Текст книги "Стража (СИ)"

Автор книги: Сергей Радин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

И только когда Денис коснулся рукава Вадима, тот понял, что стоит перед ссутуленным человеком, вместо того чтобы бежать дальше, домой.

– Что?..

Человек выпрямился, и Вадим вздохнул от неожиданности… Это лицо… Всегда мягкое и чуточку плутовское, светлое от постоянной влюблённости и живого любопытства, оно сейчас замкнулось на тяжёлой мысли, странным образом потемнело, и яростным, фанатичным огнём горели с него суженные, внезапно не чёрные, а угольные глаза.

– Славка… Ты?

– Всеслав, – поправил Денис. И оглянулся на боевиков, с мрачным удовольствием спросил: – Этим-то уже, небось, по мордам надавал? Сколько помню, на расправу-то всегда невоздержан был!

Муть. Два лица как плёнка на плёнку…

И тут Вадим почувствовал уже знакомое движение от желудка к горлу. Он то ли впустую рыгнул, то ли нервно зевнул, но обежал скамейку и перегнулся через оградку.

Кто-то сбоку придержал его, сунув руку под живот. Рука была крепкая, и Вадим понял, кто помогает ему. И вспомнился прежний Славка, расслабленно бескостный, несмотря на беготню по секциям баскетбола или волейбола, не умеющий сидеть нормально – всё какой-то размякшей массой. И эта крепкая рука, на которой Вадим сейчас почти вис, не могла принадлежать Славке прежнему. "Амбивалентностью называется двойственность переживаний!" Некто ехидный впихнул в память Вадима картинку: Славка сидит на преподавательском столе в аудитории, мотает в разные стороны ногами, пристукивая пятками по боковым стенкам, и, подвывая, читает определение из словаря – жутким дурашливым голосом – это он так подбивает Вадима сбежать с последней пары. "Таких переживаний! – пафосно выделяет он, и Вадим не выдерживает, начинает хохотать. – Изрыдаться можно! А всё почему? А всё потому, что один объект может вызвать у человека одновременно два противоположных чувства!.. Бедный, несчастный человек!.."

Почти повис? Маленькое допущение "почти" рухнуло, и рухнул Вадим. Рвотные конвульсии били его, выворачивая наизнанку, словно внутри бушевал распсиховавшийся гигантский червь. Уже и тошнить нечем, и горло разорвано в клочья, и лицо мокро от слёз, и в голове пусто – мозги, что ли, выблевал подчистую?

Начал приходить в себя. Живот стиснут. Нет, это он, Вадим, висит на чьих-то руках. Уже не только Славкиных. Игра в четыре руки.

– Что это какой нежный? Он ведь подмастерьем в кузне начинал?

– Душа странствует по разным физическим оболочкам. Век другой. Занятие другое. Принимай любую версию. На себя взгляни. В том ли ты теле, что и тогда?

– Сравнил. Я леса корчевал да на медведя ходил. На себя смотреть-то сейчас стыдоба.

– Ну и про Вадима не скажешь, что больно-то уж слаб. Тем более его подкорректировали. Лес рубить, конечно, не пойдёт… Но тошнит его сегодня не впервые.

И тут Вадиму показалось, что Славка ухмыльнулся, произнося:

– Это называется амбивалентность переживаний… Эй, человече, слышишь меня? – И легонько встряхнул Вадима. – Помочь встать? Чувствительный ты наш…

Они вернули Вадима в вертикальное положение, и Денис дал ему остатки минералки сполоснуть рот.

– Как же я мог работать в кузнице, если был слепым? – спросил Вадим. – Да ещё подмастерьем. Насколько понимаю, подмастерье и в Древней Руси был мальчиком "принеси-подай".

– У тебя был абсолютный слух и абсолютная память, – объяснил Денис. – А в сочетании это давало абсолютное умение ориентироваться в пространстве. Тебя родители в детстве не пытались пристроить в музыкалку? Ну, в музыкальную школу?

– Пытались. Денег на фоно не было, послали на скрипку.

– И?

– Продержался два года. Потом пошла близорукость. От излишней нагрузки на глаза пришлось отказаться.

– Разговорился – значит, пришёл в себя. Чего у этих-то на глазах топтаться? Домой не пригласишь?

– Приглашу. Пошли.

