Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

В поисках истины – под облаками

Теперь их понесло на выпить-закусить аж в Питер. Правда, дорога в один конец – тоже халява, но ведь и обратно надо будет выбираться, раздраженно думала Ксения, в полудреме трясясь в вагоне послеполуночного метро к далекому «Выхино» – месту сбора улетающих в Питер. – Правда, Трешнев незамедлительно придумал уважительную причину для этой авантюры – поиск «Кизилового утеса», – но это детские отговорки… Даже у нее мотив поездки куда весомее – провести рядом с Трешневым хотя бы несколько часов. Или минут. Как придется. Ведь Инесса снова в обойме.

Фуршет как место любовного свидания. Или – любовный треугольник на фуршете. Чем не сюжет? И на виду, и рядом. А главное – никому и в голову не приходит. Во многом потому, что этот роман-романчик то ли есть, то ли какой-то вальс-фантазия…

В такой же полудреме, собравшись и погрузившись в служебный автобус, доехали до какого-то аэродрома. Капитан Трешнев все устроил четко, и вот они уже в самолете.

Штатные пассажиры-священнослужители разместились в носовой части, то есть в бизнес-классе, а фуршетчики заняли кресла ближе к хвосту.

Инесса, надев на глаза шоры и вставив беруши, воспользовалась простором, разлеглась на свободном ряду кресел.

Ее примеру последовал разоблачитель халявщиков Гриша Бурцевич. Своим натренированным чутьем почувствовав перспективу получения новых впечатлений для своей миссии, он встретился им по дороге на аэродром, а уже на КПП, предъявив кучу серьезных журналистских удостоверений, был допущен в самолет.

Теперь Гриша чутко спал поблизости от их компании, время от времени громко бормоча: «Будите меня при заходе на посадку!»

А Ксении не спалось.

Она уселась между Трешневым и президентом, разрушив их однополое содружество с Каравановым, который устроился на кресле через проход. Президиум Академии фуршетов принялся было обсуждать вопрос, накормят ли их на этом служебном рейсе, но Ксении надоело слушать гастрономические дебаты.

– Есть ли предел вашей фуршетной активности?! Сколько можно бегать по чужим фуршетам! Каждому из вас давно пора написать что-нибудь дельное, отправить рукопись куда следует и заслужить собственный фуршет! – начала она, может быть, с излишней горячностью.

Тем более что ни до президента, ни до Воли ей не было никакого дела, несмотря на их фуршетно-дружеские отношения. На пьедестале почета она хотела видеть только одного из них – Андрея Трешнева.

Но как раз Трешнев ей и отвесил.

– Что за бунт на воздушном судне?! – с искренним недоумением воскликнул он. – Ты до сих пор не поняла, что наше литературное сообщество делится на тех, кому дают премии, и тех, кого подпускают только к фуршетам по их поводу?

– Но ведь премий много…

– Много. Возможно, если целенаправленно подсуетиться, что-то и отломится. Но поскольку я пока что не наследил в литературе, постольку нет никакого расчета сворачивать на этот путь сейчас. Ты все-таки не очень-то заносись, а лучше скажи: Борис тебе не звонил? Не дают мне покоя обстоятельства этих убийств. Ладно бы внутрилитературные разборки, Моцарт и Сальери двадцать один… Но нет. Дело серьезное.

– Кстати, коллеги, – оживился Караванов. – Поделитесь новостями – что у вас, то есть у нас в Москве происходит? А то я в этой Литве что-то заскучал…

Действительно, как и говорил, Воля на несколько дней уезжал в командировку в Каунас и Шяуляй.

– А тебе что же, нам рассказать нечего? – сварливо проговорил президент. – Как там фуршеты? Я последний раз был в Тракае два года назад…

– В Тракае фуршеты бывают хорошие, – проговорил Воля с такой интонацией, что они все вновь подумали о завтраке под облаками. – У меня времени было совсем мало… Чего вам и себе аппетит будоражить…

В этот момент дверь в их салон открылась и появился улыбающийся парень в авиационном комбинезоне, с подносом в руках.

Через несколько мгновений каждый из них держал в руках пластиковую коробку со стандартным, но вполне пристойным воздушным завтраком.

