Текст книги "Заклинатель (СИ)"

Автор книги: Сергей Радин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

4.

Три вещи, о которых я размышлял одновременно, весьма логично (для меня) переплетались между собой. Я чувствую себя великолепно. И не боюсь призраков (разве что насторожённо поглядываю на того, кто буквально исходил сильным желанием убить девушку). И – детские лица очень выразительны.

Призраки остановились перед вышедшими из бокса детьми.

Я шёл впритык за солдатами (толпа переселенцев – за нами), поэтому едва не ткнулся носом в их броню. Или чуть не наступил им на пятки. Впрочем, наступи я – они бы ничего не почувствовали: на вид сапоги казались сшитыми из металлических листов с проложенными по ним проводами, по которым бегали те же голубые огоньки, что и по скафандру, а вокруг некоторых проводов – мелкая россыпь белых мигающих лампочек.

Итак, я чудом не наткнулся на одного из призраков. Радость от здоровых ощущений тела несколько преобразилась в ту самую наглость, о которой спрашивал меня ранее командир призраков – командир, судя по тому, что именно он задавал вопросы и вёл остальных за собой. В реале моя наглость вылилась в следующее: я не стал пятиться, чтобы обойти призраков, а решительно протиснулся между ними. Ничего, покосились только. Очевидно, восемнадцатилетнему парнишке с необычными данными пока прощались его нетерпение и своеволие.

И сделал ещё шаг вперёд.

– Осторожно, – сквозь зубы предупредили меня сзади.

Я не оглянулся.

Года два назад я, всего лишь наблюдая военный парад на Красной площади Москвы, внезапно выяснил, что стал сентиментален с годами. Я смотрел в строгие морщинистые лица стариков-ветеранов, на которых останавливала своё внимание камера оператора, – и… В общем, впервые в жизни меня прошибла слеза.

А сейчас я всматривался в детские лица и чувствовал, как меня раздирают противоречивые чувства. Вот это опасные преступники?! По школьной учительской привычке я пересчитал их парами-тройками. Восемнадцать человек. До полного класса не хватает семерых. Только вот в один класс они не могли ходить, так как собрались здесь дети и подростки от десяти до пятнадцати лет. Мальчики и девочки. Все обритые. В одинаковой униформе. Но девочек можно сразу отличить – по более мягким чертам лица.

Повторюсь: детские лица, как правило, очень выразительны. Поэтому, когда ребёнок (а для меня ребёнок – это и выпускник одиннадцатого класса) смотрит на тебя безучастно, на его лице складками маски неожиданно проступают трагические черты. Учтите: я сказал – смотрит не спокойно, а безучастно.

Дети, неподвижно стоящие напротив меня… Сердце заболело при виде оценивающе внимательных, вгрызающихся в меня – недетских – глаз. И сердцем же я рванулся к ним. Защитить от того, что делало их глаза недетскими. Защитить вообще от всего, что их может обидеть. Обнять каждого, не дать в обиду.

Открыл рот, оборачиваясь, – спросить. И – застыл. Все три призрака держали в руках оружие – что-то очень мощное и даже на вид страшное. Оружие, наставленное на группу детей.

– В сторону, – велели мне. – Все в помещение! – повысили голос на детей.

Дети безразлично развернулись и по одному, цепочкой, вошли в бокс.

Командир призраков медленно, не опуская оружия, приблизился к двери бокса. Провода на его одежде и обуви – заметил я – до сих пор плывшие голубыми огнями, теперь энергично полыхали выбеленно-голубым.

Рукавица, похожая на черепаху с плохо пригнанными щитками панциря, сжалась в кулак с вытянутым указательным пальцем. Призрак быстро отпечатал на панели с кнопками какую-то комбинацию. Дверь бокса поехала в пазы и замерла. Призрак обернулся к толпе переселенцев.

– Будущие призраки, – коротко сказал он. – Сцилла для них – полигон.

Он сказал это даже спокойно, но толпа немедленно схлынула из коридора с боксом. Осталась только Лидия, сжавшаяся в комок, словно боясь, что на неё прикрикнут, и чуть дальше от неё – Лоренс, напряжённо стоящий полубоком – вот-вот рванёт отсюда.

