Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– А как этого… эту… врача найти?

– Это Гилянка может знать…

Под конец фуршета удалось поговорить и с Гиляной. Она вспомнила только, что медицинская возлюбленная Антона работает в одной из подмосковных больниц, но пообещала прозвонить литинститутские цепочки и выяснить, где теперь Антон может находиться.

Наконец они втроем выползли из пространства Евро-Азиатского литературного клуба в предполуночное пространство Москвы.

Сейчас Трешнев увезет захмелевшую Инессу на ее же машине в отвратительную неизвестность, а она вновь останется наедине со своим для нее самой малообъяснимым чувством.

– Тебя подвезти? – спросил Трешнев. – Мы едем через Ордынку и Люсиновскую, потом на Варшавку, так что давай…

«Он вообще знает, где я живу?! Нет! Довольно мазохизма! Надо побыть одной! Посидеть хотя бы сутки в домашней тишине…»

– Спасибо! Мне надо ехать к дочке в Реутово…

– Ты живешь в Реутове? – удивилась Инесса.

– Дочка с моими родителями живет. Там школа хорошая… – Вдруг Ксения оживилась. – Кстати, Инесса! Не хочешь ли применить свои профессиональные знания? Ты ведь писала диплом по текстологии? – «И как она это помнит с тех давних пор?» – Может, прочтешь профессиональным оком роман-лауреат?

Ксения вытащила из сумки кирпич «Радужной стерляди» и протянула Инессе.

Та, словно ожидая в предложении подвох, осторожно взяла книгу.

– Не знаю, будет ли время в выходные… – протянула она. – Но постараюсь…

Бери, бери, молча и в упор смотрела Ксения на Инессу. Тут же спрашивала себя: и не стыдно?! Сама ведь не прочитала… Но ничего, успокаивала она свою совесть, Инесса на машине, груз сумку, как ей, не оттянет. Потом Трешнев донесет до квартиры.

Ксению передернуло от этой мысли.

А она в выходные послушает, как читает роман народный артист Пелепенченко.

Убийство становится романом

Пелепенченко Ксении послушать не удалось.

Посмотрев вослед Инессиной «Ладе-Надежде», ведомой Трешневым и его увозившей, она поспешила в метро и уехала в Реутово – к дочке и родителям. В субботу всласть выспалась – и уже до понедельника не пилила опилки, а вообще постаралась забыть обо всем, чего никогда бы в ее жизни не было, кабы Трешнев не болтался туда-сюда по фуршетам.

Но он болтался.

И когда в понедельник у Ксении знакомо заиграл телефон (она, не мудрствуя, поставила на номер академика-метр д’отеля brindisi из «Травиаты»), вопрос звонившему был наготове:

– На каком фуршете встречаемся?

– Ух ты! Вошла, значит, во вкус и политику Академии фуршетов и лично ее президента, направленную на круглосуточное фуршетирование, понимаешь правильно! А новости есть?

– Я думала, у тебя новости.

– Это не мой, а твой брат занимается расследованием, получается, уже тройного убийства. Мог бы, кстати, собрать нас – провести летучку. Вернее, мы его сами можем пригласить – сегодня в два часа дня фуршет у дяди Пети.

– Что за дядя Петя? Не раз тобою всуе помянут.

– Не всуе! Дядя Петя – это премия «Эволюция»!

И Ксения получила еще один урок фуршетознания.

Культурно-просветительская премия «Эволюция» появилась всего несколько лет назад, но за это время стала одной из самых заметных. Не только из-за денежности: по миллиону рублей каждому победителю, а таковых было четверо, плюс трое удостаивавшихся почетного знака «Искра божья» в сопровождении символического конверта с чеком на отнюдь не на символическую сумму.

Среди прессы, членов Академии фуршетов и, понятно, халявщиков «Эволюция» почиталась более других именно за фуршетный размах. Все этапы премиального процесса здесь, включая публичные заседания жюри, сопровождались щедрейшими и длиннейшими фуршетами, проводимыми в заметных московских местах поглощения питья и еды.

