Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Трешнев насупился – как видно, напоминание о Вершунове вызвало у него какие-то свои, неприятные воспоминания. Ксения попыталась его отвлечь:

– Я и Рэма Брандта видела!

– Счастливая! А почему бы его не увидеть, ведь он питерский. Приехал на побывку. Кстати, надо будет обратить его внимание на то, что здесь подают и пельмени. Малая родина своего сына голодным не оставит…

Ну, язык! Хотя, помимо Брандта, здесь полно знаменитостей познаменитее.

И все, то есть и знаменитости эти, и те, кто их такими делает, подтягиваются к столикам. Непрестанно кланяясь, обмениваются впечатлениями, сомнениями, уколами, подколами.

Что бы все они делали без таких объединяющих встреч? Где бы так демонстративно, так публично любили друг друга, в душе нежно, по-приятельски мечтая перестрелять?

Собрать бы их где-нибудь вместе. Не в зеркальных залах, не за ломящимися от угощений столами, не на виду у теле– и видеокамер, а там, где характеры и привычки каждого проявляются резче всего, – за раздачей голодных пайков, при дележе спальных мест в зале с выбитыми окнами, в очереди в замерзшую уборную…

Но сейчас нет писательских коммун, нет сумасшедшего дома-корабля, негде устраивать эксперимент на альтруизм. Да и не выдержат нынешние ни пайков, ни дележа, ни развалившегося водопровода (он не замерз, просто трубы разворовали), а писательский корабль разлетится вдребезги раньше, чем заканчиваются фуршеты.

Кого наградили, за что и чем, Ксения не поняла. Что сказал мэтр и чем мотивировало свой выбор жюри, тоже прошло мимо нее. Что ели и что выносили с фуршета, вряд ли помнил и сам Ласов. Одно можно сказать: фуршет был организован по всем законам русского гостеприимства. Высокая пьянка, как сказал классик, эксперт как раз по этой части.

Возможно, ее внимание сбило неожиданное появление из толщ фуршетной массы улыбающегося Беркутова. Он с детским удовольствием вручил Трешневу измятый клочок бумаги.

– Ваш турецкий роман нашли. Но в Киеве. Звоните завтра по этому телефону и договаривайтесь, как получить.

Оказывается, один из его питерских друзей библиофилов-библиоманов, пройдя по какой-то только им, чернокнижникам, ведомой цепочке, установил, что экземпляр искомого «Кизилового утеса» совершенно точно есть в Киеве, у тамошнего собирателя. И скан этой книги этот киевлянин готов обеспечить незамедлительно.

– С тебя, Андрей, хорошая книга, – завершил свое счастливое сообщение Беркутов.

– Гоша, разве все хорошие книги еще не стоят на твоих полках?! Я не верю.

– А придется поверить. У меня нет, например, – ты, наверное, удивишься, – пятой книги из блоковских томов «Литературного наследия»… И я буду тебе очень признателен…

– Гоша! Можешь считать, что я уже начал поиск!

– Не обмани! Пообещал при свидетеле! – И Беркутов бросился от них на перехват какого-то нужного ему фуршетчика…

– Ты мужа в Киеве не хотела бы проведать? – спросил Трешнев.

Ксения ответила не сразу:

– Оплатишь командировку?

– Нет, разумеется. Но, может, общее дело подвигнет тебя на встречу с супругом?

Трешнев-Трешнев…

Как же она обрадовалась, когда они вышли из ресторана!

Налет москвичей на Питер наконец закончился. Можно ехать домой. Что сталось с теми, кто сошел на полпути к финалу и не удосужился своей порции славы, Ксения не ведала. Да и какое дело ей до радостей и бедствий премиальных!.. В конце концов, обо всем узнает завтра. Прочтет в какой-нибудь литературной газете, или в дайджесте Караванова, или в новостной ленте.

