Текст книги "Иван Премудрый (СИ)"

Автор книги: Сергей Лизнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

– Здрасьте! Она меня кусать будет, а я её в речку отпускать. Щука, у тебя все дома?!

– Все, меня только не хватает. Отпускай давай, чего тянешь?! А то дышать тут у вас тяжело, в сон клонит.

– Ага, я тебя значит отпущу и что? Тебе-то хорошо, а я мало того, что укушенный весь, так вообще, ни с чем останусь, несправедливо.

– Ладно, уговорил. За то, что ты меня отпустишь, я тебе службу верную служить буду.

– Какую службу?

– Такую службу. Чего пожелаешь, скажи: "по щучьему велению, по моему хотению", ну и то, что желаешь, а я исполню.

– А не врёшь?

– Вот ещё! Я никогда не вру. Отпускай, давай!

– Ладно, плыви. Но смотри, если обманешь, я неделю, нет, месяц без штанов в реке сидеть буду, назло...

Вот такие вот две версии у начала благополучия Емелиного, и какая из них правда, а какая враньё – поди, разберись.

Теперь надеюсь понятно, с чьей помощью Емеля чинил народу механизмы и не механизмы всякие? Правда, да что там, даже сама Матрёниха не могла до правды докопаться, поэтому страдала и мучилась. Придумывала конечно ерунду всякую, но даже она, с её талантом, не смогла додуматься до того, что было на самом деле и что являлось истинной правдой. Вот они, где чудеса-то, а вы говорите...

Глава седьмая

– Фролка! Фролка, бес окаянный!

– Здесь я, князь-батюшка. Чё кричать-то?

– Вижу, что здесь. А кричать на вас надо, потому что если без этого, то вообще... – князь не уточнил. Он никогда не уточнял, что обозначает это "вообще" и насколько велика глубина морального падения его обладателя.

Это была, так сказать, ежедневная, вернее, ежеутренняя разминка. И кричал вот так князь только на Ивана и на Фролку, а на остальных, если и кричал, то не просто так, а за дело. Вот там уже, на кого он кричал, тем было не до шуток-прибауток. Там дело могло закончиться – голова сама по себе и ты тоже, сам по себе.

Фролка с Иваном к подобным крикам и разносам княжеским были привычными и не обращали на них никакого внимания. Более того, почти всегда отвечали князю дерзко и со стороны могло показаться, непочтительно. Но ерунда всё это. Была там и почтительность и уважение. Ну и самое главное, почему они так вели себя в разговорах с князем: Фролка, тот никакой вины за собой не знал и не чувствовал, да и не было её, а Иван пока ещё не знал и не чувствовал, не успел ещё, вот вам и вся разница.

– Спишь, поди?!

– Я, князь-батюшка, никогда не сплю. – продолжал якобы хамить Фролка.

– А что так? – удивился князь.

– Служба княжеская мешает. – улыбался Фролка. – Совсем никакой личной жизни нету.

– Ладно, врать-то! – на самом деле князю такие вот перепалки, да ещё с утра, пораньше, заменяли физзарядку с гимнастическими упражнениями, которыми, если уж честно, он никогда не занимался. Но кровь с утра обязана быстрее по сосудам бегать, вот для этого и служила эта, тоже физзарядка, только словесная.

– В том-то и дело, князь-батюшка, – продолжал Фролка. – что тебе бесполезно врать. Ты правду от кривды сразу отличаешь и в случае чего, эх! – Фролка сделал вид, что почёсывает якобы свежевыпоротую задницу. – Поэтому приходится говорить правду. Никуда не денешься. – и вздохнул, печально так...

Хитрый всё же Фролка: и себя не унизил, не оскорбил и князю, считай на целый день хорошее настроение обеспечил, если конечно не испортит кто.

– Хватит трепаться. А то по настоящему задницу почёсывать будешь. – засмеялся князь. Говорю же, князь остался доволен, но делами тоже надо заниматься, поэтому. – Иван уехал?

– Уехал князь-батюшка. Рано утром и уехал.

– Ты вот что. Сбегай-ка на базар, узнай там: как уезжал ну и всё такое.