На этот раз причиной или поводом для фуршета, кому как нравится, стало объявление длинного списка «Эволюции» в известном кафе «Лит-Fak», недалеко от Литературного института.

Единственным требованием Трешнева было прийти без каких-либо опозданий. Дело в том, пояснил академик-метр д’отель, что учредитель премии, профессор Петр Павлович Веснин, долгое время трудился над проблемами прикладной метрологии в разработке единой теории поля, то есть в оборонке. А занявшись бизнесом и даже окончательно перейдя в сферу благотворительности, сохранил любовь к точности и начинал все заседания именно в то время, на которое их назначал. В этом его не могла сломить даже упорная московская традиция участников на такие мероприятия опаздывать.

Дядя Петя, как с сыновне-дочерней любовью называли его в фуршетно-журналистской среде, боролся с этим разгильдяйством очень просто: все мероприятия начинались предфуршетом.

Вот и сегодня Трешнев и Ксения вошли в банкетный зал «Лит-Fak’а» без одной минуты четырнадцать часов, а ровно через минуту официанты подали на столы горячие закуски – закуски холодные и напитки, пока безалкогольные, были уже в наличии, а прибывшие прилежно, как малыши в детском саду, сидели за столиками в ожидании. Кроме Караванова и Ласова, здесь было немало уже знакомых Ксении членов Академии фуршетов. Молодежная секция, особенно сплотившаяся после гибели Элеоноры, занимала большой стол, ближайший к сервировочным. Среди них Ксения углядела и бородача Вершунова. Посмотрела на Трешнева. Тот на сей счет не высказался, а повлек их всех – Ласова, Караванова и Ксению – к укромному и уютному столику в углу зала.

– Сегодня мне надо быть осторожным, – то ли с озабоченностью, то ли с важностью проговорил он, аккуратно, вне своего обыкновения, опускаясь на стул. – Я с холтером.

– С чем? – не поняла Ксения.

– С холтером. Портативный аппарат. Снимает с меня суточную ЭКГ.

– Тебе-то зачем?

– Врачи велели. Что-то их насторожило в работе моего большого, доброго сердца.

– Ты сердечник?

– Хотелось бы оставаться только сердцеедом, однако кардиологи переквалифицировали… Представляешь, у нас, оказывается, по-прежнему есть бесплатная медицина. Конечно, пришлось подождать в очереди, но прицепили эту коробчонку бесплатно. Правда, взяли расписку о возмещении ее стоимости в случае утраты или порчи.

– Может, тебе надо было посидеть дома?

– Ага! И пропустить дяди-Петин фуршет! Наоборот, даже интересно, каким сердцебиением отзовется мое сердце на эти валованы с форелевой и кижучьей икрой, на эти рулетики хамона с неаполитанским черносливом и тянь-шаньским миндалем…

Пока прибывшие утоляли голод, естественный в обеденное время, на большом экране крутился ролик, посвященный премии «Эволюция». Ксения узнала, что у оной четыре номинации: «Пламенный эволюционер», «Про-Эволюция» (синоним – контрреволюция, вручавшаяся за труды, обосновывающие тупиковость и пагубу любого революционизма), «Культурная эволюция» и специальная номинация «Дарвинист от Бога». Последнюю номинацию, как пояснил Трешнев, придумал сам дядя Петя, разумеется здесь присутствовавший, высоченный мужик в возрасте, со староверческой бородой, но в джинсовом костюме и хромовых сапогах, в которые были заправлены джинсы.

О дарвинизме он сам рассказал в одном из интервью. Однажды дяде Пете попалась на глаза работа Игоря Клеха о Чарлзе Дарвине. Прочитав историю без пяти минут священника, обернувшегося лучшим другом атеистов, дядя Петя сделался страстным дарвинистом. Он рассматривал автора труда «Происхождение человека и половой отбор» как мыслителя, сумевшего примирить строгое научное знание с инстинктивным богоискательством, свойственным большинству людей и ему самому.