Что-то вроде:

« 26 мая в Санкт-Петербурге, в одном из лучших ресторанов северной столицы, близ ИРЛИ РАН, прошла церемония вручения главной национальной премии года – премии“ Пушкинский Дом”. Победителем стал… На празднике литературы присутствовали…»

Она, Ксения, хочет лишь одного – домой. Но сначала в поезд, в тепло купе. Хорошо бы все же с Трешневым, с которым ей так и не удалось не то что остаться наедине, но и просто поговорить. Не считать же предложение отправиться к мужу в Киев, чтобы привезти оттуда этот злополучный «Кизиловый утес»! И самое печальное в том, что даже Инесса не виновата! И не думает ли она сейчас о чем-то подобном?!

Возвращались ночным поездом, правда, не все.

Бурцевич обнаружил, что в Питере есть свой преследователь халявщиков, точнее, преследовательница, и, осмыслив полученную от нее оперативную информацию, решил остаться на фуршеты грядущих дней с целью обмена опытом и выявления халявщиков-междугородников.

Билеты удалось купить только в разные купе. Инесса вдруг заявила, что хотела бы оказаться вместе с Ласовым, чему президент был рад несказанно и сверкал очками до тех пор, пока Инесса не пояснила: «Ведь он единственный из всех нас, кто прихватил с фуршета не только воду, но и еду». Впрочем, Ксения не могла представить, что после такого фуршета захочется есть ранее обеда следующего дня. Но – такова Инесса! Всегда самостоятельная, всегда знающая, что ей нужно и почему.

Караванов отправился на одинокое свое место в дальнем от проводника купе, а Трешневу с Ксенией выпало купе в центре вагона. Но смысла в этом паровании не было никакого. Трешнев пребывал в глубоком раздумье, не обращая на нее никакого иного внимания, кроме как на курьера, который завтра же должен выехать в Киев за «Кизиловым утесом».

Разумеется, она съездит в Киев – муж приглашал постоянно и всегда оплачивал дорожные расходы. Но Трешнев! Полное к ней безразличие в пользу Инессы? Или еще что-то?..

Удобное время поговорить об этом в поезде. Попутчиков в купе у них, кажется, не будет. Или опоздали, или…

Нет, не опоздали! За минуту до отправления в их тет-а-тет влетели две рослые, дородные красавицы около тридцати.

– Ой, мужчина, можно попросить вас выйти, а мы переоденемся?

Трешнев исчез за дверью и не возвратился, даже когда девушки переоделись.

Ксения выглянула в коридор.

В позе утомленного гусара Трешнев стоял рядом с Инессой.

Видно, выучилась у него прожигать взглядом, – обернулся.

В два счета с Инессой распрощался – пошел к ней.

А из купе:

– Ну, что? Покурим?

– Покурим!

Не успела перемолвиться с Трешневым и двумя словами, вернулись – накурившиеся.

– Ой, мужчина, может, вы нам шампусик откроете?

Трешнев профессионально, с легким безопасным хлопком, открыл протянутую бутылку.

– А вы будете? А ваша дама будет?

Согласно отказались, и девицы без промедлений выдули все сами, закусывая-откусывая от одного «сникерса».

– Ой, а у меня еще печеньки есть!

– Доставай…

– Ой, мужчина, может, вы выйдете, а мы ляжем?

На взгляд Ксении, они, в своих шортах и мини-блузочках, могли лечь и в присутствии академика-метр д’отеля. Но то, чего хочет женщина, хочет и Морфей, подавно – Трешнев.

Наконец легли и они.

В темноте, ароматизированной табачно-винными выхлопами, Ксения погрузилась в интеллигентскую рефлексию.

Слетали-слетелись на премию! Поучаствовали в событии. Или в не-событии? Наверное, и там, в этом зале, были такие любительницы шампусика! Ксению передернуло от этого слова.

Вот оно, лицо современного читателя! Что эти жизнерадостные телки читают и читают ли что-то?.. Впрочем, какие-то покетбуки в их сумках мелькнули, Ксения заметила. Надо попытаться увидеть утром обложки, хотя, конечно, сенсаций не будет.

Юлияшиловаленаленинатальягорчаковадарьядонцовамаринаюденичлабиринтфортуны…

Но погрузиться в сон Ксении не удалось. Девушки захрапели.