– А что бегать-то, обувку расходовать? Я тебе и без базара скажу, что и как.

– Ну?! Тогда говори.

– Уехал, стало быть, Иван рано утром, только-только рассвело. – Фролка в университории никогда не обучался, а потому не имел такой наглости, как проситься присесть при самом князе, рассказывал стоя.

Князь же по этому поводу имел свою точку зрения: "Молод ещё, пусть постоит. Да и полезно, нечего раньше времени задницу расплющивать, успеет".

– А что народ?

– Нормально народ, провожал.

– Как так провожал?! – по разумению князя никаких проводов быть не должно, поэтому он так и возмутился. – Совсем страх и совесть потеряли! Ну, я им!

– Не переживай ты так, князь-батюшка. Народ не с улицы провожал, он из-за окон, да из-за заборов провожал, подглядывал. Стало быть, уважение проявил. Иван слух пустил, что за Людмилой поехал, мол, нашлась Людмила, только домой привезти осталось.

– Ну коли так, тогда ладно. – а сам подумал: "Вот ведь паршивец! Ну только возвратись, я тебе устрою этот самый университорий! Ты у меня что такое сидеть, навсегда забудешь! А с другой стороны, правильно Иван поступил, пусть народ думает, что Людка не какая-то там беспутная, а просто заблудилась. Ну и глядишь, правда, отыщет её где-нибудь".

Так что, и это уже в который раз, доволен остался князь, и Фролкой, и Иваном, довольный.

– Куда поехал, в какую сторону?

– На юг поехал.

– Точно на юг?

– Точно, князь-батюшка, сам видел.

***

Княжество князево располагалось, ну получилось так, не на севере, не на юге, а как бы между ними – прямо посерединке. Оно, такое расположение княжества, было очень удобным как для его жителей, так и для князя конечно же.

Если княжество находится посерёдке, то выгод здесь очень даже много, а две выгоды, так вообще – самые главные.

Первая, это конечно же торговля. Что с севера на юг, что наоборот, с юга на север, с запада на восток и в обратном направлении, едет торговый люд, товар везёт. Приторговывает по дороге, чтобы нескучно было, а княжеству от этого прямая выгода.

Народ товары покупает, свои продаёт, а со всего с этого денежки в княжескую казну текут. Пусть в каждом конкретном случае денежка и небольшая, но если всё взять, да объединить, то получается – с миру по нитке, царю рубаха. Но это где-то там, далеко, царю рубаха, а здесь княжество, значит рубаха князю. Вот благодаря такому своему местоположению и процветало княжество.

Вторая причина, тоже в месторасположение княжества упиралась. Получилось так, правда изначально, давным-давно ещё, много воевать пришлось, чтобы соседние княжества и царства захирели все, они и захирели. Теперь же, если и существуют, то вовсе не процветают и не здравствуют, как то княжество, где князь князем является.

Оно всё это хорошо тем, что если вдруг кому-нибудь и взбредёт в голову воевать с князем, то шиш с маслом, ничего не получится, силёнок не хватит. В смысле, в одиночку воевать не получится, а чтобы сговориться, да всем скопом напасть – с севера, да с юга, одновременно, так для этого сначала, вот именно, договориться надо. Но договориться у всех этих царств-княжеств, заморышей, не получится, потому что для этого надо будет перво-напрево, через князево княжество проехать, а это непросто. Непросто потому, что соглядатаи да послухи у князя такие, аж первый сорт, поискать надо. Они, почти все, постоянно в тех царствах-княжествах находятся и, это уж точно, хлеб свой даром не едят и милости княжеские даром не получают.

Опять же, купцов всяких, тьма тьмущая что туда, что сюда, почитай круглый год ездит. А купцы, они народ не то, чтобы болтливый, скорее словоохотливый. Те, которые из них самые именитые, а значит и больше других о том, что где творится и происходит, знающие, они завсегда к князю на поклон приходят, подарки приносят. А князь, он ведь тоже не дурак. Он подарки примет, расспросит их о делах ихних, торговых и о том, что в соседних, и не соседних, царствах-княжествах творится, тоже расспросит. Бывает, зависимости от того, насколько рассказанное купцами для князя ценным окажется, сборы торговые им уменьшит. Иногда бывало, что чуть ли не бесплатно дозволял торговать. Ну а торговый люд, он сами знаете, выгоду за версту чувствует, поэтому и рад стараться. Вот такой вот, говоря премудрым, университориевским языком, на тот момент была политическая обстановка в княжестве. А что, вполне нормальная себе обстановка, в других не в пример хуже, того же царя Салтана возьми.