Но на них даже не взглянули. Призрак без шлема небрежно взмахнул чуть в сторону от двери в бокс, и одна панель неожиданно поехала в пазы. Ещё одна дверь.

– Заходи, – бесстрастно велели мне.

Я оглянулся улыбнуться Лидии и зашёл. За мной последовали все трое. Дверь закрылась.

Узкая комната состояла из стен, полностью закрытых панелями с аппаратурой. В конце стояли два кресла явно со специализированным оборудованием. Невнимательно разглядывая экраны с мигающими и просто светящими лампочками и панелями, я размышлял, почему, объясняя присутствие детей на платформе, призрак сказал "полигон". Почему он не сказал что-то вроде: "На этой планете они будут тренироваться"? Вполне возможно, что эти дети – ученики какого-нибудь училища, где готовят "элиту современной армии". Их с малых лет приучают к определённым нагрузкам и тренируют исчезать в пространстве, как это делают взрослые призраки. Ведь, насколько я мог убедиться, взрослых видел только я. Остальные переселенцы не замечали призраков до тех пор, пока они не проявились… И ещё меня смутно беспокоила полная фраза: "Сцилла для них – полигон". Вся планета? Впрочем, попробовал я обосновать его слова, возможно, он имел в виду, что планета – настоящий кладезь природных тренировочных залов?..

Двое призраков сняли шлемы и с заметной поспешностью прошли мимо меня. Несколько удивлённый, я постарался не очень навязчиво проследить за ними. Честно говоря, мне стало несколько не по себе: оба быстро сняли свои боевые скафандры, скинули одинаковые серые джемпера и, оказавшись полуголыми – до пояса, сели в кресла. Оба закрыли глаза. Кажется, едва они сели, в креслах тут же сработали какие-то индикаторы: в тишине, которую нарушало ритмичное попискивание приборов, что-то защёлкало, кожано-резиново заскрипело – и оба призрака оказались буквально прикрученными-прикованными к креслу всяческими деталями, похожими или на кожаные петли, или на наручники. Правда, судя по лицам, пленниками призраки себя отнюдь не чувствовали.

Пока их командир не спеша снимал свою броню, я, уже не стесняясь и не прячась, рассмотрел сидящих. Тот, потенциальный убийца, оказался крепким парнем лет под тридцать. Короткие чёрные волосы, зажмуренные глаза под стиснутыми беспокойными бровями, нос чуть вздёрнутый, самолюбивый небольшой рот, упрямый подбородок, лицо чуть квадратное – внешность уверенного в себе человека. И веяло от него – я это отчётливо чувствовал – тёмной угрозой… У второго (где-то моих лет) длинные, светлые с проседью волосы заплетены в косичку. Лицо с крупными чертами, крупный нос слегка кривоват – видимо, сломали в бою или в драках, нижняя челюсть немного выдаётся вперёд. Если судить по земным типам – похоже, что из скандинавов. Этот спокоен, как спокойна, покачиваясь на воде, плавучая мина.

Взглянув на командира, всё ещё снимающего с себя "шмотки", я нерешительно подошёл ближе к креслам…

Меня здесь до инфаркта доведут. Видеть такое… Впечатление, что кресла ожили, обрели щупальца разных форм и впились в человеческое тело, высасывая из него кровь и все соки. Я прекрасно понимал, что на деле происходит обратное: провода, какие-то присоски и шприцы-пистолеты впрыскивают или как-то ещё вливают в призраков препараты. Но отделаться от впечатления, что их пожирают, очень трудно.

– Брис Кроу.

На звук нормального, хоть и равнодушного голоса я обернулся сразу, хотя только секунды спустя сообразил, что назвали моё нынешнее имя.

– Так почему в твоём досье нет упоминаний о пара-способностях?

Голое мясистое лицо спрашивающего хранило безразличное выражение, но по приглушённым, с трудом уловимым интонациям я всё же сообразил, что призрак и впрямь заинтересован. Стараясь говорить ровно и продуманно, я ответил:

– Мне сказали, что, наверное, я умер. Что, наверное, была клиническая смерть. Возможно, она как-то повлияла на… появление… на мои способности.