Обе. В голос, во весь объем своих грудных клеток, внушительно обозначенных грудями четвертого тире пятого размеров. Храпели, не мешая друг другу, а согласно ведя каждая свою партию.

При такой мелодии на два голоса уснуть было невозможно.

Впрочем, Трешнев вдруг опроверг безысходность этого предположения – всхрапнул. Коротко, но очень внушительно.

Ксения вышла из купе в пустынный коридор, сквозящий прохладой.

Угнездилась на откидном сиденье.

Вот это – уже не литература. Это она, жизнь.

Киевский муж

В Киеве у вагона Сашка встретил ее букетом тяжелых медово-желтых роз. Да, теперь цветы стали всесезонными. Отведя букет подальше от лица, Ксения исподтишка принялась рассматривать мужа: они не виделись с мартовской поездки в Эйлат.

Все тот же. Хорошо сложен, смугл и черноволос. По-прежнему родная хохлацкая морда… И с новою видзнакоюсвоей принадлежностью: в украинской вышиванкес сине-голубым узором, который совсем не шел к его темным глазам, она на муже еще не видела. И эти джинсы… Но не ей, приезжей жене, делать ему замечания, выказывать неудовольствие.

– Вечером – сюрприз, – дразнил ее Сашка, пока его новенький синий вольвостоял в пробке на бульваре Тараса Шевченко. – Поведу тебя на фуршет! Как раз сегодня вручают одну из наших премий.

Ксения вздрогнула. И здесь все то же…

– Что за сюрприз, когда ты все уже сказал? – засмеялась она, не желая выдать своего замешательства. – Как премия-то называется?

– Рудого Панька.

– А почему?

– Кто знает! У вас – «Белкин», у нас – «Рудый Панько».

«У вас», «у нас» – без этих местоимений не обходился ни один разговор мужа и жены, коль им приходилось жить по разные стороны российско-украинской границы.

Проехали Сагайдачного, Контрактовую площадь и свернули на улицу Хорива. Здесь, в самом конце небольшой улицы, недалеко от набережной, Сашка когда-то снимал офис под рекламное агентство и здесь же купил комнату, в которую почти никогда не привозил Ксению. Она останавливалась в гостиницах.

– Вся фишка в том, что это не совсем рядовая премия. У нас ее считают маргинальной, едва ли не оппозиционной, потому что она никому, ну, или почти никому не подчиняется. Но главное, в отличие от многих других, эта проводится анонимно, авторство работ не разглашается до самого конца. Кто подал, что и от кого – никто не знает… Хотя меня не это волнует. Мне на этот раз выпало заняться фуршетом, а с ним тоже непросто. Ребята снимают подвал в одном из литературных кафе, что-то вроде вашей «Билингвы», немного богемой отдает. Подвальчик небольшой, с фуршетом особенно не развернешься. Но я и на этот раз оказался на высоте.

Машина проехала мимо тянувшегося на полкилометра зеленого забора и остановилась перед высокими железными воротами, наглухо задвинутыми на засов.

Сашка вышел первый, отодвинул засов, больше похожий на засов к зернохранилищу, чем на задвижку заурядных домовых ворот, достал из кармана большой черный ключ, отпер замок, снял его с петель и царским жестом распахнул ворота.

– Вот мы и дома!

Девятиметровый коридор был перегорожен шкафами и ветхими, в дырах и стрелках, занавесками, которые ничего не занавешивали, а лишь условно делили пространство на три неравные части: подобие кухни, гостиной и спальни.

Впечатление убогости нарушал только один предмет – новенький компьютер с принтером и сканером на столе в углу «гостиной».

– А знаешь, из меня неплохой креативщик получился, – хвастался Сашка, пока Ксения приноравливалась к обстановке, в которой ей предстояло провести киевское время.

Взглянула на мужа поощрительно: рассказывай, что там такое.

– Слушай, вот только одна из моих фишек. Сразу после торжественной части ведущий объявляет: «И плавится лед в вазочке! И ломятся столы от снеди! И начинается фуршет!»

