Текст книги "Иван Премудрый (СИ)"

Автор книги: Сергей Лизнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Догадались наверное, всё это ватага Тимофея проделывала и надо сказать, мастерски проделывала, прямо как в театре или в кино. Случались конечно купцы или уж очень жадные или же не менее глупые, которые отказывались покупать охранную бумагу и продолжали свой путь, на свой страх и риск, так сказать. Их разумеется никто не трогал и точно также, как и купцам умным, им желали доброй дороги, скатертью, и прочих вещей, тому случаю соответствующих. Но точно также, через какое-то время и какое-то расстояние, выскакивали из леса тёмного лихие люди, и говорили тоже самое: "Жизнь или кошелёк!" Вот тут-то и вспоминал купец о бумаге, за небольшие деньги им не купленной, потому как теперь уже все деньги разбойники у него отбирали. А товар, товар нет, с собой не брали. Они, разбойники, его в негодный вид приводили: бывало, что сжигали, а ещё лучше, потому что обиднее, они его в реку или ещё куда, где вода есть, сбрасывали. Ведь когда товар сожгли, ну или сам сгорел, оно не так обидно, как если он весь промокший и для дальнейшей продажи совершенно непригодный. Получается товар, вроде бы вот он есть, а его нету, потому как мокрый насквозь.

***

Так вот и жил Тимофей и ватага его жила и надо сказать, хорошо жили. Мало того, что не бедствовали, так ещё и в безопасности себя ощущали. Ну посудите сами, какой дурак пойдёт жаловаться тому же князю на то, что где-то на дороге его остановили какие-то люди и предложили ему купить охранную бумагу, от разбойников охраняющую? Мало того, когда разбойники на самом деле нападали, и купец эту бумагу показывал, они, разбойники, сразу добрыми и ласковыми становились, нисколечко не грабили и доброго пути желали. Что скажет князь? А скажет он: дурак ты купец, что пробы негде ставить! Люди тебе доброе дело обеспечили, а ты на них с жалобой... Вон с глаз моих! Ну а те, которые глупые и жадные, те тоже жаловаться не ходили. А на кого, спрашивается, жаловаться, вернее на что? На глупость и жадность свою? Хоть и дураки, а понимали, глупость с жадностью в народе никогда сочувствия и поддержки не находят, а только на смех поднимаются.

Глава IX

– Афанасий, а вот скажи мне. – Петро нагнал чуть ехавшего чуть впереди Афанасия и поехал с ним рядом, стремя в стремя. – Как думаешь, а зачем князь нам такую службу назначил?

– А чем тебе не нравится служба? – Афанасий посмотрел на своего товарища вроде бы как и осуждающе, но вместе с тем весело.

– Почему не нравится? Нравится. – принялся было оправдываться Петро, но опомнился. – Только скучная она какая-то и странная. Едем-едем, по сторонам смотрим, а что выискиваем – непонятно.

– Тебе непонятно, а князю понятно.

– А тебе стало быть, тоже понятно?

– И мне понятно. А тебе что же, лучше по лесу бегать и разбойника из себя изображать?

– А хоть бы и так! Зато веселее, не в пример, как сейчас. Смешно, право слово видеть, как народ купецкий: кто в обморок бухается, кто в лес со всех ног бежит, а кто даже пошевелиться не может, дрожит, как тот осиновый лист.

– Ну, изображаешь ты из себя разбойника, ладно. А вдруг как разъезд княжеский или хуже того, дружина как раз по той дороге едет и на тебя, разбойника, выезжает? Тогда что?

– Я как-то не подумал...

– А ты подумай.

– Подумал. Ничего хорошего. Даже убежать не успеешь.

– То-то же.

– И все-таки Афанасий, чего же такого мы ищем и высматриваем? Вон уже сколько проехали и ничего такого не увидели. Только ты всё что-то в книгу свою записываешь. А что ты туда записываешь?

– Что надо, то и записываю. То записываю, что князю надобно. Понял?

– Как не понять, понял. Да, князь у нас мужик башковитый.

– Образованный...

– Я и говорю, образованный и башковитый. Даром что князь.