***

Емеля, он, когда бочкой интересовался, всё заглянуть в неё хотел, говорил, что посмотреть и определить хочет, сколько и чего в такую бочку может поместиться? Но Старик в бочку ему заглядывать не разрешил. Он ничего не стал объяснять, просто не разрешил и всё тут – моя бочка, что хочу, то и делаю!

Подействовало, но не совсем. Емеля, ну чтобы хоть как-то определить то ли предназначение, то ли происхождение бочки, всё-таки выпросил у Старика дозволения размеры с неё снять. Он так и сказал, мол, хочу таких понаделать и всем желающим продавать. С его слов выходило, что бочек таких ни у кого нет, поэтому покупать будут охотно. Врал конечно, и Старик это видел, но размеры снять разрешил.

"Пусть снимает. – подумал он. – Всё равно ведь не отстанет".

Измерив бочку, Емеля успокоился и засобирался домой. Более того, предложил Старику вместе поехать, ну как попутчики, заодно и поговорить по дороге, но Старик отказался:

– За компанию конечно спасибо, но сам понимать должен. Человек ещё от купца не приехал, подождать надо. Да и лошадь моя, уж больно она печки твоей пугается. Когда ты подъезжал, так она если бы не была стреножена, точно, в лес убежала.

– Это она от неграмотности. – пояснил Емеля. – Ну ладно, тогда поехал я. Ты, если что, обращайся...

Видите, какая удача сегодня прямо-таки валом к Старику валит?! Сначала Золотая Рыбка, теперь вот Емеля, и все – если что, обращайся мол. Не знаю кому как, а мне завидно, по-хорошему разумеется.

Емеля уехал. А немного погодя и доверенный человек, который от купца, появился. Процедура передачи рыбы от одного к другому много времени не заняла. Старик имел дело с этим человеком уже много лет, поэтому всё происходило довольно-таки быстро, потому что на доверии. Сколько рыбы, определяли на глаз, при этом никогда не спорили. Да и зачем спорить? Ну и какая разница, если сегодня получилось немного меньше? Будет завтра, и завтра вполне может получиться немного больше. А поскольку процедура такая происходит каждый день, то и глотки драть нет никакого смысла, потому что если взять на круг, то без обмана получается. Вот вам и коммерция такая вот! А почему такая, а потому, что на доверии основанная.

Рыба была продана, доверенный человек поехал себе дальше. Чуток погодя, лошадь была отловлена, распутана, запряжена и Старик, да, перед этим он амбар закрыл, отправился домой.

А вот лошади, той похоже, было всё равно куда идти – из деревни к морю или от моря к деревне, в смысле, одинаково приятно. И там, и там, в конце пути, её ожидал отдых и почти что свобода полная. Ну разве что в деревне Старик её путами не спутывал и она могла ходить по лужайке как ей вздумается, а не прыгать подобно никому неведомой в тех краях кенгуру. Что это, разумеется никто не знал и не догадывался, ну разве что Иван знал, на то он и Премудрый. Но Иван с посольством был пока ещё далеко, хоть и двигался в эту сторону.

***

Чтобы ни говорили, а возвращаться домой – всегда приятно, а уж тем более после удачной рыбалки, да к тому же, Старуха перестала ругаться.

Так вот, о дороге домой. Если раньше, буквально ещё позавчера, Старик возвращался домой, как бы это сказать, – "ура" не кричал, то сегодня – совсем по-другому. Ну согласитесь, мало приятного, когда приходишь домой весь уставший и голодный, но ни в коем случае не пьяный и не за полночь, и с деньгами за рыбу вырученными, а тебя, один леший, дома ругань со скандалом ожидают. Я вот удивляюсь Старику, как это у него сил, да каких там сил?! Это неизвестно даже как называется, чего у него было столько много и хватало, чтобы в ответ на все Старухины скандалы, не отлупить её, не запить горькую, а то и вообще, к другой женщине не сбежать? Песенка есть, не из тех времён, которые описываю, а из наших, из современных:

"Любите девочки простых романтиков: отважных лётчиков и моряков...".