«Я молю Всевышнего, – сказал дядя Петя, выступая на фуршете по поводу объявления новой номинации, – чтобы в обозримое время среди невнятицы множества книг об эволюции появилась такая, которая бы раскрыла эволюционный процесс так же убедительно, как в физико-математических науках единая теория поля раскроет единство материи при всем многообразии ее форм».

– Но поскольку ни о единой теории поля, ни о сколько-нибудь внятной теории эволюции жизни на Земле пока что ничего не слышно, – заключил пояснения к премии Трешнев, – постольку лауреатов в этой номинации будет еще много, и остается только пожелать крепкого здоровья ее спонсору, Петру Павловичу Веснину.

– Вот оно что! – восхитилась Ксения, поглощая нежнейшие блинчики с красно– и белорыбными, мясными и овощными начинками. – Поначалу мне показалось, что у Петра Павловича борода как у старообрядцев, а теперь вижу, что она на дарвиновскую похожа.

– И на бороду Фридриха Энгельса тоже, – добавил Караванов. – Читали «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека»? Также любимая книжка дяди Пети.

– Воля привирает, – твердо заявил справедливый Ласов. – В лице профессора Веснина мы видим выразительный пример нередкого сейчас компромиссного деизма на основе стихийного неокреационизма, порождаемого как реакция на диффузию ригидной толерантности в сферу научных коннотаций.

Выдав это единым духом, президент пригубил грушевого сока и посмотрел на собеседников, ожидая вопросов.

Но и так все было понятно, что подтверждалось наличием у премии «Эволюция» особой награды – почетного нагрудного знака «Искра божья». Его как раз крупно показывали в ролике «Эволюции». Это нечто, похожее одновременно и на золотистую шестеренку, и на солнечный диск с вылетающими из него лучами, как пояснил Трешнев, было стилизацией под известную модель вечного двигателя.

– Обрати внимание, слово божьядано не с заглавной буквы. Так дядя Петя усмиряет свое богоискательство. Иногда называет себя православным атеистом, но все воспринимают это как шутки мецената. Человек он щедрый, и это ты сейчас чувствуешь на собственном желудке. Я, например, уже переел, а это ведь всего предфуршет.

– Да, человек он широкий! – с уважением проговорил Воля. – Не щедрый, а щедрейший. Порой мне думается, что дядя Петя намеренно так обильно финансирует этих эволюционистов. Вот, мол, ни в чем себе не отказывайте, только работайте. И докажите наконец с вашей этой самой научной точки зрения полное торжество эволюции, это превосходство креветки над эмбрионом…

– Может, и так, – протянул Трешнев. – Но знаешь любимый анекдот дяди Пети?

Воля кивнул:

– На прошлом фуршете он его вице-президенту РАН под микрофон рассказывал.

– Я не знаю, – сказала Ксения.

– Полезный анекдот. К Богу в его покои входит апостол Петр, стоящий, как известно, у райских врат.

«Господи, там атеисты пришли. К Тебе просятся».

Господь поднимает голову от своих трудов:

«Скажи им, что меня нет».

Ксения посмотрела на Трешнева.

Тот был как-то почти торжественно серьезен. Она хотела спросить его о том, как сочетается в нем раздолбайство с метафизикой, но тут хозяин фуршета и поклонник точности решил, что собравшиеся уже готовы выслушать членов жюри премии.

Процедура объявления длинного списка началась. Так как Ксения, что называется, с ходу врезалась в премиальный процесс «Эволюции», ей не все удавалось воспринимать на слух. Затем официанты споро занялись приготовлением основного фуршета, хотя Ксения понимала, что после предфуршета она сегодня вообще есть не будет. Но теперь они ждали появления Бориса, и уйти она не могла.

Академики с уже не удивлявшей ее виртуозностью и с дружеской помощью Гаврилы Бадова и Егора Травина (Трешнев со своим холтером пребывал в непривычном покое) щедро обновили ассортимент их столика.