Пока я говорил, небольшие глаза, сверлящие меня из-под мясистых век, ни разу не моргнули. Но мне показалось, что призрак не слышит ответа: даже не глядя, он открыл большую панель, рядом с которой стоял, и принялся вручную вкалывать себе какие-то препараты.

Честное слово, я устал от слова "какие-то"!.. Внутри меня начал подниматься ужас, когда призрак, по моим невольным подсчётам, сделал себе двадцатый укол и потянулся за следующим препаратом. И начал вкалывать его в шею… Мороз по коже.

– Контакты с ксеноморфами были?

– Нет. Не знаю.

– Почему – не знаешь?

– Я не помню ничего из того, что было до смерти! – отчаянно сказал я. – У меня амнезия. Наверное.

Вот тут в его глазах что-то промелькнуло. Живое. Он даже не сразу поднёс к глазу следующий шприц-пистолет. Но поднёс. Отчего я угрюмо отвёл свои глаза. Неужели все призраки, вся эта элита, – наркоманы?

Он наконец захлопнул панель с препаратами, вынул из недр поставленного стоймя скафандра небольшой пистолет привычных для меня по снимкам и фильмам очертаний – и наставил оружие на меня.

В первый момент я не понял. Видимо, недоумение отразилось на лице, потому как мясистый деловито объяснил:

– Я сейчас убью тебя.

И ощутимо ткнул стволом сначала в область сердца, затем – в висок, словно в самом деле примериваясь, куда стрелять.

Когда холодный металл коснулся моей кожи, я оторопел. Потом мне захотелось взвыть. Да что за день сегодня такой! Ни минуты покоя и упорядоченности. Жутко захотелось закрыть глаза, открыть – в кабинете, дочитать ребятам список с названиями рассказов Шаламова, отпустить класс со звонком – и домой… В уютную хрущёвку, в которой день после работы в школе расписан строго по привычному мне режиму, к книгам, оторвать от которых может лишь внезапный звонок от давнего коллеги или друга.

За спиной, очень близко, что-то щёлкнуло – и в поясницу ткнулось нечто, отчего я вспотел, а ленивый голос вяло сказал:

– Ну его… Интересней этой штукой его взорвать. Слышь, парень, обернись-ка.

То самое мощное оружие, что они недавно наставляли на детей, теперь упиралось мне в живот. Держал его, конечно, черноволосый. Мало – держал. Он ещё и толкнул широким дулом, так что я с размаху привалился спиной к панельной стене. Потом с кресла встал светловолосый, подошёл так близко, что стал нависать надо мной (чёрт, это, кажется, называется психологический прессинг!), и, медленно, но со вкусом выговаривая слова, принялся повествовать о том, что остаётся от человека, когда в него стреляют из ручного десятимиллиметрового пульсового лазера.

В конце концов, я психанул и вспомнил, что я фаталист. И уж если чему быть, того не миновать. Мне даже показалось, что я начал и вправду сходить с ума, потому что они всё нагромождали и нагромождали жуткие подробности последствий одного-единственного выстрела из этого скольки-то миллиметрового лазера… И, наверное, точно сошёл. Поскольку в какой-то точке вздымающегося ужаса мне вдруг сильно-сильно захотелось выпить кофе. У меня после тридцати лет давление начало снижаться, и я с удовольствием пил кофе в огромных количествах, на зависть коллегам. Причём пил не растворимый, а молотый. Правда, готовил я его варварски: кипятил в турке как заварку, уваривая, а потом разбавлял кипятком – получалась огромная, пол-литровая чашка, которую я с удовольствием выпивал. Без сахара и молока. Чёрный люблю. И вот этот-то запах кипящей в турке перенасыщенной кофейной заварки вдруг буквально прилип к моим ноздрям. Я чувствовал аромат – горчайший, маслянистый, слегка даже кисловатый, пока его не разбавили, пронизывающий, бодрящий… И так захотелось хоть глоточек!.. Тем более что на ногах снова стоял с трудом.

И этот недоступный глоток кофе здорово прояснил мне голову.

Да чего они мне мозги вкручивают про выстрел! Выстрел – здесь, в этой комнате, где они священнодействуют со своими наркотическими препаратами?! Запугивают – как первоклашку! Да пусть сколько угодно тычут мне в живот своим лазером – я всё равно не могу ответить им того, что им хочется узнать!