Ниро вылез из-под скамейки и бодро потрусил к подъездной двери. Его лёгкий шаг был таким целеустремлённым, что боевики Чёрного Кира спустились на газон. Наверное, от греха подальше.

В подъезд Вадим вошёл вслед за Ниро и резко дёрнулся, едва Всеслав придержал за собой дверь. Денис оказался наблюдательным.

– Ты что?

С секунду Вадим смотрел во встревоженные глаза Дениса, потом взглянул на закрытую дверь.

– Мне показалось… или они на самом деле засмеялись?

– Кировы прихлебатели? – пробурчал Всеслав. – Вроде, что-то такое было. Тебя это задевает?

Лифт не работал. Ниро – передние лапы на первой ступеньке лестницы – тянул морду кверху и, кивая, принюхивался. Вадим встал рядом, пригляделся. Наверху лестницы было пусто. И Ниро пошёл по ступенькам, пригнувшись, будто опасаясь, что его заметят раньше времени чьи-то враждебные глаза, – пошёл тихо и ровно, не качаясь, как обычно в шаговом движении. И Вадим за ним – в мягкой обуви, и было впечатление, что подъезд странно насмешлив: стены перекидывались дыханием людей и шелестом их ног по пыльному полу, словно огромными, невесомыми, но, к сожалению, не беззвучными мячами. И не заглушали этого шумка звуки живущего обыденной жизнью дома – в основном звуки действующего водопровода.

Сосредоточив сначала внимание на том, что их ожидает наверху, Вадим на мгновение вдруг решил, что огромный дом пуст. Ужас пустоты, безлюдности сотен квартир ударил по ушам звенящим напряжением. И в этот момент за стеной, рядом с ним, бодро загудела труба – загудела и смолкла. Набрали воды. Или сполоснули руки. Смешки боевиков Чёрного Кира не относились к тому, что дом Вадима пуст.

Ладонь Вадима липко чмокнула, когда он перестал держаться за перила. Взмок от страха – понял он. В следующее мгновение он взорвался. Сколько можно… Его постоянно тошнит от… от…от амбивалентности, чёрт подери! Он постоянно психует с перепугу! Ладно – на улице. Но в собственном подъезде, почти у порога родного дома! В пути, где у ноги сильный осторожный зверь, а за спиной двое, готовые прикрыть эту самую спину от всех напастей…

"Топчи их рай, Аттила!" – задорно предложил чей-то насмешливый голос.

Точно. Какая-то дрянь во главе с Шептуном-Деструктором устроила себе в городе Вадима рай, а он, Вадим, покорно принимает навязываемые ему условия: пугается, излишне осторожничает?! Ну уж нет! Топчи их рай, Аттила!

Он вновь не заметил собственного движения. Только в руках внезапно оказался меч, а ноги, выполняя внутренний приказ, послушно понесли тело через одну-две ступени. Ниро помчался рядом – бесшумная, вытянутая в струну тень. И ещё двое поспевали за ними.

Топчи их рай, Аттила!.. Позже Вадим разберётся, откуда взялась фраза, в один миг мобилизовавшая его дух и тело.

Топчи их рай, Аттила!.. Сейчас главное – действие и время.

Они взлетели на площадку своего этажа, и Вадим первым делом обшарил глазами лестницу вверх. Пусто. Теперь можно взглянуть, на что тихо рычит Ниро.

Кровь. Кровавая, ещё свежая лужа, словно прильнувшая к порогу его квартиры.

Кто-то из двоих за спиной втянул сквозь зубы воздух. Топчи их рай, Аттила!

Фраза всё ещё обладала подстёгивающей силой. Кажется, именно она помогла принять решение.

Не психовать. Зайти в квартиру. Потом уже, в зависимости от ситуации попереживаешь или ещё что там…

Больше всего крови было внизу, под замочной скважиной. Тянуться с ключом через чёрную лужу было неудобно. Поэтому Вадим ткнул пальцем в кнопку звонка. Узнавать – так сразу.

Секунда. Две. Постепенно приближающийся шум шагов. Тишина. Щелчок замка. За открывшейся дверью не столько насторожённый, сколько удивлённый Митька.

– Вам кого?

Вадим глянул вниз и оторопел: на сухих рыжеватых плитках не было ни капли.

22.

– Вам кого? – повторил Митька.

Кто-кто, а младший брат комплексами и осторожностью не страдал и в "глазок" посмотреть считал ниже своего достоинства. Открыл сразу.