– А ты князя не суди, судилка не проросла, лучше по сторонам смотри и мне говори, если что этакое увидишь.

– Увидел! – Петро аж привстал на стременах и шею куда-то вперёд вытянул.

– Что ты увидел? – повернулся к товарищу Афанасий.

– Вон, ворона полетела. Видишь? Записывай. – и засмеялся.

– Дурак ты Петро. – сделал вид, что обиделся Афанасий.

На самом деле он нисколько не обиделся, даже слегка был благодарен Петру за то, что тот развеселил его. Служба княжеская, действительно была назначена уж очень скучная. Третий день уже как едут, по сторонам смотрят и до сих пор чего-либо такого не увидели. Да и как оно выглядит это, что-либо такое, они не знают.

Когда в путь снаряжались, Тимофей только и сказал им:

– Смотрите в оба и всё, что увидели, записывайте. – это он Афанасию и другим грамоте разумеющим сказал. Петро и ещё, четыре человека, те были неграмотными. – Ну а если увидите что-то, ну очень интересное, не такое, как обычно бывает, сразу и хозяина и то самое, интересное, к князю доставляйте. Полномочия вам, в виде бумаги княжеской, дадены. Так что смотрите, меня не опозорьте и сами не опозорьтесь. И чтобы никакого баловства! Всё равно узнаю и десять шкур спущу! Поняли?!

На том наставления были закончены и уже третий день, говорил уже, Афанасий с Петром разъезжали по княжеству. Разъезжать-то разъезжали, а что толку? Афанасий старательно всё увиденное записывал в выданную ему книгу, вот и вся служба. Тоска и скука одним словом.

И уже на второй день Афанасий подумал, не иначе от начавшейся скуки, что записи эти очень похожи на какой-то очень далеко отсюда живущий народ. Народ тот, Афанасий в какой-то книжке вычитал, очень даже интересно песни слагает. Едет вот так же, как и они, мужик какой-нибудь – представитель народа этого и обо всём, что вокруг видит, песни слагает и тут же их поёт. Чудно, да и только. Не иначе и он от скуки ерундой всякой занимается...

***

– Афанасий! Афанасий, смотри! – Афанасий, было дело, задремал чуток, а тут этот орёт, как оглашенный.

– Что там? Опять ворона полетела? – мотнув головой, дабы согнать дрёму, спросил Афанасий.

– Какая ворона?! Да ну тебя! Печка!

– Какая такая печка?!

Почитай три дня прошло с тех пор, как Афанасий с Петром выехали из стольного града, службу исполнять княжескую. Тут немного пояснить надо, потому как премудрость присутствует.

Когда Тимофей отряжал два по пять человек на службу, он никому из них никакого особенного пути не назначил, а сказал приблизительно так, мол езжайте так, как считаете нужным, ваши глаза, вам и путь-дорогу выбирать. Если так посмотреть, без премудрости, то глупость сплошная получается. А если эту самую премудрость, хоть малую её часть применить, то кроме пользы, ничего не обнаружится.

Ну и какая разница, что пути ихние могут пересечься или даже совпасть? Нет никакой разницы в этом, а польза есть и польза большая. Вот представьте, едут такие, как Афанасий с Петром и, или устали, или солнышком приморило, только они больше зевают и носом клюют, чем по сторонам наблюдают. И точно также, по той же дороге, едут другие. Те, другие, а вдруг как они до того хотят службу княжескую лучше всех исполнить, что изо всех сил стараются? Или же погода вдруг пасмурная какая-нибудь наступила, солнышка нету и прохладно вокруг. Ясно дело, при такой погоде не очень-то и подремлешь, не говоря уж о том, вдруг как дождик начнётся. Вот и получается, по одной дороге, через одну и ту же деревню, например, одни проехали и ничего не увидели, потому как дремали и все такое, а другие увидели, потому как глаза во все стороны растопыренными держали.