– Этим двоим, – распорядился Трешнев, махнув в сторону кресел, где временно покоились Инесса и Бурцевич, – тоже положите. Сон обострит их аппетит.

Парень кивнул:

– Пить что будете?

– Как что?!

– Извините, но у нас на борту только кагор…

– Кагор. Это понятно. А раньше был только спирт. Новые веяния. Ксения, ты что будешь пить?

– Чай, если можно. Как обычно.

Президент и академик-учреводитель пожелали кофе.

– А мне кагор, – распорядился Трешнев. – С добавкой.

Парень ушел и вскоре вернулся, доставив заказанное.

И только Трешневу водрузил на столик перед ним большой фаянсовый бокал с улыбающейся физиономией Петрушки, всем знакомой по журналу «Веселые картинки». На темной чайной поверхности плавал кружок лимона.

– Was ist? – воскликнул Трешнев.

– Распоряжение командира корабля, – бесстрастно произнес парень в комбинезоне. – Капитан Трешнев пояснил: «У Андрея Филипповича час волка наступает после восемнадцати часов. Отнесите ему чай. С лимоном». Ведь это вы, Андрей Филиппович?

Трешнев вдруг разулыбался:

– Я Андрей Филиппович, я. Спасибо! Передайте ему привет… Ну, каков… – обратился он к Ксении, когда парень скрылся за дверью. – Заботится об отце, помнит его повадки… Еще и воспитывает. Чай в том бокале прислал, который мы ему с женой в детстве купили. Там целый сервизик был… только бокал остался… И надо же, летает с ним…

После завтрака все развеселились. Сон отступил окончательно, и Трешнев, рассказав Караванову о том, что они узнали на «Щедринке», стал подначивать членов президиума Академии фуршетов, обвиняя их в бездеятельности, в том, что они не помогают следствию.

– Скажи честно, Алексей Максимилианович, что ты сделал для розыска «Кизилового утеса»?

Президент резонно напомнил, что у самих сыскарей чехарда со следователями, и предложил не проявлять излишней инициативы без официальных запросов.

Но здесь заинтересовался Караванов, который до этого не знал об истории с «Кизиловым утесом», а теперь оживился.

– Это что-то очень мне напоминает!

– Что тебе напоминает? – удивился Трешнев.

– Ну, то, что в «Радужной стерляди» оказались куски этого романа. Интересно бы посмотреть…

– Что посмотреть, Воля? «Кизиловый утес»? Вот найдем его – и посмотришь!

– Да нет же! С «Утесом» я, кажется, более или менее понимаю. «Стерлядь» эту посмотреть!

– А ты что же, не читал?! – поразился Трешнев не менее, чем Инесса несколько дней тому назад. – Хорошенькое дельце! Нам же Инесса еще когда сказала о вкраплениях этих…

– Ты какой-то странный, Андрюша, – удивился Воля. – Что, мне больше делать нечего, как читать «Стерлядь»? Мне что, заказывали ее читать? Давали на экспертное заключение?

Трешнев заметно растерялся, но Ксения, которая, сама не зная почему, таскала с собой том премированного романа, сунула его Караванову:

– Я тебе даю на заключение! О гонораре договоримся. Смотри!

Воля послушно стал листать книгу, вглядываясь в страницы, а Трешнев все не мог успокоиться:

– Как же так?! Ведь вроде взялись всем миром… Столько трупов вокруг одной книжки – не шутка!

– По пьянке погибает куда больше, – проговорил президент, сидевший с дорожными шорами на глазах (откуда они их только раздобыли). – И вообще беспричинно.

– Ну, братцы! – Казалось, Трешнев вот-вот лишится речи. – А хотя бы простой интерес?!

– Интерес не должен представлять угрозу здоровью, – наставительно произнес Воля. – И кстати, даже не читая сочинение Горчаковского, а только заглянув в него, могу кое-что сказать об этой «Кизиловой скале»… или утесе, как вы говорите.