– Откуда это? Про лед в вазочке? Сам придумал?

– Из «Мастера и Маргариты», – небрежно ответил Сашка. – Глава пятая.

– А на каком языке идет представление?

– Думал. Если мероприятие сугубо национальное, то надо на украинском, если международного масштаба – на русском. А сегодня можно соединить.

– И как твой слоган звучит на мове?

– Да почти так же: «I топиться лiд у вазi! I ломляться столи вiд харчiв! I починається фуршет!»

– Не знаю… по мне, так по-русски слишком красиво, а по-украински смешно. Особенно про харчи. А про лед это точно Булгаков?

– Да какая разница – Булгаков, не Булгаков! Публике понравится! проверено! Главное – такого ни у кого не было. Мы единственные с этим слоганом. Затем оркестр играет туш, действие перемещается в другую часть зала, мои люди вступают в игру: незримо и неслышно начинают обслуживать гостей. На фуршетах, как ты знаешь, самообслуживание, а у нас как в ресторане.

«Наивный! – думала Ксения. – За то и любят фуршет истинные гурманы, что не тебя порционно обслуживают, а ты сам штурмуешь поданное на столы. “За взятие жульена”, “За освобождение шампура”», – вспоминала она награды Академии фуршетов, представленные ей академиком-метр д’отелем.

– Хорошо придумано, – рассеянно кивнула она, окончательно потеряв интерес и к «Рудому Паньку», и к переводу булгаковского изыска. – Но, между прочим, я сюда приехала не только по фуршетам таскаться и не с отцом нашей дочери повидаться! У меня намечена деловая встреча со Всеволодом Тарасовичем Стебликивским…

– И что тебе нужно от этого деятеля украинского национального возрождения?

Ксения постаралась покороче рассказать историю и предысторию «Радужной стерляди». Стебликивский как раз и был тот человек, который пообещал обеспечить текстом турецкого романа, способствовавшего развитию романа русского в его, так сказать, новой конфигурации. Впрочем, у нее для рассказа было время, так как Стебликивский, с которым они с Трешневым, естественно, связались еще из Москвы, попросил позвонить ему в полдень. «То ли занят, то ли просыпается богемно поздно…»

Всеволод Тарасович говорил на прекрасном русском языке, время от времени ввертывая в речь латинские и французские выражения. Как видно, он скучал по Москве, где много печатался в советское время, когда в Киеве его гоняли то за украинский национализм, то за сионистские настроения, то за космополитизм с русофильским оттенком. За пять минут разговора Ксения была совершенно очарована интеллектуальным блеском этого человека, прежде лишь читала его статьи по истории литературы и культуры. Вместе с Мироном Петровским и Вадимом Скуратовским Стебликивский составлял знаменитую «киевскую триаду», как она виделась из Москвы.

– Осталось только договориться о встрече, – бархатный баритон Всеволода Тарасовича легко мог вступить в состязание с баритоном трешневским. – Какие у вас, Ксения Витальевна, планы на вечер?

– Собственно, ничего особого. Приглашают на церемонию вручения премии «Рудого Панька»…

– Хорошо, что я сижу в кресле! Я ведь тоже там буду… – он помолчал в трубку. – Вас кто пригласил?

– Муж.

– Муж… Вот как. Но это еще лучше, что пригласил муж! Вы что, вместе приехали?

– Нет, он киевлянин.

– Вы знаете, то, что вы говорите, для меня просто подарок! Значит, вы будете с мужем. Обязательно будете?

– Ну, как говорил Лев Толстой: ЕБЖ. Если буду жива. Но надеюсь быть, ибо надо еще вернуться в Москву с этой турецкой книжкой.

– Добре! Ее ксерокопия через час будет готова, и я принесу ее с собой. Но и для вас у меня будет одно ответственное, но приятное поручение.

– Буду рада выполнить, тем более приятное. Если перефразировать вашего земляка, делать приятное легко, говорю это по-доброму. Что-то отвезти в Москву?