Афанасий с Петром, сделав довольно-таки большой круг по княжеству, уже возвращались в стольный град. Им и осталось – всего ничего, вот эту деревеньку проехать, а от неё, вёрст десять и стольный град. Ничего за время своей службы и связанного с ней путешествия они так и не увидели, и не заметили. Правда, что есть, то есть, Афанасий обо всем увиденном и все разговоры с жителями деревень, а также людьми проезжими, аккуратно в книгу записывал. Он считал, что вполне возможно, чуда какого-нибудь они не встретят и не увидят, а отчёт о службе предоставить надобно. Так что пусть князь всё это читает, на то он и образованный.

***

От того, что увидел Афанасий, вряд-ли кто отмахнулся бы и дальше дремать принялся. Они как раз проезжали через деревню, которая самая последняя перед стольным градом. Едут значит: Афанасий задремал, а Петро от нечего делать по сторонам смотрит, головой крутит и ворон считает, не дремлется ему видите-ли. Крутил он, значит, головой, крутил и докрутился.

Проезжая мимо ничем непримечательной избы, Петро вдруг увидел, как во дворе, ну прямо, как вместо сарая, печка стоит, самая настоящая печка, место которой исключительно в избе, а никак не на дворе, где куры бегают и мусор всякий. Вот он Афанасия и окликнул, мол, тоже посмотри, чудо это, или не чудо? Оно ведь по всякому может быть. А вдруг как хозяева, ну чтобы в избе дышать было чем, во дворе ещё одну печку сложили, чтобы летом было где хлеба испечь, да щей сварить? Но вот в чем дело, печки, которые во дворах стоят, Петро видел и не раз, не век же он по лесам шлялся. Только вот печи те, они маленькие и без лежанки, а эта, ну точь в точь, как в избах стоят. Подъехали к забору, да и забора никакого не было, так, плетень какой-то, благодаря ему печку-то и увидели. Спешились и во двор. И точно, стоит себе печка именно там, где ей стоять не полагается. Мало того, она как бы наискось стоит и тем самым весь двор для ведения дел хозяйских непригодным делает. Сразу видно, недавно её сюда поставили, а зачем, надо прояснить.

***

– Эй, хозяева! Дома кто есть?! – крикнул Афанасий.

На зов, из избы, вышел парняга лет двадцати-двадцати пяти. Да, скорее ещё парень, чем уже мужик. С виду неказистый какой-то, корявый весь, ну чистой воды крестьянин. Только не такой крестьянин, которых любят на картинках рисовать: высокий, статный и сильный, а тот, которого имеют ввиду, когда человека хотят оскорбить, называя крестьянином.

– Я дома. Чё кричать-то? Или сломали что? – и ответил, и спросил одновременно хозяин.

– Ничего мы не сломали. – ясно дело, переговоры взял на себя Афанасий, потому как грамотный. Петро, тот был на случай, если вдруг пугать или ещё что такое делать придётся. – Слуги мы князевы, дело княжеское исполняем, потому и заехали. Звать тебя как?

– Емелей зовут. – ответил парень, который и был Емелей, тем самым. – А вы точно слуги князевы?

Это Емеля выпендривался, цену себе набивал. Он прекрасно знал, что никакие лихие люди средь бела дня в деревню не попрутся, среди них дураки лишь иногда встречаются. Да и откуда им, лихим людям этим взяться, если их в тутошних местах отродясь не было?

Афанасий достал бумагу и протянул её к Емеле, но в руки не дал:

– Читай, если грамоте умеешь.

Емеля разумеется был неграмотным, да и кто его в той деревне грамоте обучал бы? Но будучи о себе высокого мнения, как о мастере на все руки, плюс волшебство Щукино, в своей неграмотности никогда не признался бы. Он скорчил умную физиономию, сделал вид, что читает и, посмотрев на ту бумагу с полминуты, ни черта в ней не поняв, кивнул головой, мол, верю.

На самом деле, увидев бумагу, Емеля и правда поверил, что перед ним слуги княжеские, а не какие-нибудь там забулдыги. Бумага, она получается, какую-то свою, волшебную силу имеет, во всяком случае, успокаивает.

– И чего вы от меня хотите, слуги князевы? – сделав шаг назад, спросил Емеля.

– Ничего такого мы от тебя не хотим и ничего нам от тебя не надобно. Кроме одного. – поскольку служба княжеская, вот она, началась, Афанасий весь преобразился и был, как бы это сказать, строгим, так что ли. – Мы с товарищем хотим знать, почему это у тебя печка поперёк двора стоит, вместо того, чтобы в избе находиться, где ей самое место?