Видимо, сопротивляясь страху, я здорово потерял энергии. Ноги с трудом держали меня, перед глазами комната со всеми своими огоньками плыла… Хорошо ещё, я прислонился к стене…

– Хватит, – раздался голос мясистого, – иначе он скопытится. Тем более – парень сказал правду. У вас что-нибудь получилось? Карл?

Медленно подняв почти неподъёмные от усталости руки, я нащупал точки в середине бровей и на остатках сил нажал пару раз. Легче стало настолько, что смог открыть глаза. Все трое стояли передо мной, глядя недовольно.

– Нет, – отозвался черноволосый Карл. – Не даётся.

– Не пробить, – подтвердил и светловолосый. – Может, ввести ему галлюциноген? Легче прорваться.

– У нас нет соответствующего оборудования, чтобы узнать его восприимчивость и дозы, – буркнул мясистый. – Получим стопроцентного идиота, а на кой он нам здесь?

– И что – отпускаем?

– Для начала бы неплохо сделать ему пару поддерживающих инъекций, а то в таком состоянии он и до двери не дойдёт.

Не в силах сдержать изумления, я уставился на черноволосого Карла. Это сказал он?! Ушам не верю. Хотя… Может, он готов был убивать там, в коридоре, именно потому, что ему не хватало стимуляторов? Или они заканчивались в его организме?

Призраки не возражали. Меня бросили в одно из кресел, отчего я поёжился, вспомнив, как эти кресла обхаживали своих седоков. Пока черноволосый неспешно хлопотал вокруг меня, я прислушался к разговору остальных. Мясистого командира призраков звали Вэл, светловолосого – Вольф. Имя тому подходило: поджарый, крепкий, он в самом деле напоминал волка.

Карл приложил к моему предплечью прибор размером с пачку сигарет. Отнял. Приглядываясь к коже, я ничего не заметил, но содержимое шприца мгновенно разлилось горячим по телу. Пока он быстро готовил второй укол, стоя рядом, я не выдержал: любопытство заело.

– А почему вы хотели меня убить?

Он взглянул на меня с неопределённой усмешкой.

– Никто тебя не хотел убивать. Мы телепаты. А тебя не слышим. Иногда, чтобы прорвать блок, защищающий мысли, достаточно человека напугать. С тобой не прошло. Ещё вопросы есть?

– Много. Так что лучше я помолчу.

– Почему – помолчу, если много?

– Не знаю, с которого начать.

Хмыкнув, Карл ввёл мне следующий препарат. Воспользовавшись его нормальным (для человека) настроением и чувствуя себя уже достаточно уверенно, я спросил:

– А что это за препарат?

– Концентрат витаминно-протеиновый. Чтоб тебя на ноги быстрей поставить. Ты знаешь, что у тебя на лице не тату, а проволока? Хочешь снять?

Я онемел. Про татуировку я уже и подзабыл. Она мне не мешала. Но было бы здорово убрать её. На мой вкус, выгляжу с ней и впрямь то ли индейским, то ли африканским шаманом.

Карл хмыкнул.

– И мыслей читать не надо. Ладно… Держись. Сейчас немного будет мутно, но это ненадолго.

– Почему? – немедленно спросил я.

– Анестезия.

Спокойное лицо Карла, его внимательный взгляд успокоили и меня. Я расслабился. Он сделал ещё несколько уколов, как я предполагал, обезболивающих – в основном на лбу, потом взял в руки небольшой тонкий нож. Заметив мой насторожённый взгляд, объяснил:

– Я такие тату уже видел. Они делаются сверху вниз. Я сделаю надрез ближе к корням волос, потом вытяну проволоку. Закрой глаза – так легче.

Звучало буднично, и я кивнул. Прикосновение ножа, режущего плоть. И правда, анестезия начала действовать. Пальцы Карла слегка дотрагивались до лба, когда он придерживал кожу.

– Не больно?

Стараясь не двигать головой, я ответил:

– Нет.

– Тогда – держись.