В прихожую вышла мама и улыбнулась.

– Вадим! В парикмахерской побывал? Господи, какой худенький!.. Да что вы у порога стоите? И Славика не узнать – серьёзный какой. Ох, эти экзамены… Чаю вам приготовить?

С последней репликой матери Всеслав вдруг улыбнулся и разом превратился в Славку Компанутого. Он решительно оттеснил Вадима от двери и широко шагнул вперёд.

– А что у нас к чаю, тётя Лена? – Он оглянулся и одними губами изобразил: – Мечи.

Денис спохватился и толкнул Вадима в сторону.

– Мечи спрячь.

От облегчения, что дома всё хорошо, Вадим чуть было не забыл об экипировке. Так бы и прошёл в комнаты, не предупреди Всеслав… Над чем же смеялись боевики Кира? Над подкинутой обманкой?

После знакомства Дениса с семьёй каждый из трёх гостей под предлогом мытья рук успел постоять под душем. Если мама с Митькой и удивились чистоплотности парней, заставившей их задержаться в ванной, то ничем удивление не выразили. Может, некогда: накрывали большой кухонный стол к чаю. Отец выглянул поздороваться с гостями и снова засел в комнате. Это называлось "невмешательство во взрослую жизнь сына".

Вадим дольше всех "мыл руки". Сначала он снял оружие и сунул его в маленькую стиральную машину, положив сверху полотенца, приготовленные мамой к стирке. Потом дотошно изучил инструкцию в картинках на пачке стирального порошка и устроил пятиминутную стирку многострадальных рубашки и штанов, благодарный бесконечной болтовне Славки. Что-что – а заболтать Компанутый умел любого. И, наконец, взмокший, чувствующий себя невообразимо грязным, Вадим встал под душ. Каждое действие он выполнял очень старательно и вдумчиво, концентрируясь на нём полностью. Но мышцы живота поджимало от ожидания. Ванная. Вот-вот заговорят двое невидимок и опять сотворят с ним что-нибудь против его воли.

Но ничего не произошло. Он с наслаждением обсушился, натянул старые домашние штаны и майку, сбегал на балкон повесить выстиранные вещи.

Мама оглядела стол.

– Так. Кажется, всё. Вадим, на плите ещё один чайник оставляю. Думаю, вы поболтаете, потом ещё пойдёте погулять. Так что кушайте плотнее. Митя, пойдём, не будем мешать мальчикам.

– Вади-им…

Умоляющий голос брата побудил Вадима оглянуться на своих гостей. Денис неуверенно улыбнулся. Славка пожал плечами.

– Мам, пусть останется. Мы не возражаем… Да, а где Вика?

– Обещала вечером приехать.

Счастливый Митька плюхнулся на табурет и потянулся за пластиком сыра.

Мама ушла, и Вадим, указав глазами на Митьку, спросил:

– А стоило ли?

– Стоило-стоило! – успокоил его Славка. – Нам сейчас несколько задачек решить надо, и тут основной проблемой становятся именно твои родные. Их надо вывезти из города.

Не донеся до рта очередной кусочек сыра, Митька остолбенел.

– Чего?!

– Дача за городом есть?

– Нет.

– Знакомые в пригороде? Соседи по дому на свои дачи не приглашали на выходные?

– Нет.

– Да что случилось-то? – не выдержал младший брат.

– Э-э… Кое-что произошло, – медленно, собирая слова общие, сказал Денис. – Вадим может помочь. Но семьёй его могут шантажировать. И тогда будет очень плохо. Всем.

– Мафия, да?

– Можно назвать и мафией.

– Если вы меня оставите в городе, я знаю, куда родителей можно услать.

– Мы в городе остаёмся. А кто родителей будет охранять?

– Вы же сказали – родителей только вывезти!

– Но это не значит, что там они будут в полной безопасности.

– Когда их надо вывезти?

– Уже сегодня вечером.

– А чего так быстро?

– Завтра, на рассвете, город будет закрыт. Митька, колись, что у тебя в заначке?

– Другана сегодня встретил. У его родичей запарка на работе. В этом году на дачу ехать не могут. И берут недорого. Лишь бы кто пожил. Бомжей боятся. У них дача как жилой дом, а вокруг только сад и никаких грядок.

– Телефон другана есть?