***

А вот здесь пояснить немного надо, иначе непонятно будет. Дело в том, что с некоторых пор Емеля начал маяться. Нет, такая жизнь, какую он вёл, его вполне устраивала, но как и любому другому человеку, ему хотелось большего. Сами знаете, как оно происходит: живёт себе человек, живёт и можно сказать иногда даже жизни радуется. Радоваться-то он радуется, но вместе с тем и печалится одновременно. А печалится он, потому как того, что он имеет и что жизнь его безбедную обеспечивает, однажды и вдруг становится мало. Вернее будет сказать, ему кажется, что мало. Вот и начинает человек маяться, в смысле, хотеть чего-то большего, а по правде сказать, чего именно, он в таком случае хочет, он и сам не знает. Хочет чего-то, а чего – неизвестно. Самое главное, чтобы побольше было, а чего – неважно. Это когда человек знает, чего он хочет, он не мается, он дело делает и в результате, то, чего хотел, получает. А когда человек не знает, чего хочет, он только и делает, что мается и больше ничего не делает, потому что не знает, чего хочет и что для этого сделать надо. В народе по этому поводу, говорят: дурью мается и правильно говорят.

Вот и Емеля маялся, разумеется дурью. Он хоть и знал, чего ему надобно, но не знал, что для этого сделать требуется. Видите ли, славы с известностью ему захотелось, ну перестала его устраивать деревня с её ничего не понимающими в механике мужиками, ну и соседние деревни тоже. Хотелось Емеле большого раздолья для своей исключительной во всех отношениях деятельности. Ну и чтобы много народу о нем, таком искусном знало, тоже очень хотелось. А вот кажись случай и представился, как раз тот, о котором Емеля мечтал и которым маялся.

– Эта печка, не совсем печка. – выпятив грудь ответил Емеля. – Она мне заместо лошади с телегой служит, езжу я на ней.

– Ты парень ври, да не завирайся. – встрял в разговор Петро. – Мы тоже врать горазды. А то смотри, вмиг плётки отведаешь.

– А зачем бы я врал? – обиделся Емеля. – Смотрите.

Пробурчав себе под нос, сами знаете что, Емеля залез на печку и, вот оно, чудо самое настоящее, печка стронулась с места и как та лошадь, которую только что разбудили, тихонечко поехала по двору. Сделав круг, печка остановилась почти на том же самом месте с которого и поехала. Емеля слез с печи и теперь уже не скрывая свой гордый и довольный вид подошёл к Афанасию с Петром:

– Ну что, видели? А то, врёшь, врёшь... Я никогда не вру!

– Ну ладно, ладно, успокойся. – начал примирительно Афанасий, а у самого, ну когда печка по двору ездила, волосы под шапкой шевелиться начали. – Скажи-ка мне лучше, как ты такое умудрился устроить, что печка сама по себе, без лошади, по земле ездит?

– Ничего такого сложного в этом нет. – ну всё, попёрло Емелю, поймал он свою звезду за хвост. Это он так подумал. – Здесь всего-то и делов – механику знать надо, наука такая имеется, слыхал?

– А ты стало быть, науку эту знаешь? – спросил Петро.

– Ты что, слепой, не видел что ли, как печка по двору ездила? – то ли обиделся, то ли разозлился Емеля. – Если не веришь, могу и тебя прокатить.

– Сам катайся. – отмахнулся Петро. На самом деле он был уверен, что в печке этой нечистая сила находится, потому печка по земле и ездит. – Мне на лошади как-то привычнее.

– Ну хорошо коли так. – не давая развиться никчёмному разговору, сказал Афанасий. – Тогда собирайся, поедешь с нами.

– Куда это с вами? – от неожиданности Емеля чуть на землю не сел. – Мне и здесь хорошо.

– Дурак ты, как там тебя...

– Емеля.