Лётчиков в те времена понятно, что не было, ну разве Баба-Яга со Змеем Горынычем. Но они принадлежали совсем к другой "авиации", к элитной, если можно так сказать, куда простому человеку вход на три замка запрещён, заказан и заколдован. А вот моряки были и Старик – один из них. Если кто-то скажет, мол, какой, к такой-то матери, Старик моряк, если он рыбу ловит? Отвечу: сравните разницу – одно дело просто по морю ездить, от одного берега до другого и почти тоже самое, только немножко не так – при этом ещё и рыбу умудряться ловить. Ну и кто больше моряк? Впрочем, дело ваше, думайте, как хотите.

Это всё к тому, что не иначе как, был Старик романтиком, до мозга костей им был, поэтому и терпел ругань и скандалы Старухины и никаких ответных мер не предпринимал. Так что, выходит права песня, романтики лучше, они не скандалят в ответ, а романтизируют там себе что-то и во всём со скандалопроизводителем соглашаются.

И выходит, что Царицу с Гвидоном Старик не просто так спас, дадено это ему было в виде награды за романтизм и мужественное терпение. А бочка, хоть и расчудесная вся, как бы в придачу, в качестве премии. И заметьте, Золотая Рыбка здесь совсем не причём. Они только сегодня познакомились, а буквально вчера, хоть и знали о существовании друг друга, знакомы не были.

Не подумайте чего такого – всё гораздо проще. Старик, запряг лошадь, положил в телегу с прочими рыбацкими принадлежностями: невод, немного рыбки, может гости рыбку любят, кто знает, закрыл амбар и поехал домой, в деревню. А вон те вон все умничания, это от меня, лично.

Дорога, что из деревни к морю, что в обратном направлении – одна и та же. Лошадь не в счёт, о чём она думала и думает, не знает никто и никогда не узнает. Старик, пока будет ехать до дома, разумеется будет о чём-то думать и на этот раз более-менее понятно о чём, поэтому думки его неинтересные. Вот и я, сижу, кофе напившийся, и не то, чтобы размышляю, скорее, дурью маюсь, потому что писать что-то надо, пока он домой едет, а про мысли Стариковы уже писал...

***

Старику хоть и было куда спешить, но спешить как бы никуда не надо было. Деревня никуда не денется и Старуха никуда не денется. Конечно, Царица с Гвидоном деться куда-нибудь могут, ведь появились же так, что никакой кошмар не додумается, но вряд ли, потому что бочка в амбаре стоит, на замок закрытая, в ней сейчас цыплята в курей превращаются.

А вот Емеле спешить было куда. Правда спешил он не потому, что в деревне его дела неотложные ожидали, не было у него там никаких дел. Да и не в деревню он вовсе спешил. Емеля, он не то, чтобы дурак набитый, он скорее очень ко всему, вокруг происходящему, очень подозрительный и вот почему. То, чем он занимался и до сих пор занимается, происходит не потому, что руки у него растут из того самого места из которого надо, да ещё и золотые, вовсе нет. Руки как руки и растут они точно также, как и у всех остальных, посерёдке, между головой и задницей. Они, руки его, скорее ленивые, чем корявые и всё такое, что для ленивых рук полагается. Поэтому починку всего деревенского инвентаря и всякой премудрой механизации, за него Щука производит, а он только задания ей даёт, посредник, так получается.

Когда Емеля Щуку поймал, и получилось так, что чудес, и сколько хочешь, себе выторговал, сначала было обрадовался:

"Вот теперь заживу! Так заживу, не то, что чертям, а вообще, всем тошно станет! – это он так размышлял, когда домой шёл".