По словам Воли выходило, что история с переводом турецкого романа, о котором рассказал Адриан, имела замысловатое продолжение. Воля был главным редактором в «Парнасе», а Камельковский как раз выпутывался из одной своей курортной истории. Оказавшись без жены на Родосе, он было удачно запрыгнул на одну знойную россиянку, которая, однако, оказалась искусной авантюристкой и по возвращении в Москву стала успешно шантажировать Авессаломыча. Одно время Пантелеич, знаменитый юрисконсульт «Парнаса», едва ли не ночевал в судах, пытаясь укротить непримиримую возлюбленную своего начальника. Центнерный Камельковский потерял едва ли не пуд от финансовых переживаний, но когда Пантелеич все же сумел переломить дело, в обеспечение материальных потерь немедленно придумал серию романов «Русские курортницы» – о пляжных похождениях российских женщин…

– Помню! – оживился Трешнев. – «Ребро Адама, бедро Евы», «Загорелые лодыжки», «Зона бикини»…

– Неужели все прочел? – не без иронии спросил Воля. – Мог бы еще наслаждаться, но проект свернули после выхода романа «Вид сзади». Какой-то депутат… кажется, из фракции ЛДПР… усмотрел в нем какие-то неподобающие намеки… Между прочим, возможно, намеки и так далее были. Ведь тексты шили из всего, что попадалось под руку. Например, Камельковский потребовал от своего любимого литературного негра, который писал от его имени, встроить эту самую родосскую историю, вплоть до судебных документов, в роман «Пот измены»…

Трешнев присвистнул:

– Это я не читал, точно. И даже не видел.

– Четыре тиража ушло сразу со складов за Урал и на Дальний Восток, а сколько Авессаломыч напечатал левака, знает только он. Но я о другом романе. Его принес нам Валя Задорожнев…

– Но при чем здесь «Кизиловый утес»?!

– Дело в том, что эти «Русские курортницы» шли у нас под единой фамилией вымышленного автора… некой супружеской пары… Авессаломыч придумал… Как их там…

– Татьяна и Руслан Байдаровы, – подсказал президент, недвижный под своими шорами.

– Леша! Титан! Неужели тоже читал?

– Встраивал в масскультовый контекст… а что Задорожнев?

– Прослышал про серию. Ну, это нетрудно, ведь Валя не только факты, но и склоки со всех столов собирает… Принес роман. Очень похожий на тот перевод, о котором вы говорите. Читаем. Даже интересно. У всех заграница: Египет, Тунис, Адриатика – а здесь Крым. Правда, эротики там было маловато – но Валя пообещал прибавить. Камельковский ему гонорар выплатил, причем даже чуть выше остальных, поскольку редактором на книге была Марина Сухорядова, по некоторому стечению обстоятельств некогда бывшая подружкой, а то и супругой нашего Вали.

– Что-то я тебя, Воля, здесь не совсем пойму, – врезался Трешнев. – Ведь Авессаломыч – скупердяй несравненный! И вдруг гонорар! Повышенный!

– Андрюша, ты на высоте не уловил подробность. – Воля, как обычно, был невозмутим. – Серия шла под общим псевдонимом, и все тексты мы закупали разом, на корню, навсегда. Конечно, гонорары все равно были слабенькие, но на фоне общей финансовой политики «Парнаса» даже привлекательные. Ты никогда не забывай, в каком времени живем.

– Понял! – нетерпеливость была одной из основных черт Трешнева. – Но тогда получается, что Валюшка, хорек еще тот, выпадало несчастье иметь с ним дело, взял перевод турецкого романа, сделанного его Махаббат, перелицевал текст в крымскую курортную историю, прибавил по заказу старого козла Камельковского эротики…

– В данном конкретном случае не «старого козла», а прозорливого редактора, – поправил Ласов.

– Хорошо, старого прозорливого козла, – не отступил Трешнев. – И чем закончилось?

– Ничем! Как уже говорил, чтобы погасить скандал с депутатом, серию закрыли. Роман остался в нашем распоряжении.

– И?

– И в распоряжении Марины, которая, собственно, его и вела. А вот как его куски попали в роман Горчаковского, ума не приложу. Причем не в том виде, первоначальном, о котором тебе говорил Адриан, а прямо в крымском, задорожневском варианте…

– И эротика сохранилась?