Внезапно что-то тяжёлое плотно притиснуло меня к спинке кресла, а в зубы, безобразно распялив рот, ударила металлическая полоса. Я не успел среагировать на происходящее, как моё лицо взорвалось сумасшедшей болью, будто в него из большого ведра с размаху швырнули мелкие стеклянные осколки.

… Тьма. Горящие болью лицевые нервы. Рот зафиксирован, даже кричать от боли не могу. И даже попытаться сбежать от своих палачей.

Они находились где-то очень далеко. Но реплики я слышал отчётливо.

– Ну и? Есть результат?

– Нет. Я его так и не слышу.

– Болевой шок всегда срабатывает хуже, чем психологический.

– Если болевой шок неожиданный, может и сработать.

– Кровью истечёт.

– Не успеет. Там, в коридоре, его ещё ждут.

– Тебе помочь?

– Не надо. Он и правда дохляк.

Сильные руки снимают с меня плотную полосу, поддерживающую тело в сидячем положении, выдирают изо рта прикушенное от боли железо. Меня ставят на ноги и встряхивают, отчего вздрагивает лицо, о котором я никогда не думал, что оно так чувствительно к движению. Я с трудом открываю залитые слезами глаза. Карл. Смотрит спокойно, а меня начинает трясти от этого взгляда. Я смеюсь, стараясь не двинуть ни единой чёрточкой лица. Нашёл, кому поверить… Чьей доброте…

Он ставит меня на ноги и, крепко сжав плечо, ведёт к двери.

На высоком пороге я чуть не споткнулся – он поддержал. Но теперь я знал, что не из-за доброты сердечной. Свались я – поднимать меня пришлось бы ему, потому как я перегородил бы вход. Ещё не хватало… Перешагнул порог – и увидел робко приближающихся ко мне Лидию и Лоренса. Услышал, как у Лидии перехватило дыхание, почти охнула при виде моего лица.

Но вот чего я не понял, так это почему Карл бросил вслед мне кое-что на пол.

– Приведите его в порядок. Это медпак.

5.

Лоренс только взглянул мне в лицо – согнулся, упираясь рукой в стену и издавая утробные звуки. Что-то защекотало подбородок, я машинально потёр его и уставился на мокрую от крови ладонь. А, теперь понятно, почему Лоренса тошнит. Многих вид крови не только до тошноты доводит, но и до обморока. Женщины в этом отношении крепче. А может, им просто времени не хватает на рассматривание впустую. Вот и Лидия быстро шагнула ко мне, по дороге подхватив с пола медпак, как его обозвал Карл, и бережно взяла меня под руку.

– Всё нормально, стоять могу.

– Что они сделали с тобой? Что с твоим лицом?

– Сняли проволочную тату.

Я не стал уточнять, что Карл выдрал проволоку одним рывком. Женщины хоть и крепче, но по своим ученицам знаю, что воображение работает у них иной раз слишком живо. Но, кажется, Лидия всё же кое-что заподозрила – вон как вопросительно заглянула мне в глаза… Лучше бы не смотрела. У меня сразу участилось дыхание.

– Ты только не плачь, Брис, – тихо сказала она. – От слёз раненую кожу щипать будет.

Ну вот. Я же говорил, что женщины более деловиты.

По пустому коридору к нам быстро шёл широкоплечий мужчина. Ближе к нам он свернул к Лоренсу. Похлопал по плечу.

– Лоренс, ты как?

– Сейчас, успокоюсь.

– Давайте уведём отсюда Бриса, – сказала Лидия.

Мужчина встал с другой стороны, и они вдвоём осторожно, будто я и впрямь на ногах стоять не мог, отвели меня в камеру Лидии, где и усадили рядом с Кэт. Кажется, девушка даже не заметила моего присутствия. И слава Богу… Видеть, как человек пугается твоего внешнего вида, тяжело. Во всяком случае, раз глянув в зеркало, я поспешно отвёл глаза. Брр… Теперь-то я очень хорошо понимал Лоренса, скромно притулившегося у двери и старательно отводившего от меня глаза.

Лидия вытерла девушке рот и подбородок от слюны и жестом предложила неизвестному сесть напротив меня. Он терпеливо выжидал, пока я шипел от антибактерицидной жидкости, которой Лидия чистила и промакивала моё лицо с глубокими царапинами, оставшимися после выдранной проволоки. И лишь когда женщина закончила, представился:

– Арни Конвей.