Егор, как один из непосредственных свидетелей обнаружения тела Горчаковского, дал показания еще роковой ночью. Им он рассказал тоже – рассказывая, словно освобождался от виденного, – как поднялся в туалет, просто помыть руки, так как случайно вляпался пальцами в ткемалевый соус. Когда мыл, в туалет вошли еще трое: официант и двое незнакомых ему молодых людей, один из которых прошел к кабинкам. Он-то и увидел, что из-под двери торчит нога. Присвистнул, позвал их. Толкнули дверь – он, Егор, и толкнул, все остальные сробели, а он, по своим прикидкам, постарше всех, решился.

– Видим, неподвижно полулежит между унитазом и стенкой Горчаковский, голова набок, а из шеи торчит загнанная по рукоять фуршетная шпажка. «Удар в сонную артерию», – сказал кто-то из незнакомых парней. «Наповал», – сказал другой.

– Кровищи небось было!.. – при этой своей реплике президент Академии фуршетов смотрел на мясное ассорти, собственноручно им созданное на тарелке.

Трешнев заерзал на своем месте: наверное, представял, как реагирует холтер на эти подробности.

– Как раз нет, – возразил Егор. – Совсем немного, хотя, сами понимаете, мы не вглядывались. Я вслед за официантом тоже побежал звать охрану, а они тут как тут. Задержали и меня, и парней, и еще одного, как раз в туалет вошедшего.

– И кто эти парни оказались? – спросил Караванов.

– Осветители из телевизионной группы, стопроцентное алиби, как и у меня. Хотя нет, у меня не совсем. Ведь когда эта тройка вошла, я руки мыл. Так что и отпечатки пальцев у меня сняли, и про то, как я в соус на тарелке Гаврилы влез, письменные показания давал… И ребята мое алиби подтверждали.

Так как официальная часть собрания была завершена, включили большой плазменный телевизор, висевший над залом. Шли новости, и блок событий культуры открылся сообщением об объявлении длинного списка премии «Эволюция».

Дядя Петя, уже полчаса спокойно склоненный над чашечкой эспрессо, улыбался в бороду, довольный такой расторопностью журналистов. Ксения неожиданно увидела, что она тоже попала в хронику фуршетно-премиальной истории: репортеры показали не только членов президиума Академии фуршетов, но и ее с надкусываемым блинчиком на вилке.

Затем в кадре появилось знакомое всем россиянам лицо Дениса Димитрова с какой-то газетой в руках.

Димитров с деловитой обстоятельностью, переходящей в обстоятельную деловитость, рассказал о том, что решил обновить традицию, которую во времена Николая Первого в России насаждали реакционные журналисты Булгарин и Греч. Как и они, он взялся за нравоописательный роман-фельетон, который с грядущего вторника, то есть с завтрашнего дня, начинает печататься с продолжением в номерах «New-газеты». Но, в отличие от охранительных сочинений, его новый роман «Смерть на фуршете» будет иметь ясно выраженные социально-критические черты, основанные на традициях антисамодержавной сатиры Салтыкова-Щедрина. С усталой монотонностью капли, падающей из неисправного крана, Димитров попинал напоследок верховную власть и сгинул с экрана, но лишь для того, чтобы возникнуть на другом канале, в своем авторском цикле для пенсионеров, и поведать слушателям-зрителям об антисталинском подтексте в либретто советских опер.

Обед с Инессой

Борис, в легких джинсах и майке, ничего официального, появился точь-в-точь в ту минуту, когда, после прослушанного о свершающихся творческих планах Димитрова, академики Трешнев, Караванов и Ласов ошарашенно смотрели друг на дружку.

– Что опять стряслось? – Борис, поцеловавшись с Ксенией, переводил взгляд с академиков на нее и вновь на академиков.

– Димитров начинает публиковать роман «Смерть на фуршете», – пробормотал первым пришедший в себя Караванов.

– А, это… – махнул рукой Борис. – Его с утра показывают. Я уже послал к нему своего помощника с повесткой. Интересно будет узнать, как это сочинение связано с убийствами.

– Но про отравление Позвонка он не знает, – не без горделивости произнес президент.

– Да. – Борис сел за стол. – Чем кормят фуршетчиков сегодня?