Случившееся с ним было до того необычным и приятным, что он даже про воду забыл. Да и какая там вода, если теперь можно будет сказать Щуке, и она принесёт и воды, и ещё всего, чего захочется. До этого Емеля жил, ну как жил, про такое говорят – с хлеба на квас перебивался. Правда, ну, чтобы правда и до конца, кваса Емеля не видел, в основном водой довольствовался, да и хлеб, чего уж там, не каждый день ел. А тут счастье привалило, да ещё какое! Но чем дальше он от речки-то уходил, тем думки его, радостные, всё печальнее и печальнее становились. Получалось, это Емеля так, шёл и размышлял: теперь можно ничего не делать и жить припеваючи. Но он и до этого, считай, ничего не делал, правда жил совсем не припеваючи, а скорее от голода воючи, в смысле, иногда от голода аж волком завыть хотелось. Теперь выходило, что припеваючи жить и ни в чём не нуждаться – проще простого, даже с печи не надо вставать. Только вот здесь самая главная опасность и затаилась.

Сколько раз уже спрошено и говорено насчёт того, какой у нас народ? Правильно! Народ у нас любопытный, глазастый и до ужаса завидущий! Это Емеля так размышлял. Шёл домой и размышлял, как ему дальше жить? Если раньше, ну, до Щуки, на бедность его внимания особого никто не обращал, разве что смеялись, да пальцем у виска крутили, то теперь по-другому всё будет.

Бедность чья-то, разумеется она не то, чтобы неинтересная, она в большинстве случаев приятная, если со стороны смотреть конечно. А вот о счастье и достатке, не говоря уже о богатстве, такого не скажешь. Эти вещи народу очень интересные, для некоторых, так вообще первостепенные, а потому очень неприятные.

Бывает так, что человек ну просто не в силах заниматься чем-то для себя полезным, если у кого-то есть то, чего у него нет и похоже, что не предвидится. Это о счастье, достатке, ну и о богатстве речь идёт. Там много всяких вариантов и вариаций, перечислять замучаешься. Тогда все дела побоку, потому что у соседа есть, а у меня нету. Какая работа может быть, вы что, совсем что ли?!

Дальше известно, как происходит, потому что наверняка знаете таких, чужого счастья и достатка радетелях. Им всем очень и очень интересно, откуда это у соседа, например, взялось всё, если он дурак дураком, ну, во всяком случае, дурнее меня? И понеслась, да так понеслась, что любой Шерлок Холмс позавидует. Сами понимаете – дело серьёзное, а раз серьёзное, то все силы на него! О какой работе и прочей ерунде тогда может идти речь, если у соседа есть, а у меня нету?!

Немного сложно получилось, но это для того, чтобы понятно было, до чего Емеля додумался, пока домой шёл. Не дадут ему соседи жить спокойно, в смысле, в счастье и в достатке с головой купаться. Во все щели носы свои позасовывают и обязательно, если ничего и не разнюхают, то сами придумают и жаловаться побегут. А жаловаться, знамо дело, кому, князю разумеется. Но князю, это ещё куда ни шло, хуже, если к боярам побегут. Бояре, у тех носы до добра, особенно чужого, ого-го как натренированы. Прибегут, значит, односельчане, мать их пермать, и доложат, что живёт у нас в деревне Емеля-бездельник. Нигде не работает, а у него всё есть, ну прямо как тот сыр в масле катается, а это непорядок! Ведь всем известно, в масле кататься только князю с боярами дозволено, простому человеку, подлого происхождения, это строго-настрого запрещено, потому что для него же, дурака, вредно.

Вывод отсюда один – ворует где-то. А у кого в княжестве, ну теоретически разумеется, можно что-то украсть? Конечно же, у князя или у бояр. И всё, пришёл-приплыл-приехал Емеля, с места не вставая. В такой оборот возьмут, что даже то расскажешь, о чем никогда не догадывался, и никакая Щука не поможет. Вот вам и счастье, с неба свалившееся, вернее, из воды появившееся. Оказывается, осторожно с ним, со счастьем-то, надо обращаться, очень осторожно и с умом, не просто так.

Вот и додумался Емеля умельцем на все руки сделаться, тем более, что кузнеца в деревне отродясь не было, народу в город приходилось ездить. Перво-наперво пришлось постараться, о талантах своих, внезапно возникших и проснувшихся, рассказать. Ну а чтобы народ поверил, кое-что и бесплатно починить.