Читал ли сам Трешнев «Радужную стерлядь»?

Караванов вновь занялся перелистыванием страниц.

Трешнев и Ласов, поднявший шоры на лоб, смотрели на него с лицами шестиклассников времен Ксениного детства, наблюдающих за приятелем, самолично и недоступно для них разглядывающим «Плейбой».

– Насколько понимаю и помню, – Караванов наконец утолил их ожидание, – текст вставлен сюда не механически. Но одна сцена, – он показал страницы, – где занимаются любовью в роще Кара-дага, а потом плавают в ночном море, написана именно Задорожневым. Для эротизации. Изменены только персонажи. Весь суер-выер остался. Но в нашей серии это была главная героиня, нижегородская инженерша с военного завода, а здесь – внучка крымского татарина, депортированного из Крыма в годы войны. Прекрасно помню, что именно из-за нее вышел очередной крупный крик с Камельковским. На него иногда накатывала праведность. Орал, что сцена – чистая порнуха, надо убрать или, во всяком случае, переписать. А я настаивал на том, что главная проблема не в сексе, – какой там уж такой секс на фоне всего остального, что читаем и видим, – а в том, что действие происходит в еще советское время и представить, что народ купается в ночном море, совершенно невозможно! А где пограничники?!

– Да! Где пограничники? – подхватил Трешнев. – Где пограничники в «Стерляди»?

– Здесь их не надо. Время-то современное. А тогда, между прочим, задумавшись о пограничниках, Камельковский отступил и потребовал как-то переработать сцену, чтоб пограничники не могли появиться… Потому все это мне и запомнилось. Но проект рухнул.

– Вот, оказывается, откуда вы шоры и беруши берете! – воскликнула Ксения, обнаружив пакетик со спальными принадлежностями в матерчатом кармане на спинке кресла перед ней. – Здесь даже тапочки есть!

– Одноразовые, – равнодушно пояснил Трешнев. – Хотя с запасом прочности. Возьмем с собой – может, пригодятся. – Он вытащил такой же пакетик из своего кармана. – А шоры-беруши будут напоминать нам о бдительности… – Посмотрел в иллюминатор. – Здесь-то тебе они уже не пригодятся. Крутимся близ Питера. Как видно, заходим на посадку. Надеюсь, все понимают, и в Питере голодными мы не останемся, но взять этот ускользающий «Кизиловый утес» просто обязаны… Инесса, подъем!

– Что! – вскинулся на своих креслах Гриша Бурцевич. – И здесь халявщики?!

Питерское разочарование

Почему нужно было проводить заключительный акт этой всероссийской премиальной пьесы в Петербурге, а не в Москве, тогда как все предыдущие действия проходили в столице, Ксения не понимала. До тех пор пока Андрей не объяснил: жюри «Пушкинского Дома» возглавляет известный писатель, да чего там говорить – патриарх. Он стар. Он удручен годами. Не может ездить в поездах. Даже на «Сапсане». Прокатился один раз, то есть туда-сюда, – оказалось, уже не по годам. Тем паче летать на самолетах. Решили сделать проще: не он к нам, а мы к нему. Это лишь на первый взгляд неудобно, расточительно, времени много отнимает… Ведь если посмотреть внимательнее, вдуматься – почему бы не прокатиться в Питер, не выйти лишний раз на невские просторы, не соприкоснуться с литературными фантомами северной столицы? А они еще, глядишь, обретут этот таинственный, неуловимый «Кизиловый утес».

Столько света, цвета, блеска и невиданных, экзотических растений – куда там ее скромному другу папоротнику, с которым она познакомилась на «Щедринке»! – Ксения еще не видела.

Нет, они с Инессой никогда сюда бы не попали, если бы не связи этого президиума Академии фуршетов и примкнувшего к ним Гриши Бурцевича. Его Трешнев однажды величал академиком-ревизором. По данным Бурцевича, аккредитацию на премиальные мероприятия ужесточили, количество приглашенных ограничили, охрану усилили. Нечего пускать всех подряд, понапишут потом бог знает что. Не было ничего из того, что они там себе напридумывали, кого оболгали, окарикатурили!.. Влияла на изменение в процедурах и история с убийством Горчаковского и Кущиной (невольное самоотравление несчастного Позвонка и сожжение сына Пахаря-Фермера вместе с приятелем для многих оставалось неведомым – они оказались неучтенными жертвами литературных страстей).