– Стерляди, во всяком случае, ни в каком виде нет, – заметила Ксения. – Но зато остальное!.. Приятного аппетита!

Борис взялся за приборы:

– Со смертью этого… Позвонка много интересного. Он действительно отравился стерлядью, принесенной им с фуршета. Но почему она оказалась отравленной? Причем особым ядом…

– Каким? – спросил президент.

– А вам это надо? – Борис удивленно посмотрел на Алексея Максимилиановича. – Лишняя информация обременительна. Поэтому коротко. Рабочая информация. Яд очень специфического происхождения и не менее специфического действия. Профессионального действия. Пока что мы точно знаем, что Владимир Феофилов, или, как вы его называете, Позвонок, ушел до фуршета.

– Прихватив стерлядь! – уверенно заявил президент. – Мне же сказал Амазасп Гивиевич.

– Она что, валялась на пути его следования? – Борис, въевшийся в яства, предложенные дядей Петей, произнес это невнятно, – рот набит – но с твердостью следователя, знающего, зачем он задает вопрос.

– Очень просто, – не смутился президент. – Порой даже мы не можем уйти с мероприятия безвозмездно. А для халявщика это вообще дело славы, доблести и геройства. Халявской доблести и геройства. Как я понял из рассказа Амазаспа, Позвонок воспользовался тем, что официанты зазевались, и утащил стерлядь. Со столов-то в зале не потащишь: там и людей много, и все блюда до начала прикрыты… А Позвонок – высокий профессионал, нашел слабое звено. Только на этот раз не повезло…

– Ребята, – воскликнула Ксения, обращаясь к Трешневу и Караванову, – а помните, перед тем как на сцену должны были вывезти стерлядь, Димитров ушел за кулисы?.. Потом произошла заминка… И вернулся он на сцену с бокалом вина, когда стерлядь уже вывезли…

– Замечательно! – воскликнул Трешнев. – Денис-то при чем? Если он еще и в криминале участвовать успевает…

– Что вы! – удивился Борис. – Ксения совершенно права: он мог видеть что-то важное за кулисами…

– Верно! – кивнула Ксения. – Димитрова довольно долго не было, вернулся он с вином, то есть где-то раздобыл его…

– У них могло быть накрыто за кулисами, – заметил президент. – Для своих.

– А мне еще интересно, – сказал Трешнев, – не Позвонок ли это и конверты с именем лауреата им перетасовал?

– Или Димитров? – предположил Воля.

– Нет, Димитров вошел за кулисы позднее. – Ксения точно помнила это.

– Позвоню-ка я Димитрову. – Борис достал телефон.

Как ни странно, номер великого литературного труженика оказался свободен.

Борис представился и попросил немедленной встречи, после чего довольно долго молчал, слушая, потом произнес:

– Вам нужна официальная повестка?

Долгое молчание внимательно слушающего человека.

– У нас есть право в необходимых случаях оперативно получать показания свидетелей… Даже свидетелей.

Долгое молчание.

– У меня создалось впечатление, что вы из простого обсуждения некоторых обстоятельств убийства хотите сделать какой-то площадной спектакль.

Вновь Борис погрузился в слушание.

– Коротко: по телефону это я с вами обсуждать не могу, но готов немедленно выехать туда, куда укажете. Записываю адрес…

На этот раз Димитров был намного лаконичнее: уложился в минуту с немногим, после чего Борис взялся за ручку.

– Все. Через два часа ждите.

Спрятал телефон.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Трешнев. – Прослушали полный текст Всеобщей декларации прав человека?

– А также Билль о правах, историю тоталитаризма в России – краткий курс – и много другого интересного. Проблема не в этом. Поначалу Димитров решил, что я звоню по поводу каких-то его общественных дел. Как видно, думает, что только они на островке, все в белом, а мы вокруг – бараны и шариковы.

– Так вы себя поставили, – проговорил себе как бы под нос, но отчетливо Трешнев.