– Дурак ты Емеля, хоть и механике разумеешь. – продолжал Афанасий. – Князь наш, Иван Премудрый, людей умных, наукам и искусствам всяким обученных, к себе на службу зовёт. Таких людей как ты он очень любит, привечает их и возможности им великие для занятия науками всякими предоставляет. – и чуть-чуть подумав добавил. – Ну и жизнь сытую и вольготную обеспечивает, это само-собой.

Вот сейчас как раз и наступило то самое время, когда от услышанного ноги должны подкоситься, это от радости конечно, и Емеле в пылюку надо было усесться. Емеля же на ногах устоял, правда голова закружилась и очень сильно, но это от счастья. Хоть Емеля больше мечтой своей больше маялся, чем мечтал, сбылась все-таки мечта, сбылась.

"Может Щука постаралась? – подумал Емеля. – Вряд-ли, дюже вредная. Ладно, поехали к князю, уж там я развернусь. Там я такого натворю, что все рты свои покраскрывают и потом закрыть не смогут! Там я только с князьями да боярами разговоры разговаривать буду и чудеса всякие только для них делать буду. Какая может быть благодарность от деревенщины неотёсанной? Правильно, почти никакой! То ли дело – князья с боярами!"

Разумеется, все это промелькнуло в Емелиной голове за секунду. Да, в том, что Щука со своим волшебством при нем, Емеля нисколечко не сомневался, потому и повёл себя так.

– А ещё у меня есть бочка чудесная, сам сделал. – принялся врать Емеля. – Скажем, если в бочку ту с вечера посадить цыплят, то утром пожалте, вытаскивай из неё курей, причём курей здоровенных, не таких, какие по двору бегают. Пойдём, покажу.

Емеля, приглашая за собой, махнул Афанасию и Петру рукой и пошёл к сараюшке. Те, делать нечего, пошли вслед за ним, да и любопытно всё-таки. В сараюшке, в отдельно сделанной выгородке, и правда находились куры, да такие большие, каких ни Афанасий, ни Петро отродясь не видели.

– Да уж, чудеса так чудеса. – почесал вместо головы шапку Петро. – А где же бочка твоя чудесная?

– В избе стоит. Надобно её вытащить и на печку погрузить, вместе с ней к князю хочу поехать.

– Ну раз хочешь, значит поедешь. – сказал Афанасий. – Пошли, давай, показывай свою бочку.

Пошли в избу. Зашли, а там и правда, прямо посредине бочка стоит и тоже до непонятности здоровенная.

– Ну и как мы её отсюда вытаскивать будем? – спросил Петро. – В двери-то она не пролезет.

– Может она у тебя на части разбирается? – Афанасий тоже был озадачен тем, как бочку из избы на двор вытаскивать.

– Никак она не разбирается. – похоже звёздный час Емели начал превращаться в его звёздную жизнь. – Для этого тоже механика предусмотрена.

Отвернувшись от Афанасия с Петром, так, чтобы шевеления губ было незаметно, Емеля пробормотал: "По Щучьему велению..." и одна из стен избы отъехала в сторону.

Если то, что испытали при этом Афанасий и Петро назвать удивлением, значит оскорбить их нещадно. Петро, так тот даже икнул и вообще, его вдруг тошнить начало. Афанасий же, только и смог, что на лавку присесть, на большее видать сил не хватило.

– Ну что расселся?! – прикрикнул на него Емеля. – Давай, помогай, бочку вытаскивать.

***

Вдвоём, так это вообще, плёвое дело, бочку выкатили во двор, погрузили на печку и вроде бы всё, можно ехать.

Опять пояснение требуется. Уж непонятно для чего они нужны, но встречаются женщины, которые глупые, в народе их ещё бабами называют. Так вот, они на совершенно серьёзном уровне утверждают, что все мужики – лодыри и бездельники, только и умеют, что на печи валяться и жрать в три горла. Даже на это самое, ну вы понимаете, не каждый день соблазнишь. А все это происходит из-за кромешной лени мужиковой и неспособности ихней к жизни на белом свете вообще. И если бы не бабы, то сгинули бы они к чертям собачьим, неизвестно куда или же с голоду повымирали. Присутствует такое мнение среди определённой категории женщин, именуемых бабами – ничего не поделаешь, жизнь, она разная встречается. На самом же деле, мужик, на то он и мужчина, что долго без работы, без применения сил своих, Природой ему даденных, жить и существовать не может, хиреть начинает или же, дураком становится. Вот и Афанасий с Петром, намаявшись за неделю от безделья, с лёгкостью, как ту пушинку, водрузили Емелину бочку на печь. Емеле, тому и участия принимать не пришлось, а он и не собирался. Емеля уже видел себя в стольном граде и благодаря искусствам своим чудесным уже считал себя чуть ли не ровней самому князю. Поэтому стало быть слуги князевы, а они теперь и ему слуги, так что, пусть сами бочку таскают, Емеле, оно как бы уже и не по чину.