– Когда мы встретимся, я вам расскажу, в чем мое маленькое, но ответственное поручение. Не знаю, насколько помогу с книжкой вам и Георгию Орестовичу, но вы мне очень поможете. Можно сказать, вас мне послали наши общие славянские боги!..

За рулем Сашка рассказывал, сколько времени ушло на подготовку сегодняшнего фуршета, сколько он вложил собственных денег и сколько намерен на этом заработать.

Ксения слушала вполуха. Ей порядком надоели эти разговоры. Она больше не хотела ни ходить на фуршеты, ни слушать про них. Сегодняшний точно будет последним! Хотя Стебликивский все же смог ее заинтриговать.

А Сашка между тем плавно соскочил на другую любимую тему:

– Эти козлы по-прежнему думают, что писательство – одно, а издание книг – совсем другое. – КозламиСашка называл всех, кто не смог или не захотел вписаться в новую действительность. – Они не понимают, что по-старому быть не может. Сегодня на успех может рассчитывать только тот, кто сам пишет, сам издает, сам продвигает…

– …сам продает.

– Не иронизируй, пожалуйста. На самом деле так и есть. Нам давно надо брать пример с Запада. Там все это – единый производственный цикл.

– И писательство производственный цикл?

– Не передергивай. Хотя если иметь в виду новые технологии, тот же Интернет, без которого ты сама сегодня ни одной статьи уже не напишешь, то и наука, и писательство давно стали производством.

– Рудый Панько с Западом в обнимку…

– Одно другому не противопоказано! А я, заметь, не только пишу-издаю-продвигаю-продаю, но еще и деньги на кейтеринге для нас зарабатываю! – Сашка так и распирало от самодовольства.

Но через минуту он стал жаловаться:

– Если бы ты знала, сколько сил отнимает этот кейтеринг! Писать совершенно некогда. А у меня еще одна идея появилась: открыть клуб или кафе. Я уже прощупал: рынок литературных кафе в Киеве пока свободен. Но это ненадолго, скоро все поймут, что на этом тоже можно деньги делать. С одной стороны, культурно, ты по-прежнему со своими, а с другой – прибыльно. Но сначала – квартира!.. Сюда же никого привести нельзя!

Ксения вопросительно взглянула на мужа. Или только во взгляде звучал вопрос? На самом деле ей было все равно, можно сюда кого-нибудь привести или нет.

– Ты смеешься, – с почти детским упреком сказал он, хотя она даже не улыбалась. – А мне не до баб, выспаться бы… Я имел в виду привести нужных людей… Но ничего, вот увидишь: еще полгода, и я ее куплю, квартиру. Все продам, а куплю! И не где-нибудь в спальном, а в самом что ни на есть центре. Мы еще поживем!

Ксения молчала, зная, что никогда не поселится в квартире, которую купит муж.

– Жить надо рядом со своими, успешными – это закон. Успех, он, знаешь ли, заразителен.

Произнеся свою длинную речь, Сашка принялся утирать отнюдь не куртуазным, а огромным, как наволочка, носовым платком сначала взмокшую голову, затем лицо и наконец темно-красную шею, уже загоревшую, но некрасиво.

Киевское искушение

– Не люблю слово «успешный», – прервала свое молчание Ксения. – Все вокруг только и говорят об успехе. Боятся не успеть, торопятся взять от жизни по полной. Мир поделили на успешных и неуспешных, как раньше на богатых и бедных. Впрочем, тут связка жесткая: где успех, там богатство. Всех и все разъедает эта ржавчина. Не только политиков, бизнесменов, шоуменов, режиссеров, актеров, для которых успех всегда был критерием профессиональной деятельности, но и нашу среду. Считаем, чего и сколько написали, выстраиваем рейтинги, в Интернете с утра до ночи ищем на себя ссылки – любыми способами пытаемся оставить после себя как можно больше следов… И вот уже и «Чайка» не «Чайка», пьеса не о муках творчества и природе таланта, а об успехе. Представляешь, об успехе! И модный режиссер не стесняется везде и всюду по-зи-ци-онироватьсвою постановку как пьесу об успешных и неуспешных. А на самом деле классика нужна ему лишь для подтверждения собственных комплексов и амбиций.