Митька вздохнул и побежал звонить. Вадим задумчиво посмотрел вслед. Да, родители в отпуске, и отдых на даче – величайшее для них счастье и везение. Это тебе не пылища-духотища в городе. Всё-таки пригород. Дача. Свежий воздух. Ягоды. И всё такое. Отчего же сердце, будто чугунный шар, бомбящий развалюху на снос, бьётся в темнице тяжко и больно?

– Вадим, из чего у тебя мама такой чай готовит?

– Заваривает каркаде с лимоном, сахар добавляет.

– Здорово. В самую жару то, что надо. А я было испугался, с чего бы это тётя Лена нас на чай приглашает. А чай-то холодный, с кислинкой.

– Славка, ты зубы не заговаривай…

– Нервничаешь. Не надо. Сейчас Митька придёт, брата не пугай.

Митька появился на пороге кухни мрачный.

– Оплаты как таковой нет, – доложил он. – Им нужно, чтобы заплатили за электричество, за воду и газ. Ну, что? Говорить маме? Пусть перезванивает?

– Не горит. Подождём с часок. До вечера время ещё есть. Вадим, где бы можно поговорить так, чтобы мы никому не мешали? Кухня всё-таки. Может, ещё кто чаю захочет.

– Забыл, что ли? В моей комнате.

Митька напряжённым голосом предупредил: если его выпрут из комнаты на время разговора, он будет подслушивать. В ответ предупредили его: он будет с компанией брата на равных, если не будет задавать вопросов и выполнять то, что потребуется. Митька заюлил было, но быстро понял, что здесь с ним церемониться не станут, и быстро согласился на все условия.

В комнате Вадима Денис сразу встал перед книжным шкафом и со вздохом окинул взглядом полки.

– А классика – напротив! – гордо сказал Митька.

– Можно подумать, что из шкафа напротив он что-нибудь читал, – пробормотал Вадим.

– Как это "можно подумать"? А в школе проходили?

– Угу… Как проходили, так и прошли. Вокруг да около.

– Вадим, эзотерикой интересуешься? Тут, смотрю, полка целая у тебя.

– Если ты хочешь сказать, что мой интерес тоже связан…

– Да нет. Не сказать хочу, а напроситься. Если всё благополучно закончится, можно, я у тебя на этой полке покопаюсь? У меня, конечно, библиотека тоже неплохая с подачи Августа Тимофеевича, но здесь есть кое-что, чего я и у старика не видел.

– Ребята, вы слишком увлеклись. Митька, помоги.

Пока Вадим и Денис стояли у книжного шкафа, Славка с Митькой выдвинули на середину комнаты письменный стол. Вадим поспешно сгрёб со стола книги и тетради и всю охапку сложил на нижней полке книжного шкафа.

– Стул один – нас трое, – сказал Славка.

Митька без слов сбегал на кухню за табуретками и не один раз, поскольку почувствовал обиду и протест: почему их трое, когда он согласился со всеми их условиями!

Маму предупредили, что у них важное дело, требующее особой сосредоточенности. Мама согласилась, что сосредоточенность – очень хорошая вещь при решении важных дел, и поинтересовалась, не помешает ли им Митька… Хорошо, что Митька оставался в комнате и не слышал её слов.

– Вадим, тебя что-то смущает? – спросил внимательный Денис.

– Я же в очках. Тебе показалось.

– Если заговорил об очках – значит, точно что-то есть. Выкладывай.

– Время. То меня торопят, то заставляют ко всему подходить не спеша. Мы не слишком щедро тратим время по мелочам?

– Без некоторых мелочей нам скорость не набрать, – не совсем внятно сказал Славка и сел первым за стол, вытянул вперёд руку раскрытой ладонью кверху. – Давай, отец Дионисий, приступим, помолясь.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…

Денис сел напротив Славки, кивнул на табурет рядом и тоже вытянул руку, положив кистью на кисть Славки. Вадим неуверенно повторил все действия единомышленников. Страшнее всего закрыть глаза, становясь беспомощным. Он слышал молитву Дениса, произносимую вполголоса, на одной ноте; чувствовал его горячее запястье, на которое старался не давить, и до мурашек на коже ощущал себя беззащитным. Потом на его руку робко легла вздрагивающая от боязливости рука с отчётливым биением пульса на запястье. Вадим понял страх Митьки: вдруг прогонят? Ведь их трое – я один! Ведь они предупреждали. И лишь тогда Вадиму открылись две истины: он сидит к двери спиной, поэтому чувствует уязвимость; сейчас начнётся обмен информацией – получит ли её Митька? И нужно ли, чтобы получил?