Бочка была погружена и вроде бы всё, можно было ехать, Петро так бы и сделал, но поскольку руководство на себя взял Афанасий, а он был челове, грамоте умеющий, то и сказал Емеле:

– Ты, мил человек, давай, собирайся. Только недолго, а то нас князь уже ждёт-дожидается.

– А что мне собираться? – удивился Емеля. – все моё богатство, вот оно, а остальное вроде бы как без надобности или избу с собой взять прикажете?

– Нет, избу здесь оставь, глядишь, пригодится ещё. – каков вопрос, таков и ответ, поэтому Афанасий и щёлкнул ответом своим Емелю по носу.

А тот, вспомнив что-то, сказав: "Я щас...", метнулся в избу. Покопавшись в углу, пол-то земляной, Емеля достал мешочек, а вернее будет сказать, кошелёк. В нём, в кошельке в этом, Емеля хранил деньги, своим, а в большей степени Щукиным, волшебным трудом заработанные. Ясно дело, в деревне деньги-то особо и не нужны, для того, чтобы их тратить, в город надо ехать, а в городе Емеля бывал не часто. Сами понимаете, на печи особо в город не наездишься, вопросами, охами, да ахами замучают, а ходить пешком – лень матушка. Теперь же, когда Емеле предстояло жить в городе, да ещё в стольном, применение тем деньгам можно будет найти очень даже разумное, не извольте беспокоиться.

Больше всего, Емеля хотел, мужик один рассказывал, что в городах есть девицы, которые за небольшие деньги на все согласные, вот этого и хотел попробовать Емеля, так сказать, испытать на себе. Сами понимаете, в деревне на этот счёт никак, ну почти никак – не разбежишься и не разгонишься. В деревне с этим все очень просто – или женись и тогда пожалуйста, и сколько душе угодно, или же лежи на печке и тоскуй. Но попадаются исключения, и Емеле оно попалось, в виде молодой вдовы, повезло, стало быть. Вдова та была вдовой рыбака, такого же, как и Старик. Вышел однажды тот рыбак в море, да так и сгинул, понимай как звали. А вдове, ей-то что делать? Ну поплакала как полагается, только всю жизнь-то не проплачешь, надоест, да и жизнь молодая продолжается, своего просит. Да что там говорить, бывает так просит, что аж все тело зудит, кости ломит и настроение хуже не придумаешь. Вот вдова и обратила внимание на Емелю, а потому, что больше в деревне и внимания-то обращать не на кого было, не на пацанов же сопливых его обращать? А Емеле что, ему оно вроде бы как и в удовольствие, к тому же, почти такой же молодой, лет на пять той вдовы моложе, так что, сговорились. Сговориться сговорились, сеновал вдовий для этого облюбовали и вроде бы все хорошо и всем только в радость, но не тут-то было!

Вдова та, видать расчувствовалась очень, начала донимать Емелю, чтобы тот женился на ней. Представляете? Совсем обнаглела! А Емеле, ему-то зачем вдова эта нужна, да ещё слегка придурочная, это он сразу приметил? Ему, если уж и жениться, молодую девку подавай, да и то, не всякую. А тут вдова какая-то и старше его к тому же. Вот и приходилось Емеле ещё по одной причине маяться и терпеть. А куда денешься, жизнь молодая, она как ни крути, своего требует и настаивает...