Сашка изумленно смотрел на жену. Никогда ничего подобного она не говорила, а тут… Что это с ней? Чье влияние? Нет, надо быстрее съезжаться, забирать их со Стефанией сюда, домой. Так недолго не только окончательно жену, но и дочь потерять.

Но Ксения не замечала его растерянности и тревоги. Она говорила будто сама с собой:

– Мне тут недавно рассказали: появился новый модный термин – эгонетика. В общем, странствие по Интернету, поиск и разбрасывание в Сети своих следов. Ну, словно птичка покакала. Уже и единицу измерения придумали – гуглик. Говоришь как бы между прочим: «У меня пять тысяч гугликов, а у него всего сто», – и все понимают, о чем речь… А у меня, у меня самой… сколько этих гугликов?

Она подошла к компьютеру, провела ладонью по металлическому затылку монитора. Еще немного постояла, еще раз провела.

– Возьми салфетку, если хочешь вытереть пыль. Что ты на него так странно смотришь? Не то с нежностью, не то брезгливо.

– Нет, не буду… Хотя, конечно, Rambler ответит. На все вопросы отвечает Rambler… Но отчего так и тянет нажать на кнопку и задать поиск? Раньше искали себя, теперь – о себе. И Rambler отвечает, на все вопросы отвечает Rambler!

– Интернет для того и придумали, чтобы держать в нем информацию. На все случаи жизни, – попытался остановить бессмысленный разговор Сашка. Общих мест он никогда не стеснялся.

– Да, информацию, – повторила Ксения, со всей силы вжимая кнопку процессора внутрь. – Но мы уже не информацию ищем, а подтверждение своего признания. Чтобы доказать себе и окружающим, что чего-нибудь да стоим. Иначе как объяснить, отчего в Сети такое количество доморощенных любительских сайтов, персональных страниц в «Википедии», блогов в «ЖЖ»? А «Фейсбук»! Скоро Бобчинские оттуда будут вещать городу и мировому эфиру, как они покакали и пописали, а друзья их – в упоении лайкать: «Молодчинка! Сегодня твой стульчик куда форматнее, чем позавчера!»

– Это про кого ты? – Сашка весело смеялся.

– Загляни – долго искать не придется! Старательно подсчитывают сетевой рейтинг, ревниво сравнивают себя с другими, гоняются за недостающими гугликами, затем – мегагугликами, потом – гигагугликами. В институте – индекс цитирования, в паутине – гуглики. Базар житейской суеты. Эпидемия тщеславия. Не отсюда ли и это наше болезненное отношение к наградам, премиям, все эти презентации, торжества, фуршеты, это всеобщее стремление выиграть, как на спортивных соревнованиях, где важен прежде всего результат?

– Может, тебе пока прилечь или хочешь чего-нибудь выпить? – участливо спросил Сашка.

– Ты ничего не понял… Хотя нет, ты прав. И в самом деле, надо пойти прилечь. В поезде почти не спала… Сама не знаю, с чего это я… Ты молчишь, Rambler молчит…

Процессор долго шипел, но экран так и не загорелся. Сашка с тревогой смотрел то на компьютер, то на жену. Оба сегодня ему не нравились…

Вечер начинался не по-московски рано, в шесть.

Они приехали в четверть шестого. Сашка хотел лично убедиться, что для фуршета все готово и никаких неприятных сюрпризов не предвидится.

Долго спускались по узкой винтовой лестнице, такой страшной, что каждый раз, находя в полутьме следующую ступеньку, Ксения боялась полететь вниз. Узкая юбка обхватывала ноги, не позволяя шагать свободно.

У последней ступени их встретили две большие размалеванные фигуры, похожие на уличных артистов-зазывал. Старый пасечник смотрел прямо в глаза и хитро улыбался, а молодой Гоголь, содранный с рисунка Юрия Анненкова, тыкался в Ксению кривым, крючковатым, но по-буратиньи длинным носом. Парики у обоих были одинакового светло-рыжего цвета.