Разумеется чинила и ремонтировала всю премудрость деревенскую за Емелю Щука, волшебством своим технические чудеса творила. Емеле, как и было договорено, надо было всего делов-то, сказать: "По щучьему велению, по моему хотению...", ну а дальше, объяснить характер неисправности и так далее.

И знаете, сработало! Народ к Емелиному счастью и достатку особого внимания и зависти не проявлял, потому что и так видно – талантище, золотые руки. А Емеля, под шумок, у Щуки много чего для себя выпросил, потому и жил более, чем безбедно.

Единственное, что он себе как бы сверх меры позволил, так это то, чтобы печка сама по деревне ездила. Но это ему нужно было не только потому, что ленивый, но и для рекламы тоже. Ну и конечно, для того, чтобы печка могла свободно выезжать из избы, не через дверь же, опять же, при помощи Щуки сделал Емеля так, что одна из стен его избы отъезжала в сторону и печка свободно выезжала во двор. Всего делов-то было, сказать: "По Щучьему велению, по моему хотению...", ну и так далее.

***

Так вот, не иначе, как боясь, что застукают его и раскроют Щукино волшебство, был Емеля ко всему новому и хоть чуть-чуть необычному очень подозрительным. Узнав о том, что у Старика люди какие-то появились, обеспокоился Емеля, сами понимаете, на всякий случай. Он и к морю-то поехал, только для того, чтобы у Старика узнать всё и расспросить насчёт людей этих. Конечно можно было и у Старухи спросить, но Емеля опасался, потому что знал её нрав скандальный. Да и люди те в её доме находились, тоже не совсем удобно приходить да расспрашивать, а Старик на рыбалке всегда один, так что никто не помешает.

Но Старик ничего путнего Емеле не сказал, насчёт родственников наврал. Можно подумать Емеля не знает, что кроме сыновей нет у него никаких родственников, а те, кто у него сейчас в доме, не очень-то на сыновей похожи. Чтобы Старик ничего такого не заподозрил, пришлось бочку измерять, тоже врать, что таких понаделать хочет. Но деваться некуда, надо, чтобы всё достоверно выглядело, а то Старик заподозрит чего.

Последней надеждой выведать что-нибудь у Старика, было то, что Емеля предложил ему вместе до деревни проехаться. Емеля думал так: дорога, она к разговору всегда располагает, глядишь, и сболтнёт Старик что-нибудь лишнее. Но ничего из этого не получилось. Видите-ли, лошади его печка не нравится! Дура! Можно подумать, ты печке нравишься! Поэтому направился Емеля не в деревню, а прямиком к речке, на то самое место, где Щуку выловил.

Приехал, стало быть, слез с печки, подошёл к реке, и:

– Щука! Щука, мать твою! Где ты там?!

– Ну чего тебе? – услышала всё-таки Щука Емелю, обратила внимание. Не иначе, кричал очень громко. – Что опять не так? Или с жиру беситься начал?

– Ни с какого жиру не бешусь я, ты это, выражения-то выбирай! – обиделся Емеля.

– Тогда чего тебе?

– Информация требуется.

– Какая такая информация?

– Понимаешь, у Старика, ну живёт один такой в деревне...

– Знаю, что живёт. Ну и что?

– Не перебивай. Так вот, люди у него какие-то посторонние появились. Говорит, что родственники. Врёт! Нету у него никаких родственников, я точно знаю.

– Тебе-то что с этого?

– Как что?! А вдруг как за мной подглядывать приехали?! Вдруг как донёс кто, ну, позавидовал, вот князь их и прислал?!

– Ох, Емеля, Емеля. Знала бы, что ты такой дурак, ни в жисть бы с тобой не стала связываться. Не по твою душу они приехали, успокойся.

– А по чью? – разумеется, Емеля не верил Щуке, уж очень разоблачения боялся.

– Говорю, что не по твою и будет с тебя. В конце концов, мы с тобой на чудеса договаривались, а насчёт сплетен не договаривались. Вот если хочешь бочек понаделать, таких, какая у Старика стоит – пожалуйста. А за сплетнями, к Матрёнихе обращайся, она поболе моего обо всём знает.