Теперь же, в городе, решил Емеля до девиц тех добраться и разобраться, что там и как, врал ли тот мужик или нет, ну и радость с удовольствием получить, это само собой. Привязав изнутри к штанам кошелёк, Емеля пошёл на двор. Он даже сменку с собой не стал брать, а зачем? Если уж определено ему жить при князе, значит князь и одёжкой его обеспечить должен и не какой-то там, крестьянской, а как минимум, боярской, а то и княжеской.

Выйдя во двор, Емеля пошёл к сараюшке. Там он разобрал выгородку и выпустил курей, тех, здоровенных, что из бочки, на волю. Куры ничего не поняли и куда-либо идти отказывались, поэтому Емеля оставил дверь сараюшки открытой, мол надумают, сами выйдут. Зачем он это сделал, Емеля и сам не знал, сделал и всё тут. Ну и дурак же ты, Емеля...

Забравшись на печку, к тому времени Афанасий с Петром уже были в сёдлах, его дожидались, Емеля скомандовал, мол, знай наших:

– Поехали! – "По Щучьему велению, по моему хотению...".

Часть четвертая

Глава I

– Беда, князь-батюшка! Ой, беда! – на ворвавшемся подобно ветру в княжеские покои Фролке лица не было.

– Какая такая беда? Говори толком! Что кричишь, как оглашенный?! – встрепенулся задремавший было князь.

– Подожди, князь-батюшка, дай отдышаться. – Фролка без спроса присел на лавку. – Извини, притомился к тебе поспешая.

– Ты как это с князем разговариваешь?! – вскочил с трона князь. – Как ведёшь себя?! Кого спрашиваю?!

– Подожди малость, князь батюшка. – Фролка и правда был сейчас очень похож на загнанную лошадь с той лишь разницей: пена изо рта не шла и на ногах держался. – Дай хоть дыхание в порядок привести. Видишь, какая у меня служба? Даже себя жалеть не приходится.

– Ладно, врать-то. – успокоился князь.

Если Фролка начал дурачиться, значит ничего страшного не случилось. Самым страшным для князя было: вдруг с Людмилой что, от которой до сих пор ни слуху, ни духу не было или же сосед какой войной на княжество напал. Вообще-то война – дело не такое страшное, так думал князь, он почитай постоянно с кем-то воевал, так что привык уже. А вот если не дай Бог с Людмилой что приключилось, тогда да, тогда беда, которую можно и не пережить.

– Ну что, отдышался? – через пару минут спросил князь.

– Более-менее...

– Тогда рассказывай.

– Был я, князь батюшка, нонче утречком на базаре...

– Ну и что?

– А то, что, князь батюшка, купцов к нам понаехало – тьма тьмущая...

– Ну и где здесь беда? Это же наоборот хорошо и весть хорошую ты принёс. За такую весть вообще-то наградить тебя следует, но я этого делать не буду, ты и так разбалованный, дальше некуда. Вон, при самом князе, уселся на лавку и плевать тебе на всё ко мне уважение.

– Я, князь-батюшка, тебя уважаю, иначе бы с новостью такой важной, не к тебе побежал бы, а к кому-нибудь другому. А насчёт присел, говорю же, дыхание надо в состояние привести. Вот как приведу, обязательно с лавки встану, вот увидишь.

– Ладно, языком молоть. – махнул рукой на Фролку князь. – Давай, рассказывай.

То ли от новости, якобы важной, то ли от поведения Фролкиного, совершенно наглого, дремота у князя куда-то исчезла и настроение улучшилось.

"Все-таки молодец Фролка. – подумал князь. – Умеет мне настроение создать и сил добавить. Интересно, как это у него получается? Наградить бы надо... Неча делать, и так хорош!"

– Купцы те, князь-батюшка, интересные и жуткие вещи рассказывают. – немного отдышавшись, начал Фролка. – И мало того, что рассказывают, они их ещё и показывают!

– Опять загадками говоришь? – сделал вид, что рассердился князь. – Тебя когда в прошлый раз пороли?

– Не помню, князь-батюшка, давненько.

– Значит напомнить надо. – и князь поднял уже было руки для того, чтобы хлопнуть в ладоши.

– Погоди, князь-батюшка. – казалось Фролка нисколько не испугался перспективе быть выпоротым. – У меня, у выпоротого, рассказа не прибавится, а пока пороть будут, новость, новостью быть перестанет, потому как состарится.