До самого начала церемонии премии «Пушкинский Дом» они, то объединяясь, то разделяясь, мотались по питерским библиотекам в поисках «Кизилового утеса». Садовая, Фонтанка, Васильевский остров, Литейный… У Трешнева всюду оказывались знакомства, какие-то связи, кого-то он тут же брал в неразмыкаемые объятья своего неистощимого обаяния.

Все было – только книги нигде не было! Числилась, а на месте не обнаруживалась… Наконец, вновь пообещав, что при необходимости он выедет за «Кизиловым утесом» в Турцию, а если и там не найдет, то в Библиотеку конгресса, Трешнев повел их на праздник премии «Пушкинский Дом» в надежде на нечаянные встречи, которые принесут им удачу.

И первый, кого они здесь увидели, был, нет, все же не Амазасп Гивиевич, хотя явно и Питер не был лишен института фуршетных халявщиков. Это был Георгий Орестович Беркутов, печальный после похорон любимой аспирантки и теперь наконец прибывший в намеченную питерскую командировку. На «Пушкинский Дом» он пришел для психологического восстановления и был рад, когда Трешнев рассказал ему о поисках книги, которая, как ему кажется, может помочь раскрытию убийств на роковом фуршете.

– Найдем! – твердо пообещал Беркутов. – Здесь книжники, пожалуй, сильнее московских. Я сейчас позвоню двоим. Они, правда, между собой не ладят, но сейчас это как раз хорошо.

Но, как оказалось, Трешнев не только турецкую книжку искал.

Он стал расспрашивать Беркутова про модные предпочтения Элеоноры Кущиной.

– Помнишь, Орестыч, ты говорил, что Элеонора, которую задушили шарфом, никогда шарфов не носила?..

Лицо Беркутова, разгладившееся было за разговором о книгах, вновь стало растревоженным.

– Действительно, не носила. И меня следователи об этом спрашивали… И шарф этот предъявляли. Не ее это шарф. А мать Элеоноры и вовсе сказала, что у дочери вообще никаких шарфов не было, не любила она их… И я это давно заметил. Только платочки.

– И что это за шарф?!

– Вообще-то обычный, летний, такого, знаешь ли, даже приятного нежно-сиреневого цвета. Длинный, с кистями… Но, между прочим, может, это мое субъективное впечатление… он какой-то не молодежный… для дам в возрасте… Кстати, это и мать Элеоноры сказала, мы с ней обменивались…

– Она в Москву приезжала?

– Нет, на похоронах в Кимрах был следователь из этой группы… И на поминках улучил момент – показал вещественное доказательство, улику – этот шарф, который с собой привез. Но все мы в один голос сказали: шарф – чужой! Ищите!.. Это просто ужасно…

На Беркутова было тяжело смотреть, и Трешнев увел его в толпу искать чего-нибудь успокаивающего. А Инесса и Ксения в ожидании его возвращения заняли лучшую, по их мнению, позицию для наблюдения – у окна с пальмой.

Значительную часть присутствующих Ксения уже знала, подавно знала Инесса с ее долговременным опытом фуршетирования действительности. Да и как не знать, если ходят на подобные мероприятия одни и те же? Не только свои, но и чужие. Можно сказать, почти свои. Как ни гоняй, а этивсе равно окажутся в нужное время в нужном месте и, если надо, совершат путешествие из Москвы в Петербург. Поэтому нет ничего обиднее, когда горсточка фуршетных бомжей превращает фуршет из стиля жизни в фуршет как средство пропитания. Обоз с хозяйством и столом еще только едет по Биржевому, а они наверняка уже здесь. Но как их узнать?

Ксения вдруг сообразила, что питерские правоверные фуршетчики как раз их, московских, могут принять за негаданных халявщиков. Смеясь, сказала об этом Инессе, но та лишь пожала плечами.