Сначала ничего не было. Потом все, кроме Митьки, почувствовали движение в застывшем положении рук. Кроме Митьки, потому что именно он слегка сдвинул кисть, не совсем удобно лежавшую поверх остальных.

Четверо замерли в ожидании. Мысли произвольно расплывались, возвращаясь время от времени к соединению рук, снова и снова сосредотачиваясь на необходимости удерживать их в одном положении. Никто из четверых не знал, что затаённое дыхание всех вскоре стало дыханием единым.

Ещё одно движение сверху. Вздрогнул Митька, но глаз открыть не посмел. Кожа на его запястье вдруг треснула, набухшая от напряжения жилка лопнула, и тонкая струйка крови заторопилась вниз, холодя кожу каждого из четверых.

Неизвестно, как остальные, но Вадим сообразил, как-то изнутри, что Митьку тоже включили в… в игру. "Не надо! Пожалуйста, не надо! Он ещё маленький!"

Перед закрытыми глазами мелькнуло полустёртое лицо Августа Тимофеевича. "С Митькой вас не четверо – пятеро. Ты забыл о Ниро. Нужны ещё двое – закрыть круг семерых".

Не родители – понял Вадим, унимая бешено стучащее сердце. И всё равно Митька – пацанёнок ещё! Оставьте его в покое!.. Но мысленно крича и умоляя кого-то, уже понимал: поздно просить.

– Вадим, успокойся, – низкий голос напротив. – Из-за тебя не могу добиться чёткости. Успокой дыхание.

Но Вадим продолжал думать о Митьке, о том, в какой ад вошёл братишка так легкомысленно. И отчаянно плеснуло чёрной бесформенной рванью, и эта чёрная бесформенная рвань летела по пустынной дороге, а недалеко – Митька. И ветер подхватил чёрную рвань, сунулся в неё, и рвань пузато раздулась. И вдруг, как будто кто-то быстро вложил в неё камень, пузатая рвань шарахнулась к Митьке и туго облепила его лицо. Асфальт пошёл трещинами, из которых полыхнуло пламя и мгновенно расцвело на мычащем от недостатка воздуха Митьке.

Кто-то всхлипнул рядом.

– Вадим, не пугай мальчишку!

Огонь жрал Митьку, убийственно яркий в темноте, когда из этой темноты выдвинулась громадная тень и тенью-лапой прижала мальчишку к себе.

Потом из сгустившейся тьмы (пламя, разочарованно шипя, уползло в трещину) шагнул Денис со свечой в руках.

– Ты боишься. И твой страх, на основе прошлых впечатлений, моделирует будущее. Если не хочешь для брата такой судьбы, думай о розовом слоне. Думай. О розовом. Слоне. Погаси эмоции. Едва начинаешь бояться за Митьку, вспоминай розового слона. Или прислушивайся к пульсу. Считай его. Вот так. Митька, не реви. Всё это было в его воображении. Всё? Успокоился, Вадим? Тогда дай нам увидеть сны твоего Зверя.

23.

Он сидел на коленях, задом упираясь в жёсткие подошвы сапог из волчьих шкур. С мимикой Он ещё не умел справляться, потому-то нетерпеливо улыбался, запрокинув лицо к небу. Небо огромное, и Ему казалось, оно легло грудью на холм, куда Его привели. До сих пор Он воспринимал небо как некий потолок. В лесу потолок очень высокий, в деревне спускался пониже, а за кузней, которая метила границу между приткнувшейся к лесу деревней и степными холмами, небо обвисло.

Слепой поднял незрячие глаза и снова улыбнулся. Ему пообещали вернуть зрение, не полностью, правда. И не просто так, конечно, а за ответное обещание помочь справиться с каким-то чудовищем.

Старуха Меланья, которая взяла Его к себе сиротой и вырастила, часто говорила Ему сказки про чудища лесные, а однажды из того же лесу приволокла коряжину, дала Ему потрогать. На ощупь коряга была снизу бородатая, только бородёнка редкая и твёрдая, а сверху расходились три кривых сука, и старуха Меланья добавила, что ходит чудище на страшных косматых лапах. Слепой сразу вспомнил Меланьиного волка, который водил Его от дома старухи до кузни – и обратно и который в зимние морозы лез к Нему под сшитые шкуры погреться, и они спали в обнимку. С волком слепой чувствовал себя увереннее, хотя деревню и её окрестности знал сызмальства, заучил их крепко-накрепко, и даже до кузни Ему нетрудно дойти и без зверя.