– Ишь ты, шельмец, выкрутился! – засмеялся князь. – Ладно, сегодня тебя пороть никто не будет, потом выпорют. Рассказывай, давай.

***

Фролка встал с лавки, есть всё-таки совесть, да и отдышался наверное, и рассказал князю то, что услышал и увидел сегодня на рыночной площади.

В княжестве князевом, купцы были гостями можно сказать постоянными, хоть и не в таком количестве, в котором хотелось бы. Ну а что поделаешь, если дело купеческое, оно многим опасностям подвержено, как со стороны денежной и торговой, так и со стороны лихих людей, которых по лесами видимо-невидимо. Да и нечистая сила бывает, руку свою нечистую прикладывает, хоть и не так часто.

Едут купцы, товар свой везут и поспешают, потому как, если первым приедешь, поперёд всех, значит и товар, которого в том царстве или княжестве, видеть не видели, легко и просто распродашь и выгоду большую поимеешь. А если будешь спать до обеда и вообще, вместо того, чтобы дело делать, в ушах ковыряться, так в убытках и будешь пребывать и в конце концов – дорога одна: или на той же рыночной площади сидеть, или, сума через плечо и в дорогу дальнюю, незнамо куда ведущую. А песня во всех этих случаях одна, печальная песня: "Подайте люди добрые..." Так что, приезжали в князево княжество купцы, но не так, чтобы уж много.

А Фролка, он почитай каждое, самое раннее утро на рынок наведывался. Кажется говорил уже, ну да ладно: народ на том рынке, он покуда товар свой раскладывал и другими предторговыми делами занимался, он новости друг дружке рассказывал. Что удивительно, новости эти, аккурат за ночь откуда-то появлялись: с вечера ну не было ничего. Были конечно новости, но они были ещё тем утром рассказанные, а значит новостями быть перестали, потому что состарились, а эти новости были новыми, свеженькими. Если маленько призадуматься, то вопрос возникает: а где народ эти самые новости берет, да ещё ночью? Неужели ходит куда-то, чтобы узнать что-то новое с тем, чтобы от жизни не отставать и перед людьми не позориться? Но рыночный народ и нерыночный тоже, такого вопроса себе не задавал. Для него, для народа, как рыночного, так и за покупками пришедшего, самым главным было наличие свежих новостей, причём каждый день, а откуда они взялись – какая разница? Вот и получалось что-то вроде премии к покупаемому товару. Покуда покупатель товар рассматривает, мнёт, трёт его да на зуб пробует, продавец ему новости эти и рассказывает. И получалось, не всегда конечно, а жаль, так покупателю этому голову новостями запорошит, что тот, бедняга, покупает товар, иногда даже не торгуется. Вот и подумайте: есть выгода от новостей? А как же! Да ещё какая!

***

Так вот, очередным утром, пошёл Фролка на рынок, а там купцов понаехало, видимо-невидимо, много одним словом, столько их за раз давно уже не было. Купцы эти, хоть их, ну почти всех, уже знают как облупленных, покуда товар раскладывали и все такое, новости, из дальних краёв привезённые рассказывали.

Оно ведь как получается, те новости, которые в княжестве случились, они конечно интересные, но не так, как те новости, которые те же купцы из других княжеств-государств и царств всяких привезли. Вот и получилось в то утро, народ рыночный дела свои побросал и вокруг купцов этих собрался, интересно же. А купцы, те своё дело туго знают: рассказывают такое, что не всякий и поверит, а если поверит, то не сразу. И вот же ж шельмецы, покуда новости дивные рассказывают, незаметно так и ненавязчиво, товар свой показывают и нахваливают и даже в руки суют, покупай только. А народ, тот тоже не дурак, он новости слушает: удивляется, иногда от избытка чувств матерится, а к товару-то присматривается. Если видит, что хороший товар: или востребованный очень, или доселе никогда невиданный, тут же его покупает, по цене низкой с тем, чтобы отойдя совсем немного, к своей лавке или месту торговому чуть позже продать его по цене, в три раза большей, ну и новости покупателю пересказать конечно.