Ещё когда он подошёл к Лоренсу справиться, всё ли с ним в порядке, я узнал его по голосу. Это тот человек – с басовитым голосом, который предупредил, чтобы обитатели камер не высовывались, пока в коридоре призраки.

Несмотря на мелкие черты лица, он мне сразу почему-то напомнил мультяшного крокодила Гену. Может, из-за неправильного прикуса при мощной нижней челюсти, может, из-за того что при таком прикусе он постоянно улыбался, а небольшие, но острые глазки вроде благодушно щурились по обе стороны небольшого, чуть вздёрнутого носа. И ещё он мне показался из бывших спортсменов: при видимой худощавости, даже в свободном для него комбинезоне, небрежно подпоясанном, он ходил немного вразвалку. Лоренс при нём выглядел почти толстячком.

– Лидия сказала, что ты вроде как подзабыл многое. Даже себя не очень помнишь. – Он замолчал, вопросительно вскинув брови, дождался моего кивка. – Ну, так представлюсь ещё раз. Я тут главный. Ну, среди местного населения. Типа, мэр будущего города. – Он говорил неспешно, уверенно, и моё воображение мгновенно сработало: я увидел небольшой ковбойский город, а перед дверями салуна Арни – только не в комбинезоне, а в грубой джинсе и в шляпе (стетсон, кажется), руки в бока, на набедренных ремнях – кобуры с кольтами. Я приподнял уголки губ – Арни тоже улыбнулся. – Ну что сказать. Саботажники нам тут не нужны. Выживем, если только держаться друг друга будем. Ну так… Что я сказать хотел? Через минут пятнадцать… – он опять не спеша взглянул на кисть руки с каким-то прибором, и эта его неторопливость мне очень понравилась, хотя кого-то, возможно, и привела бы в раздражение. – Так вот. Через минут пятнадцать мы приземлимся. Ты сегодня наружу не выходи. Тут, говорят, атмосфера неблагополучная. Ветров много. А место пыльное. Лекарств у нас маловато – сам понимаешь. Так что лучше поберечься. В общем, ты меня понял. Ага?

– Ага, – непроизвольно вырвалось у меня.

– Хорошо. Твою защитную форму я у твоих сокамерников забрал. Постарайся не выходить от Лидии. Мало ли… Ну а мы соберёмся пока, да, Лидия?

– Подождите! Только один вопрос: что это за дети? Почему призраки сами их боятся?

– Они псионики, – сказала Лидия. – С очень неустойчивой психикой, пока дети. Неизвестно, как они поведут себя в любую секунду. Наши открыли их бокс, не зная, кто там. Думали – просто люди. – Кажется, она решила, что ответила на мой вопрос, но, встретившись со мной глазами, поколебалась и сказала: – Мы о таких детях мало что знаем. О них главное знать надо… что они убийцы. И не такие, как ты. Ты таким стал, а их сделали.

– … Не верю! – выдохнул я. – Там же совсем маленькие есть!

– Ну да, – покивал Арни. – Их с малолетства учат убивать, да ещё, слышал, накачивают всякими препаратами. Психику ломают. Чтобы у них никаких предубеждений против убийства не было… Ну, ладно, Брис. Пора нам.

– Вот это – мазь, – положила на стол плоскую коробку Лидия. – Как только раны начнут затвердевать, смазывай сразу. Иначе кожа на лице стянется – больно будет. Кэт я уведу, чтобы она тебе не мешала. Она иногда может встать и часами по камере ходить туда-сюда. А ты отдохни. Тебе не помешает. Попробуй поспать. Лоренс, пошли.

Они вышли из камеры. Некоторое время я смотрел, как взволнованные люди ходят толпами по коридору – кто уже надел защитные костюмы тускло-серого цвета, превратившись в подобие водолазов, кто только начинал одеваться в них, спрашивая совета, как утянуть на себе все приспособления, чтобы костюм сидел как влитой.

Потом вышли призраки и тяжело и уверенно прошагали по коридору. Поначалу разрозненная толпа с опаской раздалась в стороны, а потом заторопилась за ними. Из чего я заключил, что на данное время призраки являлись если не руководителями, то ведущими. Или гидами. Вскоре коридор опустел.