– Не знаю, что делают здесь все эти, а без учителей литературы им никуда! – Ксения кивнула в сторону прогуливающихся вокруг. – Их возможные читатели сидят в наших классах.

Вот это чувство достоинства! Учись, Ксения! Ведь «эти», если посмотреть на рядом праздношатающихся, – современные литературные знаменитости.

Одна знаменитость за другой. Словно они прибыли не на премиальные торжества, а на литпарад.

В обнимку с молодцеватым Захаром бодро прохаживается гражданин-поэт, одетый притом в камуфляжную куртку и галифе. Он здесь свой человек. И не только здесь. После знаменитых ньюзиклов это хитрое, довольное лицо узнают даже старшеклассники, будь уверена, Инесса. На взгляд Ксении, лучше, когда поэта больше, чем гражданина, но кто ее спрашивал?

Ширококостная, крепкая и тоже в галифе (мода, что ли, среди литераторов такая пошла?) и при этом во вьетнамках со стразами Саломея сетует, что ее мало читают настоящие читатели, и пытается убедить немногочисленный кружок почитателей, что давно пишет не только детективы. Напрасно сетует. Здесь вообще никто никого не читает.

А вот Уля Ульянова, дважды лауреат антипремии «Полный Абзац» за плагиатскую книгу «Как отдаться любому мужчине» и за «тотальную творческую бездарность», как всегда, уверена в себе и одаривает всех безбрежным оптимизмом. Еще на входе было слышно, как она радостно сообщала ПЕН-вождю питерских писателей и живому классику русской прозы Валерию Попову о погоде в Париже, из которого накануне вернулась (или прилетела на время). А теперь Уля, пышноволосая и пышногрудая, отвечая репортеру, стояла поблизости от них – прекрасного фона для телекартинки: питерская пальма и две фигуристые женщины под ее сенью.

На вопрос: «Что вы читаете?» – Уля ответила с прямодушной откровенностью:

– Читаю книгу, которую я написала.

Скандально известная Гелена, о которой Трешнев прожужжал Ксении все уши, широко улыбается в камеру. В жизни она лучше, чем на экране, и, кажется, лучше своих романов. Андрей долго объяснял ей, за что нужно было великоустюжской звезде дать независимую транснациональную премию: она, мол, расширила любовный лексикон, нашла слова для называния или пошло-называемого, или вообще не называемого. Ксения не спорит: что спорить с человеком, который жизнь положил на изучение эротического начала?

Вдоль гигантского аквариума-титаника собрались уже трое Поповых – не только питерский Валерий Георгиевич, но и московские Евгений Анатольевич и Михаил Михайлович. Трешнев знаком со всеми троими. Ксении интересно: как он будет общаться с ними – по отдельности или вместе? Она знает двоих первых (они частые гости на телеэкранах) и согласна с титулами, возданными Трешневым этим мастерам: гений номер одини гений номер два. Только она не помнит, кто какой. А вот что такое «Попов номер три»? Достоин ли стоять на полке рядом с однофамильцами? Надо будет ознакомиться с творчеством. После встреч с Трешневым она решила читать всех, кого видит. Такое будет у нее хобби. Задел есть. Займет свою экзотическую нишу – читатель среди писателей. Или в этой нише уже Инесса? Все же лихо она разделала «Радужную стерлядь»!

Три Попова – хорошая иллюстрация к феномену однофамильства в литературе. А вот эту троицу объединяет не только молодость, но и убеждения. Три девушки-умницы. Она забыла, как их зовут, но на ум почему-то упорно лезли петрушевские Канна, Манна и Гуранна. « Калушата! Калушаточки! Сяпайте на напушку!» Не хотят сяпать на мамкину напушку, хотят на свою. А вослед им раздается вечное: что это еще за изобретение Канна, Манна и Гуранна? И чему их только учили в академиях? И когда ж наиграются?

Пусть их, играют!

Пригласили к предфуршету, который, поняла Ксения, – неотъемлемая часть всех уважающих себя мероприятий.

– Так мы останемся голодными. На наших канувших кавалеров рассчитывать нечего! – позвала Инесса. – Пошли!

– Слушай, – спросила Ксения, – разве тебя не поправлял Андрей, не объяснял, что надо говорить не «Пошли!», а «Пойдем!»? Меня уже не раз поправлял.