Борис посмотрел на Андрея исподлобья, но взял себя в руки:

– Мы не ангелы, но в данном конкретном случае я перед Денисом Денисовичем чист и непорочен. В конце концов он это понял и согласился встретиться со мною после записи передачи «Денисийство». Разогрею его самолюбие расспросами о романе «Смерть на фуршете»… Вы ведь, литераторы, на лесть покупаетесь куда быстрее, чем женщина на комплименты. Прости, Ксения… Так что скоро я вас покину. Подкреплюсь еще немного перед, так сказать, мужским разговором и…

В этот момент перед их столиком как из-под земли выросла, под самый потолок, Инесса.

Сегодня она была в дымчатых очках в модной оправе, в очень открытой блузке и в юбке хорошо выше колена.

Инесса поздоровалась со всеми, а на Трешнева, оставшегося при ее появлении сидящим, посмотрела вопросительно.

– Я с холтером, – кратко сообщил он, но Инесса поняла.

– Поставили?! Бедненький! Покажи!

Трешнев радостно расстегнул рубашку, предъявив обществу свою широкую грудь, заклеенную датчиками с проводами.

– И волосы сбрил! – с горечью проговорила Инесса.

– Потребовали, – так же сокрушенно отозвался обследуемый, но с жаром успокоил страдалицу: – Отрастут как на собаке!

Затем он опалил подругу, или кто там она ему была, своим лазерным взглядом и наконец взаимно представил ее и Бориса. Тот вскочил и чуть ли не раскланялся, а Инесса подняла очки наверх, в надлобье, бросила свою огромную сумку на свободный стул и объявила, что пойдет вымыть руки.

– Она что, тоже из ваших? – спросил Борька с однозначной мужской интонацией.

– Из наших, – как можно безразличнее сказала Ксения. – Инесса. Учительница. Неплохо выглядит, да? Хотя старше меня на несколько лет.

Но, как видно, возрастом Инессы младшего братца было не пронять.

– Надо же! Учительница… Но на горчаковском убийстве ее не было…

– Из школы не вылезает, – с досадой сказал Трешнев.

– Кстати, Боря, пока ты не ушел… – Ксения попыталась вернуть брата к исполнению служебных обязанностей. – Надо же поговорить и с той халявщицей, которая бегает с микрофоном, с Кларой Коралловой. Вдруг она записала что-то интересное…

– На контроле, – кивнул Борис. – Вы всё с шуточками своими, а ее, как мы установили, зовут совсем по-другому… – Задумался, но не вспомнил. – Завтра с утра встречаемся. Пригласил ее в «Мультмедиа», она была счастлива. Надеюсь, мадама не столь многословна, как Димитров, зато более конкретна.

– Дионисия никто не переговорит, – с печальным уважением произнес президент.

Вернулась Инесса.

– Сейчас немного перекушу, – пообещала странная учительница, – и расскажу вам, что я у Горчаковского вычитала.

Вдруг в зал влетел Гаврила Бадов.

Он был явно возбужден.

– Господа, там, в баре, радио включено, радиостанция «Долгое эхо»… Только что выступил Денис Димитров и в блиц-интервью сообщил, что его повесткой вызвали к следователю по поводу убийства Горчаковского. Хотя свое видение происшедшего, как объяснил Денис, он изложил в романе «Смерть на фуршете», первая глава которого завтра поступит к читателям «New-газеты».

Надо признать, это сообщение ошарашило Бориса куда больше, чем появление Инессы.

Прежде пивший только сок, он схватил трешневскую стопку, наполненную водкой, и одним махом вылил ее в себя.

– Ну вы… писа-атели… – произнес он вместо традиционного выдоха. – Писатели! Ведь когда я с ним говорил, мой помощник еще повестку ему не доставил. Получается, он, зная, что вскоре просто встретится со мной, получил повестку – и бросился к микрофону!

Борис вновь стал звонить по мобиле.

– Ну да, – пояснил Бадов. – Это же очень просто! Сегодня его очередь вести на «Долгом эхе» передачу «Жить в пробке!», так что он просто перешел в студию новостей и сообщил городу и миру…

Борис дозвонился. Ксения поняла, что это разговор с помощником.