Здорово. Что у них всё-таки за время? Что за техника? Приземлились, а я даже не почувствовал. Откровенно говоря, очень хотелось пойти за всеми – хоть глазком глянуть на эту Сциллу. Но начать с непослушания, особенно когда тебя держат за киллера…

Сбросив ботинки, я залез на койку с ногами. Поспать не удастся. Явно благодаря последним стимулирующим инъекциям, которые мне сделал Карл.

Тысячи вопросов. Уже не по личности Бриса, а по тому, что видел и слышал.

Если начинать с конца событий, то самый первый вопрос: почему призраки, спустившись с буксира, не загнали обретших свободу людей назад, в камеры? Сделать-то это легче лёгкого: перепуганные при известии о них, люди уже были в камерах, призракам оставалось только закрыть помещения. Но они этого не сделали. Убедились, что бунта как такового не будет, поэтому не озаботились жёстким наведением порядка? Арни сказал, что в будущем поселении он будет главный. Значит ли это, что призраки вообще к нам касательства иметь не будут?

А если сначала?.. Почему сокамерники хотели убить Бриса? За что? Надзиратель, убитый призраком, сказал, что Брис умер давно, и определилось это по тому, что он давно не ел своего пайка и не шевелился… А вот тут стоп. Как тюремщик узнал об этом? О том, что Брис не ел? В помещениях, насколько я понял, нет камер видеонаблюдения. Сказали сокамерники? А что? Вполне возможно. И последний вопрос по Брису: почему сокамерники выбрали такой странный способ убийства – снять накладку, оставшуюся после операции НРС? Жаль, что я не телепат: задать бы вопросы – и слушать мысленные ответы. Но увы.

Я старательно думал обо всех вопросах, которые только возникали. Лишь бы не думать о главном, что меня взволновало. О детях-псиониках. О детях-убийцах.

Ещё надо подумать, как скрывать собственную личность. Если в амнезию люди поверят, то в реинкарнацию навряд ли. Если уж я сам с трудом признаю факт. Не облажаться бы, сказав что-то не то. Про реинкарнацию народ, конечно, не подумает, но психом посчитает.

Едва заметный шумок – топот и негромкие голоса – отвлёк меня от всех мыслей.

Дети? В коридоре? Я был ошеломлён. Пока не вспомнил, что многие переселенцы здесь с семьями. Видимо, пока взрослые пошли знакомиться с новым местом жительства, детишки решили на свободе побегать по коридору. Мне аж плохо стало, как представил, что обычные ребятишки столько времени просидели в тесных конурах.

Понаблюдав через решётки за самыми обычными догонялками ребят лет восьми-двенадцати, я снова повернулся лицом к столу. И тут моё внимание привлекало зеркало. Надо бы глянуть, во что превратил меня Карл. Теперь, когда нет крови… Я съехал с койки и встал перед стеклом. Мда, хоть противогаз надевай, чтоб морды не видно было… Две царапины сочились кровью. Я отыскал какие-то тряпочки, которыми Лидия чистила мне лицо, и снова промокнул ранки.

– Носатый…

Вздрогнув от неожиданности, я обернулся.

Ухватившись за прутья решётки, меня внимательно разглядывала детская компашка. Честное слово, я думал, что при виде обернувшегося к ним урода они сбегут. Но они внимательно и молча глазели на моё лицо, пока одна восьмилетняя девица, на чьём красном свитере красовался зелёный динозавр, не вздохнула, после чего очень по-взрослому выразилась:

– Хорошо, что хоть глаза целыми остались. Что ж ты как – не бережёшься?

– Я берегусь, – стараясь быть очень серьёзным, ответил я. Смеяться во всех смыслах себе дороже: и дети сбегут, и царапины потревожу.

– Мама сказала, что ты опасный, – заявил белобрысый наблюдатель, явно ровесник девочки. – Это правда?

Медленно, чтобы не напугать детей, я сел на койку. Вот как ответить на такой вопрос? Попробуйте сами придумать ответ, окажись вы в моём положении. Я придумал.

– Мама всегда права. Маму надо слушать.