– Конечно, поправлял, пурист постный! Хотя он, конечно, прав.

– А я не согласна: разговорная речь допускает такую форму, и в современных словарях она зафиксирована.

– Ты можешь не соглашаться с чем угодно, но за один этот глагол – «зафиксировать» – в твоей живой речи Андрюша навсегда может забыть, что живет, мол, такая на свете Ксения Витальевна Котляр!

Вот как! Она помнит мои полные имя-отчество и фамилию…

Но разыграться фантазии не удалось: Ксения сообразила, что паспорта и у нее, и у Инессы проверяли дважды: при въезде на аэродром и при входе в самолет, причем аэродромный полицейский прочитывал их вслух.

Набрав побольше воздуху, Ксения вслед за Инессой, как кораблик за ледоколом, вошла в самую гущу фуршета.

Разговоры, разговоры… О высоком и обыденном, о животе и смерти, о литературе и дерьме… Никогда бы не подумала, что можно столько говорить. И где? За фуршетными столиками.

– Не тому дали.

– Ну, это как водится. А ты на кого ставил?

– Когда у нас давали тому?

– Триста баксов проиграл! И все из-за этого. Пис-с-сателя…

– Ничего святого! Букмекеры! Еще бы осьминога позвали.

– Позвали бы, Женечка, да Пауль умер некоторое время тому назад.

– Они думают, что я умер… Но я еще жив. Жив! Все еще жив!! И все еще пишу!!!

Достает из штанов маленькую, тоненькую, но в переплете книжицу – подтверждение собственного существования.

– Фикшн? Кому сегодня нужен фикшн?

– Ты сначала сделай мне нон-фикшн, потом полу-, а под конец я, так и быть, прочту твой фикшн. Или наоборот. Сначала фикшн…

– Что вы шипите, как поляки. Фикшн, нон-фикшн… Скажи еще: сюр-фикшн! Нет таких слов в русском языке!

– Уйди, чистоплюй несчастный! Посмотри, где тут у них коньяк. Шампанское уже видеть не могу.

– Ягоды с шампанским. Стерлядь с икрой. Конвертики с жареным зайцем. Особенно эти, конвертики, душу тронули…

– Почему я не видел зайца в конвертике?!

– Да не здесь! В Кремле, по случаю.

– Жареный заяц по случаю?

– Нет, был по случаю. Заяц, я думаю, там у них каждый день. В Георгиевском-то.

– А ты у нас теперь в Георгиевском?

– Ну, не каждый день Общественная палата заседает…

– Заяц, по случаю, не рогатый?

– Почему рогатый? Лучше михайловский.

– Кремлевский. Рогатый. Михайловский… Сложить всех этих зайцев, может, и будет толк.

– Да, сложение-вычитание…

– Ягоды с шампанским. Стерлядь с икрой. Конвертики с жареным зайцем…

Взгляд мечтательный, задумчивый.

– А она мне говорит: «Сейчас все пишут». Да как она смела равнять меня со всеми! Я не все, я, может, другой.

– Другой работает без устали, бегает, суетится. Не поработает, так и не поест.

– Где-то я это уже читал… Про всех и других…

– Нигде! Я – единственный. Я не все!

– Сейчас редактирую одного испанского… м-м-м… чудака, из которого наши издатели хотят сделать нового Поэльо…

– Коэльо, Гарик!

– Ну да. Просто я перед этим редактировал кулинарную книгу. Ты же от меня ее получила…

Мимо них спокойно, величественный взгляд орла, прошел Глеб Морев. Трешнев уже показывал ей этого академика-исследователя Академии фуршетов. Именно он поднял в своих трудах проблему «критической фуршетной массы». Кажется, сегодня ученый муж получит немало свежего, хотя, может, и однообразно свежего материала.

– Паришь и воспаряешь над своими замыслами и помыслами, а река времен между тем несется бурным потоком… Кто знал, что такое произойдет именно с Горчаковским! Ведь наш «СПbook» накануне ему сделал очень интересные предложения, и он обещал приехать и обсудить именно сегодня, как раз под крышей «ПушДома».