Он был недолгим.

– Когда мой медлительный коллега – у Димитрова бы поучился, как надо работать! – вручил Денису Денисовичу повестку, тот заявил, что нужда в ней отпала, ибо вот-вот увидится со мной. А когда наш потребовал все же за повестку, как положено, расписаться, стал кричать, что мы забюрократизировались и скоро потонем в бумагах при катастрофически растущей преступности. Вот, мол, стали убивать уже на фуршетах! А власть даже не чешется.

– И тут же вышел в эфир, – подвел итог Караванов.

– И тут же вышел в эфир, – эхом повторил Борис.

Инесса отодвинула от себя тарелку, опустошенную до первоначального беломраморного сверкания, и Ксения вспомнила, что рассказывал Трешнев.

Академия фуршетов зарождалась в далекие, еще не богатые разносолами и попросту продуктами девяностые годы. Когда пошли первые волны литературных застолий, они, три академика-основателя, даже учредили особые, свои ведомственные награды: медали «За взятие жульена» и «За освобождение шампура». Но после того как Ласов быстро и заслуженно стал полным – двенадцатикратным – кавалером обеих наград, титулование ими прекратилось явочным порядком. Хотя, пожалуй, для Инессы за ее скорость поглощения богатейшего ассортимента закусок и блюд следовало бы учредить еще одну медаль: «За фуршетную доблесть».

– Пока достаточно, – сказала Инесса. – Передохнём перед фруктами.

Она достала из своей необъятной сумки роман Горчаковского, несколько распухший от въедливого чтения и торчащих из тома закладок. «Истинная учительница!» – усмехнулась Ксения, профессионально оценивая количество разноцветных стикеров.

– Как справедливо отметил профессор Владимир Новиков, многие современные писатели пребывают в оковах эгоцентризма, что выражается в создании произведений, которые практически не поддаются прочтению. Их относят к так называемой элитарной прозе, они отмечаются различными премиями, но в круг чтения большинства читателей практически никогда не попадают…

Инесса говорила довольно долго. И, надо признать, это был не застольный разговор о повсеместно пиарящемся романе, а въедливый филологический анализ «Радужной стерляди» на фоне современной литературы. Почти со всеми выкладками этого анализа Ксения вынуждена была согласиться. Хотя речь Инессы, на ее взгляд, была тяжеловата даже для протокольщика-следователя, перенасыщена терминами, в главном она была права.

Инесса упирала на то, что писатели пишут для своей литературной тусовки. Для них по барабану, читают их или нет, важно засветиться. Критики, не сговариваясь, пришли к выводу, что затрудненное восприятие якобы многомудрого текста, – на слове «якобы» лекторша сделала безжалостное ударение, – в основе которого иллюстрация общих мест посредством хаотического нагромождения переживаний автора до полной невозможности сквозь них продраться, стало знаком якобы – еще одно ударение – настоящей литературы. Увлекательный сюжет – побоку, авторы почти никогда не заботятся о динамичной композиции, им наплевать на речь персонажей, все могут говорить одним и тем же языком, представляющим тяжелую смесь жаргона, канцелярита, советизмов и вычурных банальностей…

Ксения отметила, что не только Трешнев, но и Борис слушают Инессу с таким вниманием, будто она устроила им вечер классического романса.

– Однако, – скромно заметила Инесса, – ничего особенно нового в том, что я сказала, нет. Критика об этом говорит давно, просто не очень громко. А количество таких сочинений растет, давно превысив кулуарно допустимые нормы. Могу сказать, что это уже не устраивает наших полиграфических монстров, которым надо не просто гнать тиражи, но – продавать их. Издатели наконец поняли, что, кроме производства масскульта, всяких разных донцовых-марининых-шиловых, они должны выпускать такие книги, на которые бы раскошелились читатели более взыскательные – и более прижимистые. Для таких когда-то раскрутили проект «Акунин» – но и он уже выработанная штольня. Нужны новые идеи… И вот они решили слить в один флакон эту, кхе, « новую русскую классику» со старой доброй беллетристикой.