Между прочим, слабо надеялся, что после такого назидательного ответа детишки упорхнут. Но не сообразил, что передо мной дети, оставленные без присмотра.

– А почему ты опасен? – настойчиво стал добиваться ответа самый старший – двенадцатилетний парень с тёмными волосами ёжиком. – Ты дерёшься, да? Больно? А сейчас тебя из-за этого самого побили, да?

– Ага, а ещё я кусаюсь, – пробормотал я, растерявшись.

Дети засмеялись – и внезапно девочка, обладательница зелёного динозавра, открыла дверь в камеру. В общем, вся толпа радостно попыталась ввалиться ко мне, в помещение, но не учла своего количества и размеров камеры, и я предложил альтернативу, чтобы не уместившимся не было обидно:

– Давайте лучше я выйду.

Порог, на который я уселся, их устроил. Налюбовавшись моим лицом вволю и пообсуждав его, кое-кто вернулся к догонялкам, а кое-кто остался со мной. Точнее, не со мной. Просто стояли рядом, болтая о своих детских радостях и наблюдениях. Меня в разговор не приглашали, а я не вмешивался, понимая, что происходит: им комфортно рядом со мной, с человеком, которого им представили как опасного, но который оказался способен пошутить и который не пытался что-то им доказать или даже напугать. Я тоже чувствовал себя хорошо с ними. Дети отвлекали меня от тяжёлых дум. Единственно проскользнула мысль: кто же в школе теперь, среди учебного года, возьмёт мои классы? Наверное, разбросают часы до конца года, чтобы не брать новых учителей… И ещё. Неужели я там, в моём времени или где там ещё, умер?.. Со словом "умер" вдруг перед глазами появились лица детей-псиоников. Я запомнил не всех, только некоторых. Почему они появились, когда я подумал о смерти?

– Носатый, а ты так и не сказал, с кем подрался, – задумчиво сказала Лиз с динозавром. Она стояла передо мной, заложив руки за спину – почти в позе учителя, рассказывающего нашкодившему ученику, какие неприятности его ожидают. Впечатление особо полное, поскольку я сидел на пороге, а она стояла, глядя чуть сверху.

Глянув на её свитер, я про себя усмехнулся, растёр мазь по засыхающим царапинам вокруг негнущегося рта.

– Это было… – чуть не сказал ночью – вовремя опомнился. – Это было, когда все спали. А я проснулся. А проснулся я оттого…

– Заморозка была неполной, – подсказал один мальчишка, не оборачиваясь. Он внимательно следил за догонялками, но внимательно же, как выяснилось, слушал и меня.

– Такое бывает? – осведомился я. Никто не ответил – видимо, не знали точно. И я продолжил: – И вот я проснулся, а на меня смотрят жёлтые глаза. С потолка.

Дети, стоящие рядом, развернулись. У младших приоткрылись рты, а глаза старших засияли интересом.

– Я спрашиваю: "Ты кто?" – медленно проговорил я, нагнетая таинственности.

– И кто это был? – жадно спросил белобрысый мальчишка. – Ну, этот, у которого жёлтые глаза?

– Я его второй раз спрашиваю. А он не отвечает. Я взял фонарик и включил. В моей ком… в моей камере стоял совсем маленький зелёный дракон (белобрысый взглянул на свитер Лиз и весело ухмыльнулся). Правда, маленький он был только по возрасту. На самом деле он оказался таким большим, что вынужден был согнуться под потолком (дети, как по команде, подняли головы и посмотрели на потолок). Ну, я посветил на него фонариком и тихонько, чтобы больше никого не разбудить, спросил: "Ты чего тут делаешь?" А дракон говорит: "Я в какой-то из комнат потерял очень таинственный и волшебный предмет". – Я замолчал, поспешно пытаясь придумать этот предмет.

– Какой предмет? – затеребила меня за рукав Лиз.

– Э-э… Золотой ключ на серебряной цепочке, – наконец продолжил я импровизацию. – Этот ключ можно раскрутить, и он распадётся на две части, одна из которых полая. И если подуть в эту полую половинку, то можно насвистеть на ней целую песенку. И если песенку сыграть правильно, то можно попасть в то место, о котором всегда мечтал.