Услышав это у себя за спиной, Ксения застыла в ожидании продолжения.

– А как же его «Бестер»?

– Там у него начались проблемы… Во всяком случае, он принял наше предложение почти что с радостью. И вот на тебе! Потеряли раскрученный бренд.

– Ты имеешь в виду его проблемы?..

Увы, ответа не последовало.

Умиротворенный гул всеобщей литературной болтовни вокруг раздробили крики. Чем-то знакомые, звуком напоминающие вопли гиппопотама – то возвышающиеся до любовного призыва, то ниспадающие до рева раненого гиганта.

И здесь Камельковский!

И здесь просчитался!

Караванов, как видно, извлек уроки из стычки в Евро-Азиатском литературном клубе и подготовился основательно. Теперь он словно дирижирует симфоническим ревом Камельковского, размахивая перед ним своим планшетником, впрочем, на расстоянии, для планшетника безопасном.

Говорить Воле приходилось довольно громко. Его видимая цель – привлечь к этому конфликту как можно больше зрителей и добиться того, чтобы суть происходящего они поняли.

В этом ему активно помогал Трешнев. Стоя рядом с Каравановым, но спиной к нему он, по всему, давал объяснения литературным зевакам.

Наконец Камельковский, сообразив, что дальнейшее его пребывание в центре концентрирующегося внимания ничего хорошего ему на будущее не обеспечит, с агонизирующим ревом устремился к выходу.

Они с Инессой подошли к бойцам за справедливость.

– Ну что, – с иронией обратилась Инесса к Трешневу, – доконали дедушку?

– Этот дедушка еще простудится на наших похоронах! – с наигранным гневом воскликнул академик-метр д’отель, но, заметив, что созерцавшие происшедшее пока что не разошлись, заговорил совсем спокойно: – Дамы и господа! Приносим извинения за некоторый шум, возможно отвлекший вас от основных событий этого мероприятия. Вы наблюдали всего лишь попытку разрешения производственного конфликта между генеральным директором и владельцем издательства «Парнас» товарищем Донатом Авессаломовичем Камельковским и бывшим главным редактором оного Владимиром Федоровичем Каравановым. Товарищ Камельковский, задолжавший своим работникам и авторам, по самым скромным подсчетам, более миллиона рублей, не только всячески увиливает от справедливой оплаты, но и пытается найти удобные площадки для новых авантюр. С чем и прибыл в литературный Санкт-Петербург из Москвы, которая возмущенно гудит, обсуждая его мутные подвиги. Мы с Владимиром Федоровичем лишь публично разорвали ту паутину, которая плелась здесь по ваши творческие планы и свершения…

– Позвольте уточнить, молодой человек! – дама, всем своим обликом олицетворявшая потомственную петербурженку смольного извода, выступила на шаг из кучки слушающих. – Но вчера Дмитрий Николаевич говорил мне, что Донат Авессаломович посетил наше отделение ПЕН-клуба и договорился о взаимовыгодном сотрудничестве.

– Спасибо за ценнейшее сообщение! – Трешнев поклонился даме. – Мы незамедлительно выясним, до какой взаимовыгоды мог договориться ваш славный клуб с очевидным банкротом. А всем авторам настоятельно советуем не играть в «парнасскую» рулетку. Победа будет не за вами! Пойдемте, Владимир Федорович!

Трешнев увлек всех своих от места литературно-гонорарной баталии.

– Теперь здесь чисто, светло… Сейчас перекусим что-нибудь и продолжим общение.

– Андрей, я видела здесь этого твоего… Андрюшу Вершунова.

– Я тоже видел. Но отредактируй свою фразу: «…твоего антипода Вершунова».

– Я надеялась, у тебя чувство юмора – безотказное.

– Разумеется. Проявляется только в необходимых и достаточных случаях.

– Просто я придумала, что ему сказать, если он опять к нам подойдет.

– Для начала – поздороваться.

– Он сам поздоровается. Обольет нас своей патокой. Более приторного человека я не встречала!

– Просто он повсюду ищет, как бы обменять свою патоку на полноценный мед. Суррогатчик и сам суррогат. Сын века.