– Твоя идея? – кивнула Ксения в сторону артистов балаганного театра.

– Увы! Мои только фуршет, общее оформление, ну и слоган. Это студенты актерского факультета. Выдумка устроителей.

Сам подвал Ксению не удивил. Его брата-близнеца она видела в Москве. Только тот был нарочито серый, а этот – весело-рыжий. И стена, выложенная красным кирпичом, и змейкой извивающиеся по стене терракотовые трубы, и даже голые темно-оранжевые лампочки на потолке – все играло богатой палитрой теплого рыжего цвета.

Как сюда мог не прийти веселый даровитый пасечник? Это его место. Видно, на роду ему было написано очутиться непременно здесь.

Крепко пахло медом. Сложный, тягучий запах волновал, тревожил, заставлял невольно вспоминать о выставленных далеко в поле ульях, о разнотравье мещёрских лугов, о цветущем вереске и медоварах Стивенсона.

Ксения повела носом:

– Откуда здесь мед?

– Я решил связать эту премию со Спасом, с Медовым Спасом.

– Да я никогда и не помнила толком, всегда их путала: медовый, яблочный и еще третий какой-то.

– Хлебный. Но все это в августе. Поначалу я придумал: Рудый Панько да без меда? Должно быть много меда. А это новый урожай, Спас.

– Здорово! А почему же тогда сейчас проводите?

– Спонсоры премии сказали, что проводить церемонию награждения в августе невозможно: народ в отпусках, никакого пиара не сделаешь. Кроме того, День Независимости рядом… Но все равно, фуршет непременно должен быть медовым. Рудый Панько forever. Заодно даем возможность желающим пасечникам распродать прошлогодний мед, у кого остался.

Сделав еще несколько шагов, Ксения огляделась. Мед был везде. Жидкий, особенно пахучий, в обычных деревянных и разноцветных керамических бочонках, тарелках и мисках. Выложенный сотами на огромных опошнянских блюдах. Расфасованный на вынос в закрытых литровых и в пузатых игрушечных склянках. А рядом на столах – горы винограда, груш, яблок (спасибо туркам и китайцам!), медовых пирогов, коврижек, рулетов с маком и бог знает еще с чем!

Чао, невидимые глазу московские тарталетки! Здесь возьмешь ковригу, обмакнешь в миску с густой, янтарной хлябью… Президиум Академии фуршетов, где ты?!

Реки меда, море меда, медовая вселенная… Еще немного – и не выдержишь, наберешь полон рот воздуха и широко, во все горло, по-гоголевски воскликнешь: «Боже ты мой, каких на свете нет кушаньев!»

– Не наедайся! – осадил ее неизвестно откуда взявшийся Сашка, видя, как она засовывает в рот большущую деревянную ложку щиплющего язык светлого, почти белого, липового меда. – Еще будет горячее: картофель в медовом соусе, шашлычки из индейки с грейпфрутом и медом и заливной карп – тоже, как ты можешь догадаться, с медом! А пока попробуй сбитня. Настоящего, с перцем, гвоздикой, с душистыми травами. Из самой лавры привезли. Только немного, а то опьянеешь.

– Да я уже… Голова кружится, столько здесь всего!

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Сашка. – Ты чего-то там утром говорила про гуглики. Я за этот фуршет столько гривен и гугликовполучу, что иным и не снилось.

К ним подошел высокий, щирыйукраинец с седыми усами национальной, висячей формы, но в классической американской ковбойке и в столь же американских, – их сразу видно, настоящие – джинсах. Приобщенность к мировой цивилизации дополняли дорогущие очки с чуть затемненными стеклами.

Представился. Стебликивский!