– Так значит, не за мной приехали?

– Тьфу ты! Говорю же, не за тобой!

– Ладно, так уж и быть, поверю. Но если что, сама знаешь, залезу в реку да так, что калачом не выманишь!

– Говорю же, дурак! Вот связалась-то, на свою голову! Ладно, хватит мне и себе нервы трепать. Ты лучше скажи, бочки-то делать или как?

– Какие бочки?

– Те самые...

– А, да, сделай парочку.

Глава восьмая

Долго ли, коротко ли шли, но пришли все-таки. Между двух, ну просто огромных елей стояла самая обыкновенная изба, почти такая же, в которой Старик жил. Вся разница была лишь в том, что ни сараев, ни заборов, да и вообще, ничего, что подсказало бы случайному путнику, мол, здесь живут люди хозяйственные, домовитые, а значит, попить-поесть дадут и в случае чего на ночь приютят, не было. Кстати, бани тоже не было, во всяком случае не видно было никакой бани. Но это мелочи.

Гвидон обратил внимание совсем на другое. Изба, в которой без сомнения проживала Анна Ивановна, стояла про меж двух огромных елей. Выглядело все это ну, просто глаз не оторвешь, прямо как в сказке. Вот царевич и смотрел, любовался и до того ему такое месторасположение избы понравилось, что он даже не обратил внимания на то, что любой более-менее нормальный человек заметил бы в первую очередь. Оно вроде бы мелочь, но это кому как. Для большинства путников, случайно оказавшихся около дома Анны Ивановны, такая мелочь сразу сказала бы: "Что-то нечисто здесь. Иди-ка ты, мил-человек, отсюда по-добру, по-здорову, покуда тебя хозяева не заметили".

Конечно же изба не стояла на куриных ногах, в кустах там каких-нибудь или в бурьяне, но все равно. У крыльца не заканчивалась или наоборот, от крыльца не начиналась, ни дорога, ни тропинка, вообще ничего не было. Трава была, но сразу видно, по траве этой, с весны никто не хаживал. Однако поскольку царевич Гвидон детство имел бочковое, в бочке его провёл, вырос там, то никакого внимания на отсутствие дорог-тропинок не обратил. Всё его внимание было обращено на два могучих дерева, на те самые ели. Конечно сравнивать их с другими деревьями он особо-то не мог, опыта не хватало, но все равно, было видно и понятно, что других таких, во всяком случае, в этом лесу, не сыскать.

"Их бы на дрова пустить, – подумал царевич Гвидон. – наверное, Старику лет на десять хватило бы. Интересно, за день управился бы или нет?"

Оно часто бывает, когда видишь что-либо или очень и очень красивое, или наоборот безобразное, почему-то сразу примеряешь на себя, в смысле, чтобы ты с этим сделал, если бы оно было твоё? Не знаю кому как, а мне интересно, почему? Конечно, чужая жизнь – потёмки, но о себе могу сказать точно – не от жадности это. А от чего – не знаю.

"Нет, что ты. – царевич и не заметил как, не иначе под впечатлением от увиденного, сам с собой начал разговаривать, хоть и не в голос. – Такую красоту, и на дрова. Они ж живые! Не иначе, живые".

Разговор, хоть и с самим собой, был прерван Анной Ивановной. Она поклонилась елям: сначала левой, затем правой и будучи уверенной, что царевич Гвидон никуда не сбежал и не делся пошла к крыльцу. Не понимая зачем, царевич тоже поклонился деревьям, точь в точь так, как это сделала Анна Ивановна, и пошёл вслед за ней. Как бы в ответ на приветствие царевича оба дерева закачали своими мохнатыми лапами. Даже нет, не закачали, скорее всего, сейчас деревья были похожи на птиц, разминающих крылья перед полётом. А ветра-то, кстати, никакого и не было...

– Проходи, гость, хоть и нежданный, но ожидаемый. – открыв дверь, сказала Анна Ивановна. – В сенцах темновато, но ты не пужайся, никто страшный в них не живёт.

– А я и не пужаюсь. – обиделся или сделал вид, что обиделся царевич. – Не из пужливых.