Чудище о трёх головах да на мягких лапах очень интересовало слепого. Он даже, задумавшись, крепко сцепил почти негнущиеся от постоянной работы с молотом пальцы, но вспомнил и даже испугался немного, снова положил ладони врастопырку на колени и чуть втянул голову в плечи. Он очень боялся испортить проведение обряда.

И снова задумался. Длинный иноземец обмолвился, что чудище придёт в образе человеческом. Слепой иноземцу не очень поверил: зачем же называть человека чудищем? Уж лучше тогда колдуном-ведуном. Вон Скиф Всеслав – колдун-ведун. Его вся деревня боится, а боясь, боится и его богов. А ему того и надо. Слепой думал, что раскусил Всеслава давно, и всё благодаря своей слепоте. Всеслав не человек – думал слепой. Просто старые боги, от которых везде отвернулись, собрались однажды на заброшенном капище и слепили себе смотрителя, и получился Всеслав, волхв, похожий на всех своих богов сразу, как представлял это слепой. Похож Всеслав и на медведя в осень, заматеревшего, раскормленного, с загустевшей лохматой шерстью – слепой, будучи мальцом ещё, подошёл как-то к волхву со спины и ладошкой провёл от одного Всеславова бока до другого.

А иноземец длинный да гладкий. Он говорил как-то очень сверху, и голос его легко стекал вниз. Толмач, жавшийся к нему, заикался и запинался, переводя чудную речь. Слепому частенько хотелось, чтобы он вообще замолчал, потому что иноземец говорил и думал одно и то же, а слепой "видел", что он думает и говорит. "Видел" раньше, чем объявлял о том толмач.

Чу… Слепой насторожился. Ему показалось, что воздух, до сих пор состоящий из ленивых струек, широких течений и небольших водоворотов, дрогнул. Как будто Он по пояс стоял в ровной заводи лесного ручья, а неподалёку вдруг бухнулся в воду кто-то тяжёлый, и пошли от всплеска волны…

В незаконченном кругу шестерых, взявшихся за руки и лишь в одном месте, за Его спиной, не сомкнувших рук, Он чувствовал себя, как в маленькой избёнке без крыши и с открытой дверью. Но сейчас…

Ступни ног неожиданно засвербило от ясного желания немедленно встать и повернуться лицом туда, где двое не сжимали ладоней друг друга. И спину Его вдруг мучительно выгнуло, словно от нехорошего жёсткого взгляда.

Почему шестеро ничего не говорят? Или они не видят? Слепой знал, что зрячие иногда беспомощны, как новорождённые слепые кутята. Он, слепой, часто первым угадывал приближение к кузне постороннего – сквозь весёлый перезвон железа!

Его толкнуло в спину, заледеневшую от напряжения, ещё раз.

Но отец Дионисий продолжал певуче читать по книге, и высокий лёгкий голос ничуть не изменился. Длинный иноземец вторил ему низко и хрипловато – языком не иноземца, а явно не родным ни отцу Дионисию, ни гостю издалека. Слепой в сумеречном мире почти не "видел" ни образов, ни картинок от словес. Изредка – смутные тени.

Сказать им, шестерым?

Легче, чем "видеть" – "слышать". Он спиной "слышал" идущие к Нему волны. Они, конечно, разбивались о шестерых, но в "открытую дверь" успевала протолкнуться часть, не потерявшая ощутимую силу.

Он незаметно сдвинул ладонь с колена вниз и чуть в сторону, к сапогу.

