги мои собственные, – сообщил Денис, тяжело дыша: пока пил, забыл о дыхании. А отдышавшись, с заметной усмешкой объяснил: – Деньги Августа Тимофеевича я истратил так, как он велел. А это мои. Ещё бы я их тогда на тебя потратил. Ну уж нет!