– Да это я так, – примирительно сказала Анна Ивановна. – не обижайся.

Про бочковое детство, ну и в некотором роде воспитание царевича Гвидона я уже говорил, но ничего страшного, можно и повториться.

Разумеется никакого упрёка ему насчёт этого и в помине нет. Человек, он жизнь себе выбирает, а детство он себе выбрать не в состоянии, мал ещё. Тут уж ничего не поделаешь. Кому какое родителями детство было определено, такое и досталось. Царевичу, например, бочка досталась, где он детство-то и провёл, зато вырос быстро. Не в этом дело. Кому-то для детства изба деревенская достаётся, кому-то палаты чуть-ли не царские, какая разница? Гораздо интереснее, что дальше происходит.

У кого-то детство – избушка избушкой, а жизнь – совсем наоборот, палаты царские. А у кого-то, тоже все наоборот, детство – палаты царские, а жизнь, да какая там жизнь, даже на избушку не тянет, так, ерунда одним словом.

– Понравился ты Хозяевам. – открывая дверь в горницу, сказала Анна Ивановна. – Проходи, гостем будь.

– Каким таким хозяевам? – не понял царевич.

– Не твоего ума дело. – как ни в чем ни бывало сказала Анна Ивановна. – Молод ещё.

Оно как бывает: сначала вроде бы и похвалят, а как только начинаешь уточнять, за что, мол похвала, чуть ли не дураком называют. Вот и понимай, как знаешь...

***

А ведь прав царевич Гвидон, любопытство – штука хорошая. Правда, к сожалению не иначе жизнь так устроена, вопросов всегда больше, чем ответов на них. А с другой стороны, если бы каждому вопросу сразу же полагался ответ, жизнь не жизнью была бы, а так, сплошным валянием дурака на диване, ну или у кого что есть для этого.

Вопросы, они бывает на том самом диване рождаются и бывает так, что с места не сдвинешь. А ответы, они диваны терпеть ненавидят. Им подавай дорогие дальние, чащи лесные, буреломные, горы высокие, да моря глубокие. Иными словами, все те места, которые от дивана очень и очень далеко находятся и располагаются, и где диваны не живут, неуютно им там.

Так вот, на самом деле Баба-Яга, она же, Анна Ивановна, не была в том лесу хозяйкой всевластной. Вот за пределами леса, ну хотя бы в деревне, где Старик жил, там да. Там она была над людьми старшей, хоть и старалась себя лишний раз не показывать. В лесу Хозяевами были как раз эти самые две могучих ели. А Баба-Яга, она была у Хозяев не то, чтобы в прислугах, скорее в помощницах. Правда из людей об этом никто не знал и не догадывался, не зачем им это. Для них Баба-Яга в лесу, и не только в лесу, старшая. Так оно и для леса и для людей лучше. Людям, так тем вообще спокойнее, потому что неугомонные они какие-то, а тут ещё это лишнее знание. Давно известно, знание вообще, а лишнее, тем более, похуже шила в известном месте будет. Хозяева оберегали лес от всего, что могло помешать его, с виду хоть и шумной, но на самом деле, спокойной и размеренной жизни. Благодаря им в лесу был, есть и будет мир да согласие, хоть неизвестно кем и когда установленные, зато принимаемые и уважаемые. Судите сами, вот взять людей. Они всю жизнь только и делают, что бегают с места на место. Вы хоть раз видели бегающие деревья? Я не видел. А ведь деревья, они как люди, живые, а значит и лес – живой. Вот за этим и следили Хозяева, а Баба-Яга, всего лишь помогала, потому что хоть и не была человеком, но деревом, тоже не была.

Анна Ивановна больше ничего царевичу Гвидону не сказала, потому что и так сказала ему очень и очень много, правда тот ничего не понял. Ладно, сами разберутся.

***

Если бы детство царевича Гвидона происходило не в бочке, а в каком-либо другом месте, вот тогда бы он сразу понял, что попал туда, где хоть и чисто, но это в смысле, мусор на полу не валяется, зато нечисто в другом отношении. То, что перед избой, около неё и за ней, не было ни сараев, ни амбаров, ни загородок с крынками на колышки одетыми, говорю же, ерунда всё это.