Когда в деревне узнали, что знатные гости и примкнувший к ним суровый Скиф Всеслав для таинственных дел выбрали Меланьиного сироту, соседи постарались приодеть слепого: "Пусть там знают – мы своих не забижаем". Где это там, кто это там, зачем там надобно знать о том – так и осталось неведомым, но сироте впервые справили не с чужого плеча одежонку, как ранее, что расползалась на широких плечах юного кузнеца в первые же дни. Целый день сидели бабы в избе Меланьи и из хорошего холста, да не из кусочков, а из цельного полотна пошили по меркам сироты штаны да рубаху. Слепой целый час не мог освоиться в новой одежде, всё прислушивался к себе: может, жмёт всё ж таки где-то? Не привык к свободной одёжке-то. А к вечеру, как уезжать из деревни, пришёл к Меланье Ипатий, известный охотник на волка да на медведя, принёс сапожки, велел мерить. Слепой сунул ноги в мягкое, тёплое и опять прислушался: ох, чего-то не то: сапоги-то с подковыркой, с тайничком оказались. С внутренней стороны под коленом ножны спрятались, а в них ножи невиданные – лезвия узкие, обоюдоострые, рукояти витые, чтобы не скользили. Не наша работа – понял слепой. И не охотничье снаряжение – с такими игрушками на зверя не пойдёшь… Когда сапоги примерял да на ножи наткнулся, в избе Меланьи народу толпилось – не продохнуть. Оружие, хоть и мелкое, оружием остаётся. Захотелось Ипатию не говорить при всех про сапоги с секретом – значит, так надо. И слепой промолчал, натянув обувку да обгладив её ладонями, чтобы ладно сидели. Только поднял голову, оборотился лицом, где Ипатий стоял, и кивнул, поблагодарил за вещь дивную. От Ипатия пошло тепло понимания, за что благодарит юный кузнец; тоже поклонился, пробормотал что-то ободряющее и пошёл из избы. Нелюдим охотник, говорить не умел и не хотел – лишним считал, видно.

Вынимать ножи сейчас или выждать, что дальше?

– Что вертишься, отроче? Нетерпелив больно? – тихо вопросил Скиф Всеслав.

От волхва-колдуна сочувствия не дождёшься, а понимания – тем более. Хотя… Смогли же уговорить его отец Дионисий и длинный иноземец с именем высоким и важным – Август, что дело их не касаемо ни богов Всеслава, ни кроткого Иисуса самих пришельцев. Нет, Всеславу слепой ничего не скажет. Кузнецкий язык груб и неловок. Таким не выскажешь, что "видишь" и как "слышишь".

Ножей тонких из сапог слепой вынимать не стал. Но к "дыре" за спиной развернулся лицом.

Голоса отца Дионисия и иноземца чуть дрогнули, однако не затихли.

Не ругаются – значит, можно. А то ух как страшно – спиной-то незащищённой.

Теперь волны шли отчётливее. Лицо обвевало то тёплым, то холодным, будто на солнышко ясное крохотные тучки набегают. Только солнышка уж второй день как нет.

Больше слепой не улыбался. Для шестерых, образующих незаконченный круг и видящих Его запрокинутое к небесным просторам лицо, Он словно внимательно всматривался вверх.

Сам же Он чувствовал: кто-то крепко взял Его лицо в ладони и заставляет "смотреть" в низкое небо. А с небом что-то происходило. Цельное полотно, как слепой это представлял, порвалось, и место разреза запылало, как край раскалённого, ещё бесформенного куска железа. Нет, скорее – как береста, подсунутая к огню: пламя не спеша скручивает края и не сжирает берёзовый лоскут, а наполняет его собой, отчего и береста сначала тяжелеет, словно холст от воды.

И место разреза на небесах потяжелело. А края свернулись.

Но ни железо, ни береста, ни холст под тяжестью огня или воды не вздуваются. А небо вздулось горячей опухолью, и слепой понял: небесное полотно опухлой тяжести не выдержит. А что там, в этой опухоли?

– Что видишь ты, отрок? – снова спросил Скиф Всеслав.

Мельком слепой подумал, что волхв сам нетерпеливый. Или отец Дионисий с иноземцем знают, что видит слепой, оттого и молчат, не спрашивают?

"Видит"? Всеслав сказал – "видит"? Оговорился, наверное.

– Ответь, Вадим, что ты видишь?

Отец Дионисий прервал чтение.

– Небо горит, – ответил слепой. – И рвётся. И… – Он поискал слова, чтобы описать чувственное впечатление, но раздражённо повёл плечом, и сложил горстью правую ладонь: – Оно вот так висит – небо. Как мешок с водой.

Шестеро уставились в небо, скрытое в болезненной, мутно-жёлтой дымке.

Чтение возобновилось.

Низ опухоли на разрезе напрягся, полыхнул чёрно-алым. Разрез разошёлся и вывалил на землю, на холмы, что-то огненное.