Инесса отхлебнула из стакана грейпфрутового сока.

– Я читала первые романы Горчаковского… Ну, можно сказать, долго держала в руках. И «Варакушка», и «Знак Митридата» как раз такие вот, дюже интеллектуальные. Чтобы разобраться в их сюжетах, нужно взять лист бумаги побольше и долго все, что написано, туда переносить. И то не уверена, что полностью разберешься. Начальный сюжет Горчаковский может оборвать и схватиться за другой, потом завязать третий… Невероятной длины монологи сменяются какими-то историями, будто вытащенными из путеводителей и журналов для любителей гламурной старины… Скорее рано, чем поздно, у него обязательно появляется какой-нибудь писатель – так во всех трех романах. В «Варакушке», правда, писательница…

– У нас в Литинституте еще в советское время романы о писателях, которые половина студентов начинала кропать уже на втором-третьем курсе, называли хроническим последствием упражнений в литературном онанизме, – вставил холтероносец, после чего с видимым удовольствием влил в себя очередную стопку.

– В конце концов начинаешь понимать, – продолжила аналитический доклад Инесса, – что сюжет автору и в «Варакушке», и в «Митридате» в общем не нужен. Довольно простенькие воспоминания о детстве семидесятых – восьмидесятых годов (совпадает со временем жизни Горчаковского, который ведь и до сорока не дожил) начинают чередоваться почему-то с юридическими, орнитологическими и даже геологическими текстами разного рода, стихотворными и драматургическими цитатами, а то и целыми непрозаическими сочинениями. В «Знаке Митридата» герой вдруг начинает рассуждать о России как стране аборигенной культуры, а об Америке, то есть о Штатах, как о месте, куда стекаются авантюристы всего мира и тем создают этому государству, а значит, и стране особый драйв, которого России ни при какой власти никогда не достичь… Потом про это словно забывает и пускается в рассуждения о богатствах славянской речи… Словом, то нечто ни о чем, то все обо всем. Критика, конечно, нашла уже романам Горчаковского свое место, называет их тотальными. Кто-то даже сравнил «Варакушку» с «Евгением Онегиным»: у Пушкина, мол, роман строится как диалог литературных стилей, и у Горчаковского главное не персонажи, а соединение стилей.

– С Джойсом Горчаковского тоже сравнивали, – заметил президент.

– А кого, Леша, не сравнивали с Джойсом? – иронически парировал Караванов.

– Меня! – нагло сказал Трешнев. – Зато один мой еще студенческий рассказ сравнили с Кафкой.

– Банальщина, Андрюша, – не унимался Караванов. – Джойс, Кафка, Пруст – это такие же детские болезни молодых писак, как скарлатина, корь, коклюш.

– А Фолкнер?! – увлекся Трешнев, совсем открывая забрало.

– Свинка, но…

Однако Борис не дал отклониться в сторону от рассказа Инессы:

– Братцы! Мне уходить надо! Инесса, чем «Радужная стерлядь» отличается от первых двух романов?

– Тем, что она издана в «Бестере».

– Молодец! – с чувством воскликнул Трешнев. – Если коротко: они там никогда не питались высокими материями. Напечатали – продали. Не продается – на фиг! Извини, Инесса…

– Ты прав, Андрей. В романе есть сюжет, композиционно он воспринимается легко, но все же претензия на интеллектуалку сохранена. Опять текст разнороден, принципиально разнороден. Порой складывается впечатление, что Горчаковский не самостоятельно стилями играет, а просто стаскивает куски из каких-то разных книг. Особенно заметно это в крымских эпизодах, которые проходят через всю книгу…

– Вот как! – заинтересовался президент. – Значит, он там и о Крыме пишет? Надо посмотреть.

– Ле-еша! – возмутилась Инесса. – Вы что же, ребята, на меня все свалили, а сами вообще «Стерлядь» не открывали?! Я все выходные на Горчаковского убила, а вы!.. Андрей, ты тоже не читал?!