Выяснилось, что Стебликивский запомнил Сашку по истории еще девяностых годов, когда он, работая на телевидении, пытался сделать передачу об Олесе Гай-Головко, украинском писателе, правоверном соцреалисте, в годы Второй мировой войны попавшем в Европу, а затем жившем в Канаде. Тогда они сняли Стебликивского с его очень интересными размышлениями о своеобразии отношений украинской творческой интеллигенции с советской властью, но потом оборвалось финансирование, и передача так и не родилась.

– Хотя, между прочим, – оправдывался Сашка, – запись эту я храню и могу ее вам передать.

– Спасибо, – рассмеялся Стебликивский, – если потребуется, я еще наговорю. ЕБЖ, как говорит Ксения Витальевна вслед за Львом Николаевичем.

Сашка убежал с последней проверкой, а Всеволод Тарасович протянул Ксении пакет и папочку. В толстом тяжелом пакете была ксерокопия – наконец-то! – злополучного романа «Кизиловый утес», а в пластиковой папочке потоньше – стопка принтерной распечатки. «Бучний бенкет» – стояло на первой странице.

– Что это?

– Повесть. Или, если вспомнить наши традиции, химерный роман.

– На украинском?

– Вы говорите по-украински? Читаете?

– Ну, в общем… Я же замужем за украинцем, и папа у меня украинец. Правда, он военный, до полковника дослужился, так что училась я в школах русских, узбекской и латышской… По местам его службы.

– Прекрасно. Значит, советский полиглот.

– Как можно перевести это? «Пир на весь мир»? Или «Вселенский фуршет»?

– Вы, не читая, ухватили самую суть, можно сказать, пафос этого сочинения… Можете числить себя соавтором этого труда. Он написан по-русски, с вкраплениями украинского, белорусского и немного – польского… Но должно быть понятно без перевода любому восточному славянину и владеющему русским языком… Сейчас все объясню…

– Пошли, начинается! – появившийся Сашка потянул их от медовых столов в темноту зрительного зала.

– Надо говорить: пойдем, пойдемте, – прошипела Ксения, но законный супруг ее не расслышал.

– С вашего позволения сяду отдельно, – проговорил Стебликивский, отделяясь от них и шепча ей: – Пожалуйста, пока без импровизаций! Только то, что попросил я. На фуршете все поясню!

На сцену поднялась прелестная смуглая девушка в длинном белом платье, сплошь расшитом кружевами цвета слоновой кости.

Засмотревшись на платье и чистый, детский пробор, разделявший длинные черные волосы, Ксения забыла задать свой любимый вопрос: «Кто это?» Но Сашка уже опередил ее:

– Ганна Хираченко – она сегодня ведущая. Известный критик, член жюри, и сама пишет. Это по мужу она Хираченко, на самом деле в ней течет южная кровь. Не то черкешенка, не то лезгинка. Похожа на Бэлу, да?

– Да, немного. Она талантлива?

– Судя по тем рассказам, что я читал, под мой вкус подходит.

Больше Ксения ни о чем не спрашивала. Она не видела, как Ганна приглашала на сцену испуганных финалистов, не слышала, как те что-то лепетали в ответ, как получали забавные статуэтки-призы с физиономией хитро улыбающегося пасечника, как шумели и радовались в зале зрители.

Никому до нее не было дела, вот она и сидела. Сидела с прямой, как струна, спиной, в оцепенении сжав руки.

– А теперь наступает самый ответственный момент… – И, выдержав риторическую паузу и от волнения даже, кажется, приподнявшись на цыпочки, Ганна выдала на одном дыхании: – Текстом-победителем единогласно признана повесть «Бучний бенкет». Автора – мы не знаем, он это или она, – просим подняться на сцену и любым способом подтвердить авторство.

Оглянулась на Стебликивского.

Сидит, сняв очки, и в упор на нее смотрит.

Обещала – выполняй!

Едва не споткнувшись на верхней ступеньке, Ксения, с папочкой в руке, поднялась на сцену.

Так возносилась то ли к скандальному успеху, то ли к успешному скандалу та, которая всего две недели назад была добропорядочной старшей научной сотрудницей академического института и предупредительной матерью единственной дочери, пребывающей в коварных обстоятельствах переходного возраста.