Слепой смотрел уже не вверх, а вперёд. Его мёртвые глаза, белёсые от слепоты, плакали от напряжения и представшей, видимой Ему красоты.

Огненное нечто сформировало себя и превратилось в прекрасного зверя, огромного и недоступного описанию всеми мыслимыми на свете словами. Ни слова обрядовых песнопений Скифа Всеслава, ни певучие сказы старой Меланьи, ни высокие нездешние разговоры отца Дионисия не могли бы выразить яростную красоту небесного зверя. Линии его плоти едва угадывались в неостановимом движении живого огня. Создавалось впечатление, что кожа зверя прозрачна, что огонь заменяет ему мышцы и кости – в общем, бушующее пламя невероятным образом было втиснуто в рамки созданной формы.

Из ослабевших пальцев иноземца выпала книга. Он суетливо подхватил её у самой земли, разогнулся и с ужасом и восторгом уставился на мальчика. Он не мог по-другому называть этого юношу, работавшего в кузнице наравне со взрослыми. Несмотря на атлетическую фигуру, молодой кузнец выглядел ребёнком и частью дикого мира. Отец Дионисий многое подозревал в нём и на многое надеялся. Август не вполне верил в чутьё славянского священника, но сам не обладал и половиной чувственного восприятия отца Дионисия. Август был хорошим практикующим магом – и более ничего, и отлично понимал это. Приходилось доверять славянину. Они искали воина, способного принять явление чудовища. Нашли мальчика. И сейчас, глядя в юное лицо, обострившееся в экстазе вдохновения, Август думал только об одном: сможет ли мальчик выдержать.

"Я слышу зов", – прошелестело в пространстве.

"Я не звал тебя. Но мне хочется увидеть тебя поближе", – откликнулся мальчик.

"Иди ко мне".

"Я не могу".

"Что тебя держит?"

"Страх. Ты кто – огонь?"

"Я то, что ты видишь".

"Я не знаю, что я вижу. Я не знаю, правильно ли я вижу. Я вижу огонь. Ты – огонь?"

"Ты мыслишь понятиями собственного мира. Что такое огонь?"

Вадим чуть улыбнулся. Слепой будет объяснять, что такое огонь? Это всё равно, что немой расскажет иноземцу, как переводится то или иное слово.

"Что значит слепой?"

"Я не вижу, что вокруг меня. Я в темноте".

"Меня ты увидел".

"Не знаю, можно ли это назвать "увидел". Другие тебя не видят".

"А зачем тебе другие?"

"Они обещали мне прозрение. А зачем пришёл ты?"

"Меня позвали обещанием покоя".

"Тебе было плохо там, где ты был?"

"Ни плохо, ни хорошо. Бесконечно. Я устал от бесконечности".

Слепой медленно спускался с холма по жёсткой осенней траве. Шестеро остались далеко позади, не осмелившись остановить Его, хотя небесного пришельца не видели. Зато слепой видел всё. Торжественное сияние огненного чудовища мягко освещало Его путь, и Он удивлённо крутил головой, жадно стараясь запомнить открытую Ему на время часть того свободного мира, куда до сих пор доступа Ему не было.

И вот Он стоит, задрав голову, без тени сомнения или страха. Испытываемый ужас перелился через край, и чувствовал Он себя болезненно скованным и странно послушным.

"Я не хотел идти к тебе – пришёл".

"Теперь позвал я. Позвал свой покой. Значит, мой покой – это ты".

"Так не бывает. Человек может поклоняться богам, служить им, готовить для них жертву, но…"

"Подними руки выше головы".

"Ты пугаешь меня. Почему бы тебе не выбрать кого-то другого, из тех, что остались на холме?"

"Нет среди них несущего мир. Закрой глаза, если тебе страшно",

"Ты говоришь смешно – закрой глаза", – отстранённо заметил слепой и поднял руки во взывающем к небесам жесте. Расслабленные пальцы обмякли, чуть выпятились запястья. Стена пламени окружила слепого (шестерым почудилось – он исчез), потом он ощутил мягкое давление на ладони, мягкое и тёплое. Этот огонь не жёг и просачивался в ладони быстро, словно струйка родника, впадающая в запруду. Вскоре Вадим осторожно опустил руки. Слегка вывернув кисти, он некоторое время смотрел на пламя, ласкающее запястья.